Разные, мы такие разные

      ***

      — Держи.       Сынён молча берёт чашку чая. Он сидит на твёрдом диване с одеялом на плечах. Ничего особенного, но так он чувствует себя спокойнее, нежели несколько минут назад.       Напротив него на притащенном из столовой стуле сидит Ибо. Он скрестил руки и выглядит так, будто чувствует себя некомфортно, взгляд его мечется вверх-вниз.       Перед тем как уйти в их с Ибо спальню, Сяо Чжань сказал:       — Думаю, вам двоим есть о чём поговорить. — Он по-доброму смотрит на Сынёна, который думает, что не заслуживает этого. После Сяо Чжань уходит, оставляя их наедине.       Первым нарушает молчание Ибо:       — Так… — начинает он.       — Прости! — выпаливает Сынён. Он сжимает кружку крепче и чувствует на кончиках пальцев её жар. Это лучше холода. — Ты пригласил меня спустя столько времени, а я всё испортил. И… — он кашляет, — разворошил прошлое. Извини, — жалобно заканчивает Сынён.       Отвечает Ибо не сразу. С выражением глубокой задумчивости на лице он постукивает по своей руке длинными пальцами. Сынён нервно делает глоток из чашки. Он не уверен, чего ожидает. Что Ибо на него накричит? Выставит вон? Честно признаться, Ибо имеет на всё это право.       — Ты говорил правду? — наконец спрашивает он, прикусывая нижнюю губу. — Когда… когда сказал, что любил меня.       — Ибо, — беспомощно тянет Сынён. Он не знает, что и сказать, но всё равно открывает рот, и Ибо поднимает руку:       — Всё в порядке. Не надо ничего больше говорить. Прости. — Он проводит рукой по лицу и вздыхает. — Конечно же, правду. Ты много прикалываешься, но о чувствах не шутишь никогда.       — Ты знал? — не может удержаться от вопроса Сынён. — Когда мы были… Когда UNIQ продвигались. Когда мы… — делили постель, хочется ему сказать. Были вместе. Но он не говорит. — Ты знал?       — Нет, — Ибо качает головой. Он говорит это на корейском, и на иностранном языке его голос звучит выше и моложе, из-за чего Сынён на мгновение возвращается назад во времени, будто они сидят в гостиной в своём старом общежитии и ждут, пока их отчитают. Но это всё не так, и единственное, за что Сынён может сейчас оправдываться, так это за обнажённый после стольких лет большой комок чувств.       — Я думал, что у нас… всё несерьёзно, — продолжает Ибо по-прежнему на корейском — делает шаг, чтобы сократить между ними пропасть, и Сынён это ценит, несмотря на то, что ему грустно от не очень хорошего произношения Ибо. Время изменило его и в этом. — Я не знал, что ты хотел чего-то большего. Думал, это просто…       — Что-то дружеское? — заканчивает Сынён. Он думает о Сыну, который уже вновь присоединился к Victon и готовится к скорому камбэку. Интересно, начал ли он снова трахаться с тем участником. — Я не могу тебя винить. Ведь другого я тебе и не говорил.       — Я должен был догадаться, — голос Ибо впервые за весь разговор звучит по-настоящему расстроенно. — Мы ведь постоянно были вместе. Были лучшими друзьями.       От прошедшего времени больно, но Сынён старается побороть эту боль. Это же правда, в конце-то концов.       — Это не твоя вина, — говорит он. — Мы оба были молоды. Мои чувства были настоящими, но я не должен был ожидать, что ты будешь о них знать, — он прерывается с коротким и горьким смешком. — Я столько всего должен был сделать по-другому.       — Нет, — тут же возражает Ибо. Кажется, он замечает что-то на лице Сынёна и потому поясняет: — Я не про то, что у тебя не должно было быть… чувств ко мне, — говорит он, — а про то, что тебе не нужно что-то менять. Ты всё делаешь правильно, хён.       — Да ладно уж, — бормочет Сынён. — С тем, где я сейчас и что происходит, кажется, что я лишь облажался.       — Нет! — вновь возражает Ибо, и Сынён вздрагивает от такого напора. — Не ты облажался. — Он приобнимает его рукой. — Они облажались. Продюсеры, компания… — Ибо обрывает себя и продолжает с несчастным видом: — Я. Я облажался. И я сожалею об этом.       Сынён откидывается на спинку дивана и прижимает к глазам руку.       — Я приехал не за извинениями, Ибо.       — Тогда за чем ты приехал, хён?       — Я не знаю, — отвечает Сынён, опуская руку.       Между ними повисает тишина и разливается целый океан, который не преодолеть ни по одному мосту. В груди Сынёна болит дыра, и впервые за долгое время он желает лишь погрузиться в неё и никогда оттуда не вылезать.       — У тебя есть какой-нибудь план? — в конце концов спрашивает Ибо. — Или что будешь делать после всего этого?       — А что, если нет, Ибо? — говорит Сынён в ответ. Злость лучше грусти, это знакомое чувство даже после стольких лет разрывает его на части. Ему это надоело. Он сыт по горло самим собой. — Что, если у меня нет плана? Что, если я приехал в Китай, чтобы словить паническую атаку у тебя на балконе, потому что мне больше нечего делать? Потому что карьера моя снова пошла прахом и я не могу…       В груди пульсирует, и Сынён задыхается. Лёгкие болят, он вновь откидывается на диван. Напротив него привстаёт Ибо.       — Я в порядке, — говорит Сынён, разминая грудную клетку.       — Уверен?       — В порядке, — огрызается Сынён, но раздражение испаряется так же быстро, как и появляется. Сейчас он до мозга костей устал. — Я просто… Я не знаю, что мне делать, Ибо. Правда. Поэтому принял твоё приглашение и приехал.       — Тогда я рад. — Ибо встаёт и подходит к дивану, садясь на подушку в стороне от Сынёна. Теперь он ближе, но всё равно недостаточно близко. — Я рад, что ты приехал.       — С чего бы это? — измученно спрашивает Сынён. — Едва ли я лучший гость, да и представить не могу, что произвёл на твоего парня хорошее впечатление своим поведением.       — Чжань-гэ не будет возражать, — пожимает плечами Ибо. — Он всё понимает и не будет держать на тебя зла.       — Так он и в этом лучше меня. — Сарказмом в голосе Сынёна можно резать металл. — Буду знать.       — Не относись к нему так, — резко предостерегает Ибо. — Он тебе ничего не сделал.       — Ты прав, — признаёт Сынён, жалея, что сказал так о Сяо Чжане. — Извини.       Вновь наступает тишина, и, пользуясь возможностью, Сынён пьёт чай. Горло адски болит. Он точно получит нагоняй от Нейтана, когда вернётся.       — Я правда рад, что ты приехал. — Ибо смотрит в пустоту перед собой. — Что по-прежнему идёшь ко мне, когда не знаешь, что делать. — Он заглядывает Сынёну в глаза. — Я благодарен, что ты всё ещё доверяешь мне, хён. Даже когда я не давал на то причин.       — Ты был занят, — устало говорит Сынён. Он столько раз прокручивал в голове эти слова, что говорит уже на автомате, словно оставляет голосовое сообщение после звукового сигнала. — Рвал задницу, и это, очевидно, окупилось.       — А ты не рвал? Я говорил правду во время ужина, хён. Ты очень много работал.       — Ну да, — тихо произносит Сынён. Он горбится и обхватывает себя руками. Как же он устал, блять. — И посмотри, куда это привело.       — Сюда. — Ибо придвигается чуть ближе, после чего колеблется. Замирает, но с ясным взглядом и твёрдым голосом заявляет: — Это привело тебя сюда. Это должно что-то значить.       Сынён не отвечает.       — Ты много говорил о том, что должен был сделать, — продолжает Ибо. — Но что насчёт того, что ты сделал?       — Что? — Это снова привлекает его внимание. Сынён не понимает. — О чём ты?       — Посмотри, чего ты достиг, — говорит Ибо. — Ты рэпер, продюсер, певец, режиссёр… Ты столько всего сделал за последние годы. Подумай об этом.       — Это не то же самое. — Сынён гордится своей музыкой, конечно же, гордится, но… — Это не UNIQ.       — Да и не должно так быть. — Ибо сжимает и разжимает ладони, и Сынён замечает обгрызенные под корень ногти. Ещё одна старая привычка. — В UNIQ было… хорошо, хён, но мы больше не в этой группе. Мы не можем вернуться назад.       — Тебе легко говорить, — в голос Сынёна просачивается горечь. — Ты получил место ведущего, получил свой большой прорыв, заполучил любовь своей жизни. Конечно же, тебе не хочется возвращаться назад.       — Потому что я не могу! — Ибо резко повышает голос на последнем слове, удивляя их обоих, но быстро берёт себя в руки. — Чего ты от меня хотел, хён? Чтобы я сидел ровно и не делал ничего?       — Я хотел, чтобы ты позвонил мне, — отчаянно говорит Сынён. — Все те сообщения, все те разы, когда я хотел поговорить с тобой… Ты был слишком занят.       — И это моя вина, — признаёт Ибо. — Знаю, я облажался.       В голосе Ибо прорывается некая неуверенность, и на мимолётное мгновение кажется, будто Ибо снова пятнадцать, а Сынён его хён, который пытается утешить его после того, как их отругал учитель по вокалу.       — Почему? — Сынён заставляет себя спросить.       Ибо выглядит разбито, и Сынён задаётся вопросом, не первый ли это раз, когда у него спрашивают это. Знает ли сам Ибо ответ вообще. Этот вопрос зудел у Сынёна под кожей, преследовал его с тех самых пор, как он впервые увидел в Интернете новость.       «Ван Ибо, Сяо Чжань, дорама возглавляет рейтинги, — гласили переведённые заголовки. — Новые главные знаменитости Китая».       Почему?       — До того… — начинает Ибо и осекается.       Он хмурит брови и качает головой, словно расстроен из-за самого себя. Сынён смотрит и ждёт. Не спрашивает разъяснений, что Ибо имеет в виду.       — До того, как всё это произошло, — говорит Ибо, рукой указывая на просторную квартиру, — я не знал, как с вами связаться.       — Через наш групповой чат, — жёстко прерывает Сынён. — У тебя есть наши телефоны. Ты мог позвонить. — Он сглатывает и повторяет сам себе: — Ты мог позвонить.       — Мне было стыдно! — выпаливает Ибо. По его шее расползается яркий румянец, а Сынён всегда думал, что ему так очень идёт. Но вот сейчас на это больно смотреть. — Мы были, не знаю, должны были стать большой известной группой. Должны были добиться успеха, несмотря ни на что. А вместо этого нас просто… отложили в долгий ящик. И я не знал, как с этим справиться.       Звучит так знакомо. Сынён думает о жизни с дырой в груди, как дыра эта крошится по краям, пока он сам день ото дня вдали от лучших друзей, без братьев подле себя. Но…       — Мы все проходили через одно и то же, — говорит он Ибо, в голову ему лезут непрошенные мысли о чахнущем в подвале Yuehua Сонджу. Все эти годы для него потрачены впустую. — Мы единственные, кто мог тебя понять.       Ибо выглядит расстроенно.       — Я и не говорю, что был прав. Но я так сделал и изменить этого не могу.       Сынён глотает свой первый порыв ответить — резкий и позлее того, что он привык чувствовать. Это что-то чуждое ему после всех этих лет попыток и ожиданий, попыток и ожиданий, но вот он каким-то образом оказался здесь, лицом к лицу с Ибо.       — Ладно, — говорит он. — Это было до того как. А что же потом?       По лицу Ибо видно, что ему не по себе. Он отводит взгляд.       — Ты же знаешь, что я не очень хорош в таких разговорах, хён.       — А ты попробуй, — настаивает Сынён. Обычно он себя так не ведёт. Сынён тот весёлый хён, с которым играются младшие и из-за которого вздыхают старшие. Он не такой… требовательный и суровый.       Но сейчас он не в Корее, а Ибо больше не ребёнок.       — Ибо, — выдавливает Сынён. Глаза его жжёт. — Разве я не заслуживаю знать?       