Война дождалась любви и назвала ее "Раяс"

Обито смотрит на свою маску, лежащую на ладонях. От Пэйна и Конан ни слова. Саске пропал. Джинчурики девятихвостого все еще не схвачен. Все идет совершенно не по плану. Он злится, и пальцы так сильно сжимают маску, что та идет трещинами. — Ну вот, придется делать для тебя новую, — театрально вздыхает выползший из стены, как таракан, Зетсу. — Ты добавил вторую дозу в воду? — Конечно! А я говорил тебе, что нужно сразу прибегнуть к самым жестким мерам. — Эти яды не игрушка, велик риск, что он лишится рассудка, и тогда мы точно ничего не узнаем, — негромко отвечает Обито и садится на стул. Ужасно болит голова второй день. Он до последнего тянул с отравлением, и сейчас не может быть уверен, как верно оно сработает. Обычные галлюциногены не подействуют на бывшего члена Анбу, поэтому необходимы более сложные вещества, последствия от которых не всегда можно предугадать. Выбора нет. Ему необходим глаз Шисуи. Легендарный котоаматсуками, который поможет ему в достижении цели. Ко всему прочему, Обито всегда боялся, что Итачи, обладающий пронзительной интуицией, мог выстроить далеко идущий план, который каким-либо образом будет мешать ему. Но все складывается таким образом, что Итачи, будучи полностью физически изможденным, слепым и в ловушке, все равно его обыгрывает! Обито бешено швыряет куски маски в стену и после — роняет лицо в ладони, воет глухо и зло. Слюна капает с губ, он бьет пяткой в пол. Как же быть, как же поступить? — Успокойся, — с сочувствием говорит Зетсу, или он только изображает его? — не важно. Обито вскидывает лицо, думает. Надо было Саске посадить рядом с Итачи — смотать цепями, и мучить обоих на глазах друг друга. Но… задачка далеко непростая, Саске стал слишком сильным, к тому же его кормит злость. Обито отпадает на спинку стула и массирует закрытые глаза. "Рин", — говорит он про себя. Всего одно имя, и равновесие возвращается к нему. — Почему ты не видишь, что происходит в Конохе? — куда спокойнее спрашивает Обито. Вымышленная улыбка Рин всегда умиротворяла его. — Пэйн блокирует мой взор, — отвечает Зетсу, медленно мигая круглыми глазами. — Он предал нас и мог сказать Саске правду. — Тогда Конан умрет сразу же. — Видимо, появилось что-то, что оказалось сильнее его страха перед ее смертью. Надо же. Теперь руки Обито свисают плетьми, он почти растекается по стулу — устал. Зетсу замирает на долгие минуты, его немигающие глаза шарятся по пространству. — Он бредит, — наконец, сообщает он. — Нужно действовать очень осторожно. — Обито возвращает себе прежнюю стойкость. — Сейчас его психика находится в параноидальном состоянии, и важно правильно вместить страх, что Саске у меня, и что я начал причинять ему боль. Зетсу кивает с широкой улыбкой. — Его измененное ядом сознание должно фокусироваться исключительно на этом, — добавляет Обито. — Идем. Будем с ним играть. — Зетсу заливается радостным смехом. *** Больно в горле. Жарко. Почему-то не лежится ни на одном боку. Итачи приваливается к стене, а она падает — и он следом, куда-то в темные картинки, в которых невозможно разобраться. Стена встает обратно. Но теперь Итачи идет по потолку, а тот улетает вверх. Невозможно лежать, и совершенно не сидится. Какой же изматывающее чувство, и невозможно понять, что происходит. Итачи пытается сфокусировать мысли — провал. Не получается думать даже о простых вещах: он забывает, что такое солнце, весна, море; и тысячи вещей он забывает тоже. Слышится крик. Саске. Итачи пытается бежать к нему, но коридор сужается — не пропихнуться. Крик все громче. Надо просто стать водой, чтобы перелиться через слипшиеся стены. Вопль. Пронзить камень ветром. Добраться. Закрыть собой. Спасти. Итачи не знает ничего, кроме того, что Саске нужно помочь. Как до него добраться. Всюду стены, двигается пол и потолок. Итачи видит их, хотя он — слеп. Он не понимает, почему так происходит. Мир искажается. Ему очень жарко — не продохнуть. — Где глаз Шисуи? Скажи мне, и все это прекратится. Итачи видит все и не видит ничего. Вспышки. Много красного. Крик. Нечеловеческий крик, пронизывающий его от макушки до пяток. Картинки распадаются в калейдоскоп и на ядовитые оттенки. Пожалуйста, пусть все это прекратится. — Глаза Шисуи. Где они? Итачи стоит у обрыва. Шисуи напротив и протягивает ему окровавленные глаза. — Пожалуйста, не забывай о любви, — вот, что он сказал за миг до конца. Воспоминания омываются морем крови. Вопль становится невыносимым. Но повернуться невозможно, протиснуться сквозь стены — тоже. Тьма. Рокот. Взрыв. Тихо. Глаза Шисуи. Куда же он их дел? Он скажет, обязательно скажет! Сделает все, чтобы ор за стенками оборвался. Я спасу тебя. Саске. Стены вертятся, вертятся, вертятся. Бесконечно все крутится. Итачи скребет камень, готов уже грызть его, только чтобы пробраться вперед и закончить все страдания. — Шаринган Шисуи? Где он? — Наруто. Глаза у него. И снова тьма. *** — Суйгецу, Карин, оставайтесь здесь. Вы будете прикрывать отступление, — говорит Саске — как всегда холодно и отстраненно, хотя его кровь пенится от бешенства. — Кисаме, Джуго, за мной. — Вот же пиздюк, — хмыкает Кисаме. — Итачи тоже покомандовать любил. Саске поворачивает к нему голову. — Воу-воу, не подпаливай меня черным огоньком. — Кисаме снимает свой меч со спины. — Ладно, погнали. Саске вырывается вперед и выносит маскирующую печать комом молний. Дверь срывает с петель; крошится земля, камень, дерево. Троица сбегает по узкой лестнице вниз — в затхлый, подвальный коридор. Темно. Саске пускает маленький электрический сгусток в воздух, чтобы тот освещал им путь. На пол и стены опускаются белые лучи. — Приветики, Саске-кун. Ого, и Кисаме с вами! Неожиданно! — смеется Зетсу позади. — Джуго! — командует Саске, и тот, как всегда молча, сразу разворачивается к врагу и освобождает печать. Его тело трансформируется, приобретая нечеловескую форму и силу. Озверевший, он бросается на Зетсу, который разом перестает улыбаться. Саске и Кисаме несутся дальше. Путь оказывается коротким — вскоре коридор расширяется до большого зала, в стены которого вшиты тяжелые стальные двери. Но Кусанаги режет все — с аккуратностью, чтобы не задеть того, кто может быть внутри. Электрический шар кружит вокруг, отгоняет тьму, и зал уже не кажется таким просторным. Гнетущий, с запахом плесени и низкими потолками. Настоящая кротовая нора. В двух первых камерах оказывается пусто. Из коридора доносится смех и звуки борьбы — Джуго разносит камень, а Зетсу, скорее всего, его дразнит и уходит от атак. Кусанаги вырезает из третьей двери прямоугольный кусок. Электрический шар залетает первым, Кисаме заходит следом. — Он здесь. — вонзается стрелой в грудь. Саске с неистовой силой отталкивает Кисаме в сторону. Камера маленькая, вонючая, на стенах влага, мох и грибок. Итачи сидит лицом к углу, уперевшись лбом в каменную кладку, накручивает волосы на собственные пальцы и что-то неразборчиво говорит себе под нос. Его плечи дрожат, грязная, подранная майка давно прилипла к спине, и теперь обтягивает выпирающий позвоночник. Саске кажется, что он спит и видит кошмар. Кисаме из ступора выходит первым, обрубает цепи кандалов и забирает Итачи на руки. — Следуем плану, — резко напоминает он и толкает Саске, чтобы отмер. — Наконец-то гости! Именно прозвучавший голос приводит Саске в чувства быстрее. Включается привычный механизм действий: явился тот, кто сделал Итачи больно. Он должен умереть. Саске срывает остатки двери разрядом молнии и всем собой кидается на Мадару. Кисаме с Итачи на руках скрывается во втором коридоре. Пыль клубьями взлетает к потолку. Мадара выливается в пространство из воронки рядом с Саске, и тот сразу же атакует. Клинок и молния режут воздух, а шаринган сканирует каждое действие врага. — О, как же велика твоя ненависть, — смеется Мадара, когда клинок проходит через него. — Именно этой своей страстью ты мне так нравишься, Саске. Оранжевая маска, руки за спиной — Мадара просто играет с ним, вновь изображая шута. Он даже пританцовывает. — Сука, — выплевывает Саске. Он сожжет здесь все, и руки сами складываются в знаки, пробуждающие аматерацу. Глаза наливаются тяжестью, от нагрузки расширяются и лопаются капилляры. — Это бессмысленно, — звучит со всех сторон, потому что Мадара появляется то тут, то там. Он однажды ушел от огня аматерацу, повторить этот трюк не составит труда. — Я все равно узнал все, что хотел, и вы мне больше не нужны. Языки черного пламени кусают стены и потолок. Саске внимательно следит за каждым перемещением Мадары, чтобы задеть его. Но, в конце концов, если здесь все сгорит, то ему тоже достанется. Плевать! Пусть его прихватит огнем, пусть его обглодает до костей, и чтобы даже от кости ничего не осталось. Саске сотрет здесь все. Он достанет Мадару и сожжет его. Здесь все сгорит до самого земного основания, и от этой тюрьмы не останется ничего — камера пыток и сам мучитель должны быть уничтожены. Аматерацу, ведомое ненавистью и потоком чакры, проедает камень, землю. Крошится потолок, разваливается, через щели теперь пробивается солнечный свет. — Саске, ты худший и при этом сильнейший из Учих, — хаотично орет Мадара. Его перемещения становятся все быстрее, теперь он точно боится поймать собой аматерацу, но его это не затыкает: — Ты источник скорби и боли, так давай, сжигай и переворачивай все на своем пути! Ты та сила, что послужит концом всему! Потолок