Сорванные цветы

      Был один из тех серых, сонных утренних часов, когда даже мысли в голове ворочаются медленно и неохотно. В аудитории номер 403 лектор не спеша пробирался сквозь путанный лабиринт экзистенциализма с Хайдеггером в самом центре... Или это был Кьеркегор и «истинное христианство»? Тэхëн, никогда не питавший тёплых чувств к философии, автоматически отключал восприятие в самом начале каждой лекции, сразу после приветствия преподавателя. Порой ему становилось стыдно за это – стоило только вспомнить, сколько денег вкладывали родители в его образование и скольких трудов им это стоило! Но приступы раскаяния, как правило, длились недолго, и Тэхëн вновь ловил себя на том, что «отключается» от происходящего в аудитории.       Стремясь хоть чем-то занять томительно долгие минуты занятий по философии, он рисовал в тетрадке забавных животных и карикатурных человечков, пробовал читать что-нибудь или даже тайком слушать музыку на телефоне, либо, когда это не удавалось – музыка из его дешёвых стареньких наушников была хорошо слышна в аудитории даже на низкой громкости, – просто уныло смотрел в окно. Попытки всё-таки вникнуть в предмет он забросил давным-давно – философия вызывала в нём не интерес или удивление, и уж точно не стремление к познанию, а, в зависимости от настроения, усталости и времени года, раздражение, скуку или чёрное отчаяние.       Почувствовав на себе чей-то взгляд, Тэхëн повернул голову и увидел, что на него смотрит Енджун. Они были сокурсниками и, в удачные дни, даже приятелями, но не близкими друзьями – очень уж отличались социальные слои, семьи, из которых они вышли. Енджун, как и большинство учащихся, был выходцем из хорошо обеспеченной столичной семьи, представителем уже третьего или четвёртого поколения, получившего превосходное образование, в том числе, и в этом университете. Он не был бездельником, но и не особенно напрягался из-за учёбы – стипендии он не получал и, соответственно, от неё не зависел, а успеваемость... Порой – и все это знали – преподаватели ставили высокие баллы не столько студенту, сколько его семье, репутации. Само происхождение работало на таких, как Енджун.       Тэхëн, с другой стороны, был сыном простых родителей, честных работяг, которые делали всё возможное, чтобы дать своим детям лучшее образование и лучшее будущее. Их семья не бедствовала, нет, но им приходилось считать деньги, экономить, а порой и выбирать в магазинах между тем, что нужно купить обязательно и тем, чего просто хочется – проблема, едва ли знакомая Енджуну и ему подобным.       Таким образом, не было ничего удивительного в том, что даже теперь, в конце первого курса, Тэхëн по-прежнему чувствовал себя чужим, инородным элементом среди остальных ребят. С самого начала, с первого же дня он очень старался влиться в ту или иную компанию сокурсников, пытался подражать им... Но это всегда было подражание, маска, притом не самая убедительная. Ну не мог Тэхëн так же весело и беззаботно хохотать над тем, как Енджун и компания подсыпали травку, которую часто курили сами, преподавателю международного права профессору Хону.       Да, было забавно наблюдать за тем, как старик, неестественно оживлённый и раскрасневшийся, яростно жестикулирует, стоя за кафедрой, и постоянно путается в названиях и датах выхода законов. Но, глядя на него, Тэхëн никак не мог отделаться от мысли о том, что профессор Хон – пожилой человек, даже старше его собственного уже почившего деда, и кто знает, как может отразиться на нём веселящее студенческое зелье...       Енджун за это дразнил его занудой и пай-мальчиком. Тэхëн хорошо представлял, каким тот его видит, какое впечатление он производит даже внешне – одетый в накрахмаленную белую рубашку и классические чёрные брюки со стрелками, и в форменную жилетку с гербом университета (который, судя по претензионности дизайна, мечтал быть гербом Гарварда, не меньше). Образ умницы-отличника довершали аккуратные лакированные туфли.       Однако, ирония состояла в том, что Тэхëн вовсе не был занудой-зубрилой-любимчиком учителей - по крайней мере, в школьные годы.       