Последний год

— Если брать их последний альбом, мне звучание не очень нравится, — Рома, стоя в школьном коридоре, обсуждал с Женей творчество группы Nirvana. Костя облокотился о подоконник и не очень внимательно слушал, а Боря стоял рядом, опершись спиной о стену. Мимо по коридору туда-сюда ходили школьники, стоял мерный шум. Боря закутал кисти рук в рукава любимого тёмно-синего свитера: было утро, и от окон то и дело тянуло холодным октябрьским воздухом. — Здорóво, петух, — услышал юноша и оторвал взгляд от пола: к Роме приблизился среднего роста парень с зачёсанными назад русыми волосами и, не жалея силы, хлопнул того по плечу. Это был Паша Глазов — он учился в параллели и являлся довольно задиристым типом. С Ромой у них давно были тёрки. Борю Паша не трогал, да им и нечего было делить — Губахин был неконфликтным и тихим. — Чё ты пшикнул, чмо? — Рома не собирался церемониться с Глазовым. Он нахмурил брови и, будучи выше обидчика, посмотрел на Пашу сверху вниз. — А чё ты так взъерепенился, мудила? — ответил вопросом на вопрос Паша. Боря понял, что этот диалог затянется надолго. — Боря, привет, — юноша повернулся на тихий голос. К нему подплыла низенькая черноволосая девушка, Полина Фетисова, и, прикрыв серые глаза, стала наблюдать за разворачивающейся сценой. — Привет, Поль, — ответил Боря. — Я думала, хоть один день без этого обойдётся, — всё так же спокойно и тихо проговорила она. Полина была девушкой Паши, они встречались уже год или около того. Когда-то они все — Полина, Паша, Рома, Боря и Аня — учились в одном классе и неплохо общались (за исключением, пожалуй, Паши и Ромы, которые постоянно выясняли отношения, ну, и Ани, которая не общалась ни с кем, кроме Полины). Однако перед пятым классом параллель расформировали, и они оказались в разных классах. Тем не менее, вражда между Ромой и Пашей не закончилась, а, наоборот, словно укрепилась. Пару раз Боре приходилось разнимать их, чтобы предотвратить мордобой, однако в основном ему и Полине оставалось просто наблюдать за бессмысленными перепалками этих двоих. Вот и сейчас, стоя в коридоре, они со скепсисом молча следили, чтобы парни не начали бить друг другу морды. Женя и Костя благоразумно ретировались, а Полина облокотилась спиной и руками о подоконник и склонила голову вбок. — Слышала, ты у нас идёшь на городской вечер поэзии от школы? — вдруг сказала она, всё так же наблюдая за перепалкой. Боря удивлённо поднял брови и ответил: — Да… На удивление, моё стихотворение не забраковали. А ты откуда знаешь? — Я буду там фотографом от школы, — размеренно проговорила она и поправила белый вязаный кардиган. — Для стенгазеты и всё такое. Боря смутился и тихо сказал: — Про это будут делать стенгазету? — Ну да, — подняв усталые глаза, улыбнулась девушка. — А если ещё и первое место займёшь, в холле на первом этаже её повесим, прям перед входом. Боря взъерошил чёрные короткие волосы и неуверенно сказал: — Тогда, надеюсь, я не займу первое место. — А ну цыц, не неси чушь, — нахмурившись, сказала девушка. Юноша, будучи под два метра ростом, вынужден был наклоняться к Полине, которая не доставала ему даже до плеча, чтобы слышать её тихий голос. — Никто из школы не придаёт такое значение поэзии, как ты. — Спасибо, наверное, — проговорил Боря, но его голос утонул в треске звонка. Сидя на уроке истории и слушая в пол-уха то, как Эммануил Васильевич отчитывает Рому за очередное несделанное домашнее задание, Боря думал о конкурсе. Три дня назад он за вечер набросал простенькое трёхстрофное стихотворение, которое, как ему казалось, вышло плохим. Однако оно оказалось одним из самых приличных (учитывая, конечно, то, что на школьном собрании литкружка присутствовало человек десять от силы), а потому юношу назначили кандидатом от школы на городской конкурс. В глубине души Боря был рад такому исходу, но чувство ответственности и неуверенность в своих силах перекрывали всё остальное. Уже второй день парень пытался придумать хотя бы идею для стихотворения, но словно не мог сосредоточиться. Однако до конкурса оставалось ещё полтора месяца, а поэтому можно было расслабиться. Но Боря не мог этого сделать. Он часто сильнее переживал за какие-то незначительные вещи, чем за более глобальные и важные. Он почти никогда не волновался перед экзаменами и контрольными, но мог распереживаться из-за того, что кому-то не понравился его новогодний подарок. Сейчас, сидя в классе и выслушивая тихие злобные комментарии Ромы, Боря то и дело писал отдельные слова на листке бумаги и тут же их зачёркивал. Фразы путались и обрывались в голове, а при одной мысли о предстоящем выступлении накатывала тревога. За окнами школы осенний ветер раскачивал голые ветки, и юноша не мог сосредоточиться ни на стихах, ни на теме урока. — У меня нет ни малейшей мысли, о чём писать. Боря сидел за рабочим столом в комнате Ромы, подперев голову кулаком и