обваливается. В дыру смотрит ясный день и ясное небо, а аматерацу все жрет землю, перемалывает все кругом, заключая Саске в плотное кольцо. Он рушится на колено, раскрывая глаза все шире. Как же больно, и в тоже время над ним возвышается Сусано, защищая от падения камней, земли и грязи. Голоса Мадары больше нет, и его чакра не чувствуется. Ушел. Остается надеяться, что аматерацу его задело. Саске сбивается с дыхания, стирает кровь со щек. Он закрывает глаза, и аматерацу исчезает. От него ни запаха, ни едкого дыма, и никогда не вернуть то, что им поглощено. Саске вылетает наружу и мчится на запад. Боли нет, теперь только одно — прикоснуться к Итачи. Он бежит так, как бежал когда-то в детстве. Стоило родителям сказать: "Там Итачи, скорее!". И вот он, задыхаясь, летит к нему, давя в себе боль и не обращая внимания на истошно сжимающееся сердце. Гудят ноги, перед глазами плывет. Плевать. Это все такие мелочи, такая глупость. Итачи вытерпел в тысячи раз больше, и теперь должен быть под защитой. Саске пробирает вспышка: брат, сидящий лицом к стене, измученный и в бреду. Его худая спина, спутанные волосы, переломанные пальцы, иссушенные руки. Нет. Нет! Неужели он мало страдал?! Саске бежит быстрее. Леса, рисовые поля, ветер, обволакивающий лицо, но не остужающий голову. Вскоре он нагоняет своих. Четверо фигур, пятая — на земле. Саске вылетает на излучину реки, и его колени пригибаются к земле прямо рядом с Итачи. — Кисаме, убери его! — громко командует Карин, склоненная над его старшим братом. Глаза у него закрыты, кожа — желтая, тонкая, натянутая, и кажется, что если коснуться ее, то она сразу же порвется. Саске пытается схватить Итачи за руку, сделать хоть что-то… проснись, брат, ну почему ты еще спишь? Просыпайся! Он не успевает — сильные руки перехватывают его поперек груди и оттаскивают назад. — Прекрати истерику и не мешай девчонке, она пытается его спасти, — говорит Кисаме в загривок. Почему его голос так ровен? Почему он так спокоен? У Карин светятся ладони, она водит ими в области груди Итачи, поднимается вверх, к голове. В сумерках сложно разглядеть ее лицо — пряди красно-рыжих волос прижимаются к щекам. Саске должен быть рядом. Он пропускает молнию всем телом, даже не осознавая этого — просто нужно выдраться из тисков, нужно быть рядом с Итачи. Кисами глухо вскрикивает, и руки его слабнут. Саске подлетает обратно к Итачи, его тянет к нему, он не может иначе. Иначе — это противоестественно. — Что с ним? — шепчет он, склоняясь к самой земле рядом с плечом Итачи, пытается почувствовать его дыхание. Он ужасно худой, от него остро пахнет потом, мочой и болезнью, но жизнь теплется, такой слабый, вялый огонек. У него заострились нос, скулы, челюсть, губы — серые, волосы клоками торчат в разные стороны. Майка разорвана на груди, чтобы у Карин был прямой контакт с кожей, и под ней так страшно прорисовывается клеть ребер. — Что с ним? — громче повторяет Саске. И опять страх пробирает его до костей, сводит мышцы, доводит до трясучки. Если он снова потеряет брата, то от мира точно ничего не останется. — Его отравили. Это сильный психотроп, его нужно скорее вывести из организма, — сбивчиво говорит Карин, но действует она уверенно, без дрожи, холодно. — Еще один привет от Орочимару. Этот яд синтезировал он, и мы использовали его в экспериментах. Выводить очень тяжело, поэтому, Саске, — ее голос резко повышается, — заткнись и не мешай мне, иначе твой брат умрет снова. Джуго вырастает позади Карин скалой, присаживается, кладет ладони ей на плечи. — Бери мою чакру. Суйгецу тоже приближается, кладет рядом смоченные в воде куски ткани и бутылки с водой. Кисаме разводит костер. Саске смотрит на них через серую дымку. Они все рядом, они все помогают, хотя не должны. Хотя могли бы бросить его еще у Конохи. В груди холодеет, глаза начинает жечь. — Спасибо, — тихо произносит Саске. — Спасите его. Ладони Карин, ходящие кругом вокруг живота Итачи, резко поднимаются вверх. Худое тело выламывает, ноги начинают сводиться в коленях, в горле булькает. Смотреть на это — смерти подобно. — Он сейчас захлебнется. Саске! Саске сразу же поворачивает Итачи на себя, держит под голову, за плечо, и того сильно рвет. — Яд выходит, — поясняет Карин. Итачи обмякает у Саске на руках, но он держит крепко, надежно. Он никогда его больше не отпустит. Карин продолжает диагностировать его измученное тело. Происходящее зацикливается и тянется всю ночь. Один сплошной непрекращающийся кошмар. Устали все, но все держатся, как могут. Карин, побледневшая, с тенями под глазами, тяжело дышит, отдавая свою чакру вперемешку с чакрой Джуго. Суйгецу периодически подтягивает пузыри с водой из реки, чтобы напоить каждого. Саске впадает в абсолютный транс. Он весь сосредотачивается на Итачи, подстраивается под каждое его движение и не прерывает с ним физического контакта. Бережно переворачивает, когда нужно, поддерживает, пытается пригладить клоки волос. И не отходит, не дремлет, все смотрит, смотрит и смотрит. Рассвет поднимается туманом и прохладой. Кисаме снимает с себя плащ и покрывает им ноги Итачи. — Худшее позади, — наконец, говорит Карин. — Нам всем нужен отдых. — Здесь неподалеку есть заброшенное селение. Его не так давно опустошила местная банда. Направимся туда после сна, — говорит Кисаме. Саске поднимает на него взгляд и кивает. Все укладываются на сон, только Саске остается рядом с Итачи. Он дремлет, сидя и не убирая от него своих рук. И он слышит его глухие, короткие вздохи. Рассвет приносит тепло. *** Поселение выглядит жутко. Оставшихся в целости домов очень мало, остальные либо разрушены, либо сожжены. И кажется, что здесь бродят духи, что не упокоились с миром. Солнце в самом зените, но от общей атмосферы все кажется, что вот-вот опустится ночь. Суйгецу вырывается вперед и шустро оббегает те несколько домов, что кажутся надежными на вид, ему удается найти несколько спальников, одежду и кастрюлю. Надо же — не все разграбили. Пригодным для жизни оказывается дом на самой окраине — довольно большой, окруженный цветущими сакурами и забором. Деревья здесь совсем разрослись, и ветви скребут по карнизу и крыше. Кисаме, исследовав вместе с Джуго территорию, всюду распахивают седзи и адамо, чтобы внутрь ворвался сквозняк и смел собой затхлость вперемешку с пылью. Они все молчат — слова застревают в горле сухим комом. К тому же все устали, хочется спать и есть, а Саске никак не может думать о чем-то другом, кроме Итачи. Тот, такой легкий, спит на его руках, и нет ничего более важного, чем то, что его слабое дыхание ощущается на коже. Суйгецу раскатывает бамбуковый матрас, который ему удалось найти, и Саске сразу опускает на него Итачи, тот даже не вздрагивает — ужасно глубокий, тяжелый сон. В комнату забирается солнечный свет, и только сейчас Саске полноценно рассматривает брата: ввалившиеся щеки, высушенные руки и ноги, и там, где в разрезах одежды обнажается тело, показываются мелкие, красные ранки, покрытые коркой, и их много, десятки, особенно на щиколотках и икрах. Карин подходит с тазом, полным воды, опускается рядом на колени. — Больше я ничего не могу сделать, — она вся звучит виной и опускает голову. — Теперь уже выбор за ним: либо он вернется, либо нет. Саске не отрывает глаз от Итачи и кладет ладонь ему на макушку. Такой истощенный, жутко бледный и будто вообще не спит, а покоится на дне могилы. — И если он придет в себя… — Договаривай, — сипит Саске — горло пересохло и губы трескаются. — Я не знаю, в каком состоянии будет его разум. Яд, который ему давали… он сильно изменяет психику. — Как яд работает? — Саске большим пальцем поглаживает Итачи лоб, остальными же — слабо массирует его голову, будто пытается разбудить. Но тот по-прежнему тих и дышит слабо, будто неохотно. — Он заставляет сознание фиксироваться на определенном объекте. Отравленный человек постоянно возвращается к тому, на чем сфокусировалось его сознание. Таким образом формируется паттерн, — Карин говорит негромко, но уверенно. — Например, если объектом фиксации сделать бабочку, то человек будет постоянно о ней думать, у него могут быть галлюцинации и навязчивые состояния. Возможно развитие бреда. — Есть способ хоть как-то это исправить? Противоядие? Методика? — Свободной рукой Саске осторожно касается разодранной майки на Итачи, старается стянуть все разрезы, чтобы скрыть оголившуюся грудь и впалый живот. — Мы не заходили так далеко в исследованиях, но позитивный эффект был только тогда, когда подопытный… — Карин сразу исправляется: — то есть, человек был постоянно рядом с объектом фиксации и получал реальное, физическое подтверждение близости с ним. — В таком случае, мне нужно будет понять, на чем Мадара фиксировал разум Итачи, — Саске кивает. И он даже не допускает мысли, что Итачи вовсе может не проснуться. Нет, он обязательно вернется, обязательно придет в себя. — Вы сожгли тело Данзо? Столько всего произошло, что Саске вовсе забыл об обязательствах. — Конечно. И шаринганы у меня. — Ты молодец, Карин. Спасибо тебе за все. Она сразу смущается, немного краснеет, улыбается. Такая талантливая, умная, умеющая брать ситуацию в свои руки — и так нежно румянится от комплимента. — Завтра мы с Суйгецу отправимся в Южное Убежище, постараемся найти что-нибудь об этом яде. Джуго же сходит в ближайший город, купит лекарства и провизию. Саске хмыкает, припоминая, что из всех убежищ Орочимару, они