Это здесь, в стенах университета, ему приходилось следить за собой и прилежно учиться, чтобы не лишиться стипендии и не подвести родителей. И даже грошовые сигареты «Индиго», которые он курил по привычке – ужасная ароматизированная дрянь, на которую он подсел ещё в школе, – казалось, только забавляли его знакомых. То, что считалось крутым и «взрослым» в его школе, здесь, среди богатых студентов, отдававших предпочтение самым дорогим сигаретам и сигарам, а то и лёгким наркотикам, становилось детским и смешным.       Тем не менее, Енджун если и дразнил его, то делал это не со зла, по-доброму – именно поэтому Тэхëн и общался с ним чуть чаще, чем с другими ребятами. В их первую встречу, Енджун простоял рядом с ним во дворе университета не менее сорока минут, делясь историями о других студентах, их семьях, преподавателях и студенческой жизни вообще. Тэхëн тогда сразу проникся его саркастичными шуточками и колкими комментариями. Енджун любил рисоваться, строить из себя мизантропа и нигилиста, но таковым не был. Так, про него, Тэхëна, Енджун часто говорил, что «ждёт не дождётся, когда же развязная и порочная сеульская жизнь испортит хорошего мальчика из Осаны». И при этом, относился к нему одновременно насмешливо и слегка покровительственно, как к младшему брату.       Особенно внимательно Енджун относился к нему после того ужасного случая с Минхо. Он тоже был их однокурсником, настоящим умницей-отличником, который с упоением изучал историю и грезил экспедициями и открытиями. Никто не сомневался, что он добьется своего, станет знаменитым учёным-исследователем – не сомневался до той роковой ночи, когда его нашли мёртвым на заднем дворе общежития.       Тэхëн был тем, кто нашёл несчастного Минхо. У него была бессонница и он спустился вниз покурить, чтобы не будить соседа по комнате стуком окна и сигаретным дымом. Прикуривая на ходу, он открыл заднюю дверь плечом, не глядя перед собой, а когда, наконец, поднял глаза, то выронил и сигарету, и зажигалку. Закрывая глаза, он до сих пор безжалостно чётко видел серую бетонную площадку, в центре которой, посреди чёрной в свете луны лужи крови, лежал Минхо, широко раскинув руки, точно птица в полёте. И самая жуткая, самая непонятная деталь – венок из мелких белых цветов и листьев на его голове, чуть съехавший набок, также испачканный в крови... Тэхëн тогда едва не лишился чувств – лишь мысль о том, что он будет лежать здесь рядом с Минхо, на холодном и липком от крови бетоне, заставила его удержаться на ногах. Он развернулся и шатаясь, цепляясь руками за стены, добрался до поста охраны, чтобы сообщить им о своей страшной находке. Потом его ещё долго рвало в туалете.       После этого происшествия Тэхëн почти совсем забросил свои попытки влиться в среду сверстников, стал замкнутым и мрачным. К его удивлению, смерть лучшего на тот момент студента на курсе, признанную самоубийством, быстро замяли и забыли. Деканы и кураторы сообщили студентам, что Минхо покончил с собой из-за проблем с учёбой (хотя у него не было проблем с учёбой), проткнув своё сердце ножом. Никто так и не объяснил, где Минхо достал нож (или почему вообще выбрал такой нетипичный способ самоубийства) и зачем надел на голову венок. Зато одного преподавателя уволили якобы за конфликт с бедным Минхо, ставший для него «последней каплей», и для всех курсов провели специальные занятия с приглашенными психологами.       На том всё и кончилось. Никто не говорил про Минхо, никто даже не вспоминал о нём, точно и не было его. Это отчего-то злило Тэхëна, хотя они с Минхо никогда не были близкими друзьями.       Единственными, кто проявлял хоть какой-то интерес к Минхо, были Енджун (хоть он и не любил касаться этой мрачной темы, но, по крайней мере, не делал вид, что Минхо вообще не существовало) и Хюнин Кай. Кай был на год старше Тэхëна и Енджуна, учился на юридическом, но пересекался с ними на некоторых общеобразовательных предметах. Он был вежливым, приятным в общении и, в общем-то, славным парнем, но Тэхëн его недолюбливал – и сам не мог сказать, почему. Это было что-то неявное, инстинктивное... «Словно змея по сердцу проползла», как говорила его бабушка. Именно такое ощущение возникало у него каждый раз, когда Кай заговаривал с ним со своей неизменной доброжелательной улыбкой. Да, Кай был для Тэхëна змеёй в траве, хоть он и не мог объяснить, почему.       