нарисуй мое будущее

—значит, новые друзья? ты не боишься, хен? над головой стелется тёмное бесконечное полотно, покрытое хитрыми сплетениями светящихся огоньков, именуемых созвездиями небесными; сону тянет ладонь вверх, перебирая пальцами в воздухе, пытаясь высчитать общее количество, но сбивается на нескольких сотнях, смеясь переливами звонких колокольчиков и в ушах ники оставаясь мелодией сентябрьской ночи с нотками незаметно исчезающей беззаботности. —новые люди всегда приходят в жизнь, рики, вся наша жизнь состоит из тысячи лиц, но задерживаются надолго только правильные люди, остальные остаются тёплым воспоминанием о времени, когда они формировали нас,—одна из звёзд тускнеет на тёмном потолке, и ники кажется, что вся их жизнь состоит из чистых таких вот случайностей, когда светила небесные тускнеют вместе с чем-то невозможно важным, стремительно исчезающим в неизвестности, которая нам не подвластна.—новые друзья? может быть, а может, просто те, кто помогут найти мне свой правильный путь, в который я обязательно возьму тебя, мальчишка с целым космосом внутри. ники фыркает тихо, еле-еле на грани слышимости—сону сравнивает это с убаюкивающим фырчанием пушистых лис, однажды встреченных им в детстве—и ведёт ладонью по измятой простыни в попытке найти ладонь чужую, тёплую-тёплую, которая согреет в медленно наступающие холода и не даст затеряться в этом бесконечном пространстве, которое ему никогда не будет известно полностью. от этого и страшно как-то слишком сильно, потому что этот мир большой чересчур для таких маленьких их, вынужденных делать робкие первые шаги в новую для них жизнь, где, кроме них самих, у них нет никакой защиты, и боязно это все—возможно ли справиться с целым миром против тебя? —хен, если однажды меня не станет, обещаешь, что будешь бороться с миром до конца?—блеклый свет старого фонарика пляшет под потолком, заряжая неоновые звезды теплом, пока исчерченная тонкими шрамами ладонь ники в ответ холодеет—сону обхватывает её только крепче, пальцы сплетая в крепкий замок. когда-то все самое ценное в одночасье действительно исчезает, словно замазанные неровно надписи на стенах: вроде бы, их существование реально, они здесь, только взгляни, но ты их больше не увидишь за толстым слоем дешёвой краски—так устроен мир, и сону это до скрежета зубов и фиолетовых лун вдоль ладоней знает, но рушить чужое детство не решается, быть палачом сможет не каждый. —не говори глупостей, мартышка,—блестящая чернота напротив играет бликами звёздного неба их маленькой квартирки, и сону отчего-то бездумно верит, что ники его больше целого мира, и, пока он рядом, бояться чего-то великого невозможно—опора и сила приходят в чем-то крошечном и незаметном, но беспредельно значимом, стоит вовремя рассмотреть. он в ладонях лицо чужое прячет, слишком долго вглядываясь в бесконечное пространство темноты в глазах рики, и трепетно, совсем милолетно губами касается лба холодного, совсем как у мертвеца—только на долю секунды закрадывается мысль о том, не каждый ли из нас становится пародией на жителей аидовых, когда приходится пересекать черту взросления, будто лишаясь разом ярких красок и наполняясь морозным страхом. —большой мир против маленького человека, решившего бросить все свои шансы на победу—разве не звучит прозаично? как что-то, ради чего стоит жить? не исчезай, пока этот мир тебе не покорится.

