Потерянный рай

      Лучше не станет.       Фёдор находится в полной темноте. Она окутывает со всех сторон, пробирая холодом до самых костей. Достоевский не понимает, ему страшно. Откуда-то издали раздаётся шум, тихий, практически неуловимый слухом, но он есть. Фёдор точно знает, поэтому идёт к нему, несмело передвигая ногами. А мрак режет глаза. Появляется резкое желание открыть их вновь. Фёдор жмурится, вновь и вновь моргая, словно это сможет помочь. Отнюдь. Вокруг нет ничего. Нет ни единого, даже самого крохотного лучика, что мог бы осветить это пространство. Есть лишь дверь. До боли знакомая. Достоевский перед ней, не решаясь войти, слыша топот и шорохи, доносящиеся оттуда. Фёдор и сам пропускает момент, как открывает дверь и проходит внутрь. Их с родителями квартира. Всё как и всегда. Вот только голоса, вырывающиеся из родительской спальни странные. Будто совсем не их. Фёдор шагает по коридору, останавливаясь перед входом в комнату отца и матери. Противное, тянущее чувство в груди словно кричит не ходить туда. Юноша не слушает, медленно приоткрывая дверь и заглядывая внутрь, пока до слуха не доносится протяжный и до безобразия громкий стон.       — Нет… — у Фёдора пропал дар речи, вместе с возможностью дышать и двигаться. Зрачки резко сузились от увиденной картины. Там на кровати… Его мама, стонущая во всё горло, извивается под каким-то отвратительно выглядящим мужчиной. Достоевский смотрит, пока по щекам не начали течь слёзы. — Мам! Мама, прекрати! Перестань! — мальчика не слышат. Женщина выгибается сильнее, хватаясь за потные плечи своего любовника и, Фёдор мог поклясться, что видел очертания его члена внизу живота матери. Отвратительно. Достоевскому плохо, дышать невозможно, живот скручивает, а юноша чувствует, что его сейчас вырвет.       — Хватит! — Фёдор оседает на пол, зажимая уши руками, зажмурив глаза. Голова идёт кругом, а приступы тошноты никуда не делись. Омерзительно. Достоевский мотает головой из стороны в сторону, захлёбываясь в своих слезах. — Нет, нет, нет! Прекратите! — до ушей так и долетают несдержанные стоны, вперемешку с жадным пыхтением того мужика. — Стоп! — Фёдор и опомнится не успевает, как его хватают за волосы и больно тянут вверх. Юноша поднимается, хватаясь за чужую руку. Достоевского трясут, пока он не поворачивается и не узнаёт в, поднявшем его с пола человеке своего отца.       — Смотри! Смотри, какой блядью ты был рождён! — отец кричит Фёдору на ухо, пока подросток пытается вырваться из цепкой хватки. Но его голову на силу поворачивают в сторону этого тошнотворного зрелища. — Смотри, как она ему отдаётся. Смотри, какое удовольствие ей это доставляет. — боль сковала тело, а сил рыпаться и брыкаться не осталось. Его парализовало. Глаза не просыхали, продолжая испускать слёзы. — Смотри, как ей нравится. А тебе нравится?       — Нет! Мне больно! Отпусти. — хватка на волосах, кажется, стала ещё сильнее. Рука дёрнулась, толкая мальчишку ближе к кровати. А Фёдор видел всё: потное, раскрасневшееся лицо этого мужика, его обезумевшие глаза, отвратный, увитый венами член, что так и норовил проникнуть настолько глубоко, насколько это вообще возможно. Видел и раскинувшуюся на кровати мать, её грудь, грубо сжимаемую толстой, мозолистой ладонью её любовника. Видел, как он кончает в неё, долго, обильно, наваливаясь всем телом. Видел, как вся эта сперма выливается обратно, пачкая простыни.       — Нравится? Нравится? Хочешь так же? — все взгляды отныне были направлены на Фёдора, что из последних сил держался, чтобы не вырвать прямо тут. Тело дрожало. Мужчина медленно поднялся с кровати, подходя к мальчишке. В нос ударила резкая вонь. Фёдор сжался, выставляя руки вперёд, отбиваясь от материного любовника. — Ну чего ты? Давай, вперёд!       — Нет! Нет! Я не хочу! Не надо, пожалуйста, не надо! — Михаил резко отпускает волосы сына, толкая в сильные руки мужчины. Он прижимает его к себе, падая с парнишкой на пол. Фёдор брыкается, пытается спихнуть мужчину с себя, но всё без толку — руки хватают, с силой сжимая запястья, поднимая их над головой Достоевского, прижимая их к полу. — Не надо… — Фёдор задыхается, перед глазами плывут цветные пятна, а чужое, горячее, и до боли мерзкое дыхание опаляет кожу уха, спускаясь ниже к шее. Влажная ладонь блуждает по худощавому телу, оглаживая грудь, рёбра, впалый живот, цепляются за бока. Юноша сильнее вжимается в пол, чувствуя шершавый язык на шее.       — Теперь ты будешь как она. Такой же мерзкой и жалкой блядью. — Фёдору тяжело, тело дрожит, лёгкие не слушаются, а чужая рука продолжает исследовать тело мальчика, пока с особым сильным нажимом не проходится по его паху.       — Нет! — Достоевский подскакивает в кровати, стараясь отдышаться. На щеках остались неровные, влажные, дорожки, а на лбу выступили капельки холодного пота. Фёдор дышит загнанно, руки трясутся, а взгляд бегает по комнате, в которую едва ли просачивается тусклый, уличный свет. Время только-только переступило порог четырёх утра, а солнце ещё не спешило подниматься, отделываясь несколькими лучами.       Фёдор мотает головой, усаживаясь на кровати, обнимая себя за колени. Он всё ещё чувствует фантомные прикосновения к своему телу. Ему противно, подступающие слёзы и давящий на горло ком только ухудшают и без того нелёгкое положение Достоевского. Страшно, отвратительно, мерзко. Тело пробирает крупной дрожью, пока пара особо крупных солёных капель медленно стекают по подбородку. Картинки из кошмара всплывают в голове раз за разом, заставляя сердце биться с неимоверной скоростью. Перед глазами вновь вспыхивает картинка. Его руки, свободно блуждающие по телу. Фёдору снова плохо. Он подрывается с кровати, падая на первых же шагах. В глазах резко потемнело, а голова закружилась. Только не сейчас. Достоевский стоит на коленях, упираясь руками в пол. Перед глазами всё плывёт, а картинка настолько размыта, что едва можно отличить контур собственных рук. Ждать нет никаких сил. Фёдор поднимается, шатаясь из стороны в сторону, медленно передвигая ногами, по ощущению, налитыми свинцом. Дверь с тихим звуком открывается, юноша идёт аккуратно, цепляясь руками за стены, двигаясь наощупь в полнейшей темноте. Голова жутко болит, а глаз щиплет от яркого света ванной комнаты. Фёдор проходит внутрь, закрывая на замок дверь за собой. Одежда падает на пол, а холод ванной обжигает кожу. Есть ощущение, что эти самые руки давят на худые плечи на пару с отвращением и обидой, заставляя ломаться. Достоевский включает воду, встав под горячие струи. Горячие ручейки смешиваются с солёными. Фёдор садится, обхватывая голову руками. За что подсознание решило сыграть с ним такую шутку? Невидимые руки ползут с плеч ниже — к груди.       — Нет! Хватит! — Фёдор подрывается, не обращая внимания на вновь появившиеся пятна перед глазами. Он трёт кожу до красных полос. Желание стереть эти касания слишком велико и желанно, чтобы обращать внимание на какую-то боль. Ладони с нажимом проходятся по плечам, груди, животу, шее — везде, где сознание запечатлело чужие руки. Тело горит, а сил всё меньше. От соприкосновений воды и раздражённых участков кожи появляется ощущение, что его действительно подожгли. Стало легче. Фёдор выдыхает, выключая воду, и медленно выходит из ванной. Взгляд мутный, зачастую от скопившегося в маленькой комнате пара. Двигаться тяжело, а разнеженные горячим душем мышцы едва ли поддаются. По телу пробегается табун мурашек, а голова по-прежнему кружится от невозможности нормально вздохнуть и насытить организм желанным кислородом.       Пар постепенно рассеивается, а взгляд цепляется за маленькое полотенце около раковины. Видимо отец не предусмотрел нехватку некоторых вещей в их доме, из-за чего придётся их покупать. В ту квартиру он не вернётся. Чуть дрожащей рукой Фёдор берёт полотенце, вытирая влажное лицо, а после идёт дальше, проходясь мягкой и пушистой тканью по шее и ключицам, пока глаза таранят запотевшее зеркало, висевшее над раковиной. Недолго думая, Достоевский протирает кусочком полотенца часть зеркала, открывая себе обзор на своё отражение. Яркие красные глаза, порозовевшая кожа и царапины от собственных ногтей, начинающиеся от шеи и доходящие до груди. Дальше не видно, но Фёдор уверен, что яркие полосы доходят до самых бёдер. Взгляд снова становится холодным и безжизненным, хватит с него переживаний на сегодня.       Вытерев волосы и особо влажные участки тела, Достоевский спешит одеться и покинуть комнату, и так слишком холодно. Глаза вновь режет. Коридор едва освещают первые лучики света, разливаясь по кухне, переходя порог и перебираясь в коридор. Фёдор замирает и прислушивается, не двигается до тех самых пор, пока до слуха не доноситься храп. Значит не разбудил. Хоть что-то радует. Юноша тихими шажками добирается до комнаты, присаживаясь на край кровати.       