Разные, мы такие разные

***

      Они дебютируют.       Это самый большой кайф, который Сынён когда-либо испытывал.       Не то чтобы он принимал наркотики! Или ещё чего! Этот кайф он может сравнить лишь с тем, как однажды он бежал на полной скорости с холма и чуть не убился, или же с тем, как катался на горках в Эверленде. А ещё когда Ибо поцеловал его и они стали типа встречаться, но не совсем, и вот теперь они неаккуратно дрочат друг другу перед сном, и, честно говоря, всякий раз, когда большая костлявая рука обхватывает член Сынёна, он определённо получает кайф, и…       Да.       Вскоре хёны c этим смирились. Им потребовалось некоторое время, чтобы свыкнуться с мыслью, что их макне в каких-то отношениях, но даже так они их полностью поддержали. В конце концов, не то чтобы многое поменялось. Сынён с Ибо по-прежнему делят кровать, по-прежнему обнимаются в комнатах ожидания на музыкальных шоу, по-прежнему друг друга колотят и поддразнивают, и, что важнее всего, по-прежнему делают жизнь Сонджу невыносимой, когда постоянно его достают.       (И Сонджу это нравится, даже если он в этом не признается; что бы он без них делал?)       Но времени что-либо обдумать ни у кого нет, не в дебютной спешке, что захлёстывает их всех. Они просыпаются в пять утра, забираются в микроавтобус и пытаются выспаться, сколько могут, сбиваются в кучку на полу в разделённых комнатах ожидания, идут и поют от всего сердца на сцене, а после снова валятся в микроавтобус, чтобы ехать дальше по графику. И всё по-новой с самого начала.       Ярлыки на их отношениях мало что значат, когда Сынён едва держит глаза раскрытыми, вваливаясь с Ибо в их комнату в два часа ночи. Хёны первыми идут в душ, так что Сынён не чувствует себя виноватым за то, что развалился на кроватях.       — Гэ, — устало и чуть раздражённо говорит Ибо, толкая ногу Сынёна своей. — Подвинься, ты занимаешь слишком много места.       — Ммм, — мычит Сынён в матрас. Он поворачивает голову настолько, чтобы можно было сказать: — Ты назвал меня толстым?       — Может быть, — бурчит Ибо.       Сынён чувствует, как проседает матрас, когда Ибо устраивается рядом. Ну, скорее проседают два матраса. Они давным-давно сдвинули свои кровати вместе, даже до того, как начали целоваться, сейчас Сынён распластался поперёк, и Ибо к нему присоединился.       — Так неудобно, — ворчит Ибо спустя минуту ёрзаний в попытках устроиться поудобнее. — Почему нельзя лечь так, как мы обычно спим?       И он прав. Их тела слишком длинные, и ноги свешиваются с края. Стык кроватей впивается Сынёну в живот, который бурчит и напоминает, что Сынён, кроме унылого обеда, ничего и не ел.       — Мне так нравится, — отвечает Сынён. Он поворачивается на бок лицом к Ибо, закидывает на него ступню и переплетает их ноги. Ибо вынужден подвинуться, чтобы колено Сынёна не впивалось ему в бедро. Они лежат так близко, что Сынён чувствует на щеке чужое дыхание. — А тебе?       В дерьмовом жёлтом освещении комнаты Ибо округляет глаза и сглатывает. Сынён внезапно отчётливо осознаёт, что его бедро зажато между ног Ибо, а от его паха исходит жар.       — Да, — тихо говорит Ибо. — Нравится.       Они смотрят друг на друга, замерев на мгновение, а потом одновременно начинают двигаться.       Сынён тянется к штанам Ибо, нечаянно отбрасывая его руку, и чуть запыхавшись смеётся.       — Ты можешь… — говорит он как раз тогда, когда Ибо наклоняется и хрипло произносит:       — Да, да.       Они так близко друг к другу, что Сынён даже не чувствует холода, когда Ибо стягивает с него спортивки, заодно снимая и нижнее бельё. Вместо этого он чувствует лишь удовольствие от того, что нога Ибо прижата к его собственной. Ибо чуть сдвигается, и Сынён беспомощно стонет от трения.       — Тебе приятно? — спрашивает Ибо. Зрачки его расширены настолько, что глаза поглощены темнотой. — Хён.       — Приятно, — удаётся выдавить Сынёну. — Ибо, ты… Ничего, если…       Он так возбуждён, что даже не понимает, на каком языке говорит, но это неважно, ведь Ибо его всё равно понимает.       