Невесты неба

      1. ШТОРМРЕЙСЕР «МОЛНИЯ», одиннадцать утра       Ясно дело, не впутаться не смогли. Рыжая мелочь глаз не сводила с «Молнии», пока Царапа не вздохнула: «Ну, давайте попробуем до неё добраться», хотя плавала как топор, и мелочь, как выяснилось, не сильно лучше. А с другой стороны, какой выбор-то? Что так, что сяк, всё наперекосяк. Пешком до Краевых пустошей, и посигналить первому попавшемуся пирату, ведь лиговские там не ходят? Вот радости-то дроздам будет, двух таможенников изловить. Топи мерить — это вообще без шансов. Царапа уже сообразила, что всякую болотную пакость отпугнула слишком чистая вода, но в глубине Топей всё будет иначе. Без компаса, без карты, без снаряжения, без припасов их с рыжей мелочью ждёт только гибель. Вот и выходило по всему — сначала рискнуть добраться до штормрейсера, а уж потом плясать от этой печки. Компасом и там не разжиться, наверняка все бортовые посходили с ума, зато есть из чего смастерить грязеступы и очки. А может, и что-то из припасов уцелело. Взять с собой обломков летучей древесины, огниво — глядишь, удастся добраться до основных воздушных маршрутов и подать сигнал патрульным лодкам. Кто-то да подберёт, не таможня, так купцы. Да и мелочь потихоньку начала сдаваться, после ночи пути осознав все прелести безнадёжного путешествия через бескрайнее болото.       Озерко оказалось глубоким, вода текла за Предел с ощутимой скоростью, но Царапе хватило роста и силы, чтобы вприпрыжку добраться до «Молнии» и вонзить когти в бархоут раньше, чем захлебнулась. Мелочь сидела на её плечах и только взвизгивала, но на корабль перебралась очень ловко и сбросила ей трос — тот подгнил, но не настолько, чтобы не выдержать мокрую шрайку. Отплёвываясь и фыркая, Царапа выбралась на шкафут и упала на прохладные доски. Мелочь повалилась рядом. Некоторое время они пытались отдышаться, потом отжимали мокрые рубахи и штаны… Надо было встать, осмотреть корабль, но после тяжёлой бессонной ночи и заплыва их страшно разморило, и они сами не заметили, как уснули прямо там же, на расстеленной одежде.       Царапа очнулась первая. Чувство опасности — оно такое. Обманчиво-успокаивающе журчала под бортами вода, но слабый-слабый запах жареного миндаля и тихие электрические потрескивания в глубине корпуса беспокоили сквозь сон и заставили открыть глаза. Ай, плохо, заснули прямо на солнце. Она набросила на девчонку свою почти просохшую безрукавку, села, огляделась… И дала рыжей мелочи хорошего тычка в борт:       — Подъём. Сюда идёт корабль.       Мелочь подорвалась, вытаращилась во все глаза, помотала головой, разгоняя сон:       — Что? Где?.. — глаза её сверкнули чисто шраечьим янтарём. Да в ней вообще есть что-то от шрайки, только цыплячьего возраста. Вчера вон, раскисла, а всё равно шла без истерик. Редкие взбрыкивания на привалах можно не считать, учитывая, в какой ситуации они оказались — даже не пришлось ни разу дать пинка для острастки.       — Вон, — Царапа ткнула когтем в горизонт, где чернела едва заметная точка. Мелочь пригляделась, глухо выматерилась и принялась натягивать одежду.       — Ветер слабый, у нас не меньше часа, — буркнула она, шнуруя ворот рубахи. — Надо посмотреть, в каком состоянии тросы и тали. Это двухмачтовик, и он идёт сюда, совершенно точно — нельзя, чтобы им достался груз.       — Грозофракс в кормовом трюме, — ответила Царапа. — А все припасы — в носовом, включая запасные концы и парусину. Боюсь, мэм, я не могу вам позволить туда пойти — тут всё на последних соплях держится. Сорвётесь ещё вместе с половиной корабля за Край… Лучше пошерстите по палубе, может, что полезное сохранилось, — и она покачала головой.       Мелочь только раздражённо цыкнула с видом «буду делать, что считаю нужным».       — Я спущусь в трюм и погляжу, в каком состоянии грозофракс, — добавила Царапа. — А то как бы чего не вышло раньше, чем отсюда уберёмся.       — Где арсенал?       — Где обычно, рядом с капитанской каютой. — Она хмыкнула. — Вы что, драться с ними собрались? Серьёзно?       — Задёшево не дамся, а ты — как хочешь, — мелочь решительно двинула в надстройку, и почти сразу раздался её вскрик. Царапа бросилась следом:       — Что… — и поняла, что. Мелочь зализывала палец, с гневом уставившись на гвоздь в перилах трапа.       — Стреляется, — призналась она, оглянувшись.       — Будьте очень осторожны с металлом, — кивнула Царапа. — И ещё, на квартердеке, должно быть, тела погибших.       — Да плевать, бояться надо живых, — поморщилась рыжая и всё так же решительно застучала сапогами по трапу.       Что ж, деточка трезво глядит на жизнь. Царапа хмыкнула и пошла вниз.       В залитом трюме гораздо сильнее пахло жареным миндалём, начало знакомо покалывать в висках. Понятно, долго здесь находиться нельзя: как только поплывут туманные пятна в глазах, надо немедленно выбираться на палубу. Вода плескалась по середину бедра, мелочи выйдет выше пояса. Торчали горбатые крышки сундуков. Под когтями хрустели осколки кувшинов и окатывало ноги чем-то более тягучим, чем вода — это, без сомнений, разлилась жидкая пыль Сумеречного леса, гуляет, просачивается между досками обшивки, чистит окрестную грязь. Теперь надо осторожно, чтобы не порезаться: хоть одна крупинка пылефракса войдёт в контакт с кровью, и привет. Охнуть не успеешь, как жилы наполнятся чистейшей водой, не спасёт никакое чудо.       Царапа добралась до ближайшего сундука и, не дыша, отжала когтями фиксаторы крышки. Та заскрипела, но хитрая пружина её всё-таки подняла. Коготь подцепил тёмную и плотную ткань, удерживающую порошок грозофракса от рассыпания. Из-под полога сразу же полился тусклый свет: сумеречные фонари ещё работали, удерживали опасную субстанцию в состоянии покоя. Царапа осторожно, по одному, их извлекла и бережно встряхнула, чтобы ожила и засияла пыльца ночных мотыльков. Теперь второй сундук…       Застучали по трапу знакомые каблучки.       — Ну, что здесь?       — Осторожно, пылефракс весь разлился и ходит под водой, — предупредила Царапа. — Лучше не спускайтесь. А грозофракс — вон, на месте.       — Понятно, — голосок так и остался требовательным. — На квартердеке три скелета, и ещё два валяются по надстройке. Металл весь опасен.       — Ясно дело, опасен, — согласилась Царапа.       — На палубе тоже, — голосок мелочи сделался чуть жалобней. — И целых тросов, можно сказать, нет. Может, прорубить борт?..       — За час не успеем. И потом, что топор, что арбалет — всё едино железо.       — Я проверила хозяйство каменного пилота, перчатки гнилые, не защитят от молний. И что же нам делать?! — Голосок стал совсем несчастным. — Пираты не должны получить этот груз, а мы не можем его ни защитить, ни уничтожить! Ну, то есть, уничтожить-то можем, но…       «Но». Что, неохота помирать в двадцать? А вот ей и в пятьдесят три неохота. Хотя — вот фонарь сумеречного света в лапах, вот грозофракс, вот настил трюма под ногами… А что, если просто вытащить фонари? Через щели в борту попадает вполне достаточно света, чтобы на короткое время сохранить относительную стабильность грозофракса. Верхний слой испарится? Уже нет смысла беречь каждую щепотку. А коли разом захлопнешь крышки сундуков…       — Обойдёмся без взрывов. Найдите-ка лучше пять штук небольших палок — сигнальные огни вполне подойдут. И сносный линёк шагов в двадцать длиной.       — Что ты задумала?       Царапа оглянулась: рыжая мелочь стояла на ступеньке трапа, по щиколотку в воде, и растерянно глядела ей в глаза. А ведь девчонке страшно, хоть и старается прятать чувства. Что ж, и ей, старухе, не по себе. Но выбора нет: ни к правительствам обоих городов, ни к пиратам груз «Молнии» попасть не должен, иначе миссия сэра Равеникса окажется не просто провальной — она закончится полной катастрофой.       Царапа насмешливо прищёлкнула клювом и демонстративно помахала фонариком:       — Вы когда-нибудь видали, как городские мальчишки ловят птиц с помощью коробки, палки и верёвки?..       2. «ПРИНЦЕССА ВЕТРА», четверть первого       Корабль Марцилиусу понравился с первого взгляда, и не только идеальной кривизной обводов, какую встретишь не у каждого штормрейсера. Нет, «Принцесса» в целом выглядела холёной, щеголеватой и явно любимой своей небольшой, но дружной командой. Здесь всё блестело, всё было отменного качества, от древесины до паучьего шёлка, всё аккуратно, красиво и профессионально сработано, не придраться. Ей можно любоваться до бесконечности.       А вот капитан, наоборот, с первого взгляда вызвал глухое раздражение. Хвастливый сопляк, оглядывающийся на своё отражение в каждой надраенной медяшке, да ещё наглый и жадный, как типичный фрахтер. Но Марцилиусу-то какое дело до этого самовлюблённого хлыща? Старая курица наняла его на один короткий, но хорошо оплачиваемый рейс, а потом — прости-прощай, капитан Лодд. Привезти грозофракс? Да хоть Хрумхрымса. Зато ещё пара месяцев жизни утонет в глухом винном забвении без мыслей и памяти.       Однако первые же часы рейса заставили призадуматься. Для начала, у хлыща обнаружились чуйка ветра, опыт и упорство, он прекрасно знал, что вытворяет и чем это может кончиться, но только непринуждённо улыбался своим людям и с шиком доводил любой сумасшедший манёвр до победного конца. Как «Принцесса» натянула нос патрулю, любо-дорого, молодым да наглым везёт. Во-вторых, Марцилиус ни на миг не сомневался, что Лодд прикажет вышвырнуть шпионку за борт, как поступил бы любой нормальный капитан Нижнего города. Но нет, пижон и есть пижон — играть в благородство, так с каждой девицей, без исключений, лишь бы порисоваться перед зрителями. В-третьих, Лодд не позволяет себе спихивать обязанности на подчинённых, ревниво стоит вахту, прислушивается к экипажу, даже способен потравить баланду для сплочения коллектива, но при том не допускает панибратства. А красивая легенда, способная очаровать даже проржавевший якорь, неожиданно всколыхнула всё то, о чём Марцилиус не хотел помнить, до желания напиться в хлам или сразу выброситься за борт.       И на десерт — кажется, Твердопух крепко ошиблась в выборе наёмных рук. Уже довольно сильно заинтригованный «Принцессой», Марцилиус во время ночного обхода деликатно порасспрашивал болтушку Кирку и мысленно закатил глаза. Несложно сопоставить «прекрасное образование», «сам разрабатывал конструкцию», «строили в Санктафраксе» и очень характерные обводы «Принцессы ветра». Как же мамаша-то прокололась? Воображения не хватило представить, что нищий фрахтер наскрёб деньги на ученье? Об элитной капитанской школе при Рыцарской академии не слыхал только глухой, и тому давно растолковали. Выпускников там единицы, но все нарасхват, потому что уже в молодости — прекрасные специалисты и дадут фору старым воздушным волкам. Просчиталась старуха. Надо же, послать за контрабандным грозофраксом выпускника Рыцарской академии!.. В Санктафраксе мозги насчёт волшебных кристалликов закручивают крепко. И тогда торг в салоне предстаёт совсем в другом свете: сопляку надо было не допустить до грозофракса других претендентов, и он сделал всё, чтобы убедить мамашу в своей полной материальной заинтересованности. Развёл, как младенца — и кого, прожжёную мошенницу! Ну, жук…       А теперь этот жук стоял у фальшборта и нахально вёл переговоры с засевшей на «Молнии» таможней, то ли снова рисуясь, то ли вправду не понимая, что он прекрасная цель для любого арбалета. Сколько человек на штормрейсере, подсчитать не вышло — на палубе промелькнули шрайка и какая-то рыжая девица, при виде которой Лодд странно хмыкнул, но в недрах разбитого корабля мог прятаться кто угодно. Да и держалась «Молния», честно говоря, на последних соплях. Ещё когда подходили, она вдруг просела кормой в воду, потом качнулась носом в Открытое небо и кое-как выпрямилась. Довольно рискованные качели. И где, собственно, патрульная лодка таможенников?       — …данный груз не входит ни в один реестр и не может считаться товаром, — пел Лодд с очаровательнейшей улыбкой. — Вам спустить последний утверждённый Палатой Лиг список?       Конечно, кто б мог предположить, что объектом дележа патрулей и фрахтеров окажется грозофракс. А то Лиги и его б занесли в списки налогообложения.       — Согласно кодексу Торгового Воздухоплавания, статья пятнадцать, параграф четыре, патрули вправе взять под охрану любое пострадавшее судно до обнаружения настоящих хозяев, — слегка надсаженный женский голос вряд ли принадлежал шрайке, скорее — той рыжей. И был он решительным и раздражённым. — Предъявите бумаги, доказывающие ваше право собственности на штормрейсер Рыцарской Академии или верительные письма Санктафракса со всеми положенными подписями и печатями, и мы, разумеется, немедленно дадим вам доступ на борт.       — Мы — кто? — подколол Лодд. — Пока я видел кого-то в форме таможенного патруля, но не видел никаких бумаг со всеми положенными подписями и печатями, подтверждающими ваши полномочия, мэм. А форму может нацепить кто угодно. Абсолютно кто угодно.       — Я — капитан патрульной лодки «Разящая», Фриллис Дрек!       — Капитан фрахтера «Принцесса ветра», Фергус Лодд, очень приятно. Но, мэм, я всё ещё не вижу бумаг, подтверждающих ваши полномочия.       — Как и я — ваших, — отбрила девица.       — В таком случае, позвольте к вам спуститься — одному и без оружия. И обсудим сей вопрос в спокойной обстановке, чтобы не драть горло на все Топи.       Жук. Совершеннейший. Уходит от свидетелей в лице Тесака и самого Марцилиуса, и что на самом деле будет обсуждать с таможней, неизвестно.       