Птицы за окном заливаются звонким пением, оповещая о начале нового дня. Весело щебечут, перелетая с ветки на ветку, вот только душе от этого совсем не легче. Фёдор вновь осматривает комнату. Так получилось, что окна его комнаты и кухни выходят во двор, где из-за многоэтажных домов, где-то в дали проглядывает кусочек солнца. Сколько сейчас времени Фёдор не знает, лишь прикидывает, что время едва ли доходит до пяти утра. Достоевский тяжело вздыхает и направляется к окну, распахивая чуть прикрытые жёлтые шторы. Фёдор осматривает окно и спустя пару секунд открывает его, забравшись на стол, пропуская в душную комнату свежий, холодный, уличный, воздух, что сейчас сравним со спасательным кругом для утопающего. Лёгкие жадно хватают кислород, а глаза закрываются от удовольствия. Единственное, о чём Фёдор мечтал последний час — вздохнуть полной грудью. Не хватает только чашки чая для полного успокоения Достоевской души. Юноша оседает на столе, прижавшись виском к закрытой части окна. Головокружение понемногу проходит, а дышать становится намного легче. Уставший взгляд лениво блуждает по улице, рассматривая пушистые кроны деревьев, растущих во дворе, такие же старые кирпичные девятиэтажки, как та, в которой он сейчас сидит, людей, редко проходивших мимо. И чего им не спится в такую рань?       Фёдор зевает, прикрывая рот холодной ладонью. Спать хочется безумно, но подросток знает, что уснуть он больше не сможет. Он лишь лениво закрывает окно, сползая затем со стола. Достоевский неспешно подходит к кровати, хватая рюкзак, валающийся рядом с вечера. Раз заснуть всё равно не выйдет, то стоит занять себя чем-нибудь, дабы случайно не вырубиться где-нибудь на полу. Всё-таки переодеться в более домашнюю одежду тоже стоит. Фёдор садится на самый край кровати, вздрогнув от холода комнаты. Холодный воздух окутывает аккуратные худые ступни, пронизывая их словно иголками. Достоевский морщится, выуживая из рюкзака вещи одну за другой: кофты, домашние штаны, футболки, бельё с носками, несколько книг, ноутбук. Всё, что в порыве спешки успел ухватить парень, теперь разложено на кровати. Фёдор переодевается, меняя джинсы с толстовкой на плотные широкие штаны и растянутую серую футболку. На ногах тёплые носки, а на плечи ложиться мягкая кофта с молнией. Сейчас станет теплее. Юноша осматривает вещи, брошенные на постель. Книги убираются в шкаф, куда позже кладутся тетради и учебники. Ноутбук и всё к нему прилагающееся покоится на столе. Одежда, на время, занимает стул, а Фёдор стоит рядом, любуясь восходом. В Голову лезут не самые прекрасные мысли, гнать которые нет никаких сил. Достоевский вздыхает, возвращаясь к своей кровати, кутаясь в пуховое одеяло. Ложиться на бок, рассматривая причудливые узоры на ковре, борясь с усталостью и желанием закрыть веки, налитые свинцом. Тело постепенно отогревается, позволяя мышцам немного расслабиться и перестать дрожать. Тёмные, чуть влажные волосы, разбросанные по подушке, помогают держать голову в трезвом состоянии, пока разум понемногу отключается. А Фёдор всё думает, смотря перед собой пустым взглядом. Этот мир прогнил окончательно и продолжает гнить, разъедая общество. Всё эти люди лишь циничные отморозки, не имеющие никакого представления о нравственности. Просто тупое стадо, предающее свои же идеалы и принципы ради минутного удовольствия. Мерзость. Люди отвратительны. Нет никакого представления о банальной верности даже самому себе. Что уж там говорить о верности другому человеку?       Глаза предательски закрываются, поток мыслей так и льётся. Его не остановить. Фёдор в который раз убеждается в глупости людей, рушащих свои же устои. Разве в такой жизни есть что-нибудь прекрасное и имеющее ценность и смысл? Нет. Фёдор презирает их всей душой. Засыпает, чувствуя противное тянущее в груди чувство, от которого так просто не избавится. Разве что выдрать прямо с костями и лёгкими. Да и то за спасение не сойдёт, пока у разума есть возможность мыслить.

***

      А утро солнечное, яркое и тёплое. Небесное светило не скупилось на игривые лучики, бегающие по улицам и мельком заглядывающие в окна жилых домов. Не смотря на раннее время, на улицах уже во всю кипела жизнь. Летние каникулы подходят к концу, так что грех будет потратить последние дни на просиживание своих домашних штанов.       