***

—сонхун иногда чересчур молчалив и сдержан в поведении рядом с людьми, не подумай, что он груб с тобой или что-то подобное, просто...—чонсон в задумчивости ломает брови, постукивая тонкими пальцами по поверхности стола, вводя сону в какой-то успокаивающие транс; они делят дальний столик в шумной столовой, тайно изучая друг друга и незаметно оставляя между собой все меньше шагов навстречу—хисын тихо смеётся, ласковыми взглядами кожу обоих обжигая, и в молчании его кроется громкое торжество, когда сону прикипает отчего-то слишком явно к статному блондину с тонкими косичками в волосах и множеством блесток повсюду.—просто чтобы открыть замок, нужно найти правильный ключ, понимаешь? и это занимает время, сону, не все сразу. сону в ответ только кивает расслабленно, ладонями подпирая щеки и взглядом цепляя все те же искрящиеся звездной пылью волосы, и чувствует, как где-то на кончике языка собирается целое цунами невыраженных слов, которое он проглатывает, затапливая собственные города из мечт и потаенных желаний собирать звезды на ладонях и искать млечные пути в тёмных, ещё не изведанных галактика сонхуна, впивающихся ответным пронзительным взглядом всего на секунду. сону хватает и этой самой доли, чтобы в одночасье беспомощно руками хвататься за сжатое в тиски горло, борясь с колющим чувством удушения, которое по телу чем-то приятным расходится, и ему не страшно впервые подумать о смерти, потому что от красоты умирать никогда не больно. календарные дни в его небольшом блокноте грустно молчат об утерянных сентябрьских днях, забравших жаркое солнце в широкий карман тёплых штанин, и ему как-то до одури тоскливо становится, меланхолично, может, потому что жизнь городов крупных ничем новым для него не звучит, а яркие мечты о неизведанном осыпаются невзрачной пылью—только чонсон все ещё по-летнему тепло улыбается, мурашками оставаясь на коже, и это, наверное, единственная замеченная им прелесть в серых тонах взросления. бесконечность недель смешивается в единый водоворот из незаметных событий, которые сразу же в памяти оседают чем-то ненужным, и хочется брызгов радужных вдоль полотна его какого-то слишком белоснежно пустого; жаль, что желания остаются лишь липкой жвачкой меж пальцев, не имея возможности исполниться. —даже бесконечное время порой рассыпается сквозь пальцы, обозначая предел. сонхун за окном на залитой равнодушным солнцем поляне и взгляда не отрывает от альбома, старательно нанося штрихи на очередное произведение, уже привычными бликами восхищения отражающееся в глазах сону, и губы кусая от усердия, что даже не замечает пытливого взгляда сону, который позволяет себе хотя бы так касаться каждого сантиметра чужого тела, медленно изучать ещё неизведанные просторы, словно опытный космонавт в бесконечном пространстве сияющих россыпью выгоревших на солнце еле приметных веснушек вдоль тела галактик, потому что впервые угрюмо молчащая дверь между ними сменяется широким окном, плотно закрытым и занавешанным прозрачным тюлем, но сону обещает себе, что однажды солнечный свет заиграет ласковым лучами на его лице через настежь распахнутое стекло. —я ему просто не нравлюсь, будь честен. сону вздыхает рассеяно, не отводя пристального взгляда от окна; прозрачный тюль порывами ветра размеренно колышется, и сонхун за ней, такой же цветной, как краски за окном, играющий переливами тёплых дней осени, словно спрятанная от чужих глаз картина. сону кажется, что это несправедливо: что целый мир может лицезреть такое искусство, бестыдно взглядами гуляя по крошкам блесток на чужом лице, по изгибающимся в мягкой, тёплой, словно лучи июльского солнца, целовавшие когда-то каждый шрам на теле сону, —сону давится мыслями о том, что впервые, вместо солнечных лучей он предпочёл бы влажные от красного блеска губы сонхуна на своей коже—и только больше теряется, понимая, что он не особенный, не только он сокровенно прячет в своей памяти серебряные звезды на щеках сонхуна и россыпь ночи в его тёмных волосах, желаемых для маленьких пальцев сону, чтобы касаться их, перебирать. —это не так, порой