Ибо горбится. На нём слишком большая майка и вместо того, чтобы визуально увеличить фигуру, она подчёркивает его острые плечи. Он по-прежнему очень худой, но это не так уж и важно, когда каждый день облачаешься в дизайнерскую одежду. Чего стоит пропустить пару приёмов еды?       — Я попытаюсь объяснить, — тихо произносит Ибо. — Но не знаю, поймёшь ли ты.       Грудную клетку Сынёна вновь терзает одиночество. Даже сидя в одной и той же гостиной Ибо, они всё равно будто из разных миров.       — Мне потребовалось некоторое время, чтобы заметить, столько всего происходило, — продолжает Ибо. Он приподнимает к губам руку, будто хочет поддаться старой привычке грызть ногти, но затем опускает её на коленку. — Я думал, что буду чувствовать себя легче, будто успех всё исправит. Но даже после того, как дорама и всё остальное выстрелило, мне всё ещё… — он обрывает себя. Резко вдыхая, Ибо ещё больше напрягается. Он словно готовится к удару. — Мне было стыдно.       У Сынёна что-то звенит в ушах. Тревожный сигнал, который говорит ему об опасности, говорит убираться отсюда. Но для этого уже слишком поздно. Было поздно с той самой секунды, как он сошёл с самолёта и уставился на отретушированное лицо Ибо.       — Что? — хрипит он, едва слыша свой голос из-за этого шума.       — Не проси меня объяснить, хён, я не смогу, — умоляет Ибо. Вся решимость покинула его, и он откидывается на спинку дивана. — Я знаю, что это неправильно, знаю. Это было нечестно по отношению ко всем вам. Прости.       Каждое произнесённое слово словно вытягивают из него силой. Воздух между ними напоминает сад из битого стекла, в котором они оба изваливаются вновь и вновь.       Это знакомая боль.       Сынён уже привык к этой боли, к многолетнему шраму, который он одержимо расковыривает. И несмотря на то, как Сынён зол, как расстроен, он не хочет, чтобы Ибо чувствовал то же самое.       — Хватит, — начинает Сынён, — перестань извиняться.       Ибо его прерывает:       — Ты всегда находил время написать в чате и отправить мне сообщения. Несмотря на то, как… как было сложно, я тоже мог это всё делать. — Он качает головой. — Я тебя ранил, хён. И всех остальных. Прости.       — Довольно, — говорит Сынён. В груди поднимается знакомое чувство, но он моргает, и больше ничего не происходит. Все его слёзы иссохли. — Меня уже тошнит от наших извинений. Оставь их при себе.       — Нет, — возражает Ибо. Свои же собственные слова, кажется, застают его врасплох, но он не берёт их назад, лишь c вызовом поднимает подбородок.       У Сынёна эти слова выбивают весь воздух из груди, и он смотрит на Ибо широко раскрытыми глазами.       — Прости, — снова говорит Ибо. Глаза у него сухие, но покрасневшие. — Правда. За то, что не понимал, как ты себя чувствовал, даже когда ты был рядом. Очевидно, были и другие вещи, которые мы не могли контролировать, но… — Он проводит рукой по волосам, на лице его явно читается отчаяние. — Я мог почаще с тобой бывать. Даже просто… чаще писать. Но ничего из этого я не делал. Позволь мне как-нибудь загладить перед тобой вину. Пожалуйста.       — Я не хочу, чтобы ты заглаживал передо мной вину, — слышит Сынён себя со стороны.       Мир вокруг него вращается. Сынён будто снова на том балконе, только сейчас вместо холодного ночного воздуха его душит жара этой комнаты. Что-то разливается по венам — озарение, которое он так долго сдерживал, быть может, все те годы с того момента, как он впервые увидел собирающего вещи Вэньханя. Вот только сейчас…       — А чего ты хочешь? — спрашивает Ибо, не сердито или снисходительно, а просто… отчаянно.       Всё не так, как теми поздними вечерами, когда они прижимались друг к другу в темноте в поисках комфорта и безопасности, деля на двоих одно дыхание. Не так, но похоже, так похоже, что закрой Сынён глаза — он мог бы обмануться, что они снова, переплетясь ногами, лежат на тех дерьмовых двойных матрасах.       