Старушки занимали свою почётную лавочку под подъездом, дети резвились на площадке, а из окон ниже доносились звуки радио. Кажется, это было радио шансон, будь оно проклято. А, ну ещё отчётливо слышалось — «Ишь ты, пидорас белокурый! А ну, вон пошёл! Нечего голубей почём зря гонять.». Благо недовольных возгласов бабулек на пятом этаже было почти не слышно. А то побывать в роли Раскольникова с утра пораньше не было никакого желания. Особенно у Фёдора. Он спал, укутавшисть в тёплое-претёплое одеяло, свернувшись калачиком. Эта была первая за последний и довольно долгий период времени ночь, когда Достоевский не замёрз во время сна. Не один слой одежды и тяжёлое, плотное одеяло, что приятно придавливало худощавое тело к постели, согревали. Потрясающие ощущения, словно тебе снова семь и ты приехал на дачу к бабушке с дедушкой. В ту самую деревушку с речкой неподалёку, густым лесом и широкими полями. А на участке старенький деревянный домик с печкой, несколько маленьких огородов, бочка с водой, цветущие яблони и баня. И ты приходишь вечером, кушаешь салат из выращенных своими руками огурцов и помидоров, а ещё жареную картошку с котлеткой. А после ужина берёшь то самое одеяло, ложишься поближе к горячей печи и засыпаешь, чувствуя неимоверный уют и… счастье?       Фёдор просыпается ближе к одиннадцати утра, сладко потягиваясь и зевая. Мозг ещё в отключке, поэтому парень ещё какое-то время просто пялит на стену из-под полуприкрытых век. Медленно поднимается, проводя взглядом по комнате и хмурясь от слишком яркого солнечного света, что так отчаянно желает залить своей жизнерадостностью всё вокруг. А от слишком резкого подъёма с кровати в глазах резко потемнело. Фёдор кое-как успевает переставлять ноги, чтобы не рухнуть прям тут. Парень чуть ли не в слепую двигается до кухни, пряча глаза от яркого солнечного света. Дойдя до окна, Достоевский спешит закрыть шторы, после чего спокойно выдыхает, открывая взору вид на комнатку. Типичная советская кухня с газовой плитой, скрипучими подвесными шкафчиками, на которых стоят какие-то вазы и шумный маленький холодильник, который тарахтел и шумел похлеще старого жигули. Наверное стоит сказать спасибо хотя-бы за то, что чайник был электрический, да и микроволновкой кухня не была обделена.       Фёдор ещё какое-то время осматривает кухню, соображая, где и что лежит, а после, подхватив чайник, наполнил его водой из крана. Может, это было не очень разумное решение, но где взять профильтрованную воду в этом доме Достоевский не знал, поэтому довольствовался тем, что имеет, ставя чайник на подставку. Просто так сидеть и ждать кипятка, было бы слишком скучно. Поразмыслив с мгновение, Фёдор принялся изучать содержимое шкафчиков, слушая, как скрипят их дверцы. Вот уже на столешнице красуется потрёпанная временем кружка, а юноша идёт дальше, открывая дверцу за дверцей. Тут посуда, а тут разные приправы и крупы, соседний шкафчик являлся домашней аптечкой. Не найдя ничего интересного Фёдор решил осмотреть содержимое тумбочек. Мусорка, кастрюли с крышками и какие-то формочки. О! Пакет с пакетами. А в целом ничего примечательного. Фёдора интересует только один вопрос — где достать чай? Обернувшись, парень подходит к другому шкафу — высокому и узкому. Бинго. Достоевский вынимает из жёлтой картонной коробочки один пакетик чая, бросая ту в кружку и заливая кипятком. Юноша широко зевает, присаживаясь на стул и ближе двигая к себе кружку, согревая о её стенки худощавые руки. Неплохо было бы перекусить, да вот только кусок в рот в рот не лезет, поэтому Фёдор довольствуется одним чаем.       Звук поворота ключа в замочной скважине входной двери заставляет парня вздрогнуть и напрячься, тихо сидя в немом ожидании. Фёдор старается игнорировать эти неприятные ощущения, продолжая неспешно пить чай. Достоевский поднимает ногу, прижимая ту к груди. Просто так сидеть удобно.       — Сядь нормально. — говорит отец, проходя на кухню с пакетами. А Фёдор то надеялся, что успеет уйти раньше.       — А у тебя разве работы сегодня нет? — спрашивает парень, опуская ногу.       — Я отпросился. — пакеты опускаются на стол, громко шурша. Фёдор лишь убирает кружку со стола, намереваясь уйти в комнату.       — Я нашёл тебе школу, в которой ты доучишься этот год. — мужчина даже глаз на сына не поднял, увлечённо разбирая пакеты, оставляя продукты на столе. Достоевский замирает на пороге кухни, оборачиваясь.       — Зачем? — глаза у Фёдора холодные, а взгляд пронзительный, настолько, что мурашки бы побежали по телу.       — Я не собираюсь возить тебя каждое утро на другой конец города ради учёбы. Да и велика ли разница? Учат одному и тому же, а друзей у тебя нет. Так что ты ничего не теряешь. — наконец разобрав пакеты мужчина откладывает пакеты, принимаясь раскладывать купленное по шкафчикам и тумбочкам.       — Я сам буду ездить.       — Это не обсуждается. — Михаил отрывает свой взгляд от продуктов, переводя его на своего сына. А во взгляде так и читается, что спорить бесполезно, особенно если тебе не нужны лишние проблемы. Фёдор лишь фыркает, хмуря свои брови. Тут он бессилен. Если отец сказал так — следовательно, он так и сделает, хоть ты об стенку убейся. Так что лучше принять факт и, либо смириться, либо действовать в тихую. Парень разворачивается, не собираясь продолжать эту дискуссию, зря только силы потратит и ни к чему не придёт.       — И ещё, я подал на развод. Так что в суде ты должен будешь сказать, что хочешь остаться со мной. — быстро произносит отец Фёдора, вновь теряя внимание к подростку и занимаясь своими делами.       — Почему ты решаешь за меня? — терпение уже на исходе. Достоевский останавливается в коридоре, поворачиваясь и смотря на отца. Парень знал, что всё к этому ведёт, но как он смеет решать за него, с кем ему жить? Может он с удовольствием вернулся бы к матери или как выразился отец — шлюхе.       — Я твой отец и лучше тебя знаю, с кем тебе будет лучше. — строго отвечал Михаил. — Или ты хочешь вернуться к своей матери, что предала нас и привела какого-то левого мужика к нам в дом и… — на конце фразы мужчина повышает голос, сжимая кулаки.       — Хватит! — таким же тоном отвечает Фёдор и быстрым шагом уходит. Ему ни к чему эти перепалки, если и правда случится так, что ему придётся с ним жить, то дело — дрянь. Да вся его жизнь — дрянь.       Достоевский чуть ли не влетает в комнату, быстрым шагом оставляя кружку с недопитым чаем на столе, а сам бросается к стулу с вещами, отыскивая на нём свои джинсы и тёплую кофту, что кладётся в рюкзак. К ней же добавляется библиотечная книга. Фёдор наспех переодевается, пару раз проводит расчёской по волосам только ради того, чтобы расчесать колтуны. Закинув рюкзак на плечо, юноша выходит из комнаты, направляясь в коридор.       — Куда намылился? — раздаётся откуда-то сзади строгий голос, звучащий как приговор. Его парень за утро уже наслушался.       — Прогуляться.       — Чтобы к вечеру был дома и не забывай, что я полагаюсь на твоё благоразумие. Не доставляй никому проблем. — фраза тяжело повисла в воздухе, хоть отца рядом более не было — ушёл в гостиную, но легче от этого не становилось. Он словно собачка на привязи, не смеющая сделать и шага в сторону. Отвратительно.       На скорую руку завязав себе кеды, Фёдор открывает старые замки и бежит вверх по лестнице. Хочется травить свое и без того нездоровое тело никотином. Бросив рюкзак, парень падает рядом, роясь в нём, желая найти пачку. Достав заветную коробочку, тонкие пальцы выуживают сигарету и зажигалку, поджигая кончик и обхватывая фитиль тонкими губами, делая долгую затяжку, заполняя лёгкие горячим дымом, пока внутри бушуют не менее горячие эмоции. Он искренне не понимает такого отношения к себе. Чем его заслужил? Нет даже права выбора. Достоевский его лишён. Тело буквально трясёт ещё и недосып с бессонницей на всё это состояние отражаются.       — Учись так, читай то, сдавай это, поступай туда-то, на того-то. Заебал! — лёгкие нещадно жжёт дым, пока Фёдор старается успокоить себя и взять эмоции под контроль. Приноровился за столько лет жизни с этими двумя. «Пойдёшь поступать на инженера-программиста, они сейчас нынче хорошо зарабатывают, будешь семью нашу в достатке держать.» — а может лучше пойдёте нахер со своим мнением? Достоевский выдыхает клубы дыма, усмехаясь. Не дождутся. Фёдор уже всё решил для себя. В тайне сдаст литературу, а после экзаменов подаст документы на филолога и выбьет себе место в общежитии, если пройдёт на бюджет. Другого варианта у него нет. Обучение в подобном месте ему никто не оплатит, а сам такие деньги он не заработает уж никаким боком. Об этом думать совсем не хочется. Многие дети идут учиться туда, куда не хотят только по настоянию родителей и их уговоров, а потом жалеют о своём выборе и мучаются, ненавидя своих родных за то, что решали всё за них. Нет, парень такого не допустит. Пусть с ним не будут разговаривать, пусть выгонят из дома или вовсе откажутся, но Фёдор не пойдёт гробить свою жизнь ради чьих-либо хотелок.       Достоевский докуривает в тишине, тараня взглядом стену напротив, пока меж пальцев тлеет сигарета, а пепел осыпается на бетонный пол. Плевать. В новой школе не должно быть хуже. Получить доверие учителей будет не сложно, а друзья ему и не нужны. Ему не интересно тупое стадо, готовое бежать по первому же зову. И частью его он точно не станет.       Последний клуб дыма рассеивается в воздухе. Фёдор поднимается с насиженного места, накидывая на плечи рюкзак, и плетётся вниз по этажам. Открывает подъездную дверь и жмурится от яркого солнца. Он води прищуренным взглядом по округе и понимает, что явно выписывается из яркой, радостной и однозначно живой картины. Ему приходится выдавливать улыбку и здороваться с соседскими бабушами, чтобы не прослыть невежей и не становиться объектом обсуждения бабулек. А то вот так походишь, а потом узнаешь, что ты, оказывается, наркоман чернокнижник, что наводит порчи на животных одной из бабульки, иначе ведь не объяснить внезапную кончину её дряхлой кошки, которая сама уже была готова бросится под любую машину, чтобы не мучиться больше.       