Последний год

В сотый раз проверив текст электронного письма, Женя закрыл вкладку и захлопнул крышку ноутбука. За неделю ровным счётом ничего в его содержании не поменялось, но Кирсанов никак не мог успокоиться и перестать перечитывать его вновь и вновь, ища какую-нибудь ненароком сделанную ошибку. В письме вместе с краткой информацией о себе и своём образовании он выслал сканы и фотографии своих работ для приёмной комиссии художественного университета, о поступлении в который мечтал уже несколько лет. Когда в детстве мама предложила отдать его в художественную школу, Женя довольно скептично отнёсся к этой идее, но потом, спустя время, сам того не заметив, втянулся и с головой погрузился в рисование. Если раньше ему казалось, что тупое малевание красками по бумаге — до смерти скучная и бессмысленная трата времени, то теперь, досконально изучив процесс, Кирсанов с неожиданностью открыл для себя всю потаённую прелесть живописи. Ему вдруг представилась возможность самому создавать что-то новое, ранее никем не виданное, доставать образы из своей головы и помещать их на холст. Эта волшебная сила, недоступная его знакомым и сверстникам, вызывала в Жене душевный трепет и истую гордость, подкреплённые желанием сделать лучше, чем получилось в прошлый раз. Мальчик не знал, что решение отдать его в художественную школу было принято родителями по совету психотерапевта из-за участившихся случаев панических атак. Во время рисования Женя погружался в процесс с головой, и внешних раздражителей становилось куда меньше. Он замыкался в маленьком, созданном им самом мирке, и ни одна живая душа не могла его там потревожить. Женя контролировал здесь всё, всё шло так, как хотел он, каждая маленькая деталька этого механизма была подвластна ему и только ему. Это давало ощущение спокойствия и равновесия. Никто, однако, не ожидал, что ребёнок искренне загорится живописью, а тем более спустя годы решит выучиться на художественную специальность в академии. Мама, конечно, не могла отказать единственному сыну, для которой тот был светом в оконце, а вот отец по началу твёрдо отказал ему в этой затее. Однако Женя умел стоять на своём и выкатил родителям ультиматум: «либо в Репинку, либо никуда». Он хорошо знал свою маму, которая под его влиянием могла прокачать мозги отцу. Так и вышло: в конечном итоге глава семейства сдался и дал добро сыну на поступление в Питер. Женя научился создавать нечто прекрасное своими руками и искренне любил это делать. Рисование было его отдушиной, способом выразить всё, что не складывалось в слова. Он обожал запечатлевать моменты жизни, места и лица друзей, чтобы спустя время снова возвращаться к ним и ощущать те же эмоции, что чувствовал в момент написания. Для приёмной комиссии академии он выбрал свои лучшие работы, несколько из которых написал специально для поступления. Отойдя от стола, Кирсанов встал напротив зеркала и педантично пригладил уложенные волосы. Поправил галстук под пиджаком, лишний раз одёрнул стрелки на брюках, когда увидел в отражении позади себя несложенный мольберт. Юноша обернулся и задержал взгляд на портрете Марка, который так и не успел закончить. Это всё ещё был просто набросок, но написанные собственными руками глаза друга светились по-живому. Ракурс был взят немного снизу, в три четверти, и Марк здесь выглядел таким задумчивым и обречённо-печальным, что Женя понял, что ему удалось поймать ту самую правдивую и настоящую эмоцию друга, о которой он сам в тот момент не имел и малейшего понятия. Какая горькая ирония крылась в том, что причиной внезапного приступа после долгих лет спокойной жизни стал человек, которым Женя