Не останется и тени

      У Ксюши нет парня, зато есть провалы в памяти.       Это, к сожалению, неумолимо так и работает: надо найти одного-единственного. Любые попытки свернуть с намеченного судьбой пути, спутаться с кем-то посторонним, непредначертанным пресекаются на корню. Они просто испаряются из памяти, как вода на горячем камне. Можно пытаться флиртовать, целоваться, ходить на свидания, держаться за ручки или просто робко обмениваться записками. Можно убить на это хоть весь вечер, а потом лечь спать — и наутро в памяти на месте проведённого вечера будет чистый лист, пустое место. Нужно искать кого-то одного, того самого. Соулмейта. Всё остальное ей просто не позволят запомнить, судьба не позволит, высшие силы или кто там ещё за это в ответе. Закон суров и непреложен, как бы печально это ни было.       Самое большое количество белых пятен приходится на Ксюшины шестнадцать-семнадцать лет. Тогда в девушке клокотал энтузиазм, и она искала старательно, часто бегала на свидания, но каждый раз никого не находила, всё встречала не того. Ну, Ксюша предполагает, что это были частые свидания. Должно же там было быть что-то такое, что изгладилось из памяти подчистую, ни намёка после себя не оставив. В какой-то момент Ксюша пыталась обмануть неумолимый закон совместимости, вела дневник, старалась в нём зафиксировать хоть что-то о своих поисках. Этот дневник у неё есть до сих пор, прячется в ящике письменного стола. Запомнить, что в нём написано, Ксюше так и не удалось, и в какой-то момент она вообще эту затею забросила — был ли вообще смысл что-то записывать, если даже с помощью записей ничего не удаётся удержать в памяти? И зачем тогда вести такую хронику, если даже у самой не получается перечитать её с пользой? Ну вот Ксюша и решила, что незачем.       Постепенно она успокоилась, подумала, что её соулмейт мимо неё не проскочит, не к той девушке не уйдёт, у него ведь должны быть такие же проблемы с памятью и со всем остальным. Поэтому Ксюша сосредоточилась на спорте, предположила, что её личная жизнь устроится как-нибудь сама, своим чередом. Периодически она, конечно, всё равно продолжала интересоваться парнями, но это всё так же приводило к неизменному результату: наутро Ксюша открывала глаза и обнаруживала в памяти очередной пробел, несколько вырезанных часов. Это всё было очень жаль, конечно. Но Ксюша каждый раз успокаивала себя тем, что ей ещё совсем немного лет, что у неё ещё вся жизнь впереди и всё как-нибудь успеется.       Спортивная карьера двигалась как на русских горках: то вверх, то вниз. В юниорах у Ксюши всё получалось отлично, она смогла завоевать немало медалей и уже позволяла себе сладко мечтать о том, как успехи продолжатся и на взрослом уровне. А потом… потом из первого же взрослого сезона она вылетела с травмой, долго и мучительно восстанавливалась, ещё два сезона из кожи вон лезла на соревнованиях, стараясь запомниться, подняться выше по турнирной таблице. И вот, наконец, свершается: в третий взрослый сезон Ксюша ощущает себя так, будто она наконец возвращается в борьбу. Да, сезон идёт непросто, не без осложнений — но на одном из своих этапов Гран-при Ксюше удаётся вырвать у соперниц золотую медаль. Нацчемп же приятно подытоживает итоги сезона, подводит под ними неплохую черту. На нацчепме Ксюша становится четвёртой, остановившись всего в шаге от пьедестала. Это ощущается как огромный рывок вперёд по сравнению с прошлым годом. Ксюша обнадёженно думает, что если продолжать в том же духе, стараться так же усердно, то в следующем году можно на пьедестал и подняться. Осознание собственного успеха сладко кружит голову, смягчает упрямый боевой настрой, и Ксюша позволяет себе немного расслабиться. Дальнейшая борьба будет потом. А сегодня — сегодня Ксюша молодец, у неё вечеринка по случаю окончания нацчемпа, можно позволить себе немного отдохнуть.       