таким гениям слишком сложно сходиться с кем-то, даже если они преисполнены желания. просто не сдавайся, сону-я, необязательно достигать цели большими шагами, для лучшего успеха иди шажками маленькими,—чонсон заботливо треплет чужие спутанные волосы и улыбается флуоресцентными красками, остающимися прочно на коже, и сону впервые без задней мысли хочется пойти на поводу чужих сладких речей, звучащих на достижимой только для него частоте. частоте столкновений тектонических плит, расходящихся невидимыми волнами под ногами—не уследишь за поющими сиреной прогнозами, разрушишь несущие стены, пропадая в возможности найти спасительное убежище—упадешь; проложишь в голове единственно правильную очерёдность зазубренных со школьной парты правил—останешься выжившим. сону хочется выжить, рассыпая звездную пыль на ночное полотно, путающееся мягкой ватой меж пальцев, но страх того, что плеяды звёзд в полуночных глазах, никогда не буду гореть для него до безобразия велик, заставляя сону тускнеть и выгорать под внимательными взглядами сонхуна, слишком быстро мажущими по нему, незаметно и коротко, так, что сону даже не знает о них. как и о том, что с одиноко разбросанных по студии сонхуна листов напряженно смотрят две капли размазанных чёрных красок, которые он ни за что не признает затянутыми белоснежной поволокой ещё не разбившихся детских грез глазами маленького сону против большого мира. —веселитесь?—сверху, над головами, раздаётся уставший, немного посаженный долгими и напряжёнными репетициями голос, мягким хрипом убаюкивающий, словно прячущие тепло бардовских костров ладони кончиками пальцев пробегаются по оголенной коже, вереницей кровавых букетов оставаясь на коже и сплетаясь в созвездия, притягивают ближе и позволяют хотя бы на мгновение почувствовать себя защищённым. джейк с шумом падает на скамейку и рассеяным взглядом пробегается по лицу сону, сводя брови к переносице и тихо цокая.—есть судить по лицу сону, у нас поминки. —если только поминки по здравому смыслу сону,—чонсон тихо хихикает, прикрывая лицо руками от летящей в него картошины, и медленно съезжает под стол, когда ловит взглядом стремительно краснеющее лицо сону. полуночная мгла разливается за края, липкими стеблями разрастаясь по телу, и сону чувствует, что не может ровным счётом ничего—лишь взволнованно всматриваться в тёмные глаза сонхуна, огненной лавой растекающегося где-то в самом сердце, пуская тепло по коже, когда их взгляды сталкиваются в безмолвной борьбе за первенство—кто раньше сдастся, кто, смущенный, вновь возведет между ними толстую дверь, за которой спрячет только зарождающиеся чувства. —прекрати так очевидно пялиться, не думаю, что ему нравится. —но он сам смотрит,—шепчет, еле перебирая губами, потому что момент ловит в вспотевшие от нервов ладони и боится выпускать, потому что все мгновения жизни слишком быстротечны, за ними не угнаться даже космическим короблям со скоростью света, и сону знает, что разрушить атмосферу—спугнуть этот разгорающийся блеск в темноте неба на белоснежном полотне лица сонхуна, разукрашенного мелкими пятнами акварели и розовыми блёстками в уголках глаз.—если моргну, боюсь, что он исчезнет. —да про кого вы говорите?—джейк непонимающе сопит и хлопает маленькими ладошками по столу; недовольный вскрик сону о том, чтобы шим даже не думал оборачиваться, тонет в протяжном стоне со стороны джейка и искристом смехе чонсона. сонхун растерянно хлопает глазами, когда чувствует на себе постороннее внимание и приоткрывает рот, покрываясь красными пятнами смущения и быстро собирая все свои принадлежности в сумку. вещи несколько раз выпадают у него из рук, и сону подмечает, как сонхун раздражённо бормочет себе под нос и бросает последний взгляд на окно, все ещё встречая чужие взгляды, смущённо трёт шею ладонью и быстро сбегает с поляны, оставляя после себя только слегка примятую траву и искрящуюся в лучах тускнеющего солнца звездную пыль, которую сону через окно касается пальцем и улыбается довольно, понимая, что, возможно, звезды с неба ему не нужны, пока одна слишком яркая блестит у него