дорожил сильнее всех, да ещё и за занятием, приносившим наибольшее спокойствие. Юноша понимал, что Марк в этом, конечно же, нисколько не виноват. Такое внезапное осознание того, что Женя оказался предметом воздыхания лучшего друга не на шутку его растревожило. Не за себя — за него. Последний его образ твёрдо отпечатался в голове: потерянный, пристыженный самим собой Марк с заплаканными глазами и дрожащими от дикого волнения руками. Хотелось обернуть время вспять, сделать всё возможное, чтобы задержать его, успокоить, поговорить. Кирсанов тихо вздохнул и прошагал к двери. Наконец настал день, когда он сможет расставить всё по местам. Дорога от дома пешком заняла с полчаса. Воздух уже потеплел, и Женя сменил зимнюю куртку на пальто, но небо оставалось пасмурным. Сегодня, к тому же, обещали дождь. Кирсанов свернул в последний раз и вышел к аккуратному двухэтажному зданию музыкальной школы. Уже с улицы можно было услышать пронзительную трель скрипки из одного крыла и отрывистую энергичную дробь ударных из другого. Возле входа Женя обнаружил друзей. — Долго ты, — с улыбкой протянул ему руку Костя. На нём был светло-серый пиджак поверх простой чёрной футболки. — Я смотрю, прихорашивался? — Ага, — нехотя ответил Женя. Вступать в перепалки ему сейчас совсем не хотелось, и он был согласен даже на едкие подколы. — Я вот тоже укладку сделал, — насмешливо вскинул брови Спиваков и по-рекламному провёл ладонью по бритой голове. — Санчо, как тебе? — Отлифно, — ответила Саша, одетая в голубую рубашку свободного кроя и джинсы пэчворк, не успев прожевать здоровый кусок пищи. В руках она держала пакет с наполовину съеденной шаурмой. — Ёмаё, Саш, ну вроде приличный человек, — недовольно закатил глаза Женя. — Ты на концерт собралась или в чебуречную? — Одно другому не мешает, — невинно пожала плечами Саша и в три укуса докончила своё лакомство. Женя прекрасно знал расписание всех отчётных концертов, в которое его периодически посвящал Марк, и не раз бывал на них. Бастрыкин всегда звал его прийти поглядеть на достижения юных талантов, но только не в этот раз. За последний месяц у Жени никак не получалось застать его нигде: ни в сети, ни дома, ни на улице. И тогда юноша решил пойти на крайние меры — явиться на концерт в музыкальную школу, а после выступления друга выловить его и поговорить как следует. Кирсанов прекрасно знал, что это мероприятие Марк никак пропустить не сможет, а значит, и скрыться от него снова тоже. План казался надёжнее швейцарских часов. По коридорам небольшой музыкалки туда-сюда сновало много народу, которого в обычные дни было втрое меньше. Школа казалась маленькой и уютной; проходя мимо дверей, тут и там можно было заметить лакированные деки гитар, белозубые ряды клавиш фортепиано и приставленные к стене одноногие виолончели. Немного вглубь по коридору от входа, по левую руку располагался небольшой актовый зал, где и собирался народ. По стеночкам то и дело пробегали ученики школы, одетые в парадное и все немного на нервах. Они всё сновали и переговаривались, выясняя, кто где нотные листы оставил и куда сложили все камертоны. Женя пытался выцепить среди них взглядом знакомое лицо, но тщетно — Марк не показывался. Женя, Костя и Саша уселись на заблаговременно расставленные по всему залу рядками стулья. Они заняли места в середине пятого ряда — все передние уже были забиты неравнодушными родителями маленьких музыкантов. У Кирсанова в голове роились тревожные мысли, но он не давал им воли, зная, что в этот раз у него всё получится. Он точно знал, что скажет Марку. Женя прогонял этот разговор сам с собой уже раз, наверное, тысячу — времени у него для