Правда, бывали моменты, когда Кай, наоборот, вызывал у Тэхёна безотчетную симпатию, моменты, когда он сам тянулся к нему.       Так, через несколько недель после того, как Тэхен обнаружил тело Минхо, Кай, заглянувший к ним после занятий, подошёл к нему в почти опустевшей аудитории, поздоровался (Тэхён что-то неразборчиво буркнул себе под нос в ответ) и тихо проговорил:       — Мне очень жаль, что тебе пришлось пережить такое.       Тэхен, в этот момент собиравший учебник, тетрадь, ручку и маркеры в сумку, замер. Он не знал, что следует ответить, как отреагировать. К тому моменту он уже более-менее оправился, сумел взять себя в руки и перестать трястись каждый раз, когда перед глазами вставал образ несчастного Минхо. Но на любые попытки окружающих обсудить с ним самоубийство однокурсника – а тогда про Минхо ещё не забыли, – или приёмы у психолога, к которому Тэхёна обязали ходить два раза в неделю после пар, он реагировал резко враждебно.       Однако, в тот день Тэхён чувствовал, что Кай заговорил с ним не из праздного, жадного любопытства, и уж тем более не для того, чтобы понасмехаться – он говорил искренне, с неподдельным сочувствием...       В конце концов, после затянувшейся паузы, Тэхён просто кивнул, принимая это сочувствие. А когда услышал за спиной тихие удалившиеся шаги Кая – зажмурился и, неожиданно для себя самого, спросил:       — Думаешь, у Минхо действительно были причины покончить с собой? Он мог это сделать?       Этот вопрос продолжал мучить Тэхёна, крутиться в его голове даже несколько недель спустя.       Минхо на самом деле пребывал в таком отчаянии, что решил лишить себя жизни? И все вокруг не заметили в нём этого? Почему никто ничего не заметил, почему он, Тэхён, ничего не заметил?..       Это травило его душу, комом стояло в горле, отдавалось дрожью в пальцах в самый неподходящий момент. Тэхён стеснялся спросить об этом у опрашивавших учащихся и преподавателей, офицеров полиции, у своего куратора, психолога, у ребят, с которыми он общался и жил в одном общежитии... Но он смог задать этот вопрос Каю, с которым был едва знаком.       — Тэхён, я не знаю ответа, — печально сказал Кай, когда он рискнул повернуться к нему лицом. — Думаю, его никто не знает. Кто вообще может знать, что происходит в чужой душе и голове?       Он промедлил в нерешительности, но затем подошёл ближе и продолжил, уже более уверенно:       — А если он не позволял вам узнать, то как вы могли бы ему помочь? Одно дело, если бы Минхо просил о помощи, а от него отмахнулись бы, а так... Вашей, твоей и остальных ребят, вины в случившемся нет.       Тэхёну показалось, что Кай хотел его обнять. Он тут же застыл, точно окаменев, по телу прокатилась волна холода и сразу за ним – жара. Это был страх, почти паника, но и... что ещё? Что значил этот лихорадочный жар, вторая душная волна, пришедшая вслед за страхом?       Тэхён так и не узнал этого – в последний момент Кай, точно опомнившись, остановился и ограничился тем, что на мгновение ободряюще коснулся его плеча ладонью. Но даже такое лёгкое прикосновение заставило Тэхёна вздрогнуть, а терпкий, горьковатый запах парфюма Кая – задохнуться и невольно наполнить им, этим запахом, собственные лёгкие.       — Я... Извини, мне надо идти, — глупо пробормотал Тэхён и, схватив свои вещи в охапку, протиснулся мимо замершего Кая к выходу из аудитории. В его голове царил полнейший сумбур, сердце колотилось в груди, как бешеное. Кай, змея в траве. Змеи не пытаются утешить и не обнимают. А главное, змей не тянутся обнять в ответ. Какого черта он творит?!       — Ещё увидимся, Тэхён, — негромко, мягко донеслось ему в спину.       На улице стало чуть легче, голова как будто прояснилась. Быстрым шагом Тэхен направился к своему общежитию в другом конце кампуса - обычной дорогой через небольшой сквер, где он любил засиживаться, готовясь к практическим занятиям по истории.       