выносили с ценной информацией в том числе — деньги. — А Кисаме? — басом звучит со стороны седзи. Карин вздрагивает от неожиданности, Саске — не сводит взгляда с Итачи. Кисаме, заходя в комнату, будто сразу занимает все пространство — большой, громкий и наглый. — Мы тебе заплатим, и ты можешь уходить. Не думаю, что мой брат будет в состоянии вернуть тебе долг, — Саске фокусирует чакру в руке — на всякий случай. Слишком ясен в нем страх того, что кто-то способен навредить Итачи. Кисаме нельзя доверять, и Саске, если потребуется, убьет его. —Ты мне зубы не заговаривай. — Он скалится от уха до уха, — У нас есть договоренность, будем ее придерживаться. Твой брат либо сдохнет, либо нет. Вот тогда — сочтемся. Саске, наконец, поднимает взгляд. Его прошивает желанием склониться к Итачи и закрыть его собой. — Да нихера я вам не сделаю, — недовольно говорит Кисаме, встречаясь взглядом с Саске — и нет, его глаза не как у Итачи. Итачи всегда прибивал холодом, отрешенностью и внутренней силой, эти же — полны испепеляющей ненависти. — Мне не с руки гадить вам, не дошло еще? Я предал Акацки и сам должен залечь на дно. Саске чуть расслабляется, Карин рядом — тоже. Вот это уже похоже на правду. Кисаме понимает, что сейчас лучше быть с сильными союзниками, чем одному в бегах. Именно это должно мотивировать его больше, чем какой-то там долг Итачи перед ним. Саске, наконец, кивает и говорит: — Оставьте меня с братом. Кисаме выходит на веранду и оставляет адамо распахнутыми. Карин складывает несколько фраз: "Зови, если нужна будет помощь" и тоже уходит. Саске, выждав еще немного, начинает раздевать Итачи. Где-то ткань прилипла к корочкам ран, и приходится бережно смачивать кожу, чтобы не нанести увечий. Саске не спешит, каждое его движение — плавное, медлительное, выверенное и преисполнено любовью и благодарности. То, что он сейчас делает — это ничто в сравнении с тем, что сделал для него Итачи. Он отдал свою жизнь. Грязную, замусоленную одежду Саске откидывает в сторону и теперь бережно омывает Итачи, не стыдясь и без единой ноты брезгливости. С его обточенного худобой лица стирает подтеки крови, с губ и подбородка остатки черной рвоты; с шеи и подмышек грязь; особое внимание рукам, пальцам, поломанным ногтям с землей и пылью даже под самой кутикулой. Дальше — вниз. На обтянутые шершавой от болезней кожей ребра, тощий живот, на сухие бедра, промежность — здесь приходится Итачи чуть повернуть на бок, чтобы омыть как следует. Саске знает, что Итачи делал бы для него тоже самое. А он и делал уже когда-то давно. Саске было семь, когда он заболел корью — жизнь в нем трепыхалась еле-еле, и он неделю не вставал с постели. Итачи помогал пить, ходить в туалет; давал лекарства, омывал и всегда был рядом — даже спал на стуле около кровати, держа ладонь у Саске на плече. Здесь не место омерзению или раздражению. Они видели друг друга в разных состояниях, и не осталось ничего, что могло бы встать между их близостью. Саске спускается на ноги Итачи, осторожно обходит раны и отмывает черные из-за грязи стопы. Чуть сгибает колено и не сдерживается — льнет к нему щекой и носом, чтобы почувствовать чужое, вялое тепло. Теперь от кожи пахнет эвкалиптом и чабрецом, их экстракты Карин специально добавила в воду для антисептики. Глаза предательски жжет, но Саске запрещает себе слабость — даже минутную. Это бы выглядел так, будто он оплакивает Итачи, но тот жив и со всем справится. Нет. Они со всем справятся. Теперь не нужно будет все делать самому, не нужно будет врать и жертвовать собой. Саске снова целует острую коленку, трется об нее и накрывает Итачи найденным одеялом. Ложится рядом, плотно, тесно, и плевать на собственное неудобство. Сон его настигает моментально, но даже через пелену он весь сосредотачивается на Итачи. Ему снится, как тот приходит в себя, как бледно улыбается. Кажется, он что-то говорит, и это точно нечто доброе, ласковое. Саске тянется к нему, берет за руки, за плечи, за лицо. Прикасается, трогает, отдирает от себя кусочки тепла и вкладывает их в Итачи. За ночь Саске несколько раз просыпается и сразу же проверяет пульс и дыхание у Итачи. Все хорошо, и его тут же затягивает назад во тьму. Он сам вымотан, голоден, у него ни на что нет сил — только быть рядом с Итачи. Утро выдается шумным. Точнее, шумит все кругом, но в комнате Итачи и Саске — покой. Солнце не протискивается в плотно закрытые адамо, и внутри стоит ночная прохлада. Дремоту Саске прерывает Карин. Стоит ей только отодвинуть одну створку, как Саске тут же вскидывается и рефлекторно прихватывает кунай. — Я наполнила для тебя бочку. Умойся, а я пока посмотрю, как состояние Итачи, — она ничуть не смущена тем, что Саске схватился за оружие — все понимает. Они тут все на нервах. Кивнув, Саске уходит в банную, но до последнего шага из комнаты смотрит на Итачи. Оказывается, сложно отойти от него хотя бы на пару минут — под ребрами сразу болезненно тянет. Поэтому моется он наспех, долго не засиживается в офуро, а грязную одежду сваливает в углу — потом с ней разберется, сейчас совершенно не до этого. Карин оставила для него найденную юкату, немного затхловатую на запах, но все лучше, чем было до. Он возвращается в комнату как можно скорее. Карин сидит на коленях у головы Итачи, ее ладони чуть светятся зеленым, глаза закрыты, она полностью сосредоточена. Саске, который растревожен и доведен до предела последними событиями, сразу же думает о самом худшем и опускается напротив. Опять прикасается к Итачи: то к предплечью, то к шее, то к уху — только так ему удается не скатиться во что-то очень злое и бешеное, в кошмары и страхи. — Я не заметила раньше, прости, — ладонь Карин останавливается у закрытых век Итачи, — он слеп. — Что? — Я не понимаю, как это произошло, но вижу полную дисфункцию зрительных нервов. И они не восстанавливаются от моих техник, — Карин сводит брови от напряжения, зеленоватый свет становится ярче. Почему Саске сам об этом не подумал? Итачи заплатил высокую цену за свои способности. — Он слишком часто использовал аматерацу и тсукиеми. Думаю, он уже был слеп в последние минуты нашего… — от воспоминаний становится тошно, — нашего сражения. Ринне Тенсей такое не исправляет, иначе бы Мадара не стал его воскрешать. Он боится его шарингана, и пользовался слепотой. — Я могу пересадить ему глаза, что мы забрали у Данзо. — Хоть какая-то польза от этого урода, — выплевывает Саске. — Делай. Я тебе доверяю. И Карин снова нежно краснеет, хотя всеми силами пытается скрыть смущение. Саске видит ее по-новому. Оказывается, она очень искренняя и преданная. И он пока не знает, как ее отблагодарить. Но обязательно придумает. *** Дом пустеет. Карин с Суйгецу, не переставая тихо переругиваться по любому поводу, отправляются в Южное Убежище, а Джуго, молчаливо и грузно — в город. Кисаме же сам себе на уме и всегда бродит где-то поблизости — ну точно акула, которая изучает упавшего в море несчастного: с какой стороны укусить и стоит ли кусать вообще? Но Саске в нем больше не сомневается. У того нет резона предавать или кидаться с ножом в ночи. К тому же… он иногда так смотрит на Итачи, что у Саске вскипает ревность. Эти моменты интуитивны и очень тонки, их нельзя заметить обычными глазами. Кисаме хорошо маскируется оскалом, бранью и насмешкой, но продолжает сидеть на краю веранды, ожидая, когда Итачи проснется. Он говорит, что ему "просто интересно очнется ли этот гаденыш", и что "он мне задолжал". Саске не верит в его показную саркастичность, но молчит. Ему на руку, что такой звероподобный шиноби имеет привязанность к Итачи — да, звучит жестоко, но Саске слишком озабочен безопасностью брата, и если на них нападут, Кисаме можно использовать как средство для отхода. Ничего личного, у каждого свои приоритеты. И для Саске важнее всего жизнь Итачи. Джуго возвращается к утру следующего дня с кучей набитых сумок: сменная одежда, лекарства, травы, еда. Саске ставит Итачи капельницу — ровно так, как объяснила Карин, и почти не отходит от него. Не может оторваться, не может свои чувства взять под контроль. Все то, что происходит — одновременно напоминает кошмар и самую счастливую мечту. Итачи живой, но ужасно слаб. Он сломан ядом, и непонятно, в каком состоянии его разум. У них еще слишком долгий путь впереди. Но остается шанс, что Итачи не захочет приходить в себя. Саске старается не думать о самом плохом исходе, иначе точно затеряется во тьме. Он себя проклянет за то, что, имея шанс все исправить, вновь упустил его. У него сжимается сердце. Ночью, когда тишина плотно забивает дом, Саске сгребает ладонь Итачи в свои, целует холодные пальцы и шепотом умоляет: — Пожалуйста, вернись ко мне. И вновь засыпает рядом с ним, чтобы чувствовать его и ловить каждый вздох. Дни растягиваются в неделю. Каждые утро и вечер Саске омывает Итачи, подмечая, что ранки, часто покрывающие его тело, заживают, а не мокнут или гниют. Явно положительная динамика. Но больше Саске мучается с длинными, спутавшимися волосами, которые невозможно промыть и вычесать, поэтому приходится их отстричь. "Надеюсь, он мне это простит", — думается об этом с улыбкой, и странно ощущать ее на своих губах. Саске трудно вспомнить, когда он улыбался в последний раз. Приятным сюрпризом становится то, что Кисаме удается поладить с Джуго. С Джуго — молчаливым, избегающим диалоги и предпочитающим быть в одиночестве. Теперь они каждый день тренируются