Но Фёдор в это даже лезть не будет. Смысла всё равно нет. Да и что ему сделают слухи? После таких слов, вряд ли кто-то захочет иметь дело с нелюдимым отшельником. Это не может не радовать.       Достоевский идёт по улице вдоль таких же домов, как и его собственный, изредка поглядывая по сторонам. Его сейчас волнует далеко не будущее окружение в учебном заведении, а предстоящий суд с родителями, где ему придётся выбрать одного. А что, если он решит не выбирать никого? Что они тогда смогут сделать? Ему скоро семнадцать, так будет ли смысл удерживать его на этой цепи ещё год? Он уверен, что они догадываются о том, что хрен из два он пойдёт учится на этого инженера-программиста, будь он проклят. Сами так воспитали, родненькие, так теперь и пожинайте.       Шаг за шагом, нога за ногой, песня за песней в старых наушниках. Достоевский неспешно проходит одну улицу за другой, стараясь вспомнить, как пройти на ту заброшку. Он старается вспомнить слова отца или примерный вид из окна машины, когда они ехали. Как оказалось, искать долго не пришлось. Фёдор находит это старое двухэтажное здание спустя каких-то сорок минут, с учётом того, что он тут впервые, да и от дома ушёл уже на приличное расстояние. Это бетонное здание без окон и дверей, с дырами между ними. Скорее всего, тут собирались строить амбар для техники, ведь, если судить по району, то должна быть и рабочая контора, да видно бюджета не хватило.       Достоевский ещё какое-то время шныряет около забора этого здания и, поняв, что сейчас оно пустует, перелазит через дырку в деревянном заборе. «Так себе ограда.» — пролетает мысль в Фёдоровой голове, когда тот стоял уже по пояс в траве. Дорожек протоптанных нет, а это может быть знаком, что сюда давно никто не наведывался. Это радует. В восторг только не бросает это огромное количество не кошенной травы: всякий сор по пояс, здоровые и толстые стебли борщевика с этими зонтиками на верхушках — словно деревья в просторных полях. Фёдор пробирается через эти заросли, иногда оступаясь из-за ям, которых попросту не видно за этой гущей. Сейчас главное не напороться ни на что, а дальше можно будет и расслабиться.       Само здание было большим и просторным. Прямоугольные дыры для окон по обе стороны, с левой стороны колонны, удерживающие плиты недостроенного второго этажа. Лестницы нет, так что на второй этаж вряд ли удастся забраться. Видно, это помещение должно было быть ангаром и делится на несколько помещений. Первое — самое большое, перечёркиваемое стеной с выступом, не доходившей до потолка, где заканчиваются плиты второго этажа. Тут, видимо, тоже должна была быть стена, за которой скрывались бы колонны. Второе — в два раза меньше первого, с теми же колоннами по левую сторону, с кирпичной комнаткой без окон и дверей и прямоугольная яма в полу, прямо напротив выхода на улицу. Явно это было сделано для какой-то техники. Только не достроилось оно для этого. Здание уже прилично состарилось, раз тут гулял ещё отец Фёдора. Огромная свалка каких-то строительных материалов между колоннами, разбросанный мусор в виде битых бутылок, фантиков, пустых баллончиков с краской, коими рисовали надписи на стенах. А во втором помещении, в противоположном углу от комнаты, была навалена куча стекловаты, доходившая практически до ямы в полу.       Достоевский проходит неспешно, оглядывается. Парень хмурится, когда под ногами у него хрустит битое стекло. Фёдор неспешными шагами проходит дальше, оглядывая помещение, в которое он попал. Горы мусора, колонны, удерживающие второй этаж, граффити на стенах. Тут не посидишь. Он двигается дальше, проходя во второе помещение, осматриваясь. В стене справа небольшая дыра, через которое можно заглянуть в первое помещение, а в стене слева всё те же окна. Достоевский идёт вперёд, спотыкаясь о разбросанные ковром на полу кирпичи и, только когда парень доходит до угла стены, что резко сворачивает направо до другой стены, Фёдор может осмотреть это помещение полностью.       Достоевский не считал, сколько он просидел здесь. Ему тут нравилось. Вокруг одни дворы, так что машины особо не ездят, создавая приятную тишину. Разве что редки капли, срывавшиеся с высокого потолка и разбивавшиеся о разбросанные кирпичи, эхом разлетались по всему зданию.       