на кончиках пальцев. сонхун—это ветер, быстрый, неуловимый, едва появляющийся в твоей жизни резкими, сносящими с ног порывами, и тут же исчезающий. как бы сону не хотел задержать его дольше в своих ладонях, может впитать в себя его больше, он не мог угнаться за ветром, спотыкаясь в быстром беге за ним и молчаливо провожая взглядом. казалось, будто они были магнитами разных полюсов, обязанные притягиваться и сталкиваться на середине. сону грезил тем, что рано или поздно они сойдутся в центре дорог, не прячась, не скрываясь и не избегая друг друга, но сонхун упорно пытался менять полюса подстать сону, чтобы отталкиваться, расходиться как можно дальше, будто бы они были запретными зонами друг для друга: попадёшь—и, возможно, пропадешь навсегда. соженные дни в календарях молчаливо скорбят по всем шансам сону переплыть все рвы, отделяющие его от полуночного небосвода осенней поры в одном человеке, прячущемся за пестрыми свитерами и всплесками красок переливающемся в глазах сону, когда сонхун плавно, бесшумно проскальзывает мимо него в коридорах в попытках остаться незамеченным. но он не знает, что сону видит: видит, как глаза сонхуновы переливаются жидким серебром, когда он задерживается дольше положенного взглядом на сону, думая, что тот не видит; как багровое солнце на коже его прячется, когда он в смущении опускает голову, пойманный на рассматривании, и как тянет его, словно сону самолично с другой стороны каната тянет сонхуна за верёвку к себе, но тот сопротивляется, упирается пятками в пол и увеличивает расстояние между ними. сону скрывать незачем, что он по уши и надолго с первых дней серого сентября, разбавленного красками на щеках сонхуна и мелодиями благозвучия в его мягком, шелестящем голосе. что-то из прозаичных историй пыльных книг о любви с первого взгляда: сону восхищался искусством всегда, тянулся к нему и обожал, но сонхун открыл новые стороны всех его чувств, открыл трепет в груди и ясность того, что осень бывает тёплой. так безнадёжно и глупо: плутать в беспросветных, безвыходных лабиринтах, ведущих к сердцу незнакомца, что всего лишь единожды солнцем закатным блеснул в крошечной улыбке, скромной и прячущейся за украшенными кольцами разноцветными пальцами, и уже украл себе сердце сону, безвозвратно и навсегда, но сону был готов к тому, что за летом лёгким осень наступит сложная, испытывающая, и, чтобы пожать плоды её в виде полуночного мальчика с брызгами краск на щеках, он был готов на многое. даже если сонхун был безбрежными водами океана, сону был готов переплыть его полностью, изучить и добраться к определённо существующему маленькому острову в нем, ещё никем не заселенному, к его сердцу. шероховатая поверхность бумаги приятно для слуха шелестит под пальцами, оставаясь невидимой пылью на самых кончиках; сонхун расслабленно выдыхает, расстилая огромный ватман по полу и заполняя пространство запахом свежих красок, маленькими пятнами поселяющихся на коже—все это давно стало привычным, словно созданная только для него реальность, в которой одиночество становится замком из песка, позволяя смывать себя прибрежным волнам с запахом морской соли и желания хотя бы на мгновение позволить себе сойти с ума и свернуть с традиционных путей на ухабистые дороги, спотыкаясь о ямы, но не испытывая страха, потому что чья-то ладонь будет уверенного сжимать его собственную, лишь бы не упал, лишь бы шёл рядом и не смел упасть вниз. сонхун не мечтатель, не хранит грёз в пустых, занесенных пылью углах своего сердца и не сдирает кожу с запястий в отчаянии, желая найти свою новую вселенную, где не будет пустых классных комнат и грязного пола, заляпанного краской, где будет звонкий смех отражаться от увешенных картинами раскрашенных цветами радуги стен, где стол будет завален не только скомканными листами неудачных попыток, но и мелкими заметками о важности отдыха и чьими-то глупо раздражающими вещами, не его собственными, из-за чего он будет совсем каплю ругаться, изнутри расцветая душистым цветочным садом и солнечным теплом. он не мечтатель, просто иногда совсем немного хочется