Он крепко зажмуривает глаза и сдаётся:       — Я хочу вернуться назад. — Признание срывается так же быстро, как вода прорывает плотину. У Сынёна от этого кружится голова и звенит в ушах. — К тому, как у нас всё было.       — Хён, — произносит Ибо. У него мягкий голос, и иллюзия рушится. Не так, всё не так. У Ибо не такой голос. Ибо никогда не бывает мягким. — Пути назад нет и не будет. И ты это знаешь.       — Но я хочу, — лихорадочно говорит он. — А ты разве не хочешь? Быть с хёнами, в нашем общежитии… ты не хочешь этого снова? Вместе продвигаться, летать между Кореей и Китаем… Было бы так просто. Было бы идеально.       Ибо качает головой.       — Нет, — с грустью говорит он. — Не было бы.       Сынён давится сдавленным всхлипом.       — За последние годы я многому научился, — продолжает Ибо, и от тона его голоса Сынён открывает глаза. Ибо выглядит так знакомо, упрямый и полный решимости. Сынён изо всех сил жаждет быть к нему ближе. — Но самое важное — это выжить. Двигаться вперёд. Иногда тебе остаётся только это. И всё это время ты так и делал.       У Сынёна жжёт глаза.       — Я не могу, — выдыхает он. — Ибо, я так устал. Я не могу снова через это проходить, я умру.       — А кто говорит снова проходить через это? — спрашивает Ибо. — Шоу на выживание, прослушивания… да пошло оно всё на хер. Сделай что-то новое. Сделай что-нибудь для себя.       Сынён слепо тянет к Ибо руки, и тот тут же передаёт ему салфетку. Высмаркиваясь, Сынён спрашивает:       — Что, например?       — Что угодно, — решительно говорит Ибо. — Не обязательно это должна быть музыка. Просто… доверься себе, хён. Ты можешь заняться чем угодно. — Он медлит секунду и добавляет: — И если тебе нужно отдохнуть… тогда отдохни.       — Что? — спрашивает Сынён. Он вообще не понимает, почему продолжает разговор. — Я не могу отдыхать.       — Почему не можешь?       — Потому что… — Сынён осекается.       Он думает о том, как часами потел в тренировочном зале лишь для того, чтобы увидеть, как увеличивается число на его майке. Думает о проведённых взаперти в студии часах, выводя строчку за строчкой. Если бы он мог найти верные слова, тогда он мог бы остановиться. Если бы он только мог написать единственную песню, что расскажет миру о том, как ощущается эта дыра в нём, поглощающая его изнутри…       Тогда он бы мог отдохнуть.       — …это словно ты сдаёшься, да? — спрашивает Ибо, ведь Сынён больше ничего не говорит. Он понимающе вздыхает, и это всё так знакомо, что у Сынёна кружится голова. — Ты никогда себя не бережёшь. Но ты не сдаёшься, хён. Ты никогда не сдавался. — Он придвигается ближе, оставляя между ними всего несколько сантиметров. — Веришь?       — Я… — Сынён не знает, что сказать.       — Ты не сдаёшься. — Ибо садится ещё ближе, и Сынёна окутывает такое знакомое тепло, что он не может удержаться и наклоняется, желая… не самого Ибо. А того, что он пытается ему сказать. Недоступного пониманию откровения. — Без разницы, сколько времени это займёт, но в конце концов ты будешь в порядке. Это просто начало для тебя.       Он колеблется едва ли секунду и наклоняется вперёд, обнимая Сынёна за плечи.       Сокращает эти несколько сантиметров между ними.       — Ты хорошо справляешься, Сынён.       Наконец, наконец, в груди Сынёна что-то разбивается вдребезги, и он весь закрывается.       Только на этот раз, когда Сынён падает, его ловит Ибо.       — Чёрт, — выдыхает Ибо в грудь Сынён, икая сквозь рыдания. — Я думал, что завязал со слезами.       — Ты всегда был плаксой, — нежно говорит Ибо и обнимает покрепче. — Это мне в тебе нравится.       Сынён смеётся сквозь слёзы. И лишь за этот комментарий он сморкается Ибо в майку и наслаждается его возмущённым визгом.       