во дворе, а по вечерам играют в карты. Иногда Саске прислушивается к ним, иногда даже ловит обрывки разговоров. Джуго предлагает ему присоединиться к игре, но он всегда отказывается и остается с Итачи. Остается в этой тесной комнате заброшенного дома, куда через открытые адамо смотрит теплая весна. Расцветает сакура, веет жасмином. Все ярче наполняются зеленью кустарники во внутреннем дворе. Тепло — все им дышит, и Саске раздирает от того, что Итачи этого не видит. Он все спит, неподвижно, час за часом, облитый оттенками то дня, то — ночи. Третьи, четвертые сутки. Пятые, шестые. Саске неизменно рядом. Омывает, меняет капельницы, массирует мышцы, растирает кожу, чтобы не было пролежней. И каждое движение — старательное, четкое, без тени неловкости. На седьмой день Саске снимает бинты с верхней части лица Итачи. Отек и покраснения сошли, веки не дрожат и плотно смыкаются на пересаженных глазах. Восьмой, девятый день. Итачи не приходит в себя. Наступает час, когда тревога набирает обороты и ввинчивается толстым болтом в грудь. Если он не проснется? Если следующий его вдох окажется последним? Десятый, одиннадцатый. Ставшие привычными ритуалы — прерываются. Резкий шаг выносит Саске на веранду, его складывает пополам и выташнивает на траву. — Малец, тебе нужно отдохнуть, — голос Кисаме доносится сзади. Саске зло выдыхает, жмурится и вытирает рот. Он молчит и смотрит, как красные круги расплываются от стиснутых век. Не нужен ему отдых, он ведь не делает ровно нихрена! — Ложись спать, я с ним посижу. Саске выпрямляется и поворачивается к Кисаме так быстро, будто ему в позвоночник одним ударом вбили стальной прут. Никто не подойдет к его брату. Никто. — Нет, — отрезает он и уходит в комнату, резко закрыв за собой створки адамо. Ночь наступает в полной тишине. Кажется, что Кисаме ушел, а Джуго наверняка сидит на крыльце или бродит неподалеку, погруженный, как всегда, в свои мысли. Погода неспокойная. Судя по ветру, скоро будет дождь. Первые капли рушатся на крышу ровно в полночь, отнимая последние крохи покоя. Саске переживает погодную бурю и свою личную. Его выедает обострившимся страхом и теперь он чаще обычного проверяет пульс Итачи, его дыхание. Его мучает до самого рассвета. И только когда солнце брызжет белыми лучами через дымку заканчивающегося дождя, Саске без сил падает на татами и в беспамятство. Просыпается через пару часов — без изменений. Только солнце теплее, свет теперь не белый, а золото-медовый, протискивается густо через приоткрытые еще в ночи для свежего воздуха створки. Саске вытягивает руку. Ткань юкаты соскальзывает до предплечья. Белую кожу со светлыми, редкими волосами пригревает лучами, они окрашивают ее бледно-желтым. Так тепло, что хочется обратно свалиться в сон. Весна звенит в воздухе. Вторая рука, тонкая, слабая, скользит рядом с вытянутой, падает на теплое запястье, цепляется пальцами о пальцы; прикосновение контрастно — ужасно ледяное, будто в полуденный зной ворвался северный ветер. В первые секунды Саске не понимает — голова, пригретая, сонная, тревожная, слабо хватает реальность. Две руки в полоске света: его и… Он поворачивается вправо. Итачи все еще лежит на спине, но глаза открыты, голова чуть повернута, да и весь он старается тянуться к нему. Теперь Саске знает, как ощущается счастье — не выдуманное, не сотканное из фантазий и предвкушений, а то самое, что может снести всю боль в первую же секунду, стереть в пыль страхи и тревоги. Это неотвратимая сила, но сила бережная и, проходясь, забирает только плохое. Саске себя забывает, забывает обо всем, он не контролирует свое тело, а руководствуется импульсами — обхватывает Итачи под шею, за плечи, тянет к себе и сдавленно воет, обтираясь щекой об его ухо. Итачи в ответ может только прихватить за спину — сил очень мало. Наконец, Саске чуть отстраняется, но оторваться с концами — непозволительно. Он накрывает впалую щеку Итачи ладонью, смотрит на него и не может никак насладиться. Живой, моргает вяло, улыбается бледными губами. Изможденный, но все равно такой красивый. Саске целует его — одним порывом, сжатым ртом о сжатый рот. Будто всегда так делал, будто это самое обыденное их выражение чувств. В детстве — в щеки, в лоб, сейчас — в губы. И это правильно, естественно, по-другому нельзя. Итачи же принимает все: объятия, поцелуй. — Я тебя вижу, — говорит он, и голос его низкий, срывающийся на шепот. И за слова следует сухой кашель. Саске сразу тянется за пиалой с водой, дает Итачи напиться. Тот делает несколько глотков и странно смотрит в пространство. — Я живой? — он поднимает глаза на Саске, такой растерянный, непонимающий. — Итачи, все хорошо. Пожалуйста, ни о чем не волнуйся, — Саске снова обнимает его и прижимает к своей груди. — Не понимаю… — Он звучит ломко и растеряно. — Не могу вспомнить. Его речь обрывается. Саске снова приходится отстраниться, но теперь из-за того, что Итачи упирается ладонью ему в плечо и изо всех сил отталкивает. Теперь на него страшно смотреть — он в смятении, напуган, дышит часто и обрывисто. Саске не отпускает, заставляет смотреть себе в глаза. — Я все знаю про тебя. Знаю правду, — четко и просто говорит он, чтобы Итачи концентрировался на его словах. — Ты был воскрешен, Мадара взял тебя в плен. Но мы тебя спасли. Сейчас ты в безопасности. Саске специально не упоминает ни пыток, ни яда и вообще избегает точных деталей — нельзя, чтобы Итачи окончательно впал в панику. — Все мутно. — Тебе скоро станет лучше, — успокаивает Саске и гладит по обстриженным волосам. Итачи длинно выдыхает и доверительно приваливается к Саске на грудь обратно. Он молчит — явно не находится сил на разговоры, и моргает так медленно-медленно, норовя соскользнуть в сон, но уже не в тот глубоко-болезненный, а в спокойный, лечебный. Саске не выпускает его из рук — держит на своей груди, обнимая под шею и спину. И честно не знает, что вообще может быть лучше происходящего. Самый его близкий и любимый человек к нему вернулся. Будучи на грани бдения, Итачи обхватывает Саске за пояс, чтобы быть к нему еще ближе и все же засыпает на пару часов. За это время Саске его не отпускает, не разжимает объятий, несмотря на то, что затекают и гудят мышцы. Ему плевать, он терпит, потому что им обоим нужна эта близость — она их лечит, восстанавливает и наполняет. Слепленные в один комок, они плавают во сне и дреме, где никогда не было страшно. Они не переживали длинного, страшного пути навстречу друг к другу. Когда часы переходят порог полудня, Итачи приходит в себя, и Саске помогает ему лечь на футон, снова дает воды. — Мне хочется побыть на веранде. — Конечно. — Саске, держа под локти, помогает ему подняться на ноги, покрывало соскальзывает, обнажая иссушенное болезнью тело. Итачи подгибается следом за ними, чтобы закрыться — ему не по себе, и ослабшие мышцы подрагивают. — Ничего, я помогу. Саске поднимает покрывало, не стыдясь и ломая все блоки, и закрывает плечи Итачи, закутывает его, обнимает и выводит из комнаты. Весна встречает их прогретым воздухом, запахом жасмина и срывающимися от ветра нежно-розовыми лепестками сакуры. Удивительно хорошо, и — по-настоящему. Саске рядом и помогает Итачи сесть, припасть спиной к стене, и кутает его ноги. Они вместе смотрят на внутренний сад дома, такой запущенный, обветшавший и все равно красивый в это время года. — Это наш дом? — спрашивает Итачи, вяло оглядываясь. У него слезятся глаза от полуденного света, и шея еле ворочается — нужно будет ее размять. — Нет, мы в Стране Дождя. — И опять Саске не углубляется в рассказ. Всему свое время. — Надеюсь, мы скоро вернемся домой. Саске знает, что Итачи имеет в виду Коноху, и бесстрастно понимает, что сам-то не испытывает даже кроху стыда за содеянное. У него забрали самое дорогое, и он отомстил. И мстил не только за Итачи, но и за тех шиноби, судьбы которых были переломаны стараниями Данзо, старейшин и всей правящей элиты. — Я вижу, что ты многое не хочешь мне говорить, — Итачи выпутывает левую руку и тянется ею к Саске. — Пока не пришло время, ты должен восстанавливаться. — Я тебе доверяю. Эти слова входят кунаем под ребра — не вздохнуть, не пошевелиться. Саске прячет ладонь Итачи в своей и смотрит на него, как в детстве — с восхищением и обожанием, с любовью, крепкой, переродившейся, с одной стороны болезненной, а с другой — глубокой и заполняющей все дыры в душе. Солнце стекает в сад, на веранду, теплое, ласковое, как сейчас — улыбка Итачи. Тонкий надлом губ, но сколько же смыслов в этих изгибах. И Саске прикипает к нему неизмеримо крепкой любовью, перемешенной с благодарностью. Но их уединение вскоре прерывается. Из адамо выглядывает Кисаме — ну а кто же еще? Только он всегда кружит рядом — всегда чует, когда нужно о себе заявить. Саске сразу же расправляет плечи — не вполне осознанный жест, родившийся в желании защитить брата. — Как же хуево ты выглядишь, — Кисаме ухмыляется во весь акулий рот, показывая ряд крепких клыков. У Саске радужки заливаются красным, но Итачи кладет ладонь ему на плечо, чуть сжимает — он понимает его, сам бы реагировал так же. — Брат сказал, что я был воскрешен, поэтому все закономерно, — тихо, глубоко говорит он не без доли иронии. Саске внимательно следит за каждым движением Кисаме, тот показушно ухмыляется и подходит ближе, но при этом не переступает черты дозволенного. — Странно, что ты здесь, — удивительно, как Итачи быстро возвращает себе