этого было предостаточно. Ко всему прочему примешивались мысли о письме в приёмную комиссию, но их Кирсанов беспрестанно отгонял. Сейчас главное — дождаться выступления Марка, а затем поговорить с глазу на глаз. Женя выдохнул: всё под контролем. Всё идёт так, как он задумал. Когда народ наконец расселся, на низенькую сцену вышла дородная дама и с милейшей улыбкой объявила о начале отчётного концерта. Говорила ещё что-то о достижениях учеников, о поддержке родителей, но Женя не слушал — он весь превратился в ожидание. Концерт открыла десятилетняя девочка-флейтистка, исполнив проникновенную пьесу, задав настроение дальнейшим выступлениям. Живое звучание и трогательная мелодия на несколько минут воодушевили Женю: он высоко поднял голову и дал музыке просочиться сквозь него, окутать со всех сторон, наполнить сердце. Такое начало придало ему уверенности и терпения. Однако последующие номера не произвели на Кирсанова такого же впечатления. Друг за другом сменялись музыканты, инструменты, темпы, мелодии, и постепенно Женя привык к ним и вновь погрузился в режим тупого ожидания. Внутреннее напряжение просто не давало в полной мере насладиться магией музыки, словно никак не мог подняться какой-то невидимый заслон. Юноша скоро заскучал и устало осел чуть ниже на своём стуле. Костя с Сашей, видимо, тоже быстро свыклись со сменяющимся звучанием, потому что сорок минут спустя Спиваков склонился и шепнул: — Когда там Марик? — Не знаю, — пожал плечами Женя. Поймав немного удивлённый взгляд Кости, он понял, как абсурдно это звучало: будь всё, как раньше, Кирсанов бы с точностью до минуты знал, когда придёт очередь Марка выступать. Но теперь всё было иначе, и Женю определённо это пугало. Спустя ещё несколько номеров и две песни, исполненные детским хором, ударивших по слуху громкостью голосов в соизмерении с небольшим помещением, в центр сцены вновь вышла ведущая и объявила о выступлении выпускников школы. Дверь отворилась, и сердце у Жени дрогнуло: через зал к сцене прошагала светловолосая девушка с узкими плечами, а следом за ней — Марк в чёрном концертном костюме-тройке, твёрдой поступью отчеканивший каждый шаг. Волосы его были уложены назад, подбородок высоко поднят; в два шага он взобрался на низкий подмост, ни разу не взглянув в зал. Саша с Костей громко зааплодировали, Женя, словно выйдя из какого-то секундного транса, тоже слабо захлопал в ладоши. Он боялся даже моргнуть лишний раз — было ощущение, что Марк вот-вот снова исчезнет. Но тот и не думал пропадать. Оправив манжеты рубашки, он опустился на маленькую скамью и неторопливо, но торжественно поднял крышку рояля. Движения его были плавными, специально отточенными для концерта: спина прямая, как натянутая струна, ноги поставлены с математической точностью, а руки нарочито аккуратно сложены на коленях. Зал затих на какое-то время. Несколько секунд Марк сидел неподвижно, непоколебимо глядя на чёрно-белые ступеньки клавиш. Вдруг он быстро, но всё ещё плавно взметнул руки и опустил их одну за другой на клавиатуру. Плечи поднялись, словно он прилагал неимоверное усилие, и пальцы утонули в клавишах. В эту секунду воздух разрезал негромкий перелив мелодии. Сначала высокий; спустя несколько мгновений к нему добавился бас, углубив звучание раз в десять. Женя с первых нот узнал мелодию песни, которую слышал сотни раз с самого детства. «Победитель получает всё», — сразу же мелькнуло в мыслях название. Музыка хлынула в голову тёплой волной, накрыла, окутала в своих объятьях, заполнила всё вокруг. Рояль всего на пару секунд стих, когда вступила девушка. Голос её был мягким и звонким, по началу совсем тихим. Тогда, словно