Очевидно, что из-за всех этих её расхолаживающих установок самой себе на вечеринке что-то случается.       Утром Ксюша открывает глаза, и её немедленно прихватывает чуть сосущим, очень знакомым ощущением пустоты. Она что-то забыла. Ксюша пытается обратиться мыслями к вчерашней вечеринке, но воспоминания обрываются очень быстро, почти сразу. Она успела зайти в банкетный зал, перекинуться парой фраз с девочками-призёрами, потом свернула к парням-медалистам, и… примерно на этом всё. Даже до танцпола не добралась! Даже шампанского выпить не успела! Что произошло? В кого она так быстро упёрлась, в кого не должна была, в ком завязла? Ксюша отчаянно пытается вспомнить. Она всё надеется, что это временное помутнение, вызванное, например, тем самым пресловутым шампанским, что воспоминания скоро прорежутся, проступят, как силуэты домов за развеивающимся туманом. Ей откровенно не хочется терять эту вечеринку, празднование первого успешного взрослого сезона. Но потом до Ксюши наконец доходит, где она и что она, и её надежды сразу рассыпаются прахом. О нет, она точно ничего не вспомнит.       Во-первых, Ксюша не в своём номере. Вещи кругом разложены незнакомые, совершенно точно не её, и чемодан, выглядывающий из коридора, тоже не её. Во-вторых — и это важнее первого, удивительно, что это не врезалось ей в сознание сразу, — Ксюша не одна. Со спины кто-то тесно прижимается, чьё-то тёплое дыхание сзади ласкает ей шею и чья-то рука обнимает под грудью. У Ксюши дыхание замирает в груди: ох, неужели она вчера непонятно с кем?..       Так, тихо. Спокойно. Только без паники. Надо взять и во всём разобраться, а потом только ужасаться, если будет чему. Осторожно, стараясь не дёргаться, Ксюша ощупывает себя, старается максимально разобраться, что к чему.       Так, ну во-первых: сама она под одеялом, а тот, кто лежит рядом, — нет, одеяло разделяет их. Это немного успокаивает. Во-вторых, Ксюша не голая, на ней футболка. Да, явно не её, и да, лифчика под футболкой так же явно нет, но это всё равно чуть обнадёживает при всей неоднозначности. И в-третьих, проведя ладонью по бедру, Ксюша выясняет, что, хоть ноги у неё и голые, но трусы на ней. Это окончательный довод в пользу того, что ничего вчера не было и слишком далеко дело не зашло. Теперь осталось всего ничего: выяснить, кто, с кем же Ксюша вчера попыталась что-то выстроить на вечеринке. Она помнит, как шла к медалистам, а дальше — провал. Получается, кто-то из парней с пьедестала? Женя? Влад? Петя? Почему-то Ксюше не кажется, что хоть одна из этих догадок верна. Как можно осторожнее, стараясь не разбудить спящего рядом парня, она перекручивается под одеялом, переворачивается с боку на бок, чтобы взглянуть в лицо. И, естественно, у неё не получается, и, обернувшись, Ксюша встречает взгляд очень тёмных глаз под неожиданно светлыми бровями.       — С добрым утром, — говорит ей Матвей и мягко улыбается. Так, словно в происходящем нет вообще ничего необычного. Словно это абсолютная норма, что Ксюша оказалась полуголой у него в постели, да ещё и вытолкала оттуда его самого — Матвей хоть и рядом, но одет и лежит на одеяле, тогда как сама Ксюша укрыта, и, похоже, ночь так и провёл. Спрашивать его о том, что произошло на вечеринке, наверняка бессмысленно. Если у Ксюши всё выпало из памяти, значит, они не соулмейты, значит, и Матвею о вчерашнем вспомнить нечего. И есть в этой ситуации скользкий, неприятный оттенок неловкости — когда оба понимают, что друг другу не подходят, и теперь надо с этим пониманием что-то делать, как-то из неуютной ситуации выпутываться.       — И тебе привет, — запоздало говорит Ксюша. Когда она переворачивалась, то ладонь Матвея соскользнула ниже и теперь лежит у Ксюши на талии, непрерывно ощущается осязаемым, чуть будоражащим весом. Это… непонятно и неловко. Да тут вообще всё непонятно и неловко! Ксюша ни разу в такой ситуации не была или, по меньшей мере, ни одной такой ситуации не помнит. И искренне не может решить, что ей теперь делать. Больше всего, пожалуй, её смущает поведение Матвея — такое спокойное, будто всё правильно, всё так и должно быть. Ксюша не знает, что ей теперь и думать обо всём этом, и скованно говорит: — Это всё очень мило, но я, пожалуй, пойду.       Матвей проскальзывает по её лицу внимательным взглядом. Вздыхает. Тянется к тумбочке в изголовье кровати и берёт телефон, чтобы взглянуть на время.       — Даже шести утра ещё нет, — замечает он. — Куда ты в такую рань побежишь по коридорам? Лежи спокойно, я тебя не выгоняю. — Он правильно понимает то, как Ксюша отводит взгляд, и легко, с лёту предлагает: — Смущаю? Давай переползу куда-нибудь. Оставлю кровать тебе в полное пользование.       — Смущаешь, — честно признаёт Ксюша. Матвей кивает и соскальзывает с одеяла. Чуть извернувшись, Ксюша провожает его взглядом, следит за тем, как Матвей добирается до небольшого кресла в углу комнаты и устраивается там. В том, как он сворачивается почти что клубком, чтобы угнездиться на сиденье, есть что-то очень уютное, симпатичное даже. Сна уже всё равно ни в одном глазу, поэтому Ксюша переворачивается ещё раз, теперь на спину, и подтыкает подушку под голову, чтобы удобнее было смотреть на Матвея. Раз уж всё равно так сложилось, что они в этой комнате вместе и оба не спят, можно теперь хотя бы поговорить о том, что они теперь имеют. С осторожным любопытством Ксюша спрашивает: — Как могло так получиться, что я здесь?       Матвей чуть склоняет голову и смотрит искоса. Под его взглядом Ксюше неожиданно становится как-то беспокойно и жарко.       — Ну, я уж точно не стал бы тащить тебя к себе силой. Даже с самыми благими намерениями, это всё равно не дело, — заявляет Матвей, и на его губах на мгновение вновь вспыхивает лёгкая, почти невесомая улыбка. — Так что, полагаю, никакого принуждения не было. Всё добровольно.       Это звучит мило и очень логично. Но Ксюшу интересует не совсем это. Или даже скорее совсем не это.       — Я другое имела в виду, — мотает она головой. — Я тоже не думаю, что ты меня утащил, как мешок с картошкой. В этом плане я в тебе не сомневаюсь. Мне просто интересно… как конкретно это могло произойти? Это же всегда самое любопытное! Получается, у меня вроде как и были свидания, а вроде как всё равно что ни одного не было. Только по всяким фильмам и представляю себе, как это происходит. Хочется же хоть немного пофантазировать! Я помню, как зашла в зал, поздравила девочек, потом пошла поздравить мальчиков… и всё, и не дошла даже. Вот и гадаю теперь: а почему так? Что случилось?       — Давай подумаем, — соглашается Матвей. Он обводит взглядом потолок, словно там могут быть написаны какие-то подсказки, а потом предполагает: — Возможно, я в это время крутился где-то рядом, примерно с теми же целями. Может быть, я увидел тебя, впечатлился твоей сногсшибательной красотой и подошёл сделать комплимент. Тебе в целом как невероятной красавице и ещё частности какой-нибудь, например, платью твоему. И, может быть, ты улыбнулась мне в ответ, а я из-за этого осмелел, начал говорить ещё — или не только говорить, — после чего всё и закрутилось. Возможный вариант?       — Возможный, — соглашается Ксюша. У неё мурашки бегут по коже от того только, как Матвей рассказывает, рисует словами гипотетическую картинку позабытого вчерашнего вечера. Звучит как будто красиво — неужели и в реальности было так же красиво? И всё это оказалось потеряно, стёрлось безвозвратно? Как жаль! Ксюша ещё немножко думает о словах Матвея, а потом осторожно уточняет: — Скажи, а ты сейчас просто выдумываешь — или правда считаешь, что я красивая?       — Правда считаю, — эхом отзывается Матвей. Он смотрит на Ксюшу всё теплее, и от этого у Ксюши в груди разгорается ответное тепло, уютное и неуютное одновременно. Они как будто забираются куда-то совсем не в те дебри. Им точно стоит продолжать этот разговор? Если через несколько часов от всех сказанных ласковых слов не останется и тени? Если они уже точно не соулмейты, не друг для друга? Матвей же об этом как будто не задумывается вообще, не придаёт этому значения. Он продолжает размеренно, ласково говорить: — Зачем бы я стал выдумывать? Тем более, такие вещи? Нет-нет, это искренний подкат. Ты очень красивая. И сейчас тоже. Вчера ты была празднично-красивая, а сейчас — как бы лучше сказать? — расслабленно, уютно-красивая. Выглядишь по-другому, но всё ещё сногсшибательно. — Ксюша от его горячих слов начинает беспокойно ёрзать под одеялом. Матвей замечает это сразу же и вопросительно поднимает брови: — Что — позволяю себе лишнее?       — Очень позволяешь, — признаёт Ксюша. И всё-таки спрашивает: — Зачем? Мы не соулмейты, это уже точно. Всё, что ты говоришь сейчас, не имеет смысла. Прости, если звучит грубо — но это ведь правда так. Мне очень приятно слышать твои комплименты, но они ведь даже до вечера не доживут. Я выйду отсюда и через несколько часов всё забуду напрочь.       — Вот именно поэтому, — неожиданно говорит Матвей. — Именно потому, что ты всё забудешь. Я знаю, что могу наговорить тебе ворох комплиментов, могу позволить себе сколько угодно лишнего — в пределах твоих границ комфорта, само собой, — и всё это не будет иметь совершенно никакого значения, всё исчезнет. Я не собью тебя с пути, не испорчу тебе никакого потенциального счастливого будущего, потому что от моих слов и действий не останется и следа. Так какой смысл молчать? Особенно если мне хочется сказать тебе о том, какая ты очаровательная? Тем более, если ты сама говоришь, что сейчас тебе это приятно?       — Прекрати, — сдавленно просит Ксюша. У неё словно искры бегут по коже от каждого слова, и ей всё сильнее нравится всё то, что говорит Матвей, и она уже даже начинает жалеть, что ничего из этого не продлится. — Я так начинаю расстраиваться! Мне становится обидно, что все твои такие красивые слова придётся просто забыть, всё равно что выкинуть. Ты же так стараешься.       — А ты не расстраивайся, — возражает Матвей. Он перегибается через подлокотник кресла, словно одновременно пытается и потянуться к Ксюше, и ограничить себя в этом, и смотрит горящими, прожигающими глазами: — Не надо, слышишь? Я себя обиженной стороной здесь не считаю. Как раз наоборот, у меня всё прекрасно. Я могу говорить тебе красивые слова, почти не сдерживаясь, и ничего не опасаться. Мы с тобой сейчас в очень необычной, своеобразной складке реальности — она существует, только пока мы здесь. Потом ты уйдёшь, и всё исчезнет. Я на это и рассчитывал. Нет, жалеть здесь нечего.       Его речь будит в Ксюше сомнения. Может быть, как будто… Матвей в чём-то прав? И действительно, можно позволить себе немного лишнего, раз это приятно и всё равно не будет иметь никакого значения? Если Матвей понимает, что за пределы этой комнаты, этих пары часов ничего не выйдет, и согласен с этим, и не останется в обиде, и более того, опирается на это — и правда, чего жалеть? Ксюша позволяет себе эту мысль, разрешает себе поверить, что ничего страшного действительно не случится — и садится, и, осмелев, манит Матвея к себе: — Ну тогда — вернись ко мне, пожалуйста?       — Охотно, — соглашается Матвей. Легко пересаживается обратно на кровать, оказавшись у Ксюшиных колен, и провокационно спрашивает: — Так? Или вернуться ещё сильнее?       Ксюша не думает, что случится что-то страшное, если она на эту провокацию ответит.       — Ещё сильнее, вплотную, совсем сюда вернись! — просит она. — Если ты особо не сдерживаешься, то и я особо не хочу.       