Кровь моя теперь сильнее, чем сталь

Гермиона закутывается в плед, обхватывает горячую кружку ладонями и смотрит на Рона снизу вверх. Рон стоит у окна, сложив руки на груди, и смотрит вдаль. Там, вдали, ничего не видно — только темная улица и сильный дождь. Дождь стучит по крыше, бьет в окна, и Гермиона улыбается: ей всегда нравился звук дождя. — Сядешь со мной? — спрашивает она. Рон оборачивается; у него серьезное, слишком взрослое для его возраста, лицо. Он одет в широкий свитер, который связала миссис Уизли на прошлое Рождество. В домашних штанах, едва достающих до щиколоток, он кажется забавным. Он кивает, садится на подлокотник ее кресла, целует в макушку. — Как себя чувствуешь? — спрашивает заботливо. Гермиона почти выздоровела: хорошо быть волшебником — выпил бодроперцового и простуды как ни бывало. Голова уже не болит, только нос красный-красный от насморка, и в горле першит. Она делает глоток чая. Смеется: — Почти здорова. Ты же знаешь, твоя мама вылечит любого, хочет он того или нет. Рон улыбается. Гермиона кладет голову ему на колени; он перебирает пряди ее волос. За окном стучит дождь, они сидят в тепле — и Гермиона чувствует всепоглощающее спокойствие. С Роном хорошо. Она хочет прожить с ним вот так — всю жизнь. — Гермиона, — вдруг говорит Рон, и она удивленно поднимает голову, смотрит на него, слышит смущение в его голосе. — Гермиона, — повторяет он. — Выйдешь за меня замуж? Он не встает на одно колено. У него нет кольца. У Гермионы красный от насморка нос, а у Рона — дурацкий свитер и штаны, не достающие до щиколоток. — Конечно, — говорит Гермиона.