поддерживая её, Марк снова коснулся клавиш, и аккомпанемент зазвучал вновь. Теперь мелодия и голос мешались в одно целое, идеально дополняя друг друга. Всё внутри у Жени вдруг почему-то неимоверно сжалось. Он не находил в себе сил оторвать взгляд от Марка, который, сидя далеко от него на сцене, казался таким величественным, спокойным, недостижимым. Как только он появился в зале, Женя сразу заметил в нём, казалось бы, незначительные перемены: он словно сильно повзрослел с их последней встречи, лицо как будто исстрадалось от постоянной тревоги, на лбу пролегли чёткие складки, глаза потускнели. Так выглядят люди, приходя домой после тяжёлого рабочего дня или после долгой болезни. Но Марк не казался обречённым. Напротив, словно свыкнувшись со всем, что приготовила ему судьба, он гордо выступил ей навстречу, готовый к чему угодно. Женя вдруг ощутил себя таким крохотным и незначительным по сравнению с Марком, который сейчас казался ему самым стойким человеком на свете. Кирсанов словно находился где-то у подножия горы и смотрел вверх, где на вершине подобно древнегреческой статуе стоял его друг. У него сложилось стойкое ощущение, что они с Марком не виделись не месяц, а много, много лет. Когда начался припев, голос девушки зазвучал звонче, увереннее, и мелодия вторила ему, наполняла, обтачивала грани и неточности. Во второй части песни темп ускорился, слова стали слышны отчётливее, а всплески фортепианной музыки ярче. Все взгляды в зале были обращены на певицу, а Женя, как прикованный, смотрел только на одного человека. Для него сейчас не существовало ничего, кроме Марка, сидящего за блестяще-чёрным роялем. По сравнению с инструментом Бастрыкин казался очень хрупким и как будто незначительным, но это впечатление было обманчиво. Все движения Марка сквозили такой смиренной уверенностью, точностью и непоколебимостью, что не оставалось сомнений в том, что именно он создаёт эти чарующие переливы. Движения рук были отточены до уровня слепого мастерства, корпус тела склонялся к клавиатуре, помогал вздымающимися плечами, пальцы невесомо, но сильно и чётко гуляли по клавишам, не допуская не единой ошибки. У Жени в голове не укладывалось, как можно так мастерски орудовать нотами и аккордами, досконально зная, как всё должно звучать. Марк точно знал, что делает: ни одна мышца его лица не дрогнула за всё время игры, каждое движение было продумано заранее. Женя непроизвольно задавал себе вопрос — а тот ли это человек, которого он знал столько лет? Неужели это тот же самый кроткий забавный паренёк, что не мог выучить список дат по истории? Что всегда восхищался его рисунками и, плача, признавался ему в любви? Сейчас, с головой погружённый в музыку, он казался как никогда далёким и недостижимым. Словно в этот момент все люди в зале вдруг куда-то исчезли, исчез и сам зал, и музыкальная школа — остались только Женя, Марк и музыка. Словно она звучала для него одного, для Жени, и больше ни для кого. Голос девушки всё ещё слышался где-то далеко, но теперь он будто стал аккомпанементом для рояля, а не наоборот. Они вдруг поменялись местами, и главными стала перекличка клавиш и перезвон аккордов. Марк вдруг ударил по клавиатуре, и мелодия вспыхнула надрывно, обжигающе. Близилась кульминация. «The game is on again…» Женя задержал дыхание. Марк с новой силой расчертил клавиши пальцами. «A lover or a friend?..» Всплеск аккорда. «A big thing or a small?..» Женя прикусил изнутри щеку, чтобы не закричать. «The winner takes it all». У Кирсанова помутилось в глазах. Теперь у него не осталось никаких сомнений в том, что голосом этого дуэта был не голос певицы, а рояль. Сейчас Марк