Но сегодня Тэхёну хотелось только поскорее добраться до своей комнаты, переодеться в мягкие домашние штаны и футболку и закутаться в тёплое одеяло. Разговор с Каем, который, по идее, должен был успокоить его, наоборот, ещё больше растревожил.       Он остановился посреди узкой, погруженной в полумрак аллеи и машинально потянулся к внешнему карману сумки, в которой всегда валялась пачка сигарет. Тэхён так ни разу и не курил с той самой ночи, хоть его и тянуло. Но всякий раз, стоило ему сжать в пальцах сигарету, перед его глазами вставала залитая лунным светом бетонная площадка и неподвижное тело Минхо с венком на голове, безвольно раскинувшее руки в большой, неровной чёрной луже под ним. А Тэхён так отчаянно хотел забыть, как все остальные! Забыть, не думать, не помнить, как Минхо смотрел в небо, на белый диск луны широко распахнутыми, невидящими глазами, или как часть белоснежных цветов из его венка оказалась забрызгана, окрашена кровью – чёрной на белом, словно на старой фотографии...       — Полицейские говорят, на нём был венок из гипсолюбок, — сказал Бомгю в ту ночь, пока Тэхён сидел прямо на бордюре, завернутый в заботливо принесённый какой-то девушкой из соседнего женского общежития плед, и стучал зубами о край картонного стаканчика с кофе. Кажется, кофе ему принёс Бомгю, но Тэхён не помнил точно – всё было словно в тумане.       — Но с чего он вообще напялил на себя венок? Минхо совсем не интересовался цветами! — продолжал бормотать рядом с ним Бомгю.       — Он бы скорее нацепил на себя какие-нибудь древние черепки, скажи?       Тэхён не ответил – просто не мог. Боялся, что, если откроет рот, сразу же начнёт кричать или плакать. Какая, к чёрту, разница, что нацепил на себя Минхо, прежде чем воткнуть себе в сердце нож?!       Выругавшись, Тэхён смял в кулаке потрёпанную пачку с сигаретами, а потом швырнул её в ближайшую мусорную урну и продолжил свой путь в общежитие. Он так и не смог закурить, так и не выгнал запах парфюма Кая из лёгких ароматным вишнёвым дымом, так и не выкурил из головы образ Минхо. Похоже, своим самоубийством проклятый дурак навсегда испортил для Тэхёна сам процесс курения.       — Эй, ну ты как? Всё нормально? — шёпот Енджуна выдернул Тэхёна из воспоминаний в настоящее. Похоже, он настолько глубоко ушёл в собственные невесёлые размышления, что вообще не реагировал на слова Енджуна, и тому пришлось даже дёрнуть его за рукав пиджака и легонько постучать пальцами по оголившемуся запястью. Он виновато улыбнулся и тихо ответил, стараясь, чтобы откровенная ложь звучала убедительно:       — Прости, задумался. У меня всё отлично, просто лекция ужасно скучная, вот я и витаю в облаках.       Судя по полному одновременно скептицизма и обеспокоенности взгляду Енджуна, особенно Тэхён в своей лжи не преуспел. Они поиграли в гляделки ещё несколько мгновений, и в итоге Енджун сдался первым – вздохнул, прикрыл глаза и сокрушенно покачал головой. Тэхён даже ощутил укол вины перед приятелем, который, очевидно, беспокоился за него. Но что он мог сделать? Перекладывать на Енджуна свои проблемы ему не хотелось.       — Слушай, а давай сегодня к нам? — неожиданно предложил Енджун. — Тебе нужно развеяться.       Под «нами» он мог иметь в виду кого угодно – Енджун обожал собирать вокруг себя большие шумные компании, иногда из совсем малознакомых или даже вовсе не знакомых между собой людей. В ответ на вопросительный взгляд Тэхёна он уточнил:       — Будут Субин, Бомгю, я, само собой... Может, и Кай подойдёт после встречи со своим научным руководителем. И ты приходи. Видимо, заметив, как изменилось выражение лица Тэхёна, он принялся уговаривать его:       — Ну же, Тэ, милый, нельзя всё время киснуть одному в своей комнате. Ты становишься похож на призрака, ребята скоро начнут тебя бояться! Я понимаю, ты не любишь большие вечеринки, но сегодня мы как раз соберёмся своей маленькой компанией, где ты всех знаешь. Соглашайся, иначе я приду к тебе сам и отнесу тебя на встречу прямо так, завернув в одеяло! Тэхён не удержался от короткого смешка и кивнул, соглашаясь. Устоять перед напором Енджуна ему не удавалось и в лучшие времена.       