осознанность и легко парирует словами. — Уйду, когда дашь мне то, что обещал, — отбивает Кисаме его ледяное спокойствие. Саске чуть пригибается, собираясь молнией скользнуть вперед и пронзить все на своем пути, но Итачи ребром ладони касается его груди, не пуская. Какой изящный приказ держаться на месте. — Ты не сжег мое тело, хотя мы договаривались, что и следа друг от друга не оставим в случае смерти, — голос тихий, но какой же сильный. — И после такого я все еще тебе что-то должен? Кисаме рвано рыкает, раздражение ломает его губы оскалом. — Какой же ты пиздюк все-таки. И чего не сдох? Красное с черным наполняют глаза Саске, но Итачи перекладывает ребро ладони ему под кадык — приказ все тот же: “Спокойно, терпи”. — Верно, держи своего щенка на поводке. Больно дикий, такие только разрушать умеют, — говорит Кисаме остро, и ухмылка смыкается в тонкую линию губ. — Если я что-то тебе обещал, то ты это получишь, но не сейчас. Сейчас мои мысли и память меня подводят, и я не могу ручаться за качество информации, — на последних словах голос Итачи ломается, он срывается в сухой, болезненный кашель, который буквально скручивает его худое тело. Саске, тут же забывая обо всем, ускользает ветром и мигом возвращается с пиалой, полной воды. — Надеюсь, у тебя скоро мозги на место встанут, — бросает Кисаме и уходит. Шаг его намеренно громкий. Саске провожает его взглядом, но от желания выдрать ему сердце, отвлекает прохладное прикосновение к щеке. — Ты загрубел, — почти шепчет Итачи. Саске только коротко кивает — ему за это не стыдно, ему так легче справляться со всем миром. А Итачи снова лишается всех сил и тяжело закрывает глаза, ему не мешает ни дневной свет, ни шум ветра в цветущей сакуре. Он, замотанный в покрывало от ног до подбородка, накреняется в бок, и Саске перехватывает его объятиями, укладывает головой себе на ногу и думает, что готов переживать все эти прикосновения бесконечно много раз. Он готов быть зацикленным в одном моменте, где оберегающе держит Итачи в руках и чувствует его живое присутствие всем своим существом. И весна так хороша в своих зелено-розовых тонах, что душа — хочешь-не хочешь, — восполняется. Покой и тишина замыкаются вокруг некогда заброшенного и снова ожившего дома. Кажется, что все будет хорошо. *** Итачи спит до утра следующего дня. Вечером Саске ставит ему очередную капельницу и сражается с приступами ужаса — это как вечно настигающий кошмар, кажется, что Итачи не приходил в себя, что он до сих пор без сознания, на грани жизни и смерти. Сразу темное, липкое лижет затылок. Но Итачи глубоко вздыхает и пытается перевернуться, оживая и показывая, что накрыт всего-лишь сном. Приходится придержать его, чтобы не оборвалась трубка от капельницы, и сейчас это выглядит такой мелочью на фоне всего остального. Лекарства, иглы, растворы — уже не пугает, не выглядит жутким, а только необходимостью, чтобы Итачи быстрее восстанавливался. Саске опять почти без сна, но ему уже не страшно. Он готов себя измотать, только чтобы Итачи получал необходимые внимание и заботу. Холодный, белый рассвет забирается в дом и свертывается дымкой в комнате. Влажно, зябко, пахнет размятой в пальцах травой и цветами. Саске задремывает, когда ложится рядом с Итачи, и сразу же просыпается, когда тот поворачивается к нему лицом. Они смотрят друг на друга — сонно, вяло, но с жадностью. Слишком много времени они упустили, и теперь остается только ловить ушедшие годы в чертах друг друга. У Итачи глубокие тени на веках, заломы от туго натянутой кожи, длинные ресницы, тонкая, но широкая линия бледных губ. Раздражение на лице от болезни и недавнего бритья. Волосы обрезаны выше плеч, немного завиваются на концах и у висков. Неизменно только одно — его стойкость, ум, невысказанная печаль. Всегда в нем был легкий привкус горечи. — Теперь ты не уйдешь от меня со словами "В следующий раз", — Саске говорит тихо, чтобы не тревожить их установившегося единения. — Поверь, теперь уходить от меня будешь ты, — в тон отвечает Итачи, его легкая ладонь ложится Саске на предплечье — ненавязчиво, аккуратно. Своими словами он выражает все, что видит перед собой: уже не просто младшего брата, а того, кто может менять мир, если пожелает. — Я не хочу этого. — Твои глаза теперь слишком сильные, в них будут нуждаться или попытаются отнять. — Итачи резко замолкает, одним моментом рухнув в себя. Взгляд его застывает в одной точке и скользит мимо Саске, и тот разом поднимается на локте, пытаясь вернуть его внимание. — Что? Тебе плохо? Что-то болит? — Воспоминания постепенно восстанавливаются, но пока не могу до конца понять… — Итачи с силой закрывает глаза, линия рта ломается, будто тонкая боль пронзает его тело. — Я был слеп, так почему вижу сейчас? Где ты взял эти глаза? Шисуи? Саске обнимает Итачи ладонью за затылок, заставляет посмотреть на себя. Он весь подтягивается, и будто разом становится больше, пытаясь объять его всем собой. — Успокойся. Я все тебе объясню. Итачи, сделав несколько глубоких вдохов, явно успокаивается. Лицо его становится мягче, дыхание выравнивается, он весь развертывается из скрутившей его ленты страшных, обрывистых воспоминаний, изъетых пытками и ядом. — Ты передал мне свои техники, Итачи, — теперь Саске держит его голову обеими ладонями и большими пальцами проходится по скулам. — Я мстил за тебя и убил Данзо. Оказалось, что этот ублюдок украл шаринганы и использовал их. Я вернул то, что принадлежит нашему клану, и когда Карин обнаружила, что ты слеп, то пересадила тебе пару глаз. Итачи медленно моргает. — Карин? — Сильный сенсор и медик. Ты выжил благодаря ей. — Вот как. Итачи чуть поворачивает лицо, и его сухие губы проходятся по ладони не то случайно, не то поцелуем. — Еще мне помогали Джуго и Суйгецу. Ну и дружок твой, — Саске даже не замечает, насколько грубо и вызывающе звучит последняя фраза. У Итачи чуть вздергивается правая бровь. — Не стоит ревновать. — От этой привычки мне не избавиться. Итачи хрупко улыбается — самым уголком рта и коротко. Он вновь затягивается в печаль и явно тяжелые мысли. — Мадара рассказал тебе всю правду? Не помню, что он мне рассказывал. — Да. — Саске уже хочет лечь обратно на бок, но Итачи обхватывает его под лопатки и тянет на себя, заставляет прижаться к собственной груди. И Саске ведет инстинкт, каждое действие кажется естественным, правильным: он забирается к Итачи под одеяло, ухом и щекой жмется к его голой груди и ловит пульс, закутывает собой. — Аматерацу не сработало, когда Мадара показал свой шаринган? — не оставляет волнующей темы Итачи. — Сработало, но Мадара избавился от него с помощью своей пространственной техники, — и Саске приходится быть грубее: — Я больше не хочу это обсуждать. Ты врал мне из благородных начал, ты всем пожертвовал ради меня, и я знаю всю правду. Такова наша история, точка. — Позже я покажу тебе всю правду, — Итачи на этом замолкает, пуская холодные пальцы Саске в волосы, и они будто опутывают его голову, как корни деревьев. Объятия сплавляют их в одно, и только так становится все верным и полным. Они оба спят, слипшись в один ком, теплый, живой, дышащий, и снятся им похожие сны. Густые, золотистые, с блеском чужих улыбок и сквозящей пестротой жизни. Это было когда-то давно и обязательно повторится в будущем. Из сладкого, как карамель, марева первым выплывает Саске. Взмокший от тепла и близости, горячий, как камень у костра, он осторожно и с неохотой поднимается и уходит в банную. Надо бы привести себя в порядок, да и Итачи уже может целиком искупаться в бочке. В остальном доме стоит тишина, чакры ни Джуго, ни Кисаме не ощущаются, только тянет со стороны кухни рисом и карри. Желудок сразу взволнованно сжимается. Но сначала помыться, — решает Саске, натапливает бак с водой и наполняет офуро. Оказывается, что обыкновенные рутинные ритуалы могут быть очень приятны. Он уже спускает с себя юкату, как тишину, полнящую дом, разрывает отчаянный вопль. Саске никогда не слышал подобного крика. Он сродни чему-то животному, ненормальному, хотя видел многое, сражался и бился. Им пройдены войны и потери, и он сам вряд ли так кричал в ту ночь. Ноги сами уносят его обратно в комнату. Итачи всего выгибает на полу, будто ему ломают и крутят позвоночник с суставами, его движения совершенно неестественны. Он впивается в татами пальцами и обдирает их о жесткую поверхность до мяса, запрокидывает голову, и снова этот страшный вопль — совершенно дикий, похожий на бешеный вой загнанного в угол и умирающего вепря. Саске впервые не знает, что делать. Этот вид будто разом вытряхивает из него душу, в нем ничего не остается, даже страха. Наступает миг совершенного опустошение и отупения. — Что встал, придурок?! Держи его! Сильный толчок в спину приводит в чувства. Саске одним прыжком преодолевает расстояние и валится всем весом на корчащегося Итачи, перехватывает за шею, грудь, прижимает его руки к туловищу. Кисаме фиксирует конвульсивно дергающиеся ноги и рычит: — Рот, блять, ему заткни! Саске, наивно полагающий, что больше не увидит агонию брата, зажимает Итачи рот ладонью и несчастно тычется носом под ухо, там, где влажно от пота. Он сжимает крепче, чтобы примять чужую истерию, и в какой-то момент Итачи просто обмякает — теряет сознание, у него заканчиваются силы. Тело вытягивается, голова удачно ложится Саске на сгиб локтя, и он целует чужой взмокший затылок, трется об него, чтобы себя успокоить