был солистом, несмотря на то, что не произнёс ни звука. Все вокруг слышали слова, пение, а Женя — голос инструмента, танец клавиш, агонию аккордов. Это не была просто песня — это была исповедь Марка для Жени, его безмолвное подтверждение всего, что он мельком успел сказать ему. Такое не складывается в слова. Да что там слова, даже в мысли. Такое можно услышать только сердцем, а выразить через образы. Женя не знал, как бы он нарисовал это. Как такое можно нарисовать? Вообще облачить во что-то внешнее? Но у Марка получилось. Он воспроизвёл то, что у Жени в голове не сложилось бы никогда. Его отчаянная игра сказала больше, чем могли сказать слова. Всё, что ему нужно было услышать и понять, Женя услышал и понял. Марк чеканил клавиши острыми движениями, когда мелодия начала затихать. Всё медленнее и робче звучала музыка, стихала, таяла, словно её никогда и не было. Наконец, глубоко вдохнув и опустив плечи, Марк взял финальный аккорд. Он замер на какие-то секунды, а затем, медленно убрав руки с рояля, поднялся на ноги. Зал громко зааплодировал, возвращая Женю в реальный мир. Юноша же не смог даже поднять рук. Он всё цеплялся взглядом за спокойное лицо Марка, силясь запомнить каждую черту, каждую неуловимую деталь. Бастрыкин коротко поклонился и, пропустив вперёд девушку, направился к двери зала. Женя преследовал его взглядом и как только понял, что он сейчас уйдёт, мгновенно очнулся. Будто стоило Марку покинуть зал, он бы тут же растворился без следа, как видение из сна. Женя резко поднялся с места с твёрдым намерением догнать друга прямо сейчас. Он было двинулся в сторону двери, как вдруг услышал возле себя: — Молодой человек, сядьте! Он опустил взгляд: пожилая сухонькая женщина, которую Женя сначала даже не заметил, смотрела на него с нескрываемым недовольством. — Мне нужно выйти… — Молодой человек! — шёпотом процедила она, оголив желтоватые зубы. — Вы ведёте себя неприлично! Дождитесь окончания! Нет-нет-нет, нельзя, нужно идти, бежать, гнаться, прямо сейчас, сию секунду… — Но мне срочно… — Сядьте! — почти рявкнула старуха. — Это очень некультурно! Вы мешаете другим! Нельзя, нельзя, время уходит… — Жень, сядь, — раздался сзади голос Кости, и сбоку мягко потянули за рукав. — Лучше не надо. Женя обернулся на него и пустым взглядом вперился ему между глаз. Костя понимающе сжал губы и положил ладонь ему на плечо, настойчивее опуская на место. Кирсанов сел обратно на стул, уронив руки на колени. На сцене тем временем появились другие выступающие, но их Женя уже не слышал. Всё не так. Он снова медлит, снова упускает Марка, снова не может догнать. Шаблон рвётся, ломается и трещит по швам. Одна деталь механизма выходит из строя. Где-то в мозгу нервы начинает коротить. Женя больше не слышал музыки. Не слышал шёпот Кости и гневное бурчание женщины. Только собственное дыхание и ставшую материальной тревогу мыслей. Он всё не мог выкинуть из головы то, что Марк был так близко, что сейчас он, наверно, уже ушёл, спрятался, пропал. Неужели и в этот раз им не удастся поговорить? А может, он всё-таки ещё в школе? Наверняка ведь знал, что Женя не упустит шанс и придёт на концерт. Что, если он ждёт его в коридоре и, как только закончатся выступления, встретит его в дверях? При этой мысли какая-то слабая надежда мелькнула в сердце. Спустя ещё полчаса, показавшиеся Жене минимум сутками, пропустив мимо ушей все оставшиеся песни, симфонии и баллады, Кирсанов наконец услышал слова ведущей об окончании концерта. Вновь раздались аплодисменты, а Женя, не в силах больше ждать, подорвался с места и спешно стал прорываться к выходу, сопровождаемый недовольными возгласами и