бесцельно глядя в пустой тетрадный лист. Бобров же, поставив одну ногу на батарею, стоял у полуоткрытого окна и курил. По полу тянуло холодом с улицы, и Боря старался сильнее укутать руки в свитер. — Да блин, а про что ты писал в прошлый раз? — спросил Рома. — Про природу, — ответил Боря, поджимая губы, — но это слишком банально для городского конкурса. — Можно подумать, у нас в городе все прям такие ценители искусства, — усмехнулся Рома, выпуская дым. Боря с укором посмотрел ему в спину. — Ну, я не знаю, пиши про любовь. — Про любовь? — с непониманием переспросил Боря. — Что я напишу про любовь? — Ты легко сможешь что-нибудь эдакое накатать, это точно, — выкидывая бычок в окно и закрывая створку, сказал Рома. — Напиши о несчастной, безответной любви к мисс-я-раскрошу-тебе-хлебало, — и он издевательски оскалился и опустился на старый диван. Боря смотрел на него с раздражением и недовольством. Иногда он жалел, что в восьмом классе рассказал Роме о своих чувствах к Ане. Бобров был его единственным лучшим другом, и никому другому излить душу он не мог. Тогда, в четырнадцать лет, это было особенно волнительно, тем более, Боря впервые в жизни влюбился. После этого Рома не часто подшучивал над ним по поводу этих чувств, но когда всё-таки делал это, выходило довольно колко и порой обидно. Он точно поддевал самые тонкие струнки, даже если не хотел намеренно задеть друга. Сейчас, сидя дома у Ромы, Боря понимал, что в такой обстановке несерьёзности со стороны товарища он не сможет написать ничего дельного. Никакой озабоченности проблемами поэзии от Ромы ждать не следовало — он терпеть не мог литературу, а стихи последний раз читал в классе эдак пятом. — Ты бы лучше об экзаменах так заботился, как о конкурсе графоманов, — прижимая к стене отклеившийся край плаката группы Linkin Park, висевшего над спинкой дивана, продолжал Рома. — Это я от тебя слышу о беспокойстве за экзамены? — теперь пришла очередь Бори язвить. Рома в целом был не слишком озабочен учёбой — по правде сказать, дотянуть до одиннадцатого класса ему удалось только благодаря своей изворотливости и помощи Бори. — Не, я понимаю, ты у нас гений и всё такое, — не уступал Рома, — но я реально не одупляю расстановку твоих приоритетов. Ты на поступление в Москву метишь, а печёшься из-за местечкового конкурса, который тебе никуда не въестся. Боря коротко вздохнул и отвернулся. Он давно отступился от Ромы в попытках объяснить важность лирики именно для него. В плане интересов юноши действительно были слишком разными. — Я домой пойду, — сказал он. — Отец поздно вернётся, мне ещё еду готовить. — Пойдём прогульнёмся тогда, — Рома встал и направился в коридор, попутно взлохматив волосы на голове Бори. Парни шли по серым улицам, пряча носы в воротники. Холодный ветер неприятно бил в лицо, а серое небо было испещрено покрывалом облаков. Друзья направлялись в своё излюбленное место — заброшенные гаражи, стоявшие среди панельных пятиэтажек. Парни жили в паре кварталов друг от друга, и гаражи как раз находились где-то в этом промежутке. Уже который год юноши забирались на низкие крыши построек и сидели, глядя на серость жилого сектора и разговаривая обо всём, что только в голову приходило. Вот и сейчас Рома уселся на железной крыше, скрестив ноги и закуривая очередную сигарету, а Боря обхватил согнутые колени руками и смотрел в небо поверх пятиэтажек. Здания закрывали их от ветра, поэтому было не так холодно. — Ты, главное, не загоняйся слишком сильно, — сказал Рома. — Я знаю, какой кипиш ты можешь создать из ничего. Просто пиши, что пишется, а там как пойдёт. — У тебя всегда «как пойдёт», — ответил Боря. — Если на отвали делать, и результат такой же будет. — Я поэтому так тебе и говорю, потому что знаю, что на отвали ты не сделаешь, — продолжал Рома. — Ты не умеешь так. Просто держи в голове, что ты можешь лучше всех остальных, даже если сам в это не веришь. Боря поднял туманный взгляд на друга. Тот говорил серьёзно, да Боря и сам знал, что это правда. Но знать и верить — разные вещи, и с последним у него были проблемы. Парни замолчали. Каждый думал о своём, глядя, как ветер гоняет почерневшие опавшие листья между домами. Придя домой, Боря бросил сумку на пол и сел за стол в своей комнате. Он обдумывал слова Ромы. — О любви писать? Ну, не знаю. О любви… Он взял со стола ручку и написал первое слово на попавшемся под руку листке. Мерно тикали часы на стене. В голове начали всплывать образы. Следующее слово. Строчка. Ещё слово. В квартире было тихо, лишь ручка скрипела о бумагу. Боря видел в голове детали. Светлые волосы. Выраженный профиль. Чей это образ? Юноша писал слово за словом, сосредоточенно составляя картинку. Скулы. Острая линия подбородка. Слова лились на бумагу друг за другом. Боря то и дело перечёркивал то фразы, то целые строки. За окном начинало темнеть, и по стеклу замельчил осенний холодный дождь.