отступить от привычной серости и холода. даже привыкшим к холоду людям иногда нужна капля тепла. —сонхун-хен,—нежная мелодия цветущей сакуры, сгорающей в лучах закатного солнца, играет весной в трепетном звуке тихого голоса, когда дверь в его студию немного приоткрывается, впуская внутрь застревающий в горле ветер перемен, от которого сонхун только ежится и сильнее кутается в цветной кардиган, потому что страх проникает под кожу тысячами острых иголок, и он не уверен, что сможет вытерпеть эту боль ради чего-то нового. обыденность безопасна, она не ранит чем-то острым, и сонхун жмется к ней, как слепой котенок, боящйся живого мира вокруг него.—я не отвлекаю? прости, если да, просто нам нужно кое о чем поговорить. сону запинается в каждом слове, пальцами края тёмной толстовки сжимая, и сонхун, если честно, готов сорваться в безудержный смех, походя на безумца, потому что вот они, два странных незнакомца, чьи параллельные миры смогли найти ту точку пересечения, отрицая законы науки, делят один спертый воздух на двоих и не признают в слух, что их вторая встреча кажется глотком свежего воздуха, желанным спасением и бегством из скудных рамок их маленьких жизней. —ты можешь зайти внутрь, сону, я не кусаюсь,—сонхун не знает, в каком место он вновь оступается, чувствуя, как расстояние до пропасти на миллиметры сокращается, и все его отрицание происходящего взрывается ядерными бомбами. ему кажется все это до глупого неправильным: у сону душа на распашку мерцает разноцветными огнями рождественских гирлянд, в нее хочется влюбляться до беспамяства и слепо доверять все свое естество, красотой восхищаясь, у сонхуна—тысячи ржавеющих под тяжестью времени замков без подходящего ключа, густые слои раздражающей пыли, щекочущей нос, и выцветшие до противного серого краски. сону прячет широкие взгляды за тёмными масками, сливаясь с толпой, боясь осуждения, потому что мечтателей в реальном мире не любят, их презирают, потому что не могут понять, как свобода такая может умещаться в это скудном мире, где давно забыто, каково это быть свободным; сонхун—это яркие пятна краски на лице и блестящие в волосах блёстки разных цветов, причудливые маски из радуги и глупые цветы на руках, чтобы никто не заметил, что реальность его совсем не такая, что холод чувств и одиночества кусает его щеки, размазывая бессмысленные рисунки и отражая бесконечность его бесцветных надежд. —ты хорошо справляешься с учёбой? первокурсников в первое время здесь не особо жалуют. сонхун не знает, чем руководствуется, притягивая тепло августовское ближе к себе, так, чтобы жар лета застеничиво поцелуями рассыпался по его бледной коже, усеянной маленькими рисунками, которые солнце, вплетенное в лик сону, хочет изучить своими губами, щедрясь на похвалы тихие, теплом разливающиеся под охладевшей кожей, давно спрятанной от красот летних. просто что-то в сону сумасводяще притягательно для него; словно пленительный свет для маленькой, потерянной бабочки, самозабвенно летящей на собственную смерть без раздумия. сонхун был заворожен, очарован и восхищён жарким летом в сияющих рассветным солнцем глазах, всполохами костров высоких, тех, что за берегами рек разжигать и свободу вдыхать от них—все это в сону было незнакомо, неизведано для промозглой осени сонхуна и оттого привлекательно. —что?—сону заикается, прижимаясь спиной к холодной стене и золотистыми бликами в глазах застывая на коже сонхуна, блуждая взглядом по каждому открытому участку. так близко, впервые километры сменились жалким метрами, и смелости больше не остаётся, чтобы расстояние сошло на нет.—а, все оказалось лучше, чем я думал. хены помогают мне со многим справляться здесь. —звучит хорошо, в моё время, будучи первокурсником, мне приходилось тяжело. я рад, что тебе помогают твои друзья,—сонхун слегка улыбается, солнечными зайчиками отражаясь по помещению, и сону кажется, что его сердце вот-вот взорвётся, будто воздушный шар, накаченный до предела—одно неверное движение, одна лишняя секунда, и сносящий сног сверхзвуковой взрыв, оглушающий, истребляющий целые города.