замечаниями. Однако ему было всё равно. Добравшись до двери, юноша широко вышагнул в коридор и огляделся по сторонам в поисках Марка. Вокруг было пусто — друга здесь не оказалось. Конечно, не оказалось, могло было быть иначе? Если бы Женя сразу догнал его, сейчас бы не кусал локти от бессилия. Из зала постепенно начали выходить люди, разбредаясь в разные стороны и наполняя помещение гомоном голосов. — Ты куда так стартанул? — хлопнув Женю по спине, спросил подошедший Костя. — Да я… — Кирсанов не успел закончить, потому что в этот момент в кармане раздалась вибрация телефона. Выудив гаджет из кармана и взглянув на экран, Женя увидел незнакомый номер. — Я сейчас, — сказал он друзьям и, отойдя в сторону, подальше от шума, ответил на звонок. — Алло? — Добрый день, Евгений Алексеевич? — раздался в трубке приятный женский голос. — Здравствуйте, да. — Это звонок из приёмной комиссии Академии художеств имени Ильи Репина. Мы получили Ваши работы и рассмотрели Вашу заявку. Вы допущены до вступительных экзаменов. Будем ждать Вас после получения результатов государственных экзаменов. — А… — Жене понадобилась пара секунд, чтобы заставить голос звучать нормально. — Хорошо… Хорошо, я понял. Спасибо большое. — До свидания, — в трубке послышались короткие гудки. Женя уставился пустым взглядом в экран смартфона. Все чувства внутри смешались в кашу. Он не мог ощутить ни радости, ни восторга, ни облегчения — совсем не тем была занята его голова. Кирсанов не собирался больше думать о поступлении сегодня. Ещё одна деталь отчаянно скрипнула и с треском вышла из строя. Женя сжал зубы и, убрав телефон в карман, вернулся к друзьям. — Вы Марка не видели? — Неа, — ответила Саша. — Он же ушёл. — Ушёл? — с гаснущей надеждой переспросил Женя. — Ну да. Он мне написал, чтобы мы его не ждали, и что он пойдёт на девятку. Женя перевёл на девушку широко распахнутые глаза. — Куда? Саша непонимающе переглянулась с Костей и ответила менее уверенно: — На девятку… Жене в висок ударила кровь. Он сжал кулаки до хруста в костяшках и нервно содрогнулся. Зачем Марку идти одному на крышу девятиэтажки после выступления? После такого выступления? Почему не захотел, чтобы кто-нибудь пошёл за ним? Что он задумал? Ужасающая догадка вдруг пронзила Женю. — И вы его отпустили? — еле слышно произнёс он. Саша, не на шутку перепугавшись, только кивнула. Больше Жене ничего не нужно было знать. Он развернулся и, огибая людей, стал пробираться к выходу. Быстрее, ни секунды задержки больше… — Жень, стой! — послышался сзади окрик Кости. Женя даже бровью не повёл. Он пересёк коридор и, толкнув входную дверь, выскочил в улицу и тут же чуть не поскользнулся, вступив в лужу на крыльце. С карниза срывались дождевые капли, тёмный мокрый асфальт блестел от влаги. Ветки деревьев гнулись под косым дождём, а пронизывающий ветер неприятно забирался за воротник. Женя, не думая ни секунды, сорвался с места и побежал прямо по лужам, поднимая брызги. Сердце застучало в бешеной пляске, мыслей было столько, что голова раскалывалась, но лишь одно было сейчас важно — бежать. Бежать, не останавливаясь, так быстро, как только возможно. Догнать время и не потерять больше ни мгновения. Он промедлил слишком много. Страшные мысли сменяли одна другую беспрестанно. Ну зачем, зачем человеку идти одному в дождь на крышу здания? Зачем уходить, даже не попытавшись поговорить? Неужели всё настолько безнадёжно? Почему Марк выглядел таким спокойным, таким… Смирившимся? Сердце от недостатка нормального дыхания пропустило удар. Ноги переставали слушаться, но Женя стиснул зубы и заставил их двигаться. Что он собрался делать? Неужели… Нет. Не может