хоть немного. Итачи живой, но что-то случилось. Побочный эффект яда? Черт возьми, это единственное объяснение. Но что послужило триггером? Со стороны веранды открывается адамо, Джуго, как всегда собранный и сдержанный, говорит: — Крики мог кто-то услышать. — Нет, об этом можно не беспокоиться, — отвечает Кисаме и поднимается с корточек. Глаза его шарят по отключившемуся Итачи. — Я наклеил печати вокруг дома, они связаны с моей чакрой и создают барьер, подавляющий звуки и создающий иллюзию, что дом заброшен. — Все равно проверю местность. — И Джуго исчезает в сумерках. Саске, наконец, заставляет себя расцепить руки. Он отпускает Итачи, укладывает его обратно на футон, прячет в одеяло, и теперь шок перекатывается в гнев. Ядовитый комок залепляет горло. Саске резко вскакивает и уносится в сад, чтобы холодный воздух хоть немного привел в чувства. Все эти страдания достаются тому, кто их не заслуживает. Перед глазами стоит извивающееся от агонии тело Итачи, звенит его крик, полный боли и ужаса, будто его ломает под воздействием тсукиеми. Мадара поплатится за это. Он ответит за каждую минуту пытки, что вытерпел и до сих пор терпит Итачи. От вспыхнувшей ярости всю левую руку обвивают молнии, на глаза будто давит изнутри. Саске накрывает лицо ладонью, заставляя себя успокоиться. Вдох-выдох — холодный воздух оседает в грудине, порыв сильного ветра будто толкает, заставляя вернуться в дом. Саске обещает себе: Мадара умрет от его руки. Но если сейчас он позволит ярости захлестнуть рассудок, то первым пострадает Итачи. Ему сейчас необходима забота, его нельзя оставлять. Особенно сейчас, когда побочное действие яда дало о себе знать. Саске возвращается в комнату. Кисаме нет — наверняка вышел проверить обстановку вокруг дома. Итачи, завернутый в одеяло, спит, дышит глубоко, мерно. Саске гасит свет и ложится рядом, чтобы сразу обнять, прижать к себе. Родной запах касается носа, и становится самую малость легче. Что же послужило триггером? На чем фиксировано сознание Итачи? Карин говорила, что при отсутствии взаимодействия с объектом фиксации, у отравленного могут быть приступы и галлюцинации. Возможно ли, что сознание Итачи сфокусировано на Саске, и когда тот вышел из комнаты, сработал триггер? Похоже на правду. Саске тихо и долго выдыхает. Пока ни в чем нельзя быть уверенным, но теперь стоит быть максимально осторожным, раз последствия яда проявили себя. Конечно же ночь проходит беспокойно, но уже не привыкать. В лунных бликах Саске смотрит на тонкий профиль Итачи, на его искаженную болезнью красоту. Так сильно хочется к нему прикоснуться… Большим пальцем Саске проводит по его губам, чуть приминает их и отдергивает руку, будто против запрета прикоснулся к реликвии. Он не замечает, как погружается в сон. *** Тишину их комнаты нарушает плеск воды в тазу. Итачи медленно открывает глаза и откидывает с себя одеяло — жарко. Саске отжимает полотенце и садится рядом, перехватывает его за взметнувшуюся руку, ведет от подмышки к запястью махровой тканью. — Голова тяжелая. — Тебе.. снилось что-то дурное? — спрашивает Саске, пытаясь понять, помнит ли Итачи то, что было с ним вчера. — Приснилось, что тебя пытают в соседней камере, а я ничего не могу сделать. — В отличие от него Итачи держит свое слово: он открыт ему и ничего больше не пытается скрыть. Саске же не имеет представления о том, как сказать о случившемся. "Яд исказил твое сознание". "Ты был отравлен, и есть последствия". Он молчит — и это тоже самое, что делал сам Итачи когда-то. Раньше он многое скрывал, подстраивал обстоятельства под себя и свои планы, руководствуясь благом. Саске идет по его стопам. Насколько это правильно? Не настал ли момент, чтобы сломать безжалостно давящее их колесо? — Ты мрачен, — глубокий, тихий голос Итачи вырывает из мыслей. Саске проводит по его плечу влажным полотенцем. — Я бы хотел объясниться, — отвечает он и ведет рукой на худую грудь. Итачи перехватывает его за запястье — зачем-то останавливает. Саске не слушается, ведет полотенцем ниже. Сопротивление нарастает, капли чертят на бледной коже рисунки — красиво. Итачи теперь пытается не то оттолкнуть, не то забрать полотенце. А еще он выискивает взгляд, который Саске все упорно отводит. — Прекрати. Отдай. — два слова — как иглами в затылок. Саске уперто протирает его бок, спускается на тощее бедро. По влажной полосе хочется пройтись губами, он склоняется. Итачи находит в себе силы прихватить его за ворот юкаты, оттянуть от себя. Он теряет хриплый вдох, Саске поднимает голову — взгляды, обоюдно горькие, пересекаются, чтобы высечь бурю. Полотенце летит в сторону, кажется, задевает таз. Саске прижимается губами к губам Итачи и обхватывает его уже привычным жестом — под шею и спину. Он держит его так, как положено держать весь мир. Итачи все тянет за ворот — только уже не от себя, а на себя, хватает за волосы и тоже — прядями на себя. Саске ныряет в него с головой и видит и все то, что так долго хотел — каждый угол души. Он хочет забраться глубже, за черту приличия, проникнуть настолько глубоко, насколько способно вынести тело и разум. Между ними случается новая любовь. Такая же болезненная, но с новыми дозволениями. Это тоже самое, что вода, которая со временем ищет новые пространства, чтобы заполнить собой все. Она рушит плотины, стачивает камни, формирует для себя новые протоки. Вода — это все. Их любовь теперь тоже — всеобъемлющий поток. Саске проникает языком в рот Итачи, раскатывает его по матрасу почти безжалостно. И это определенно не просто секс. Итачи протискивает руку между их телами, обхватывает члены, и им обоим нужно всего пару движений, чтобы кончить. Слишком много эмоций, ощущений, и они оба спаиваются в раскаленную пластину. Влажные губы по влажным губам. Саске не испытывал ничего подобного прежде, он вынимает из себя короткий стон и складывает его Итачи в плечо. Ничего более правильного он ранее не совершал, хотя раньше думал, что самое верное — только месть. У Итачи слабнут руки, он весь подрагивает, но обнимает так сильно, насколько вообще возможно в его состоянии. Два пальца, с белесым разводом, касаются лба. — Я должен… — Начинает Итачи. — Не должен, — обрывает Саске. — ...показать тебе все, — заканчивает он. Вспышка. Тепло. Чужая жизнь сваливается на Саске пестрыми картинками. Все ощущения и чувства, что когда-либо переживал Итачи, перетекают в него. Задумчивость, спокойствие, тонкая, звенящая боль. Грусть и решимость. Потеря. Еще потеря. Шисуи. Клан. Родители. Злость. Ненависть. Страх. Боль. Привкус крови. Но каждая картинка нанизывается точно бусина на одно неисчезамое чувство — любовь. Итачи всегда любил его. Отчаянно, безмерно, светло. Он его всегда любил. Саске плачет ему в плечо и снова бросается с поцелуями. Ему настолько истошно, что он не слышит собственного сдавленного воя. Его будто вскрыли, и теперь наружу выплескивается все, что только можно. Раньше он источал из себя ненависть и гнев, теперь — нежную любовь. Совсем юношескую — первую и настоящую. В какой-то момент он вздергивается, обхватывает лицо Итачи ладонями и говорит на одном дыхании: — Коноха уничтожена Пэйном, и я ему помогал. Я мстил за тебя и убил многих. — слезы падают Итачи на лицо, и тот спокойно собирает их. — Эта проклятая деревня забрала тебя у меня, сломала твою жизнь, и я ничуть не жалею о том, что сделал. Они поплатились, и я отмыл твое имя от грязи. У Итачи плотно сжаты губы, он дышит спокойно и медленно моргает, будто в трансе. — И еще Мадара отравил тебя каким-то ядом из лаборатории Орочимару. Вчера он вызвал приступ, ты так страшно кричал, — Саске снова опускает голову, но встречается влажным носом и губами с холодной ладонью. — У нас нет конкретной информации о яде. Карин и Суйгецу отправились на поиски хоть каких-то заметок об исследовании, но шанс найти что-то стоящее — крайне мал. Саске жмурится и прижимается лицом к подставленной ладони сильнее. Он замолкает и ждет. Тишина длится целую вечность, но в действительности Итачи отвечает почти сразу: — Я всегда буду любить тебя. Что бы не произошло. Тяжелой головой Саске рушится ему обратно на плечо и так, чтобы прикасаться к шее. Итачи гладит его по щеке и волосам, как в детстве. — Стало легче? Саске кивает. — Так всегда, когда говоришь правду. Все хорошо, Саске. Я не злюсь на тебя. — Я больше ничего от тебя не скрою. — А я — от тебя. Итачи прижимается к жестким черным волосам, и Саске, наконец, успокаивается. Теперь можно вести беседу спокойно. На душе теперь легко — колесо, наконец, сломалось. — Вам совсем ничего не известно о яде? — тихо спрашивает Итачи. Его худая рука бродит по руке Саске. — Карин объяснила, что он заставляет психику фиксироваться на объекте. Отравленный раз за разом возвращается к своей фиксации. Отсутствие объекта может вызывать тяжелые состояния и галлюцинации. — Кажется, я понимаю, почему Мадара дал мне яд. Он знал, что я сломаюсь только в том случае, если с тобой что-то случится. Но он потерял контроль над тобой, поэтому ему пришлось внушить мне мысль, что ты у него в плену. У Саске пальцы стискиваются в кулак. — Ты опять пострадал из-за меня. — Нет, это лишь следствие из моих действий в прошлом. — Итачи накрывает его кулак своими пальцами. Саске переплетает свои пальцы с его. *** Итачи медленно бродит по заросшему саду. Сухо; поднимающаяся весенняя трава щекотно касается его лодыжек. Очень тепло, и только слабый