Дрек помолчала, словно обдумывала предложение. «Молнию» опять нехорошо качнуло.       — Ладно, — наконец донеслось снизу. — Спускайтесь. Один, без оружия и без фокусов.       Лодд кивнул, отступил на пару шагов от борта, снял с пояса меч. Секунду подумал, вытащил из сапога нож. Ещё секунду подумал и к полной неожиданности Марцилиуса извлёк из-за обшлага кафтана небольшой и тонкий, как бритва, нож, которым только горло резать в тёмных переулочках. Марцилиус привык ничего не выражать лицом, но, должно быть, его выдал взгляд, потому что Лодд невинно захлопал глазами и изобразил свою обыкновенную артистичную улыбку:       — Квесликс, лучше сразу идти честно, иначе ни до чего не договоримся.       Он в ответ слегка пожал плечами — ему-то что. Контролировать ситуацию его не нанимали, только помочь добыть груз и привезти в Нижний город. И всё же он не сдержался, а то много раз встречал таких энтузиастов и знает, чем обыкновенно всё заканчивается:       — Не рискуйте понапрасну.       — Ни в коем разе, — сверкнул зубами этот хлыщ. Штормтрап полетел вниз, прямиком на квартердек «Молнии», и, перемахивая за борт, Лодд добавил серьёзнее: — Следи за небом. И… Если что — я тебе доверяю.       Марцилиус едва не поперхнулся от того, как это прозвучало и какой смысл сопляк, кажется, вложил в свои слова.       Ему уже давно никто и ничего подобного не говорил.       Лодд угрём соскользнул на квартердек, но не сразу пошёл в надстройку, а опустился на колено перед грудой ржавых сумеречных доспехов, лежащих под мёртвым штурвалом.       — Лучше не трогайте железо, — в голосе Дрек звучал то ли яд, то ли нетерпение. — Заходите поживей, и чтобы руки на виду.       Лодд на миг сжал кулаки, словно заставлял себя встать и отойти от останков рыцаря-академика. Неужели действительно выпускник Академии?.. Как же его с таким образованием во фрахтерский флот занесло?.. Марцилиус проследил, как он скрывается в надстройке, оглядел небо, а сам невольно прислушался к происходящему внизу. И не только он — вся команда прилипла к борту и превратилась в слух.       Надстройка и звук льющейся за Край воды глушили разговор, было только ясно — говорят по-прежнему двое, да худо-бедно разбирались интонации, снисходительно-любезничающие у Лодда и спокойно-жёсткие у этой Дрек.       «Молния» снова качнулась. Странно, но она будто бы понемногу проседает на корму, хотя уместнее было бы на нос — ведь это он завис в воздухе. Кажется или нет, что бушприт, напротив, понемногу задирается?.. И почему-то из-под днища всплывают белёсые кляксы. Явно что-то не так. А что может быть не так?       И тут осенило: грозофракс. Грозофракс, темнота и вес.       Неужели таможенники вытащили сумеречный фонарь из сундука?!       Как бы подтверждая его мысль, «Молния» зашаталась сильнее, всплыло ещё больше грязи, а под самым ахтерштевнем начала закручиваться опасная воронка.       — Капитан! — крикнул Марцилиус вниз. — Корабль вот-вот сорвётся, выбирайтесь оттуда!       Словно в ответ, в надстройке что-то загрохотало, как будто кто-то бежал по разламывающемуся трапу, и хриплый, несомненно шраечий, голос прокаркал что-то не слишком вразумительное про то же самое.       «Молния» осела — резко, шага на три. Под её килем взревела вода. Послышался раскатистый грохот. Охнула Кокарда, невнятно выругался Меддлин, и внезапно стало ясно: это опускается не корабль. Это медленно, но верно надламывается и съезжает в бездонную пропасть уступ, на котором он висит.       Безумцы, зачем только вытащили фонарь?! Грозофракс в темноте весит… в общем, как грозофракс. Какой обрыв это выдержит?! Они б ещё сундук молотком трахнули! Или… Или они по-своему видят ситуацию и пытаются спасти Нижний город и Санктафракс от беды, пусть даже ценой собственных жизней.       Рыжая буквально выкатилась на палубу. Следом появилась огромная шрайка, которая, похоже, её и вытолкнула. И только после них вышел Лодд:       — Квесликс, бросайте тали!       Что ещё он задумал? Его «Принцесса» не выглядит достаточно мощной для буксировки такой развалюхи. Но спорить со старшими по званию Марцилиус не привык, и просто кивнул команде — выполняйте, да поживее.       Дубарь и Тесак резво закрутили лебёдку выстрела. «Молния» опять просела, на этот раз глубже. Лодд и шрайка ссыпались с квартердека, подобрали первый попавшийся обрывок паруса и рванули обратно, пока рыжая принимала сброшенный конец и фиксировала крюк за панель рычагов, чтоб не ускользнул. Стоп. А Лодд-то, похоже, собрался забрать останки рыцаря-академика?.. Так и есть — накрыли доспех парусиной и пытаются завернуть… Странно, почему-то не берутся руками. Нет, Лодд ухватился… Вздрогнул, затряс рукой. Снова ухватился, лицо яростное, совершенно не похожее на обычную маску светского хлыща. Наконец-то завернули, затягивают тросы, подбирают на крюк…       — Вира!       Ребята живо закрутили лебёдку. Словно издеваясь, «Молния» в ответ потихоньку заскользила вниз кормой, задирая бушприт, словно проваливалась в яму. Шрайка дёрнула рыжую к спасительному штормтрапу, та мотнула головой, что-то резко ответила… Показалось или нет, что прозвучало слово «пираты»? Ну, дамочка, это оскорбление для всего экипажа, или Марцилиус не знает фрахтеров. Лодд уже напустил на себя обычную ухмылочку, сделал пригласительный жест… Нашёл время разводить политесы, пиж-жон! У рыжей обречённость на лице… Шрайка секунду смотрит на «Принцессу», на Лодда, на эту Дрек… Что-то говорит — девчонка глядит в ответ с отчаянной благодарностью, и тут же получает по загривку могучей лапой! Шрайка подхватывает валящееся тело, забрасывает на плечо и буквально прыгает на штормтрап. Лодд ещё ждёт пару секунд, давая ей подняться на несколько шагов, и только потом встаёт на нижнюю перекладину — ровно в тот миг, когда разбитый штормрейсер, в брызгах и пене, под нестерпимый грохот обвала отправляется в последний рейд.       Кто-то рядом ахнул от испуга, но Марцилиус перевёл дыхание, увидев, что Лодд цел и его не смело мачтой улетающего в пропасть корабля. Так и подмывало дать затрещину за выпендрёж. И, разумеется, месяц без берега, чтобы, как тот сам выразился, драить «Принцессу», словно сиротка из сказки. И вообще, выпороть за глупое позёрство. Но не капитана же…       Голова шрайки показалась над фальшбортом. Марцилиус перехватил у неё бесчувственную рыжую:       — Вас было только двое?       — Угу, — шрайка грузно перевалилась через фальшборт. Была она взъерошенной, усталой и грязной. Как, впрочем, и Дрек. Пешком через Топи шли, что ли? Марцилиус передал девчонку тому, кто стоял ближе всех, и протянул руку Лодду:       — Капитан.       Ни тени испуга, ни капли раскаяния, сплошная наглость в светло-голубых глазах. А левая-то рука висит плетью. Ударился о борт? Чуть экипаж до кондрашки не довёл, и хоть бы хны. Сорванец, мальчишка.       — Что-то не так, Квесликс? — и улыбается во весь рот.       — Груз принят, пассажиры приняты, — сухо ответил он. — Вы ранены?       — Нет, ударило молнией от доспеха, — объяснил Лодд чуть серьёзнее, перелезая на борт без его помощи. — Проследи, чтобы руками никто не хватался даже сквозь парусину, только за концы. Останки в салон, и поперёк корабля. — А то Марцилиус не знает, как надо везти покойника. Мертвец на борту — вообще дурная примета, особенно в первом же рейсе, но экипаж пока не шепчется. Они своему хлыщу вот настолько доверяют? — Кстати, мы присутствовали при гибели корабля. Почему до сих пор не приспущен флаг?       Кажется, кто-то нарочно испытывает его терпение. Очень хотелось закатить глаза, тяжело вздохнуть и выписать подзатыльник, но Марцилиус сдержался. Мышки-побегушки вроде него, не привязанные к конкретному кораблю и с репутацией «однорейсовых», могут себе позволить дать в морду даже старшему по званию, но только в порту, после расчёта. А тут, хоть и есть за что, а вроде не за что — мальчишка всё сделал правильно, только слишком рисовался, а за одно это бить как-то… странно.       Он махнул Ветролому, чтобы тот приспустил флаг. Лодд поглядел на шрайку и усмехнулся:       — «Я с вами, мэм, точнее, вы со мной»?       Шрайка взъерошила перья на шее и затылке, но промолчала.       — Да нет, всё верно. А то рановато ваша рыжая в Открытое небо намылилась. Мы подбросим вас до Нижнего. Но всё же, хотелось бы знать, где и при каких обстоятельствах капитан Дрек потеряла корабль и что с остальным экипажем.       — Сэр, я простой наёмник. Пусть отвечает капитан, когда придёт в себя, — шрайка как-то странно глядела на Лодда. — Но… Кажется, я не совсем верно разобрала ваше имя?..       — Фергус Лодд.       Она поглядела на него сначала одним глазом, потом другим:       — Скажите, у вас есть сестра?..       — У меня тринадцать младших, шесть из них сёстры, — Лодд тоже как-то странно и пристально глянул на шрайку, потом за борт, куда улетела «Молния», и вновь на шрайку, словно что-то смекнул. — Шрайки «Ц.» и «Ч.»… Царапа же, верно, я не ослышался? — Шрайка кивнула. — Подозреваю, вы спрашиваете о Марле Лодд. Жива и здравствует.       Из клюва шрайки вырвался странный клёкот, перешедший в нервный смех:       — Похоже, мы поторопились с грузом.       — Сделанного не воротишь, на вашем месте я поступил бы так же, — Лодд театрально развёл руками. — Идите отдыхать. Квесликс, обеспечь.       Марцилиус кивнул. Где там Птицекрыс, чтоб занялся пассажирами?.. Ах, да. Ему рыжую и впихнули, а он её поволок в лекарскую и до сих пор оттуда не появлялся. Ладно, в поле зрения болтается ещё кое-кто, кого можно и нужно припахать:       — Лемкин!       — Чё?       — Накорми пассажира и выдели гамак.       — Ага!       Дисциплина блещет. Драть линьками.       Марцилиус бросил последний взгляд за борт. Взбаламученные воды низвергались сверкающим водопадом. Плясали маленькие радуги, озеро на глазах мелело. Скоро всё затянет илом, и уже ничто не напомнит об утраченном кладе штормрейсера «Молния».       Ну, оно и к лучшему.       3. ЛЕКАРСКАЯ НА «ПРИНЦЕССЕ ВЕТРА», половина первого       Твою мать.       Кто б мог подумать, что девчонки такие тяжёлые? Аксель ещё ни одну на руках не носил, а тут Страшина дал — и волоки как знаешь, главное, её рыжей, как факел, головой косяки не пересчитай, проходы-то здесь узкие. Вроде маленькая и худая, а весит не хило!..       Пыхтя, он ввалился в комнатушку лекаря и кое-как уложил девушку на кровать. Кажется, единственную на корабле. Уф. Семь потов сошло. И что, Аксель, с ней теперь делать? Ну что ты стоишь и смотришь, как тупой ежеобраз, на её бледное лицо и нос тюпочкой? Нет, она совершенно не похожа на Люту! И вообще, она капитан патрульной лодки, своими же ушами слышал! И вообще, её же, наверное, надо как-то привести в себя… А как это делают с девушками?       Он нерешительно ослабил ей ворот и шарф, собрался с духом надавать пощёчин, но спохватился — это же лекарская, здесь должен быть запас снадобий. Наверное, вот в этом комоде с кучей маленьких ящичков. У тебя голова кругом, Аксель, возьми себя в руки, хватит уже тупить! Живо ищи что надо! Не то… И это не то… Хм, а зачем капитану сушёная багряника, кого травить собрался? И это не то… А, вот. Нюхательная соль в пузырёчке из тёмно-синего стекла, и очень свежая — даже сквозь флакон угадывается крепкий запах уксуса и пряных трав.       Вытащив пробку, он сунул пузырёк под нос девушке. Мгновение ничего не происходило, потом её нос-тюпка дёрнулся раз, другой, и по лекарской прогремело «апчхи». Девушка резко села, едва не стукнувшись лбом с Акселем, широко распахнула жёлтые глазищи и заполошно, глубоко задышала ртом, как выброшенная на берег рыба. Аксель рефлекторно шарахнулся и едва не рассыпал соль по всей лекарской.       Девушка бездумно огляделась по сторонам. Глаза её постепенно начали сереть, в них появился призрак осмысленности, и она медленно, насторожённо подобралась на кровати, положив руку на кортик:       — Где я?       — Э-э-э… — почему все слова кончаются именно тогда, когда они нужны? — На «Принцессе ветра», мэм.       — Всё-таки здесь…       Да она боится, что ли? А чего? Они же не пираты, и капитан вроде нормальный мужик, если даже воровку пощадил…       — Да вы не беспокойтесь, мэм, вас никто не обидит.       Взгляд девушки съехал на флакон, и она медленно, неуверенно зажала нос левой рукой. Аксель спохватился, плотно заткнул соль пробкой и убрал подальше в комодик. Секунду подумал и открыл окно. А то вправду душновато: наверное, сюда никто не заходил несколько дней.       — Вы как, в порядке? Ничего не болит?       Она отрицательно помотала головой. Аксель хотел было предложить осмотреть ушиб на затылке, но не решился — такой у неё был затравленный и потерянный вид.       — Отдыхайте, приходите в себя. Я тогда закрывать не буду. Вы, если что, позовите. Ну, там, если чего надо… — Аксель, ну что ты опять пялишься на неё и мямлишь, как дурень? Да ещё уши горят. Точно, идиот. А рот продолжает нести какую-то чушь: — Одежду почистить, сапоги… Ой, вам же, наверное, воды надо, чтоб умыться!.. И поесть, да?       — Вы здесь вестовой? — она следила за ним всё так же насторожённо, почти со страхом, и не спешила убирать руку с кортика.       — Кок, — он вконец стушевался и добавил совсем тихо: — Птицекрысом кличут. Ну, я это… Сейчас всё принесу, не беспокойтесь.       Он неловко отступил спиной вперёд, врезался в косяк и вылетел наружу. Тьфу, мать! Аксель, ну ты совсем дурак, что ль?! Соберись наконец! Напугал очередную девчонку своей бандитской рожей, будто в первый раз. Пора уже привыкнуть. Сейчас всё принесёшь, а потом пусть Милт вокруг неё прыгает: у него и воспитание, и безобидная внешность, и люди не шарахаются. Криворукий, правда, но это мелочи. Или вон, Лемкина пусть к ней приставят — от этой попрыгушки всё равно никакого толку, а девчонке с девчонкой, наверное, как-то проще. А он с девушками не умеет, и вообще, ему на кухне хватает забот.       