Я буду ждать тебя здесь, в обрывках этого сна

Игорь погиб при задержании. Броник не помог. Выстрелами буквально изрешетило. Петя не рискнул взглянуть на тело целиком при опознании, искажённого смертью лица хватило, чтобы выбежать из кабинета в безуспешных попытках подавить рвущийся крик и душащие рыдания. Потом он винил себя за это, за то, что так и не смог попрощаться достойно. За это и за то, что не смог поехать на облаву с ним, потому что подхватил грипп. Едва ли в его глазах это являлось извинительным обстоятельством. Он проклинал тот день, когда ему пришлось ехать на метро и того мужика, который чихал в вагоне, а ещё всех ментов в управлении, которые больными приходили на работу, а ещё себя. Себя Петя ненавидел больше всего: за слабость, за то, что разрушает всё вокруг себя, за смерть Игоря. За то, что на похоронах ему хотелось упасть на холодную землю, рыть её голыми руками и кричать. Кричать, что Игорь оставил его бороться с миром один на один. Но Петя не проронил ни слова. Убил этот вопль ещё в зачатке. Прошло почти полгода. Все эти полгода, каждую неделю Петя заставлял себя приходить на кладбище, приносить цветы, еду. Всё время стыдил себя за то, что никак не хватает сил ездить почаще. Он не мог видеть Игоря на фото на могильной плите, такого живого. Стадия отрицания. По началу он всё время плакал и злился: сперва на Игоря, потом на себя — и так по кругу. Потом слёзы просто кончились, осталась только невосполнимая дыра где-то слева под рёбрами. А сегодня вот особенный день — сегодня Его день рождения. Петя собрал даже небольшой подарок и шаву купил, без картошки, как Игорь больше всего любил. На кладбище с ледяного камня на него смотрел его майор. — Смотри, что принёс тебе. С Днём Рождения, родной… — Пете вдруг резко стало так плохо, голова загудела, пустоту заполнила ярость. — Ответь мне блять хоть что-нибудь! Ты всё время молчишь, почему ты молчишь? Ты был, сука, единственным, кто любил меня, ты обещал, что будешь со мной, что бы ни случилось. Я теперь нахуй никому не нужен, Игорь… — Петя затих, впервые произнеся его имя за эти шесть месяцев, и через секунду его жуткий вопль разрезал мёртвую тишину кладбища, только вороны испуганно зашелестели крыльями, покидая могильные камни. Петя упал на сырую осеннюю землю. Похуй на пальто, на всё уже давно похуй. Его крутило и ломало чуть ли не пополам. Лучше бы снова разревелся, чем вот так, как торчок в период ломки по земле елозить. Больно, так больно, что нечем дышать. Непонятно, сколько он так пролежал, но когда костлявые руки безумия чуть отпустили Хазина, он смог встать на ноги из последних сил и доползти до машины. Дома совершенно нет «дома», теперь здесь пусто, страшно и очень одиноко. Петя скинул с себя грязное пальто и достал из холодильника маленький шоколадный торт. Игорь как-то говорил, что в детстве такие часто ел у Прокопенко. В торте — 33 свечи. Возраст Христа. Жаль только Игорь уже не воскреснет. — С днём рождения, дорогой. Задувает свечи. Темно. Снаружи тепло, но внутри сжирающий холод. — Увидимся на другой стороне. Открывает окно. На улице октябрь, а в душе февраль.