ветер напоминает о том, что недавно закончилась зима. Поправляя запах юкаты, Итачи останавливается то у одной сакуры, то у другой. Парочка розовых лепестков остается на его волосах. Саске следует за ним тенью — не нарушает его единения с собой и молчит. В общем-то, им и не нужно что-то говорить, чтобы понимать друг друга. Одолев медленно второй круг по саду, Итачи поворачивается. Мертвенная желтизна его оставила — теперь о недавней болезни напоминает лишь сильная худоба и красные круглые пятна от заживших ран. Впрочем, их видит только Саске, когда Итачи остается перед ним голым. Он опаляюще красивый — что сейчас, что без одежды. У Саске удар сердца застревает в горле. — Ты так смотришь на меня… — Начинает Итачи, но замолкает. — Кисаме? Кисаме спрыгивает с верхушки высокого, каменного забора в сад. Такой крупный, но при этом удивительно бесшумный и плавный. Саске делает шаг вперед. — Я вспомнил, что обещал тебе. — Наконец-то у тебя мозги на место встали. — Кисаме не упускает возможности укусить словом. — А то временами вопишь, как чокнутый. — Не драматизируй, это было всего лишь раз, — парирует Итачи, складывая себе в ладонь крохотный цветок сакуры. — К слову, не я один могу кричать ночами. Кисаме по-животному скалится, смотрит исподлобья. Саске впервые видит на его уродливом лице растерянность. — Давай к делу, — отрезает он, теряя всю свою браваду. Итачи вынимает из рукава юкаты аккуратно сложенный листок. — Напомню, что это только миф. Не разочаровывайся сильно, если не найдешь его. — Молва на пустом месте не рождается, — к Кисаме возвращается его прежняя напористость. Он забирает листок и прячет в карман штанов. — Тоже верно. Сразу отправишься в путь? Кисаме слабо хмурится. Их разговор начинает напрягать Саске — слишком затянулся, а еще он не понимает, что происходит между Итачи и Кисаме. Запутанная энергия, слишком много всего — трудно разобраться. Зависть, ревность разворачиваются в его груди. Итачи, будто чувствуя это, находит ладонь Саске и сжимает ее. — Нет, побуду здесь еще немного, — после долгого перерыва говорит Кисаме. Его взгляд падает на сплетенные пальцы, и Саске торжествует. — Хорошо. Тебе здесь действительно будет безопаснее. После этих слов Итачи почти отнимает свои пальцы от пальцев Саске, неспешно разворачивается и продолжает свой путь по заросшей садовой тропке. Ткань юкаты обрисовывает его худую спину, гладкие, промытые и вычесанные волосы почти касаются плеч. Саске завороженно смотрит на него, отпуская окончательно его руку. Он восполнит все прикосновения ночью. Ворота, виднеющиеся впереди, открываются, и в них заходят Суйгецу с Карин. Их усталость заметна даже на расстоянии — потрепанные, раздраженные, в пыльных плащах. Саске сразу же обгоняет Итачи. Карин, видя его, мотает головой — поворот головы вправо-влево, и стыдно отворачивается. Суйгецу кладет ладонь ей на плечо. Они ничего не нашли. *** — Я рад тому, что моего брата окружают такие чудесные люди, — голос у Итачи хрипловат — следствие усталости, прогулка по саду была слишком долгой для его состояния. — Хоть кто-то нас ценит, — журит Суйгецу, складывая руки на груди. В комнате светло из-за трех керосиновых ламп, на низком столе дымятся пиалы с чаем и тарелки с рисом и креветками. В сборе все, только Джуго сидит у распахнутых адамо. Идет дождь, теплый, затяжной. Карин водит светящейся ладонью у спины Итачи. Саске рядом и немного напряжен — ждет ее заключения. — Восстановление проходит хорошо, но путь к полной реабилитации будет долгим. Только отдых, много сна, витамины и короткие прогулки, — наконец, говорит Карин, возвращаясь мыслями в реальность. — Так что насчет яда? — прямо спрашивает Итачи. Этот вопрос заставляет Саске подобраться. — Мы нашли только его название, — Карин тихо выдыхает. Она заканчивает диагностику и пересаживается ближе к столу. — "Раяс". Саске смотрит то на профиль Итачи, то в раскрытые адамо, в глухую, дождливую ночь. — У меня есть предположение, что именно служит триггером для приступа, — говорит Итачи, и его спокойный тон поражает Саске. Он обо всем повествует так, будто ничего ужасного не происходит, хотя речь о его здоровье и благополучии. — Ты и так всегда был чокнутым, так теперь совсем башку потеряешь, — острит Кисаме, сидящий у дальней стены с Самехадой на коленях. — Твои слова всегда поднимали мне настроение, — отвечает ему Итачи. Как же мастерски он его осаждает, но при этом — совершенно безобидно и незаметно для остальных. Только Саске прочитывает саркастичную шпильку в его интонации. — Мадара пытался манипулировать моим сознанием и внушал мне идею, что Саске в плену. — Итачи-сан, вы уверены, что внушалась именно эта мысль? — тихо спрашивает Карин, поправляя очки. — Это самый логичный вывод. Я основываюсь на том, что мне удалось вспомнить, и на тех снах, что меня посещают. — Нам нужно понять, что вызывает приступ. Тогда, возможно, мы найдем выход из ситуации. — Карин задумчиво перебирает креветки палочками. Какая же она собранная и тактичная, — думает Саске и поднимает взгляд на Итачи. Тот прикрывает глаза и делает небольшой глоток чая из пиалы. Бледный, тонкий, с острыми чертами лица, и слабый дым касается его длинных ресниц. — У меня есть предположение, — его губы, только-только вернувшие себе розоватый оттенок, слабо размыкаются от речи. У Саске складывается картина целиком. — Нужно проверить теорию, — добавляет Итачи. — Нет, — сразу же отрезает Саске. Он теперь все понимает: страшная мысль, что именно его отсутствие вызывает у Итачи страдания, становится все более реальной. — Иного выхода нет, — Итачи такой спокойный, что челюсть сводит. Он даже не открывает глаз, продолжая пить чай мелкими глотками. — А что происходит-то? — вклинивается Суйгецу, опустив на стол пустую тарелку. — Не твое дело, помолчи! — осаживает его Карин. — Поговорим позже, — интонацией Итачи скользит где-то между двух оттенков: для Саске просьбой, для остальных — приказом. После ужина и уборки, все расходятся по своим пригретым углам. Джуго, например, облюбовал чердак, тот наверняка напоминает ему пещеру, в которой он прожил непростительно много зим. Карин и Суйгецу заняли комнату в северной части дома, и нужно быть глупцом, чтобы думать, что между ними ничего нет. С Кисаме сложнее — его чакру можно ощутить то поблизости, то потерять вовсе. Итачи объяснил, что у него привычка спать под открытым небом, в замкнутых помещениях ему неуютно. Саске обязательно спросит, откуда Итачи так много знает о Кисаме. Но не сейчас. Он только говорит себе, что невозможно не знать того, с кем скитался по миру больше двух лет. Итачи опускается на колени и отодвигает керосиновую лампу подальше от футона. — Выйди, Саске, — и снова этот тон. — Нет. — Мы должны проверить. — Нет. Ты и представить себе не можешь, как тяжело… — Могу. А теперь выйди. Саске опускается напротив и сразу льнет ладонями к лицу Итачи, оглаживает пальцами скулы, обводит все бледнеющие следы от раздражения. — Я люблю тебя. — Пытаешься отвлечь меня? — Итачи мягко, почти незаметно улыбается. — Как можно. Саске подбирается ближе, и вот уже носом прижимается Итачи под ухо. Секс с ним — это предчувствие бури и сладость влажности после. Напряжение, встречное желание и тепло, как от прикосновения утренних солнечных лучей после холодной ночи. Вот так разделять любовь — удивительно приятно. И слишком сложно остановиться, сложно запрещать себе то, что настолько важно. То, что доводит до экстаза. Итачи кладет ладонь ему на грудь, отталкивает. — Выйди. Саске шумно выдыхает — все равно не переспорить. Оставив поцелуй у Итачи в уголке губ, он поднимается и выходит на веранду. Тревога сразу обнимает холодом со спины. Что им делать? Что будет дальше? Что если предположение окажется верным? Ночь стынет в углах сада. Холодно, влажно, дождь крапает лениво и мелко. Чтобы себя отвлечь, Саске крутит сюрикен и пускает по краям лезвий молнию. Холодный, голубой свет скачет вокруг него и совсем тихо поет птицами. Минуты скользят ветром. Тонкие, кривые молнии перетягиваются от одного острого угла сюрикена до другого. Ожидание — невыносимо. Через тонкую щелку между створок адамо виднеется слабый свет керосиновой лампы. Саске слушает тишину. Ему кажется, что он улавливает дыхание Итачи, но это только ветер. Неужели они ошиблись? Хорошо, если ошиблись. "Еще несколько минут, и вернусь", — думает Саске. И он действительно возвращается, но быстрее, чем надеялся — из комнаты доносится глухой вой. Все происходит точно, как в прошлый раз. Итачи выламывает в позвоночнике, он изгибается так сильно, будто его прижигают прутьями. Он стонет, плачет, задыхается, роняет слюну и сдирает кожу на пальцах о татами в кровь. Саске реагирует быстрее, чем в прошлый раз. Он не впадает в шок и ступор, и вот его ладони надежно обхватывают запястья Итачи. Он садится сверху, не дает своим весом вырваться и переживает момент длиною в вечность. Да какое тсукиеми? Есть вещи гораздо страшнее. Итачи бьется в его объятиях, пока не раскрывает глаза и не фокусируется на Саске. — Я здесь. Здесь. — Что?... — тянет Итачи, и взгляд его светлеет. Он даже не понял, в какой момент приступ его настиг, и он явно не способен хоть сколько-нибудь его отслеживать. — Я здесь, — повторяет Саске. Сказать что-то более связное у него не выходит. Он разжимает пальцы, оказывается он держал Итачи за запястья так сильно, что на тех остаются следы. С ужасом заметив их, Саске