Когда он вернулся минут через десять, собрав всё необходимое, девушка спала. Её лицо казалось ещё бледнее и несчастней, губы сжаты, под ресницами залегли сизые тени, растрёпанные волосы свесились на пол, как разлившееся горящее масло, а под ладонью лежал обнажённый кортик. Аксель вздохнул и принялся расставлять на комодике натюрморт — кувшин с водой для умывания, миску с остатками утренней каши и дубояблоком — увы, обед ещё не готов, — и раздобытое полотенце. Её бы переодеть, но жёваное платье, побывавшее в стольких переделках, не предложишь… Он вытащил из кармана свой гребень для волос, положил поверх полотенца. Хоть немного приведёт себя в порядок, для девчонок это важно. Оглянулся на девушку — та лежала неподвижно, как бревно. Снять, что ль, с неё сапоги? Нет, ещё разбудишь и напугаешь больше прежнего. А вот клинок так оставлять опасно, как бы не напоролась во сне. Аксель очень осторожно, очень бережно приподнял её холодную руку за запястье, подсунул дубояблоко вместо кортика, а тот — обратно в ножны, и застегнул ремешком, чтоб не вывалился. Девушка даже не пошевелилась. Он опять вздохнул, вышел из лекарской, оставив её спать, и столкнулся с взъерошенным Милтом, который как раз слезал с мачты.       — Ты чего? — спросил Аксель.       — Глухой, что ли? Сюда патрульная лодка идёт.       — Не слышал… — перед глазами стояла измученная рыжая девчонка, свернувшаяся калачиком на кровати, и на патруль было как-то наплевать… Ой, нет, Аксель, не тупи! Не наплевать! — Погоди-ка… Мы же в розыске.       — Во-во! Капитан велел — Лемкина наверх, а нам что-нибудь придумать с маскировкой.       — В девчонок нельзя. Лемкин нас спалила, сама призналась.       Милт посмотрел на него несчастными глазами:       — Ты же что-нибудь придумаешь, а?       — Пошли.       Уж что, а маскировку в банде вколачивали крепко. С собой понятно — перемазаться побольше, а так внешность у него серая и непримечательная. Как говорится, по тринадцать в дюжине, поди опознай нужного. А вот с Милтом задачка похитрей, он… ну, выделяется. Хотя… Платок, пенька для мытья посуды и всё то же многострадальное платье, которое можно использовать довольно оригинальным способом.       К следующим склянкам на камбузе торчали парень-неряха лет на восемь старше, чем было на самом деле Акселю, и седоватый всклокоченный горбун неопределённого возраста.       — Если зайдут, скругляй плечи и на свет не выходи, — наставлял Аксель. — Руки старайся не показывать, они у тебя слишком холёные для такой роли. Вон, тесто дам, будешь месить. А я — пол мыть. Чтобы ты кок, а я, значит, матрос-новичок на побегушках, или как тут это называется.       — Ну ты даёшь, — Милт с восхищением гляделся в зеркало. — Тебе бы в уличных балаганах актёрам костюмы выдумывать!       — Делать мне нечего.       — Не, это ты зря. Я вот всегда любил… Даже сочинять пробовал всякие шутки. Это же здорово, когда твои куплеты народ распевает на улицах. А матушка пронюхала и всыпала по первое число…       Ага, ещё б не всыпала: при таких связях, а сын вдруг намылился в балаган. Только объяснять без толку. Спорим, Аксель, Милт не единожды слышал нотации и от матери, и от знакомых, и даже от прислуги, но до сих пор не понимает, за что ему дали по шее?       — Как-нибудь расскажешь, что там сочинял, — дипломатично предложил Аксель. Милт с готовностью кивнул, но сейчас его выслушивать было некогда, обед сам себя не приготовит. — Высунься пока, глянь, далеко ли тот патруль.       Милт встал в дверном проёме:       — Да его уже невооружённым глазом видно. Зуб даю, к нам идут.       — Небось тот же, что нас от порта гнал. И рыжая — его капитан. Другим таможенникам здесь делать нечего.       — Но у них же к нам нет претензий? — проныл Милт.       — По поводу груза уже нет, а вот по поводу нас с тобой… Просто сидим и не высовываемся. Рыжая, между прочим, обязана жизнью капитану Лодду.       — Ага, только это Патрульная Лига. Я про них такое слыхал — почище пиратов будут! Так что на благодарность не надейся… — Милт едва не хныкал. Четырнадцать, а ведёт себя, как младенец.       — Так. Нож. Овощи. Взял, почистил. И хватит бить баклуши!       — Что, опять?! — от вопля зазвенело в ушах.       — Не ори, а то Страшина придёт и скажет то же самое, или заставит мыть полы.       — Это называется «драить палубу»!       — Да наплевать, как называется — главное, чтоб не припёрся!       Милт собирался опять возразить, даже рот раскрыл — и вдруг замер, во все глаза вытаращившись на мостик.       — Только погляди! — ахнул он.       Аксель высунулся — и тоже обмер.       4. КВАРТЕРДЕК «ПРИНЦЕССЫ ВЕТРА», без четверти час.       Фу, верзилы.       Мельтешат. Шумят. Много. Не нравится. Не нравится!       Опасные есть. Не кусят, но грозные. Тот, в больших сапогах. Добычу отнял. Нет, есть переднюю ногу было некуда. В пузике до сих пор плотно набито, целую переднюю ногу не поместить. Но — зачем тот верзила полез? Это не его корзина! Не его добыча! У него и так много, вон, всё время еда в передних ногах, только не ест. Непонятно. Вот и кусил его. Так, чтоб угроза. Чтобы понял — уходи, не твоё. Что делиться надо. Грызь не делал, только кусь. А тут этот, опасный, в больших сапогах. Больно сделал. Невкусной железкой. Теперь зубы ноют.       А тот, с едой который и неопасный, он потом ничего стал. Ну, после того, как кусь. Мисочку дал. Правильную, с кусочками. И тот, второй, который шумит и мельтешит, налил водичку. Вкусно!       Если бы не тот, главный. Точно главный, он же понимает. Всеми командует. Неопасному сказал, чтобы его «брысь за борт». Неопасный — он объяснил, тихо. Что главному не нравится, кто кусит. Что надо убежать и спрятаться, а неопасный поможет.       Он умный, его специально умным делали. Всё понял, убежал из корзинки. Неопасный — слабый, но хитрый, обманул главного. А он сильный. И умный. Обманывать не будет. Убежал, много думал. Главный решает. Если главного заесть, тогда тот, в больших сапогах, сделает «брысь за борт». Если заесть того, в сапогах, тогда главный поймает, и ой. Он знает «брысь», не знает «за борт», но чует — это плохо. Не хочет. Поэтому прятался, глядел и думал. Всю ночь думал.       