быть. Не может! Женя свернул за угол и побежал вдоль пятиэтажных зданий. Он почувствовал, как руки вдруг неестественно содрогнулись. Весь механизм, как и он сам, рассыпался на части, превращаясь в бесформенную груду металлолома. Нужно было остановить его ещё тогда. Тогда, когда он сломал себя, рассказал о том, что скрывал столько лет. Чего ему это стоило? Всего на свете. Шаг, ещё шаг, поворот. Ноги подкашиваются. Но Женя не смог. Не смог остановить его тогда, потому что случился приступ. А сейчас может быть слишком поздно. Горло горит от беспорядочного дыхания. Позвоночник ломается надвое. Самый смелый человек на свете. Самый понимающий, самый близкий, самый преданный. Только не делай глупостей. Двор дома. Ноги отказывают. Из глаз сейчас хлынет кровь. Механизм сломан. Не делай глупостей! Будь там, когда я приду. Подожди ещё чуть-чуть. Только будь там. Впереди показалась входная дверь подъезда «девятки». Не думая о раскалывающей боли во всех мышцах, Женя схватился за железную ручку и рванул дверь на себя так сильно, что рука отозвалась режущей агонией. Наверняка потянул связки. Плевать. Дверь со скрипом поддалась нечеловеческому усилию, и Женя влетел в тёмный подъезд. Он даже не подумал о лифте: нельзя останавливаться, иначе он рухнет без чувств. Женя держался, казалось, на одном адреналине и ужасе. Ты подумал, что я отвернусь от тебя, стоит тебе сказать правду? Что неправильно пойму? Почему не оставил времени всё обсудить? Одному справляться будет легче? Или ты просто не справился? Женя перебегал через две, а то и три ступеньки, пытаясь дотянуться до крыши. Далеко, а дыхание уже на исходе. Больно, как же больно. Ты ведь не глупый, ты не поступишь так. Только дай мне время. Ещё немного времени, и я приду. Пролёт лестницы, ещё один. Двери квартир. Острая крошка из костей. Я сейчас приду. Я ведь увижу тебя там? Пожалуйста… Только будь там. Последний этаж. Женя увидел лестницу на крышу и, в две секунды взлетев на неё, толкнул дверь. Холодный порыв ветра ударил в лицо. Свет на мгновение ослепил. Женя по инерции сделал два шага вперёд и повернул голову. Он увидел Марка, который сидел на шершавой поверхности крыши, скрестив ноги, весь мокрый до нитки. Волосы от дождя выбились из укладки и лежали хаотично, накрахмаленный воротник концертной рубашки был расстёгнут. Он поднял полный непонимания взгляд на Женю и тихо спросил: — Что случилось? Женя бессильно запрокинул голову, не отрывая взгляд от лица друга. Его полные тихой грусти карие глаза отражали серое полотно неба, веснушки на щеках блестели от влаги. Это был он, тот самый парень, которого Женя знал почти всю жизнь. Словно ничего и не было, и это был Марк, чей портрет Кирсанов не успел дорисовать. Женя отчаянно втянул воздух ртом. Ветер обжигал сухое горло, ноги подрагивали от напряжения, грудь вздымалась от непрекращающегося потока кислорода. Кирсанов не мог отдышаться; его пошатывало от отступившего страха и напряжения. — Да… — на выдохе еле произнёс он. — Ничего… Я просто… Он шагнул навстречу Марку и без сил упал перед ним на колени. — Я такой идиот… Боже, знал бы ты, какой я идиот… Марк следил за ним, не произнося ни слова. — Я ведь и правда подумал… О господи, придурок, — Женя попытался засмеяться, но ему не хватило дыхания. — Придурок, мать твою, просто идиот… Женя захотел было ещё что-то сказать, но вдруг понял, что не может. Ему всё ещё не хватало кислорода. Неужели он ещё не отдышался? Нет, это не отдышка. Женя попытался вдохнуть, но горло вдруг сжалось, не пропуская воздух в лёгкие. Руки мелко задрожали, а зубы скрипнули друг о друга. Нет, только не снова, только не это… Женя почувствовал, как