Фёдор выходит отсюда уже вечером, когда солнце постепенно стремится к горизонту. Часов семь вечера, не больше. Парень пробирается через высокую траву, пролезает через дырку в заборе и ступает на асфальт, выдыхая.       «Пора бы уже идти домой…» — думает Фёдор, смотря на небо, заправляя тёмные волосы за ухо, неспешно идя по знакомому маршруту. Тут поворот, здесь прямо, а потом налево до того здания и ещё немного прямо. Фёдор не спешил, знал, что до завтра он больше не выйдет, да и с отцом находиться не хотелось. Не хотелось ничего. Ему понравилось на заброшке, потому что там он один, в тишине и без посторонних глаз, что так и норовят напомнить о случившемся.       Достоевский выдыхает, видя знакомый подъезд. Стоит скосить взгляд немного правее и можно увидеть детей, что носятся по площадке, играют и резвятся, потому что скоро их заберут домой. Фёдор не помнит, играл ли он так когда-то, когда был ещё совсем маленьким, или это всё обошло его стороной. Детство вообще отдаётся каким-то размытым изображением в голове и редким, почти забытым чувством дежавю. Даже как-то грустно становится, что кроме ссор родителей и прочитанных в детстве книг, он почти ничего не помнит. Может, он бы и хотел рассказать кому-то, как хорошо им было тогда, на речке, когда они всей семьёй кормили уток или как было весело, когда они катались с горок зимой. Только вот, рассказывать то и нечего. Да и некому.       Думать о подобном совсем не хочется. Фёдор быстро проходит в подъезд, стараясь не обращать внимания на старушек и, хмурится от противного запаха на этаже. Вызвав лифт и дождавшись его, Достоевский едет на свой пятый этаж. И стоило взгляду тёмных глаз завидеть нужную дверь, Фёдор понял, что никакого желания возвращаться туда он не имеет. Подтянув съехавшие лямки рюкзака, парень разворачивается и идёт на верхние этажи.       Взгляд цепляется за потрескавшуюся на стенах зелёную краску, что, от чего-то, сейчас выглядит по-своему красивой в тёплом свете уходящего солнца. Фёдор поднимается выше, осматривая окрашенный из-за солнечного света лестничный пролёт, что отливал жёлто-оранжевым светом. А в груди снова зародилось это чувство — конец дня, конец лета, ведущая и нескончаемая лестница вверх, а сил всё меньше — страх. Лето заканчивается, а впереди одиннадцатый класс, экзамены, а вся эта неизвестность пугает. Всё так резко изменилось и Фёдор теперь без понятия, чего ему ожидать от своего будущего. Он просто не знает, сможет ли он вывезти всё это и окончательно не сломаться.       Достоевский поднимается на пролёт девятого этажа, где уже курил ранее и замирает, так и не пройдя несколько ступенек. Взгляд прикован человеку, сидевшему на ступенях, что ведут выше — к квартирам. Первая мысль — наркоман или алкаш, уснувший прямо на лестнице, но если приглядеться, то ничего сопутствующего у него не было. Фёдор тихими шагами поднимается выше, ступая на бетонный пол, внимательно рассматривая нежданного гостя: светлые русые волосы, собранные в растрёпанную косу, что своим кончиком подметает ступени, чёлка падающая на закрытые глаза, светлые, почти незаметные веснушки, раскинувшиеся россыпью на чужих щеках и носу. Этот человек выглядит молодо, может даже ровесник самого Фёдора, только с полом возникают затруднения. Взгляд скользит дальше, проходясь по светлой футболке, накинутую на плечи тёмную ветровку, руки, сложенные на коленях и запястья усеянные разноцветными браслетами. Джинсовые шорты по колено, заклеенные пластырями, по-видимому, разбитые колени, разного цвета носки и потёртые временем чёрные кеды. Человек выглядит растрёпано и неопрятно, но какие-то яркие детали всё равно бросались в глаза, будь то те самые разноцветные браслеты из бусин, резиночек и бисера.       «Точно наркоман.» — делает своё заключение Фёдор, осматривая спящего человека, навалившегося на стену подъезда. Достоевский выдыхает, понимая, что в таком районе это норма и с этим нужно просто свыкнуться. Парень отходит в угол к мусоропроводу, чтобы в случае чего можно было быстро смыться. Рюкзак оставляет висеть на одном плече после того, как достал оттуда пачку сигарет и зажигалку. Зажав табак меж губ, Фёдор щёлкает зажигалкой, поджигая сигарету, делая первую затяжку. Приятно. Пачка и зажигалка отправляются в карман кофты. Достоевский зажимает сигарету между указательным и средним пальцем, выпуская ту изо рта, выдыхая и следя за клубом дыма. Парень вздыхает, делая затяжку и переводя взгляд на это сидевшее на ступенях нечто, сталкиваясь с ним взглядами. Фёдор замирает, смотря в глаза напротив, в которых плещется неподдельный интерес, от которого не по себе становится.       