Довольный, тот сверкнул улыбкой в ответ, прежде чем повернуться к уже недовольно поглядывавшему на них лектору:       — Так и знал, что ты согласишься. Собираемся в шесть под общежитием. На самом деле, Тэхён совсем не хотел идти на организованную Енджуном встречу. После того разговора в аудитории, оставившего какое-то непонятное послевкусие, он старался избегать Кая, а Субина едва знал – тот был надменным, самовлюблённым и грубым парнем, сыном не просто богатых, но очень богатых и знатных родителей. Они с Тэхёном просто вращались на слишком разных орбитах.       Бомгю же, в свою очередь, как будто стал избегать его, Тэхёна. Он был крайне суеверным и тревожным, и, похоже, вообразил, что та история с Минхо наложила на Тэхёна какой-то след, некую тень. Тэхёну сложно было с этим не согласиться. К тому же, там, где появлялся Енджун, сразу начиналось веселье, шум и гам. В тёплое время года он любил собирать большие группы ребят в сквере или даже на крыше одного из общежитий, и устраивать вечеринки – с грохочущей музыкой, танцами, морем алкоголя и лёгких наркотиков, которые за щедрую плату ему доставляли студенты со старших курсов или специальные курьеры. Естественно, не обходилось без инцидентов, а уж драки, случайные травмы и беспорядочный секс на этих сходках и вовсе были в порядке вещей. Енджуну, как сердцу и мозговому центру всей этой вакханалии, не раз и не два влетало от руководства университета, но это лишь заставило его перенести самые многолюдные и разудалые вечеринки за пределы кампуса, на съёмные квартиры и дома.       Но и на территории кампуса Енджун по-прежнему чудил будь здоров. Не так давно он, вместе с ещё одним парнем с их курса, Ирсеном, прикатил в общежитие здоровенный гранитный глобус, который украшал стелу в центре сквера. Несколько дней стараниями Енджуна и Ирсена неуловимый глобус появлялся тут и там, доводя охрану и обитателей общежития до белого каления, пока, в конце концов, не обрёл своё новое место посреди комнаты Субина. Тот новый предмет интерьера не оценил и с воплем вышвырнул его прямо в окно, пробив воронку в клумбе с хризантемами. Там многострадальный глобус и подобрала охрана. Правда, на стелу его вернули не сразу – за время странствий по общежитию земной шар оброс многочисленными нецензурными надписями несмываемым маркером, парочкой красных отпечатков женских губ (хотя их обладательницам, по идее, вход в мужское общежитие был запрещен) и крайне похабным изображением голой дамы с мужским половым органом в руке. На то, чтобы привести глобус в порядок и водрузить на место, ушло не меньше недели.       Вскоре после этого случая Ирсена отчислили, по официальной версии – «из-за незакрытой сессии». Но все знали истинную причину – у родителей Ирсена просто не хватило денег и влияния, чтобы отмазать его после злосчастной истории с глобусом. А ведь идея, идея-то принадлежала Енджуну! Он этого и не скрывал. Тэхён позднее присутствовал при их с Субином ссоре во дворе общежития:       — Ты хоть понимаешь, что это из-за тебя Ирсена отчислили?! — кричал он. — Однажды и твои родители не смогут тебе помочь, и тогда тебе придётся разгребать своё дерьмо самому!       Енджун только плечами пожал и запрокинул голову, беззаботно выпуская изо рта красивые ровные кольца дыма.       — Субин прав, — поддержал его стоявший тут же Кай. Со стороны казалось, что тот с головой ушёл в игру на своём Нинтендо, а он, оказывается, всё равно прислушивался к общему разговору. — Нельзя всё время выходить сухим из воды, однажды придёт расплата.       Енджун, в итоге, отмахнулся от них обоих и, подцепив Тэхёна под локоть, потащил его в любимую кофейню – «подальше от этих зануд», как он тогда сказал. Само понятие ответственности было ему чуждо.       И, тем не менее, ближе к шести вечера того дня Тэхён принялся собираться на встречу. Потому, что Енджун, в кои-то веки, был прав – нельзя постоянно отсиживаться в комнате, нужно показываться среди людей. Тэхён потихоньку превращался в мрачного, угрюмого отшельника, а это никуда не годилось. Даже если ему всё никак не удавалось найти своё место среди однокурсников, он всё же не хотел полной изоляции, чтобы ребята избегали, сторонились его, как Бомгю.