Матвея долго уговаривать не приходится. Стоит его попросить, и он тут же сдвигается выше по одеялу, оказывается почти у изголовья кровати и касается Ксюшиной талии: сперва легко, осторожно, потом, не встретив сопротивления, проявляет настойчивость, привлекает девушку ближе к себе. Ксюша приникает к его плечу и прикрывает глаза, укутанная объятиями. Ей нравится, нравится — ох, как же непозволительно ей нравится! Рядом с Матвеем хорошо, эта невинная близость с ним вся пронизана теплом и покоем. Неужели с соулмейтом будет как-то не так? Неужели окажется лучше? Ксюше сейчас сложно представить себе что-то, что может ощущаться лучше. Ладони Матвея мягко, ласково обжигают её сквозь футболку, и ничего страшного в такой жгучести нет, только тихая сладость.       — Получается, я футболку твою украла, да? Это же явно не моя? — бормочет Ксюша, стараясь отвлечь себя от опасных мыслей. И чувствует, как Матвей, не разрывая объятий, коротко пожимает плечами.       — Ну почему сразу «украла»? — возражает он. — Наоборот, я её тебе дал. Ты в ней легитимно.       — Откуда ты знаешь? Вдруг я её у тебя вырвала грязными методами, — мягко спорит Ксюша.       — Брось. Не вижу ни одной причины, по которой я мог бы не захотеть укутать тебя в свою футболку. Даю сотню процентов на то, что сам полез предлагать её тебе. Не переживай на этот счёт.       — Я и не переживаю. Мне вообще очень хорошо. Я преуютно сижу.       — Это замечательно, — шепчет Матвей. Ксюша снова чувствует его тёплое дыхание на шее и на щеке, прикасающееся почти невесомо и ласково. От этой незамысловатой, наверняка ненамеренной ласки Ксюша неожиданно для самой себя млеет, и всё теснее льнёт к крепкому плечу, и совсем-совсем никуда уже не хочет уходить. Ей нравится вот так сидеть, вместе с Матвеем фантазировать о том, как и что именно могло произойти на вечернике — причём домыслы Матвея получаются как-то ярче тех, что выходят у Ксюши, его слушать интереснее, — и коротать время таким нехитрым, лёгким, но очень затягивающим способом.       Она спохватывается лишь тогда, когда у Матвея звенит будильник, давая понять, что теперь уж точно пора вставать и расходиться. Ксюша требует от Матвея отвернуться и не подглядывать, торопливо собирает свои вещи и скрывается с ними в ванной, чтобы переодеться. Вернувшись, она возвращает футболку, находит в коридоре и надевает свои туфли на высоком каблуке, и… получается, в этой комнате её больше совсем ничего не держит. На всякий случай Ксюша уточняет у вышедшего в коридор проводить её Матвея: — Всё?       — Выходит, всё, — соглашается Матвей. И подаётся к Ксюше, чтобы обнять её ещё раз, и вдруг мимолётно целует её в висок, и нашёптывает горячо и коротко: — Будь, пожалуйста, счастлива.       Ксюша глядит на него озадаченно.       — Это ты тоже говоришь, потому что я забуду? — уточняет она.       — Именно, — соглашается Матвей. И отводит взгляд, отпуская Ксюшу, и совсем не понять, что у него в глазах. Ксюша думает, что всё-таки ему грустно, что их тёплое, уютное утро заканчивается и вот-вот уйдёт безвозвратно. Ей и самой грустно думать об этом. Ощущается хуже, чем хотелось бы. Ксюша думала, прощаться будет как-то легче.       — Не расстраивайся только. Сам же говорил: сейчас я уйду, и всё кончится. И ты тоже ничего не вспомнишь, — напоминает она. Ободряюще улыбается напоследок и выскакивает за дверь.       Ксюша успевает добраться до своего номера и даже перешагнуть через порог. Когда она закрывает дверь, её настигает странное ощущение: словно затылка касается ледяной ветер. Он выстуживает голову, шею и плечи, холодом спускается по спине, на несколько мгновений замораживает Ксюшу всю — и исчезает, оставляя после себя только колючие мурашки и неприятную, посасывающую пустоту.       Ксюша моргает.       Она… а куда она собралась с размазанным макияжем, но в платье и на каблуках?       Что она вообще делала с тех пор, как пришла на вечеринку? Сколько сейчас времени? И даже — какой сейчас день, если уж на то пошло?       У неё нет ни малейшего понятия, но есть огромный провал в памяти.