прижимается к коже рядом с ними губами и на выдохе: — Прости. Итачи закрывает глаза и оставляет свободную ладонь у Саске на затылке. — Твоей любви так много, но мне все равно мало, — шепчет он. У Саске внутри все переворачивается — сглатывает вздох и рушится на Итачи поцелуями, прикосновениями и всей нежностью. Он течет по нему губами и теплом, обливает собой шею, плечи, распахивает юкату и вылизывает худую грудь. Итачи пытается обхватить его лицо ладонями, приподнимается на локте и снова падает на спину, не в силах сделать хоть что-то. Саске неотвратим, его много, он всюду. И поцелуи уже остаются внизу живота. Саске слизывает каплю пота в паху Итачи, забирает в рот его член — неумело, рвано, не контролирует себя и не прячет зубы. Тонкие пальцы уверенно скользят ему под челюсть — жест полностью отражает обычный тон голоса Итачи: сочетание просьбы и приказа. — Успокойся. Твоя порывистость не всегда уместна. Стыд обжигает Саске лицо. Он опять забылся в своих чувствах — страх, волнение, желание близости захватили его, хотя сейчас требуется совершенно другое. Еще пару минут назад Итачи корчился от приступа, а Саске сбежал от ужаса перед его страданиями — в любовь к нему. Чтобы показать — вот я, я здесь, совсем близко. У Итачи взгляд, как лезвие — режет Саске надвое и вынимает сердцевину. Вынимает весь сгусток его мыслей и чувств. — Я имел в виду не то, о чем ты сейчас подумал, — говорит он, и его большой палец проходится по нижней губе. — Нам совсем не обязательно обсуждать произошедшее сразу. Понимаю, страх ты заглушаешь близостью. Пытаешься показать мне, что ты рядом, а себе, что я — жив. Саске выдыхает — Итачи знает все его существо. Он садится между его расставленных коленей, в слабом освещении точки от круглых ран на его коже кажутся темно-багряными. Итачи все гладит его по щекам, подбородку и продолжает шепотом: — Я о том, что часто занятие любовью не нуждается в спешке. Саске хмыкает — неловко, настороженно. О сексе он действительно ничего не знает. Итачи проводит пальцами по его губам и оказывается слишком близко. Теперь его руки давят на плечи, заставляя опрокинуться на спину. Саске следит за каждым его движением, в нем нет недоверия, только жгучее желание наслаждаться каждым моментом. Итачи склоняется к его губам — целует, спускается ниже. Показывает, как нужно, и как правильно — неспешно, горячо, и оставлять поцелуи в чувствительных местах. Когда член оказывается в его горячем рту, Саске чуть не кончается от шквала ощущений. Сложно сдержаться, когда многое происходит впервые. Итачи пропускает член глубже, стискивает за бедра, а Саске не может разжать глаз, чтобы посмотреть вниз. Он хочет видеть, но его встряхивает, как простыню. Удовольствие — резкое, колкое, вонзается иголкой в позвоночник и растекается по всему телу. Он кончает Итачи в рот и стонет в ладонь. Так быстро, так несдержанно. И когда его отпускает, он рвется вперед, чтобы затянуть Итачи в поцелуй, вылизать его рот. На языке теперь солоно-горько — слюна мешается со спермой. Итачи сжимает пальцы у Саске на нижней челюсти и отдирает от себя. — Я сказал, что нужно быть терпеливым. — Не могу. — Я люблю тебя. Саске со стоном растягивается на татами, потому что слова мешаются с очередной лаской. Итачи теснится к нему теплом, между ног становится влажно и скользко. Веет чем-то цитрусовым — видимо, масло, что Карин раздобыла для банной. Итачи все держит за челюсть. — Смотри на меня. Саске запоздало понимает, что его приятно потряхивает от происходящего. Ему приходится сдерживаться, в нем растекается недавний оргазм, и Итачи не дает быть в покое — слишком красивый, тени вычерчивают его острое лицо, и черные глаза, смотрящие на него и в него. Саске обнимает его руку. Итачи проскальзывает в него пальцами, заставляя захлебнуться вдохом. Откуда он столько знает? Откуда знает, как правильно? Это интуиция или опыт? Но Саске становится так хорошо, что для мыслей не остается места. Он раскладывается на части, и грудь круто вздымается от порывистых вздохов. Он растворяется в чувстве заполненности, в чем-то таком тонко-неуловимом, что трудно пока распробовать целиком. Тело просто начиняется удовольствием и импульсами. И с каждой секундой все больше, больше, больше, пока Итачи весь не становится так близко, насколько могут позволить их тела. Искра боли, и все стирается. Итачи обнимает под плечи, целует в губы и так, что выдохи сливаются в потоке. Теперь Саске понимает, что так, как он обнимает Итачи сейчас, не обнимал никогда — настолько сильно он оплетает его руками и ногами, вонзается пальцами, зубами, поцелуями. И толчки вызывают сухие скруты, молнии, напряжение — выть не перевыть. Они теперь точно, как одно целое. Оргазм опять настигает быстро. Саске кончает, но Итачи тоже не хватает надолго. Они оба погружается в марево из жара и сплетения. Итачи лежит на Саске, весь мокрый и с частым дыханием — нет ничего лучше этого. — Я тебя никогда не оставлю, — шепчет Саске, перебирая пальцами влажные пряди у Итачи на затылке. — Как и я тебя. Они засыпают быстро и крепко — проваливаются в густое и черное, и ничто не беспокоит их до самого рассвета. *** Утренний свет скользит по ресницам. Вместе с ним нечто тревожно-тонкое давит на грудь — Саске открывает глаза и резко поднимается на ноги. Итачи рядом, проснувшийся от его движений, приподнимается на локте — не нужно ничего объяснять, оба понимают, что к дому подходят чужие. Саске запахивается в юкату, подхватывает Кусанаги и выскальзывает в сад по-змеиному быстро. Здесь, на свежем воздухе, чужая чакра — точнее, чакры — ощущаются сильнее. Энергия, знакомая до боли — прошлое его нашло. — Саске! Я чувствую, что ты здесь! Наруто громок, встревожен, возбужден. Саске снимает скрывающую печать с высокого забора. Воздух вокруг идет рябью, ворота моментально открываются: за ними Наруто, Сакура, Какаши и еще двое — незнакомые. Саске поддергивает меч из ножен — он боится не за себя, а за брата. Они пришли за ним? Если так, то начнется бойня. Саске бросает короткий взгляд на дом — Итачи стоит на веранде, сложив руки на груди. Он спокоен, как вода в озере — недвижим, размерен, с глубоким, внимательным взглядом. — Что вам нужно? — спрашивает Саске, минуя вежливые обороты. Его так перемололо за последние месяцы, что тактичности от него ждать не приходится. — Саске… — Начинает Сакура, но Наруто опережает ее. Он стал гораздо сильнее, изменился, вырос, окреп. Его шаг — порывистый и нервный — преодолевает расстояние за считанные секунды. Саске освобождает Кусанаги наполовину, но Наруто обхватывает его плечи и прижимает к себе. — Наконец-то, — выдыхает он. — Я жутко переживал за тебя. “Что он несет?” — первое, что проносится у Саске в голове. Он вырывается и отпрыгивает назад, наращивая расстояние. — Что вам нужно? — повторяет он, готовый вот-вот выпустить молнии. — Началась война, — говорит Какаши. Наконец, хоть кто-то пытается объяснить причину их появления. — Мадара объявил войну всем шиноби, — повторяет Какаши. — Он хочет погрузить мир в Бесконечное Тсукиеми, наложить на всех живущих генджутсу. В этом он видит спасение для всех нас. — Заменить реальность иллюзией. Мадара считает, что только так можно избавить мир от страданий, — добавляет Сакура. Как много знакомых лицах, но они все столь далекие. Смотреть на них — это как перелистывать альбом со старыми фотографиями. Саске не понимает, что чувствует, глядя на них. Зато отлично считывает их намерения — нападать никто не собирается, и он убирает меч в ножны. Напряжения сразу становится меньше. — В чем-то Мадара действительно прав, — Саске зеркалит жест стоящего на веранде Итачи — складывает руки на груди. — Но мне плевать на то, чем он руководствуется. Мне плевать на войну, с Мадарой у меня личные счеты. Вы ведь искали меня за тем, чтобы я присоединился? — Не только. Саске… — Наруто хмурится — какой привычный жест. — Мы знаем, что произошло с тобой. Твой брат… В общем, правда теперь всем известна. — И то, что я был заодно с Пейном? И то, что я участвовал в разрушении Конохи, убил старейшин и Данзо? Молчание натягивается, как струна — все длится и длится, потому что никто не знает, что сказать. Саске вновь смотрит на Итачи — судя по позе, он даже не шелохнулся за все время разговора. Он только слушает, потому что знает, что теперь Саске решает, что будет с кланом, с их семьей и с ними двумя в частности. — Ты раскаиваешься? — спрашивает незнакомый Саске шиноби — у того большие, влажные глаза. Неприятные, слишком внимательные и одновременно рассеянные. — Нет. Я поступил правильно. Деревня разрушила мой клан и сломала жизнь моему брату, — отрезает Саске. — Судить вы меня будете после войны. — Саске… — Начинает Наруто. Так редко встретишь растерянность на его лице, и сейчас она проступает ясно. — Сакура, у меня к тебе просьба, — перебивает Саске, показывая, что тема закрыта. — Моему брату нужна помощь. Сакура, оживляясь, выступает вперед. Она тоже повзрослела — взгляд похолодел, лицо утончилось. И чакра тоже совсем другая. А чего еще ждать от ученицы Цунаде? Саске не может упустить шанс — Сакура, возможно, избавит Итачи от последствий яда. Или прочертит путь к исцелению. Он указывает легким движением руки на комнату с распахнутыми адамо. Внутрь как раз ускользает Итачи — легкий в каждом движении, как пойманный ветром песок. — Проходите, — говорит остальным Саске. — О войне поговорим через час.