Проходит, кажется, целая вечность с того момента, как эти двое посмотрели друг на друга. Чёрные глаза, что едва отдают тёмно-фиолетовым при определённом освещении и карие, словно чёрный чай глаза напротив. Они рассматривают глаза друг друга, пока первым не отмирает Достоевский, выдыхая табачный дым.       — Не видел тебя раньше. — выдаёт незнакомец, наклоняясь вперёд, так беззастенчево принимаясь разглядывать Фёдора. Его глаза бегали вверх и вниз, цеплялись за каждую деталь. Достоевский хмурится, отводя свой взгляд, делая очередную затяжку, игнорируя своего «собеседника».       — А чего ты молчишь? Немой что ли? — повеселевшим голосом начинает юноша, стуча пальцами по своим коленям. Так и не дожидаясь ответа, он продолжает донимать своего нового знакомого. — Как жаль, а я уж думал, что удача наконец-то повернулась ко мне лицом и послала мне собеседника, чтобы я не помер тут со скуки, но она всего лишь посмеялась надо мной, прислав немого паренька! Почему этот мир настолько жесток?       — Ты можешь помолчать, а то сейчас лишишься своего «немого» собеседника. — язвит Достоевский, смотря за тем, как юноша на ступенях размахивает руками и громко возмущается о несправедливости их мира. Такими темпами соседи с этого этажа выйдут и разгонят их, ещё и отцу настучат про сигареты.       — Господи! — восклицает светловолосый. — Оно разговаривает!       — Заткнись.       — Какой грубиян. Только говорить научился, а уже грубит. Никакого уважения и приличия! — не унимается юноша, сидящий на ступенях. Ему весело, он хохочет и явно издевается над Фёдором. Достоевский наблюдает за всем этим представлением, сжимая сигарету в зубах. Только оно ему быстро надоело. Парень поправляет рюкзак и идёт к ступеням, что ведут к восьмому этажу.       — Ну стой, не уходи! Куда же ты, посланник самой судьбы? — смеясь говорит юноша, уклоняясь от бычка, что летит в его сторону. Он поднимается с места и несётся за Фёдором, делая пару шагов и останавливаясь, хватаясь о перила и перевешиваясь через них, смотря за тем, как болтается его светлая коса, перевязанная резинкой с ярким красным пумпоном на ней.       — Меня, если что, Колей звать. Коля Гоголь! — кричит названный Коля, смотря за тем, как его новый знакомый молча идёт по лестнице вниз, игнорируя его. Парнишка лучезарно улыбается, качнувшись на перилах и вернув себя в нормальное положение, стоя на ступенях, видя, как тёмная макушка удаляется и скрывается за поворотом лестницы.       — Интересный…       — Придурок…       Это не единственное слово, которым может сейчас обозвать смеющегося наверху Гоголя Фёдор. Придурок, клоун, идиот и так далее по списку, заканчивая не совсем цензурными выражениями, коих намного больше, ежели этих безобидный в своей степени слов.       Достоевский перекладывает сигареты с зажигалкой в рюкзак, достаёт ключи и открывает дверь квартиры. Парень бросает ключи на тумбочку в прихожей и проходит в свою комнату, буркнув отцу — «Я дома». Фёдор закрывает за собой дверь, идя к кровати. Рюкзак падает у кровати, а сам Достоевский на саму мебель. Он выдыхает, утыкаясь лицом в подушку. Странный и отвратительный день, начиная от того ужаса, что ему приснился и о котором Фёдор мечтает забыть, вплоть до этого чудака на лестнице. Даже покурить спокойно нельзя, ну что за люди!       Достоевский тяжело выдыхает, приподнимаясь в кровати и тянясь за своим рюкзаком, вытаскивая оттуда начатый роман. Он открывает его на нужной странице, принимаясь читать. Он всегда уходил в чтение, когда день был чересчур напряжённым. Так Фёдор отдыхал от всей этой суматохи, погружаясь в рассказ, напечатанный на страницах книг, будь то детективные романы или обычные учебники. И Фёдор вновь находит в этом своё успокоение, отвлекаясь от всех насущных проблем и переживаний, удобнее устраиваясь на своей кровати, перелистывая страницу за страницей. Сейчас его нет ни для кого, сейчас он существует ради себя, наслаждаясь этими редкими спокойными минутами, что постепенно погружают парня в сон. Он совсем не выспался и безумно хочет прилечь, так что имеет полное право вдремнуть на часок-другой, прижав к груди раскрытую книгу.       И никто не отберёт у него это право, оставляя Фёдора спать в полной тишине и тихо посапывать, пока тело постепенно расслабляется и отдаёт приятной болью в мышцах. Приятно, хорошо, но не вечно. Достоевский не горит желанием просыпаться и вновь возвращаться в этот бренный мир, где его снова и снова будут преследовать кошмары его серых будней…