Он поднимается на колени со всей своей лёгкостью танцора и скидывает штаны. Сынён приподнимается на локтях, чуть задыхаясь, и смотрит на то, как обнажается кожа Ибо.       Они сидели на диете до дебюта, а нынешний график не оставляет много времени на еду, но Ибо всегда был худощавым. Но сейчас Сынён может думать лишь о том, какой бы его кожа была на вкус, может, он обхватил бы ртом его твёрдый член. Понравится ли это Ибо. Сынён знает, что понравится.       Но сегодня на это нет времени, а у Сынёна так стоит, и он до того на взводе, что серьёзно может сорваться, если Ибо сейчас же к нему не прикоснётся.       — Ибо, — снова зовёт он, но уже плаксиво. Ибо не отвечает сразу же, и Сынён бьёт его ногой, ловя за бедро. — Ибо.       — Терпение, хён, — говорит Ибо, но тут же лицемерно сам проводит рукой по бедру Сынёна. Тот дрожит, от прикосновений по коже пробегают мурашки. — Я просто хочу…       Сынён быстро кивает. Его член течёт даже без руки Ибо, и в любой другой раз Сынёна бы это, возможно, смутило, но не сейчас. Это же Ибо, его лучший друг, его родственная душа, нечто важное, и Сынён может показать ему всё что угодно.       — Всё что захочешь, — произносит он. — Пожалуйста. Что угодно.       После этого всё происходит быстро. Ибо обхватывает его рукой, и Сынён задыхается от прикосновения. Это всегда так потрясающе и грязно, как и когда они дрочили друг другу впервые, но никто из них не хотел просить менеджера купить им презервативы, а Вэньхань лишь смеялся над их мучениями.       — Сами разберётесь, — сказал он после того, как они проскользнули в его комнату, когда Исюаня и Сонджу не было в общежитии. Потом Вэньхань добавил с лукавым блеском в глазах: — Но вот вам совет от эксперта: намного приятнее, если развести немного грязи.       И именно это Ибо сейчас и делает. Он несколько раз сплёвывает на руку и снова прикасается ею к Сынёну, и о, так гораздо лучше. Грязно, да, но лучше. Настолько лучше, что несколько секунд спустя Сынён не может сдержаться. Он с криком кончает, выгибая спину и толкаясь ногами, от оргазма у него звенит в ушах.       Когда Сынён приходит в себя, Ибо на него смотрит. На его лицо падает прядь светлых волос, и он раздражённо её сдувает.       — С тобой так просто, хён, — дразнит Ибо. — Никакой выносливости, прямо как во время танцев.       А вот за это Сынён размазывает собственную сперму по руке (придётся выбросить эту майку) и вытирает её об Ибо.       — Заткнись, — говорит Сынён на возмущённый крик Ибо.       А затем он опускается на колени.       Отсасывать Ибо… Сынён никогда бы не подумал, что прикасаться ртом к члену какого-то парня будет прикольным, но так оно и есть. Ибо такой отзывчивый. Его бёдра приподнимаются, а из горла вырывается стон. Он запускает руки в волосы Сынёна, скорее поглаживая, чем хватая, и Сынён урчит от удовольствия. Судя по стонам, Ибо это нравится, а Сынёну нравится то, что это нравится Ибо.       Он не знает, таким ли должен быть секс, но Сынён не против, если до конца жизни у него будет лишь это. Узкие бёдра Ибо под руками, его отчаянная хватка в волосах, как Ибо кончает прямо перед тем, как Сынён отстраняется с прерванным криком, за который их позже отругают...       Хорошо. Так хорошо.       — Хей, — задыхаясь, зовёт Сынён, когда Ибо падает обратно на кровать. Он поднимается с пола с чуть саднящими коленями и ложится рядом с Ибо в то же положение, с которого всё и началось. — Как тебе?       Ибо смотрит на него затуманенным взглядом и сообщает:       — У тебя бардак на голове.       — И по чьей вине? — дуется Сынён.       — Не удержался, — говорит Ибо, без всякого сожаления пожимая плечами. — Ты хорош в этом.       Сынён краснеет от такой прямоты. Он уже должен был привыкнуть к тому, что Ибо, как макне, может творить что хочет и всё ему сойдёт с рук. Сонджу клялся и божился, что у них самый избалованный макне во всей индустрии.       