Южные штаты отказались

И вот, это произошло. Прежде чем вы забросите чтение из-за очередной проклятой неточности и совершенно не сообразного с чем-либо начала, я хотел бы сказать: не вините за это меня. Во-первых, все мы за небольшим исключением действуем так, как привыкли и как нравится, и я сам стараюсь подражать любимым авторам. Одна из вещей, которые я очень ценю в произведениях – неожиданности, сюжетные повороты и тому подобные резкие смены настроения. Поэтому, собственно, вы и видите таковые в моей истории. Во-вторых, я лишь хочу сохранить и донести до вас в первозданном виде то удивление, которое испытал сам. Несмотря на некоторую самоуверенность, всегда присутствовавшую в моём характере и связанную с достигнутыми мною - небольшими, признаюсь, - успехами на поприще гуманитарных предметов, а также неплохими внешними данными, я никогда не был решителен в обращении с представительницами противоположного пола. Собственно, подтверждением этому служит то, что я так и не узнал ничего за почти два года о той, говоря языком лирической поэзии прошлого столетия, прекрасной незнакомке. Вернее, не узнал до недавнего времени. Разумеется, эта вставка о первом в моей жизни романтическом успехе совершенно не нужна вам как читателю рассказа о перипетиях отвратительного взаимодействия между Штерном и Пельцером и о том, как этот преступный изъян в тихом, спокойном и благопристойном бытие моего класса отравлял мне жизнь. Тем не менее, смею надеяться, крошечное событие, сопровождавшее развитие этого самого романтического успеха, будет вам интересно и удачно вплетётся в ткань истории. Я не собираюсь надоедать читателям картинами природы и окружающей действительности: сейчас мне не хватит терпения на все эти описания, и я изложу всё кратко, только самыми важными положениями, в точности как происшедшее и уложено у меня в голове. Первое: я набрался-таки смелости, наградив себя несколькими оскорбительными метафорическими эпитетами, и обратился по дороге из школы к проходящей мимо и упомянутой выше незнакомке. Она оказалась неожиданно снисходительна и доброжелательна, улыбнулась – не хочу сыпать банальностями, но и грешить против истины тоже не желаю, мир точно стал светлее с этой улыбкой, – благосклонно приняла моё краткое досье и ответила на несколько вопросов. Ида, так её зовут. Второе: она согласилась пройтись со мной до своего дома и всю дорогу милостиво и, кажется, заинтересованно беседовала со мной о современных политических течениях. И Боже, как она образованна и умна! Я не ведал и половины из того, знание чего казалось ей естественным, а механизмы – элементарными и ясными! Третий пункт, увы, вовсе не принёс мне счастья. Подходя уже к дому, где жила прекрасная Ида, и договариваясь – вы только подумайте! – о завтрашней встрече, я увидел их. Адольф и Генрих, совершенно, кажется, не стесняясь выставлять себя напоказ всему тому приличному и культурному обществу, мирно гулявшему рядом, шли в относительной близости друг от друга и о чём-то преспокойно беседовали. Естественно, никаких особо очевидных и заметных признаков своей опасности для общества они не проявляли – как же, их ведь заслуженно препроводили бы в особое место. Но самого знания о том, что в непосредственной близости от меня и Иды, такой чистой и радостной, беззаботной сейчас, шествуют Штерн и Пельцер, было достаточно, чтобы возвышенное настроение моё испарилось без следа. Распрощавшись с Идой, я отправился домой. Боже, как мерзко! Нужно изменить наше назначенное место встречи и не водить больше сюда Анни. Я сомневаюсь, что моя чувствительная и нежная сестра сможет хотя бы сдержаться и не забиться в истерике публично, как только увидит и догадается – вот здесь, конечно, неплохо бы ей стать на миг менее проницательной, но ведь способности нельзя притупить по команде. Моя голова решительно разрывалась, я не мог сосредоточиться ни на самом захватывающем произведении, ни на школьном задании – вскакивал с кровати или из-за стола, хаотически, подражая молекулам газа, перебежками метался по комнате, не в силах сдержать переливавшуюся за края моего сознания гремучую смесь из ужасного знания и того прекрасного и счастливого начала знакомства с Идой. Два совершенно противоположных чувства вызывали непреодолимое желания биться головой о стену до обморока, пятен крови на обоях и ярких пузырей перед глазами, сменяющихся чёрной вспышкой темноты – как когда слишком долго смотришь на солнце и, моргнув, отводишь взгляд, погружаясь в непонятный кричащий инопланетный мир. На следующей неделе я, простояв перед трюмо четверть часа, проследовал шаркающей походкой в тот злополучный парк и стал искать глазами Иду. Вот она, выходящая из боковой аллеи – волосы, подхваченные ветром, яркие глаза, тонкая шея. Казалось бы, разве не вот оно, счастье, красота и радость жизни – но меня буквально преследовали Штерн и Пельцер. Ещё мгновение, и ветер, толкая в спины, принесёт их поперёк моей прекрасной жизнерадостной дороги, Адольф опять будет водить осоловелым взглядом по спутнику, представляющемуся прохожим другом, Генрих же – с глупой улыбкой рассказывать о чём-то, наверное, подкупающе учёном, заумном, чтобы произвести впечатление. Не ведает, что уже произведено. Сейчас, после стольких мучительных недель раздумий и поисков улик в том из прошлого, что не забылось, я обнаружил кое-что: всякий раз, когда Пельцер выставлял по просьбе учителя на всеобщее обозрение свои исключительные способности, Штерн бывал слишком неестественно впечатлён, до блеска влюблённого восхищения во взгляде на садившегося соседа. Тогда я был спокоен и счастлив, не понимая ещё… Ида завела интересную и содержательную беседу о роли крестьянского слоя общества в идеологии нового течения, ярко, полно и не очень удачно властвующего на востоке от нас – коммунизма и социализма. В продолжение этой беседы мне удалось убедить её, что нам необходимо тотчас же посетить один куда более укромный, тихий и красивый парк дальше по улице, и под не лишённые смысла мои попытки рассуждать мы, собственно, дошли до этого сквера и оказались, как мне думалось, вне опасности. Можно было расслабиться и полностью отдаться разговору, успевшему уже принять оборот пристрастного обсуждения так называемой советской власти. Мы распрощались, и я, окрылённый в равной степени удачей отсутствия встречи с определёнными одноклассниками, умом и красотой Иды и ставшей более тёплой погодой, отправился в обитель своей семьи. Анни встретила меня известием о скорой контрольной работе по литературе, в подготовке к которой я обещал ей помочь – надо же, за паникой и отвращением к соседям сзади начисто вылетел из головы конец полугодия, скорые экзамены и приближение Рождества. Как же, должно быть, я забылся в попытках разгадать, распутать, найти свидетельства и оградить себя и близких! Пора бы расслабиться. Приглашу Иду в театр на хороший, со смыслом спектакль, и пора бы начать изучать руководство по изменению изобразительных средств в портретах литературных героев восемнадцатого века. Говорят, это будет в итоговом сочинении. Я сел за стол и раскрыл конспект по Гёте. В самом деле, жизнь ведь незаметно начала бежать мимо меня, а я едва не отпустил её!