Эти слёзы совсем другие. Они не льются долго, а земля не уходит из-под ног, стоит Сынёну сесть, хоть его и пошатывает.       — Спасибо, — прочищая горло, говорит он. Пытается улыбнуться. И на его удивление эта улыбка хоть и небольшая, но всё же искренняя. — Изви…       Ибо выставляет палец:       — Больше никаких извинений. Особенно от тебя.       Спор того не стоит, и Сынён думает, что на этот раз, возможно, Ибо и прав.       — Хорошо. Больше никаких извинений. Это я могу.       Он шмыгает носом, берёт ещё несколько салфеток, которые предлагает Ибо, и высмаркивается. Использованные салфетки летят на пол, но Сынён не обращает на это никакого внимания. Он может убрать их и позже.       Он ослаб от всех этих слёз, но в то же время чувствует себя… очищенным, слово сквозь всю его защиту прорвалась река и проложила себе новое русло. У Сынёна достаточно опыта в таких вещах, чтобы не доверять самым первым ощущениям, но витающая в воздухе лёгкость навевает мысли, что всё может быть в порядке. Что он может быть в порядке.       — Хён, ещё кое-что…       — Мм?       Сынён смотрит на Ибо, который сжимает в руке салфетку и вытирает глаза. Он не плакал, насколько помнит Сынён — хотя опять же, большую часть вечера сам Сынён провёл в слезах, так кто может с точностью сказать? — но какое же облегчение видеть того отзывчивого ребёнка, которого помнит Сынён, вместо образа крутого парня, который Ибо пытается сейчас создать.       — Когда мы были на балконе, — начинает Ибо, и по движению его губ Сынён понимает, что тот старается не поставить его в неловкое положение. Грудь затопляет нежность, и он ободряюще кивает Ибо. — Ты сказал… что «любил» меня. В прошедшем времени.       Сынён моргает.       — Я так сказал? — спрашивает он.       — Да, — кивает Ибо, поджимая под себя ноги. — Может… на самом деле все эти годы ты был влюблён не в меня, хён. А лишь в то, что я собой представлял.       Сынёну требуется мгновение, чтобы обдумать это. Он так долго цеплялся за свою любовь к Ибо, трепетно хранил её, словно забальзамированный цветок. Едва смел прикасаться к ней в страхе разломать. Ибо раскрашивал каждое воспоминание о UNIQ и так сильно повлиял на Сынёна, что он и представить не может себя без всего этого.       Но вот Ибо сидит прямо перед ним, и Сынён чувствует себя… хорошо. Не так, как за ужином, когда внутренности Сынёна скручивались в узел. Даже то была не зависть, лишь беспокойство. Сынён знает, что такое зависть, чувствует её каждый раз, когда видит на сцене более успешную группу айдолов. Это не то. Скорее горько-сладкая знакомая боль, нежели внезапная и острая, как от ножа.       Может, всё это время Сынён просто держался за прошлое. За то время, когда весь мир был у его ног и он был уверен, что UNIQ добьются того успеха, который представлял себе Сынён. С Х1 он делал то же самое, заняв место в группе и ожидая, как расстелется перед ним будущее с уже знакомым и желанным успехом в чартах.       Но в мире существует столько разных людей, столько разных песен. Может… может, Сынёну и не нужно выглядеть или вести себя как-то по-особенному. Может, Сынён может написать свою собственную песню.       — Может, ты и прав, — с удивлением замечает Сынён. Он снова думает о тех медово-сладких воспоминаниях о поцелуях с Ибо, когда руки их блуждали по телам друг друга, и понимает, что это и правда лишь воспоминания. Ничего больше. Ему нравилось быть в группе и иметь друзей, но… — Думаю, я просто… скучал по тебе.       Ибо хватает руку Сынёна.       — Ну теперь-то я здесь, — твёрдо говорит он. — И ты тоже здесь, пока не решишь вернуться и перевернуть индустрию с ног на голову. Так что скажешь? Львы-двойняшки снова в деле?       Сынён смеётся — звук такой чистый и радостный — и чувствует, что дыра в груди начинается затягиваться, совсем чуть-чуть.       — Двойняшки, снова в деле, — соглашается он.       Они улыбаются друг другу, и впервые с тех пор, как опустело их общежитие, Сынён чувствует лёгкость.       — Привет!       Оба испуганно поворачиваются к двери, где стоит Сяо Чжань и неловко машет рукой. Он колеблется и жестом указывает на них двоих.       — Теперь, полагаю, мне безопасно выходить? — спрашивает он.       Ибо смотрит на Сынёна, который кивает в ответ, и подзывает Сяо Чжаня:       — Да, всё хорошо, — говорит Ибо, а Сынён добавляет:       — Обещаю, что больше не буду рыдать у тебя на глазах.       — Умоляю, плачь сколько хочешь, — говорит Сяо Чжань, присаживаясь рядом с Ибо. Тот тут же вкладывает свою руку в ладонь Сяо Чжаня и переплетает их пальцы, Сынён при этом не вздрагивает. Вместо этого его пронизывают воспоминания о старой боли, и он отпускает их. — Это безопасное для слёз место — Ибо подтвердит это во время любого фильма ужасов.       — Чжань-гэ, — ноет Ибо, мило кривя губы. — Ты жестокие вещи говоришь.       — Я правду говорю, — безжалостно заявляет Сяо Чжань.       Сынён снова смеётся, не в силах остановиться, и Сяо Чжань присоединяется к нему с коротким смешком.       — Думаю, мы не с того начали, — говорит Сяо Чжань. С застенчивой улыбкой на лице он протягивает раскрытую ладонь. — Извини за балкон. Иногда я бываю самонадеянным.       — Всё в порядке, — отвечает Сынён. — Разве это не наша работа? Мы же всё-таки артисты.       Сяо Чжань выглядит удивлённым, а затем по его лицу расплывается довольная улыбка.       — Верно, — соглашается он.       Сынён наблюдает, как легко Сяо Чжань устаривается возле Ибо и обнимает его за талию. На лице Ибо радость, и Сынёна при виде этого захлёстывает волна нежности.       — Ты и правда ему подходишь, — говорит он Сяо Чжаню. — Но не думай, Ибо, что он сможет смутить тебя больше, чем я. Я видел, как ты взрослел.       Ибо брызгает слюной, а у Сяо Чжаня загораются глаза.       — Расскажи! — просит Сяо Чжань и наклоняется вперёд. — Мне категорически запретили смотреть его старые видео.       Сынён насмешливо отмахивается.       — Умоляю, все реально постыдные вещи происходят за кадром, — говорит он. — Я должен рассказать тебе о том, как он плакал из-за того, что ушёл один из наших танцоров, в которого Ибо был влюблён.       — Что?! — радостно вскидывается Сяо Чжань. — Ибо, ты мне никогда об этом не говорил!       — Потому что это было целую вечность назад, — говорит Ибо, уткнувшись себе в руки. — Хён, ты предатель.       — Это ещё не всё! — ликует Сынён. — Как-то раз у него встал после того, как наш хореограф сделал ему комплимент.       — Не может быть!       — Может! Ещё и перед всеми танцорами из подтанцовки!       — Пожалуйста, заткнитесь оба.       Остаток вечера со смехом проходит в детских препирательствах. Теперь, когда обида прошла, Сынён чувствует, что начинает узнавать Сяо Чжаня, и он… славный. Приветливый. Добрый. Здесь легко находиться, быть с ними рядом.       Сынён знает, что это не исцеление, не совсем оно.       Ещё столько всего нужно сделать. Ему нужно вернуться в Корею и поговорить с начальством. Нужно сказать им, что он хочет петь и выступать, и для этого нужно использовать популярность X1. Ему нужно позвонить Нейтану и сказать, что нужно начинать работать. Нужно оставаться на связи с Сыну и Хангёлем, и вообще со всеми, чтобы снова не замкнуться в себе. Ему нужно с кем-то побеседовать, с профессионалом.       Может, он даже возьмёт перерыв.       Это не исцеление, думает Сынён, смеясь с Сяо Чжанем и продолжая подшучивать над Ибо, который уже просто сдался и угрюмо сидел в телефоне. Но снова узнавать Ибо и их с Сяо Чжанем как пару и освобождать себя — это тоже хорошо.       Это начало.