по всему телу поднимается судорога. Он схватил Марка за предплечье, ища поддержки, и услышал отвратительный звон в ушах. Слишком много ошибок. Всё пошло не так, как должно было. Марк придержал Женю за плечи, когда тот снова содрогнулся и дёрнул головой. Бастрыкин в страхе взглянул в его искажённое болью лицо, не понимая, что происходит. — Жень, что с тобой? — П… приступ, — еле выдавил Женя, тщетно пытаясь вдохнуть. Марк в ужасе раскрыл глаза. — Паническая атака? Снова? Кирсанов только кивнул, беспорядочно царапая ногтями поверхность крыши. — Что… что мне делать? — беспомощно спросил Марк. — Как тебе помочь? — Говори, — рвано ответил Женя, зажмурившись. — Просто… говори… — Говорить? Ладно… — Марк заметался взглядом по сторонам, понимая, что помощь не придёт ниоткуда. — Смотри, тебе надо успокоиться. Надо расслабить мышцы и нормализовать дыхание… Помнишь, десять секунд… — Не говори о дыхании, — надрывно попросил Женя, безрезультатно ловя воздух ртом. — О… другом. Марк приобнял его за плечи, отчаянно пытаясь придумать хоть что-нибудь. — Ладно… Тебе… Тебе понравился концерт? — с надеждой спросил он. — Скоро у нас выпускной экзамен, и мы репетировали, наверно, месяца два… При одном воспоминании о концерте Женя болезненно сжался и дёрнул ногой. Он замотал головой, сжимая зубы до боли в дёснах. Марк с ужасом взглянул в его наполнившиеся слезами от судорог глаза, не зная, как ему помочь. Вид задыхающегося Жени до боли сдавливал сердце. Его ломало, душило, а Марк просто смотрел, не способный что-либо сделать. В отчаянии он прижал Женю к себе, не обращая внимания на его бьющееся в агонии тело, и бережно убрал мокрые пряди волос с его лба. Дождь падал, заливая глаза и отяжеляя одежду, но Марку было всё равно. Женя задыхался в его руках, прося помощи, а тот готов был рыдать от бессилия. Женя, его Женя побежал за ним, столько раз хотел поговорить, всё выяснить, а он просто избегал его. Разве можно так поступать с человеком, которого любишь? И вот к чему привели его эгоизм и трусость. Разрывающее чувство вины жрало его изнутри. Ужасное осознание того, что Женя может просто умереть из-за его бесполезности, резало по живому. Проглотив всхлип, Марк отчаянно зашептал: — Помнишь… Помнишь, как в шестом классе… на уроках истории ты всё время забирал мою тетрадь себе и рисовал на полях маленьких снегирей? Я всегда ругался и просил перестать, а ты только смеялся и всё рисовал и рисовал. Я говорил, что мне нужно записывать, а ты отдавал обратно, только когда закончишь… Ты так делал почти год… Все эти тетради… Я все их сохранил. Сохранил, слышишь? Я сберёг всех твоих маленьких снегирей… Женя вдруг втянул воздух и закашлялся так сильно, что Марку пришлось обнять его крепче, чтобы он не упал спиной на поверхность крыши. Кирсанов бессильно уцепился руками за его плечи и прижался сильнее. Он задышал, стараясь хватать воздух полной грудью. Марк, услышав его дыхание, зажмурился, чтобы не заплакать от облегчения. Женя, не размыкая объятий, вдруг тихо-тихо и слабо сказал: — Я… Я не могу ответить тебе взаимностью. Марк печально улыбнулся и успокаивающе погладил его по плечу. — Я знаю. Всё хорошо. — Прости меня… — прошептал Женя. — Прости… — Мне не за что тебя прощать. Женя вдруг уткнулся носом в его плечо и навзрыд расплакался, отчаянно и горько. Он сильнее сжал Марка в объятьях, всё ещё боясь, что он вдруг пропадёт, на этот раз навсегда. Марк же лишь начал слабо покачиваться, едва ощутимо поглаживая его затылок, стараясь успокоить. Дождь не прекращался. Двое юношей, два одиночества, сидели на крыше девятиэтажки, в объятьях друг друга ища понимания, прощения и спасения. И находили.