Там, где раньше был, где близко лаборатория, и эти ещё, мокрые с водичкой, и большие-мохнатые всё возили, там опасно и нет еды. А это, огромное, которое в воздухе висит, оно оттуда ушло. Безопасно, и еда есть. Много. И лаборант не подпрыгнет, не поймает. Только главный злится, что кусь. Что с зубами, и ещё бегает везде, просто так. Главный хочет, чтобы все были заняты делом. Чтобы все полезные. Если полезный — не будет «брысь за борт»? Он может быть полезным! У него зубы, а ещё быстрый, хорошо. Может ловить всяких и заесть. Вот такого, например. Висит во рту, пахнет невкусно, сам склизкий, мерзкий. Шерсть к нему липнет, противно. Зато ползал внутри, в глубине этого… Который в воздухе висит, большой. Всё кусил, грыз. Он подумал, понял — нехороший, всё портит. Нужно заесть и главного угостить. Может, он такое будет? А ему даст в мисочке, или неопасному разрешит давать. И тогда всё правильно, всё хорошо. Он будет полезный, главный не засердится, и тот тоже, в больших сапогах, не полезет железкой в рот.       Он умный. Он может работать, как все.       Склизкая туша путается в шерсти, мешает прыгать. Тяжёлая. Но он упрямо поднимает её по лестнице, запихивает лбом, подтаскивает зубами. Вокруг столпились верзилы, все на него таращатся, мельтешат, мельтешат!       Он волочит склизкого выше. Пусть смотрят, какой сильный. Пусть знают, что полезный, что не надо «брысь за борт».       — Ничего себе скребунец!..       — Капитан, гляньте!       Он вытаскивает склизкого наверх, где главный и с ним этот, в больших сапогах. Упорно толкает вперёд, к ним. Кладёт у самых ног главного, тщательно облизывается от слизи. Фу, невкусно.       У него хорошо получается одно слово. Остальные никак, трудные. Но он объяснит. Он же умный. Главный тоже умный, поймёт.       — Бр-р-рыс-с-с? — и боком подталкивает склизкого ещё ближе. — Бр-р-рыс-с-с?       Он хороший. Его не надо «за борт». Он полезный и зря кусить никого не станет. Он кусил неопасного, чтобы не лез в не свою еду, но не делал грызь. Грызь — это когда заесть кого. Или когда себя спасаешь.       — Бр-р-рыс-с-с?       Главный смотрит на него и на этого, склизкого. Потом присаживается, чтобы ближе быть. Глаза пристальные, опасные. Как будто понял, что он умный и думает.       — Значит, так… Брысь. Скребунец — это, конечно, хорошо. Но, если ещё хоть раз кого тяпнешь, полетишь отсюда, обгоняя собственный визг. Это ясно?       Он прижимается к полу. Тепло, нагрето, хорошо спать. Только спать не надо. Надо закрыть глазки. И показать, что безопасный. Что согласен. Что слушается главного. Страшно. Но надо.       И он переворачивается на спинку, открывая беззащитное пузико.       Только пусть не делают «брысь».       — Смотри-ка… И впрямь будто понимает, — это тот, в сапогах.       — Похоже, да.       Прикосновение.       Он вздрагивает, но сдерживается. Это проверка, он умный, догадался. Главный проверяет, будет он кусить или нет, если потрогать.       Он не хочет «за борт». Он не будет кусить. Он боится, но потерпит.       Прикосновение исчезает. Никто не схватил, не запер. Он не ошибся, главный не злой. Строгий, да. Но не злой.       Шорох. Он приоткрывает глазки: главный встал, на него уже не глядит:       — Кок говорил, он ручной. Хотя странно, вжик-вжики не приручаются.       — И не говорят «брысь», — это тот, в больших сапогах.       Вжик-вжики? Он вжик-вжик, он слышал, лаборанты говорили, а ещё С-схизиус-с-с. «Вжик-вжики» — это несколько, значит? Ещё такие, как он? А где? Он научит их говорить «брысь», он знает, как.       — Бр-р-рыс-с-с?..       Он переворачивается спинкой вверх, чтоб не трогали больше. Не разрешит. Не надо, страшно.       — Эй, Птицекрыс!       — Да, сэр? — это тот, неопасный, спешит со всех задних ног, чтобы к главному.       Он пыжится, силится повторить слово:       — С-с-р-р-р.       — Возьми этого Брыся на довольствие. Лемкин! Слазь, уберёшься тут. А ты, — снова взгляд на него, пристальный, опасный, — чтоб не отлынивал. Одного скребунца поймал, лови других и отчитывайся. И зубы не распускать. Всё ясно?       — С-с-р-р-р.       — Да, и выбросьте это… за борт.       Его за борт?! А, нет. Склизкого. Неопасный морщится, берёт за ногу, швыряет в воздух, за недоделанную стенку. Там — вниз, он уже видел. Далеко падать. Больно, наверное. И внизу грязно.       Он высовывает язычок, остервенело вылизывается, где может достать. Шерсть вся грязная, фу. И слизь противная. Надо, чтобы чистый. Тогда бегать хорошо, не застрянешь.       — Пошли, Брысь. На кухню. Пошли, слышишь? Ты здесь мешаешь.       Он? Он нигде не мешает. Он маленький, удобный, полезный. А неопасный, он глупый, простых вещей не понимает. Фу…       Две передние ноги ловко подхватывают его под бока, где нет зубов. Трудно вывернуться. Так лаборант носил, чтоб в электрическую машину, ой. Он дёргается вперёд, назад. Но неопасный сильнее.       — Пойдём, я тебя хоть расчешу! А то весь грязный. Извините, сэр!       Спускается с ним по лесенке, где пятна от того, склизкого и невкусного, и вдруг, навстречу — такое, что он ещё тут не видел. Совсем меньше других верзил. Оранжевое, как его шерсть. Сигнальное — значит, опасное? Но оно же не опасное. С глазищами, и смотрит. Пахнет одуряюще. Он сам не понимает, чем, но так вкусно! Не чтобы есть, а чтобы нюхать. Уткнуться и сидеть, сопеть. А оно, оранжевое, тут же говорит:       — Ой, какой рыженький!       Он опять дёргается и даже приоткрывает рот, чтобы внюхивать в себя лучше. А оранжевое смотрит глазами и добавляет — оторопело, но без страха:       — ...и зубастенький…       5. КАПИТАНСКАЯ КАЮТА, час пополудни.       В другой ситуации Фриллис бы разозлилась как никогда в жизни, но сейчас вынуждена признать: Царапа намного вернее оценила ситуацию, и спасибо, что не дала по-глупому погибнуть.       Она смертельно устала, но поспать не вышло — и получаса не прошло, дёрнулась, словно от пинка, и весь сон улетучился. Наверное, неудобно легла на ушиб. По загривку прилетело всё-таки крепко, у старой шрайки сильные лапы. Глаза слипаются, то и дело зеваешь, а чувствуешь — уже не заснуть. Благослови Великая мать того юношу, что принёс кувшин и гребешок. Хоть сполоснула лицо холодной водой и не так похожа на чучело, а то сидеть напротив сиятельного Лодда помятой и лохматой — последнее дело.       Прохладное дубояблоко в ладонях. Фриллис задумчиво его крутит и исподтишка мнёт ногтем, чтобы посильнее выжать аромат из шелковистой кожицы, перебить запах этого корабля. Никаких сомнений, из чего набран корпус. Убийцы… Остаётся надеяться, что под деревом не было жилой пещеры. А если сохранять объективность, то у «Разящей» шпангоуты и бимсы тоже из дуба-кровососа. Лучше этой древесины для корабелов ничего нет: нулевая плавучесть, прямые волокна и ни одного сучка, все ветви наверху, у пасти. Если денег шрайка не клюёт, отчего бы не построить корпус целиком из священного дерева. Ведь это Нижний город, здесь почитают лишь золото, и даже над воротами порта вырезано: «Спаси тебя Небо, если ты приехал не по торговым делам». Остальное для них — глупые суеверия, будь это смертельно опасный грозофракс или Великая мать злыднетрогов.       