—любишь своих хенов? «люблю. тебя»—почти срывается с кончика языка звуком, готовым обрушить целое небо на землю, и сону совсем не атлант, чтобы удержать его на своих плечах, надеясь не раздавить столь нежное существо, в чьих волосах все ещё прячутся тысячи звёзд и серебряный месяц встречает полночь, но слишком рано. вес многотонных слов тяжёл для потерянных мальчиков разных времен года, только-только ступающих на сходную тропу, ведущую друг другу. сонхун бросает косые взгляды на него, занимаясь выведением острых линий вдоль ватмана, и какая-то призрачная надежда клубится во мраке его полуночных глаз, словно белесый туман волочится по земле, путаясь меж ног и приковывая к месту, лишая умения видеть. возможно, сону действительно слеп, чтобы распознать нечто сверкающее невидимыми всплохоми между ними, будто прозрачный мост между двух противоположных берегов. кто ступит первым и не испугается бездны под ногами, лишь бы столкнуться лицом к лицу и без страха взглянуть в темноту или яркий день на дне чужих глаз. —конечно, я люблю всех своих хенов, которых знаю,—мягким касанием тёплых пальцев к груди, куда-то к сердцу; сонхун чувствует, как внутри что-то незнакомо замирает, будто ставит все его ощущения на паузу, и ему кажется, будто августовское солнце разрезает осенний холод в это самое мгновение, впервые луч летнего тепла сталкивается с кусающимся холодом, как пятно яркой краски на чернеющем полотне.—ты тоже мой хен, пусть и держишься от меня в стороне. ну, знаешь, за первую неделю учебы мы обменивались только приветствиями и взглядами, и это второй раз, когда мы говорим и- —сону, дыши,—у сонхуна неимоверно мягкий голос, словно мамина колыбельная, погружающая в сон, сону даже не успевает уловить то мгновение, когда он действует на него лучше самых эксклюзивных успокоительных. просто та самая правильная вещь, которая появляется в нашей жизни и мы не можем изменить её, позволяя захватывать нас в свой плен. сону верит, что сонхун—его правильная вещь.—не стоит нервничать в моем присутствии. сону рассмеяться хочется, громко и безудержно, потому что искусство настоящее, сотканное из всех красот мира, смотрит на него своим небосклоном звёздным в ярких, блестящих глазах так внимательно, что у сону колени дрожат и дыхание спирает от красоты, мерцающей осенними красками перед ним. —ты не осознаешь, не так ли?—чистое благоговение звучит в голосе сону, и сонхун в нем теряется, рассеяно мажет краской по бумаге и не замечает, как ровные линии вновь выстраиваются в некий знакомый образ, в тёмные глаза, горящие последними днями августа, смотрящие сейчас прямо на него, ожидая ответа.—не понимаешь, какое влияние оказываешь на меня? ты заставляешь меня нервничать, хен, но в хорошем смысле. это как трепет сильный, знаешь? когда кто-то, кто нравится тебе, находится запредельно рядом. канат, оплетающий их, вновь дёргается со стороны сону, и сонхун, задетый резким толчком, падает наземь, сбитый и пораженный, большими глазами в оцепенении смотря на смело отвечающего на его взгляды сону, который улыбается по-августовски, теплом расползаясь в радиусе километров, задевая застывшее сердце сонхуна, и прижимается плотнее к двери, будто боится тоже рухнуть. —ты пришёл, чтобы что-то сказать, я прав?—чтобы скрыть нервозность, сонхун прочищает горло и делает вид, что не обратил внимание на слова сону, который только головой качает, умиленный смущением чужим, и кивает согласно, не замечая, как полуночные глаза сонхуна впервые трогают первые лучи рассветного солнца.—что это? чонсон сказал, что ты можешь получить от меня помощь? для чего ты здесь? «чтобы звёздное небо, далекое от меня, стало ближе на тысячи километров ко мне, и я наконец смог сосчитать все твои звезды, бережно сжимая их на ладонях.» сону улыбается довольно, взглядом ярким, полным надежды, смотрит на нервничающего сонхуна, не готового к тому, что жаркое лето так легко может нарушить привычный холод его осени, и протягивает маленькую ладонь навстречу старшему. —мы партнёры по проекту, хен, кажется, теперь мы будем проводить больше времени вместе.