Но когда Ибо его хвалит, а не дразнит, это совсем другое. Это значит, что Сынён сделал что-то правильно, что ему каким-то образом удалось выразить то, как много Ибо для него значит.       Чем больше они этим занимаются, тем больше Сынён понимает, что сам секс его мало волнует. Конечно же, это приятно и отличный способ сбросить накопившийся стресс. Но после всех полученных оргазмов и выброшенной энергии начинается любимая часть Сынёна: они с Ибо прижимаются друг к другу и делят на двоих одно пространство и воздух.       — Как думаешь, они нас слышали? — спрашивает Сынён, когда дыхание Ибо начало выравниваться. Он немного переживает, что не даёт Ибо спать, но никто из них даже не почистил зубы, а майка Сынёна с засохшей спермой становится отвратительной на ощупь. — Сколько ставишь на то, что завтра нас ждёт разговор?       — Никаких ставок, — фыркает Ибо. — Ты такой громкий, бьюсь об заклад, тебя слышали и в Китае.       — Эй! Ты явно преувеличиваешь!       — Я всего лишь говорю правду.       Ибо выглядит таким самодовольным, что Сынён не может удержаться и хватает его за голову. В ответ Ибо тыкает пальцами Сынёну в нос, и вот они уже со смехом борются друг с другом.       Длится это недолго, ведь уже поздно и они оба устали, так что они бегут в ванную умыться, снимают свои грязные майки и обнажёнными забираются под одеяло, переплетаясь телами.       Ибо со всех сторон костлявый гад, но Сынён не жалуется, даже когда ему в рёбра упирается острый локоть. Несмотря на то, что Сынён не закрывал шторы, чтобы можно было проснуться с восходом солнца, в комнате темно, а Ибо всегда нужно за кого-то держаться, когда слишком темно. И Сынён рад для него это делать. В конце концов, именно поэтому они и сдвинули свои кровати вместе.       А ещё это одна из тех ночей, когда Сынён не спит и мысли в его голове мечутся от одной к другой, мешая заснуть. Как грубо, мозг Сынёна. Ну что же, тогда остаётся только побеспокоить своего соседа.       — Эй, Ибо, — зовёт Сынён и ждёт.       Ответа нет.       — Ибо, — повторяет Сынён.       В этот раз ответом служит сопение, когда Ибо переворачивается на бок, спиной к Сынёну. Он забирает с собой большую часть одеяла, и Сынён дрожит, когда пятки оказываются на холоде.       — Такой эгоист, — бормочет Сынён, сворачиваясь калачиком, чтобы укрыть ноги в оставшемся клочке одеяла. — Даже когда спишь.       По-прежнему никакого ответа.       Сынён смотрит в потолок, чувствуя, как поднимается и опускается грудная клетка, прижимая к матрасу позвоночник. Иногда он слишком яро ощущает своё собственное тело. Порой его конечности кажутся такими тяжёлыми, что не поднять, а разум затуманивается настолько, что Сынён ощущает только собственные кости, ноющие где-то глубоко внутри. Такие моменты настигают его внезапно, словно летний муссон. И он никогда не знает, сколько те длятся — минуты, часы, дни? Он знает лишь то, что по ощущениям они не закончатся никогда.       Как раз это чувство и подкрадывается к нему сейчас, чувство, которое Сынён ненавидит больше всего, но сегодня ночью вынести его почему-то легче. Вот так, в темноте, с Ибо под боком и хёнами в соседней комнате. С ними всё проще.       — Ты мне очень нравишься, Ибо, — шепчет Сынён, и это делать в темноте тоже легче. Признание, которое, вполне возможно, и не признание вовсе, ведь Ибо это и так знает. — Мне плевать, если хёны думают, что у нас несерьёзная интрижка. Думаю… Кажется, я люблю тебя.       Ибо же продолжает спать.       Сынён со вздохом поворачивается и прижимается к спине Ибо грудью. Самая разумная вещь сейчас — это закрыть глаза и последовать примеру Ибо. Впереди у них ещё один бесконечно долгий день, выступления на сцене, съёмки шоу, интервью. Дела у UNIQ идут хорошо, и после продвижения в Корее они вылетят в Китай, чтобы продвигаться и там.       Сынён думает, ничего страшного, если Ибо его сейчас не слышит. Они молоды, а у UNIQ светлое будущее. У них ещё достаточно времени.       Сынён закрывает глаза, проваливаясь в темноту.

***