Но «Принцессу ветра» Фриллис уже ненавидит. Не только за материал корпуса, но и за ходкость, и за продвинутость конструкции. И Лоддову самодовольную ухмылочку Фриллис ненавидит тоже. Противная мяумела, но, как назло, толковый. И корабль хорош, и экипаж выглядит дружным, и капитан опытный и смелый. Если Лодд вправду контрабандист, у патрулей с ним будут проблемы. Очень и очень серьёзные проблемы. Ах, дуб-кровосос!       Звук льющегося в чашку чая.       Каюта огромная, если сравнивать с её собственной. Один стол чуть ли не с причал, а над ним качается симпатичная модель штормрейсера. Ворох бумаг, весь в солнечных кляксах, а из-под него торчит дорогая штурманская линейка из латуни. И пара циркулей рядом, тоже дорогих. Похоже, здесь не скупятся на хороший навигационный инструмент. На переборках карты, каждая — почти во весь борт. Одна — небесная, но такой здоровой Фриллис в жизни не видела. Другая ещё интереснее, разлинована клетками и кое-где разрисована красками — зелёные леса, голубые озёра, серые горы. Над картами висит по большому хронометру, только стрелки почему-то показывают время с разницей ровно в час. Зачем?..       — Значит, вот оно что, — Лодд двигает к ней чашку, от которой идёт вкусный травяной пар, мажет маслом и подкладывает тёплый скон. Только ни куска не проглотить, горло как будто сжато костлявой рукой. — Бунтом это не назовёшь, а вот саботажем — вполне. Только… Почему вы так уверены в сговоре этих двоих? Если советник смог внушить прогулку за борт, то кто запрещал внушить старшине, чтоб помог туда шагнуть?       — Они дружки.       — Поправьте меня, если ослышался — речь шла о советнике Палаты Лиг? — и опять настойчиво подвигает чашку. Фриллис мрачно глядит в сторону, но краем глаза за ним наблюдает. А Лодд поднимает бровь, словно недоверчиво: — Помилуйте, мэм. У таких чиновников только один дружок — личная выгода. Даже если они знакомы, советнику ничто не мешает использовать старшину вслепую. И даже если тот — пират, бывший или действительный, всё равно, привлечь его в открытую — рассказать о кладе «Молнии». Тогда придётся делиться. И, вопрос, насколько этот Схизиус готов делиться?       Вроде всё трезво и правильно, но как же не хочется отмывать Даркиса, особенно в собственных глазах. Тот случай, когда чуешь сговор, а доказать не можешь. И вроде не пойман — не вор, и вроде сама пострадала от внушения, а всё равно твёрдо уверена: Даркис сознательно отправил их с Царапой за борт, и непременно с удовольствием.       От чая уютно пахнет мёдом, лесными травами, дубояблочной кожурой и чуть-чуть пряностями. Дорогой сорт. Фриллис предпочла бы вино, но сейчас можно срубиться даже от глотка, а ей нужна хоть сколько-то ясная голова. Она берёт чашку, с трудом отпивает. Во рту сразу делается сладко и немного жгуче, от травяного пара легче дышать. Невидимая рука на горле потихоньку разжимается:       — Короче, нет доказательств и не придраться.       — Но и глаз не спускать, — ну до чего же противная мяумельская улыбочка. Бесит.       Фриллис делает глоток чуть больше, молчит. А ещё придётся объясняться по поводу «Молнии». Нет, командующий поймёт. Но с советником-то что делать?! Он же опасен и отыграется за выброшенный грозофракс. А оставить его в Топях на пару с Даркисом нельзя — все знают, кто отчалил на «Разящей», и сразу вопрос — а где? Пропал без вести во время шторма? Не уберегли? Под трибунал. Хорошо, если всех разжалуют в подпалубные, а не сразу казнят. В общем, прилетит — не увернёшься. Насколько было б проще сорваться с «Молнией» или сдохнуть в Топях.       И ещё вопрос, кто в Палате Лиг докопался до штормрейсера, кроме этого гада. Ах, дуб-кровосос!       — Предлагаю такой вариант, — спокойно продолжает Лодд, — мы подобрали вас в Топях, а к «Молнии» нас принесло штормом, к утру. При попытке высадиться она ухнулась за Край. Было на ней что или нет — тайна, покрытая мраком.       — Советник…       — Промолчит, — перебивает Лодд. — Правду он из вашей памяти, может, и выдоит, но промолчит. Уже ясно, что он действовал мимо Палаты Лиг, иначе где патрули? Всплыви информация о «Молнии», весь боевой флот Нижнего прочёсывал бы Топи. Советнику не жить, если Зинтакс узнает правду. Поэтому он будет молчать, как воды в рот набрал, и сделает вид, что знать вас не знает.       Фриллис вспоминает мерзкую рожу Схизиуса, похожую на гнилую редьку, его затхлый чернильный душок, и понимает — да, этот промолчит. Даже взятку не предложит за встречное молчание, а попытаешься рыпнуться — немедленно применит внушение или подошлёт убийц. Будто им мало прежнего.       Что же делать? Как спасти экипаж?..       От усталости и недосыпа ломит виски, во всём теле потный жар. Главное, чтобы не затрясло. Но Фриллис не знает, просто не знает, что ей делать. Наверное, придётся, как советует Лодд, притвориться, что не видели грозофракс и знать не знали, что это за «Молния» такая, а дальше по обстоятельствам.       — А как вы объясните тело рыцаря-академика?       — Палате Лиг? Вообще не обязан. А Санктафракс — это уже моя головная боль, мэм. Не беспокойтесь, через те бури я корабль проведу, — и снова противная мяумельская ухмылочка, как будто предвкушает грядущий разговор с учёными. Почему-то кажется, что он выжмет из них что-то для себя полезное в обмен на тело. В глазах то ли Хрумхрымсы, то ли монетки прыгают. Одним словом, фрахтер.       В открытую дверь на секунду всовывается здешний старшина:       — Сэр. Патруль близко. Разглядели название, это «Разящая».       Даже не сомневалась.       Фриллис криво усмехается Лодду:       — Могли бы и издалека узнать. Вроде так смело улепётывали накануне…       Градус мяумельности в улыбочке вырастает до небес:       — Ваш манёвр в Барьерном вихре тоже был неподражаем, мэм.       Они это видели. Видели!!! Срам какой. Фриллис бы дорого дала, чтобы не залиться краской от гнева и досады. Но уши и скулы наполняются жаром, и она прикрывается чашкой, как может.       — На самом деле, — продолжает Лодд уже без насмешки, — вы почти прорвались через первую волну, хоть и действовали не вполне грамотно. Знаете, это делает честь ходовым качествам «Разящей».       Фриллис старается говорить как можно спокойнее:       — И как же, по-вашему, грамотно проходить Барьерный вихрь на патрульной лодке?       Он глядит на неё, улыбаясь, но отвечает совсем другое:       — Знаете байку, почему вжик-вжики ловкие, но не умеют лазить по деревьям?       — Нет.       — Когда-то они не были ни быстрыми, ни ловкими, и потому попросились в ученики к самой лучшей охотнице Дремучих лесов, мяумеле. Та вроде бы согласилась их натаскивать. А когда вжик-вжики начали чувствовать себя сильнее и ловчее, то задумали сожрать свою наставницу, чтобы она не составила им конкуренцию. Но мяумела была умна и предусмотрительна. Когда вжик-вжики бросились на неё, она вспрыгнула на высокую ветку. «Ты нас этому не учила!» — обиделись они. «Я себе не враг», — ответила мяумела. — Лодд выдерживает драматическую паузу. — Так вот, мэм, я себе не враг.       — То есть, — вымучивает улыбку Фриллис, — вы сидите перед капитаном таможни и признаётесь ему в лицо, что намерены улизнуть на свою высокую ветку ещё не единожды? Сэр, да вы наглец каких поискать.       Он только хмыкает.       То ли чай, то ли пустая болтовня, то ли «Разящая» на горизонте, но Фриллис немного отпускает, и она надкусывает скон. Сдоба и аппетитно подтаявшее масло, от вкусного чуть легче жить. Ребята наверняка опознали «Принцессу» — она одна такая, — и готовятся брать с поличным. Что ж, господина Даркиса ждёт приятный сюрприз…       Она непроизвольно ёжится, совершенно не из-за воспоминаний о старшине. Неожиданное чувство опасности. Будто кто-то таращится в спину. Фриллис оборачивается и едва не роняет скон — из-под шкафа сверкают два зелёных глаза. Лодд перехватывает её взгляд:       — Опять ты? А ну, брысь на дежурство.       — Бр-р-рыс-с-с, — несётся в ответ глухое ворчание, и из теней выкатывается клубок оранжевого меха. Ах да, тот зубастик на руках у неряхи-кока…       — Я что сказал? — Лодд привстаёт, но клубок уже подкатился к ноге Фриллис — и прыг на колени! Уткнулся носом в кончик косы, тихонько засопел. — Осторожнее, я сейчас его уберу.       — Это вжик-вжик? — теперь понятно, к чему мяумела вспомнила свою байку.       — Со смаклями загрузили, — Лодд подходит, тянет руки, но зубастик резким движением переворачивается, и челюсть-капкан лязгает у самых его пальцев:       — Бр-р-рыс-с-с! Ср-р-р!!!       «Брысь, сэр»?! Нос-тюпка ныряет обратно в волосы. Надо видеть Лодда — растерял всю мяумельность, стоит с вытянутой рожей и не знает, что предпринять. Так ему и надо. Фриллис осторожно касается мягкой шерсти:       — Ты меня тоже укусишь?       Вжик-вжик сопит и, кажется, уркнул — раз, другой. От него пахнет лесным зверем — дико, крепко, пряно. Фриллис проводит ладонью по пушистой спинке чуть более решительно, потом ещё раз. Урканье становится отчётливей.       — Не укусишь? Хороший мальчик. — Она поднимает взгляд на Лодда: — Это же мальчик, да?       Тот пожимает плечами:       — Понятия не имею, как их различают.       По запаху, конечно. Но Фриллис не уточняет и гладит рыжую шубку, раз позволили. От маленького пушистого тельца делается уютнее и спокойнее. Хочется взять его и уткнуться лицом, чтобы хоть на миг защититься от навалившегося. А комок подкапывает носом кончик косы, словно хочет зарыться в волосы, и тихонько уркает раз за разом. Странно. Вжик-вжиков не зря называют безмолвными убийцами Дремучих лесов. Она ни разу не слышала, чтобы они издавали звуки — и тем более отчётливо и совершенно осмысленно выговаривали человеческие слова.       — Как тебя зовут, малыш?       — Брысь его зовут, — буркает Лодд, усаживаясь на своё место.       — Вот как? — она улыбается рыжему клубку. — А я — Фриллис.       Клубок глядит на неё внимательными зелёными глазками, раздувается и старательно повторяет:       — Фыр-р-рь.       — А ты Брысь?       — Бр-рыс-с-с.       — Вот и познакомились, — хмыкает Лодд, возвращаясь к своей обыкновенной гримасе самодовольной мяумелы. — Мало было Птицекрыса с птицекрысой, теперь ещё и вжик с вжиком.       Ах, так? Фриллис оскаливается в самой кровожадной ухмылке, картинно поправляет косу:       — Вжик-вжиков боитесь?       — У меня далеко не одна высокая ветка, — не моргнув, отбривает Лодд, и они хором смеются.       Из Лоддова планшета появляются какие-то бумаги. Лодд шуршит листами, прячет несколько за обшлаг. Фриллис мельком видит штамп портовой конторы — ага, готовится к досмотру. Неожиданно пробивает озноб — Даркис. Холодноглазая циничная тварь, мерзавец, своими б руками придушила. Только без твёрдых и однозначных доказательств нельзя, иначе самосуд, и чем тогда патрули отличаются от пиратов…       Тихое урканье делается отчётливей, зелёные глазки-бусинки пристально изучают её лицо.       — Не хотите своим ребятам помахать? — спрашивает Лодд.       — Чтобы советник им всем поперевнушал, что они меня не знают?       — Резонно. Тогда вашего матроса надо так же спрятать до поры.       — И лучше со мной.       — Квесликс! — старшина незамедлительно всовывается в каюту. — Кликни сюда шрайку. И постарайтесь, чтоб она не светилась на палубе слишком долго.       Старшина безмолвно кивает и исчезает, как привидение. Но буквально через пару минут входит Царапа:       — Мэм? Сэр?       — Посиди пока на рундуке, — машет Лодд. — Значит, действуем так: я разговариваю с вашим старшиной и заманиваю его сюда, а дальше по обстоятельствам. Надеюсь, вэйф не промыл мозги экипажу безвозвратно…       — Вряд ли. Но если рискнул… Ах, дуб-кровосос! Башку оторву!       — Кгхм, — напоминает о себе Царапа, — древесные породы вэйфов не могут посылать мысли слишком далеко. Противостоять их внушению почти невозможно, но десять, максимум пятнадцать шагов, железный шлем, деревянный борт — и они бессильны.       — Спасибо за ценное замечание. Вот только со шлемами у меня туговато, — в голосе мяумелы мрачная ирония.       — Советник не пойдёт осматривать «Принцессу» лично, на это есть другие, — Фриллис мягко ссаживает вжик-вжика с коленей. — Иди, маленький.       Рыжий шарик растерянно глядит в ответ, издаёт невнятный писк. Фриллис миролюбиво добавляет:       — Поймай мне большую пятнистую крысу. Люблю крыс. Поймаешь?       Вжик-вжик шевелит носиком, моргает, согласно тянет: «Фыр-рь», — и улепётывает из каюты. Надо же, и вправду понимает человеческую речь. Фриллис затаённо вздыхает: рыжий шарик такой милый, но с её жизнью только питомцами и обзаводиться. А всё же было б здорово носить на плече ручного убийцу с острыми зубами, да ещё одинаковой с тобою масти.       — Сэр, нам дали один жёлтый, — доносится с квартердека.       — Стоим, ждём, — постно соглашается Лодд, но в глазах скачут хрумхрымсы. Предвкушает сцену. А Фриллис начинает потряхивать, и, кажется, довольно заметно. Лодд глядит на неё в упор:       — Надеюсь, обойдёмся без эксцессов?       — Вы о чём?       — Не убивайте его с порога, вот о чём.       — Это не по закону, — отрубает Фриллис. — Только трибунал.       — Ну, тогда… Пейте чаёк, а я — встречать гостей.       Он подхватывает шляпу и выходит из каюты.       Царапа молча встаёт и так же молча занимает место у двери, чтобы входящие не сразу её заметили.       Фриллис со звоном ставит чашку на блюдце.       Сцена готова, актёры расставлены.       Господин Даркис, мы вас ждём.