Не останется и тени

      Почему-то в этот раз Ксюше особенно тяжело привыкнуть к тому, что в памяти у неё после нацчемпа — аккуратно выстриженная дыра длиною не только в целый вечер, но ещё и в целую ночь.       Какого бы чёрта, шепчет она наедине с собой и тщетно пытается найти объяснение этому своему состоянию — странному, мятущемуся. Иногда Ксюша всё-таки пытается вспомнить, что же с ней случилось — это ведь явно было что-то из ряда вон, не похожее на все её предыдущие свидания, другое! Никогда она не проводила ни с кем ночь, никогда не обнаруживала себя вдруг в коридоре поутру, одетой и напрочь позабывшей всё, что с ней произошло не только вечером, но и ночью. Нельзя это просто игнорировать, это важно. Должно быть важно! Но чем усерднее Ксюша требует ответов от своей памяти, тем более ужасающей ощущается эта тянущая пустота.       И редкие всполохи, которые вдруг проступают из этой пустоты, сохранившиеся лишь на уровне ощущений, становятся совсем невыносимыми. Ксюше кажется, что она помнит приятный жар и нежность, и сладко бегущие по рукам и спине мурашки. Ей даже мерещится, что если она постарается, то следом за ощущениями точно так же проступит и что-нибудь ещё. Лицо, или голос, или имя. Но — нет. Ничего не проступает. Тихо. Темно.       Впервые в жизни Ксюше не хочется просто смириться с тем, что судьба велит ей забыть, что закон соулмейтов прячет от неё. Её жжёт изнутри невыносимой уверенностью, что она потеряла что-то, чего ей безумно жаль. Кого-то, с кем ей бы очень не хотелось расставаться. Она пытается узнать у других девочек, что происходило тем вечером, с кем она была, с кем ушла — и ей даже что-то рассказывают, но их слова как будто сгорают, так и не долетев до неё. У Ксюши ничего не получается узнать, понять, сохранить. Непреложный закон держит её, как лошадь в шорах, не позволяет даже мельком заметить лишнего, память немедленно стирает всё.       В первые несколько дней ей очень, ужасно, до безумия обидно. Но постепенно время сглаживает эту обиду, истирает скопившиеся где-то в глубине эмоции, делает их неяркими, потом — незначимыми. Что-то ещё остаётся тлеть в душе пугливым огоньком, но от прежнего жара, с которым Ксюша металась, пытаясь сохранить хоть что-то, вызнать хотя бы имя, уже не остаётся ничего.       Когда она готовится к кубку Первого канала, у неё уже всё в норме. Она рассматривает списки отобравшихся ребят, изучает фотографии трио капитанов, гадает, с кем окажется в одной команде, кого хотела бы видеть рядом, а кого — скорее не очень, отрабатывает свои программы и вместе с тренером размышляет о том, которой из них стоит уделить больше внимания, какую её вероятнее попросят откатать. Наверное, всё-таки короткую. В произвольной как будто логичным образом ожидается битва ультра-си, там нечего делать хотя бы без трикселя, туда наверняка по максимуму выставят бойких, вёртких юниорок. Ну ладно. Вложиться в команду своими тремя хорошо выполненными минутами короткой программы — это тоже полезно и хорошо. Все короткие нужны, все короткие важны.       Жеребьёвка на кубок поначалу идёт гладко. Из этого пытаются устроить шоу, даже зрителей зовут, и девочки-капитаны торжественно объявляют составы команд, а в перебивках устраивают конкурсы, наверное, чтобы поживее выглядело. Ребята используют свободное время, чтобы поболтать, обсудить ожидания и прогнозы, и всё время бродят туда-сюда и пересаживаются. И в какой-то момент прямо перед Ксюшей оказывается очень светлый затылок Матвея.       Ксюшу вдруг охватывает странное, сладко-тревожное чувство. Она вдруг зачем-то представляет себе, как будет приятно коснуться этого затылка, проскользнуть пальцами сквозь светлые волосы, взъерошить, почувствовать, как они льнут к ладони, как от этого простого прикосновения в груди разливается ласковое тепло. Более того: Ксюшу манит странная уверенность, что ей можно это сделать, непонятно откуда взявшееся фантомное воспоминание о том, что она уже трогала. И, прежде чем Ксюша успевает сдержать себя, сообразить, что так поступать как минимум неприлично, она всё-таки делает: подаётся к Матвею и касается его светлой головы, пропускает сквозь пальцы короткие волосы именно так, как хотелось.       Матвей дёргается и оборачивается.       — Да что ж такое!.. — начинает он было почти весело, но почти сразу осекается, увидев Ксюшу. — О. Это ты?..       — Я, — подтверждает Ксюша, чувствуя себя очень неловко из-за того, что Матвей её вот так застукал. Хотя чем ещё это могло кончиться? На что она вообще рассчитывала, когда полезла вот так вот, с руками. — А ты думал?..       Матвей неопределённо вздрагивает плечами.       — Ну, уж точно не на тебя, — криво усмехается он. — От тебя я такого… ну, не то чтобы ждал в последнюю очередь, но не ожидал, это уж точно. Чего ты вдруг?       — Прости, — запоздало виноватится Ксюша. — сама не знаю, мне просто… вдруг почему-то показалось, что мне можно. Тебе было неприятно?       Матвей очень, очень странно смотрит на неё. Ксюше чудится даже, что в глазах у него — едва ли не тревога.       — Отчего же. Неприятно мне не было. Так что, думаю, да. Тебе и правда можно, — говорит он под конец. Но после этого как-то начинает ёрзать, быстро сворачивает беседу и убегает к своей команде — его забрала к себе Лиза, а Ксюше катать под капитанством Алины и, в общем, больших поводов пересечься у них с Матвеем дальше нет, потому что каждый в основном проводит время со своей командой.       Это почему-то ощущается грустным. И то, как смотрел Матвей, остаётся для Ксюши загадкой — если бы он хмурился или выглядел недовольным, это было бы объяснимо. Но проскользнувшая в тёмных глазах тревога! Что это? Откуда? Почему? У Ксюши нет ни одного ответа, у неё только сплошные вопросы. Она снова и снова возвращается мыслями к этому, но ничего не понимает. И не уверена, что станет яснее, если спросить у Матвея напрямую. Да и как спросить-то? Это даже не сформулировать нормально, так, чтобы с первых же слов не получилось невнятно и кринжово. Да и потом: не то чтобы Матвей был рядом, так, чтобы можно было поймать его за руку и что-нибудь спросить. Напротив, он как будто старается держаться подальше. Это только добавляет вопросов. Так всё-таки он обиделся? Ему было неприятно из-за того, как Ксюша трепала его волосы? Но почему было не сказать прямо? Почему он стал врать, она что, не поняла бы? Чушь какая-то.       Вцепиться в Матвея Ксюше удаётся только под самый конец турнира. Пока синяя команда ярко празднует победу, пока на остальных особо никто не обращает внимания, и можно подловить Матвея и попытаться прижать его с расспросами. Ксюша именно это и делает, без лишних церемоний ухватив его за его красную командную форму.       — Почему ты бегаешь от меня? — настойчиво спрашивает она. И рада бы ошибиться в своих выводах — но у Матвея глаза разом становятся какими-то загнанными. Он действительно бегает, и Ксюша совсем не понимает причин, и это обидно жжёт. — Что не так? Что я тебе сделала?       — Да ничего ты не сделала, — бормочет Матвей, пряча глаза, и пытается ускользнуть. Ксюша настойчиво перехватывает его за плечи, вешается ему на шею, только бы не позволить Матвею ускользнуть. У неё в висках грохочет настойчивое: нет, нельзя сейчас его отпускать, надо добиться правды. Потому что его поведение, в отличие от непонятных стёршихся из памяти свиданий, она не забудет. Помнить будет, и вопросами терзаться, в себе проблемы искать, и тащить всё это с собой в межсезонье Ксюша совершенно не хочет. Лучше выяснить всё сейчас, пока есть такая возможность, да на том и закрыть вопрос. Под её настойчивостью Матвей немного уступает. И пытается дать краткое объяснение — но роняет такое, что запутывает дело ещё хуже: — Наоборот. Боюсь сам сделать что-нибудь такое, что очень не следует. Что не надо бы. Чтоб худо не стало.       Ксюше кажется, что она понимает, к чему он клонит, и ей в лицо бросается взволнованный жар: ох! Так что же, получается… она нравится Матвею? И по спине ползут приятные колкие мурашки. Чего тогда он опасается? Это же напротив, хорошо! И Матвей… пожалуй, он Ксюше тоже нравится. Он яркий, светлый, всегда доброжелательный. На него приятно смотреть, с ним легко разговаривать — ну, кроме таких вот случаев, когда он непонятно почему грузится и закрывается. Честно говоря, это на Ксюшиной памяти едва ли не первый такой случай. Обычно за солнечностью Матвея и настоящее солнце становится трудно разглядеть.       — Но какое же это «худо»? — возражает Ксюша, чувствуя себя до странного воодушевлённой. Нет, ей пока решительно нравится всё то, что, как ей кажется, скрывается за поведением Матвея. Очень нравится! Представлять себя рядом с ним приятно. И почему-то по-странному знакомо — словно она уже это делала, примеряла на себя такие отношения и точно так же находила их чудесными. — Да наоборот ведь! Хорошо всё!       Матвей нервно дёргает углом рта.       — Что — хорошо? Сбивать тебя? Лезть поперёк твоего соулмейта, под ногами путаться? — вдруг спрашивает он. И непримиримо головой качает: — Нет в этом ничего хорошего, Ксюш. Я тебе только всё испорчу — я ведь уже начинаю, разве нет? Отпусти меня, пожалуйста.       Здесь он как будто лезет в какую-то мета-область, в которой он понимает многое, а Ксюша — решительно ничего. И продолжать разговор поэтому сложно, он весь в белых пятнах. Ксюша так прямо и спрашивает: — Что ты имеешь в виду? Я не знаю, о чём ты. Объясни подробнее.       — Долгий разговор. За минуту не получится, — вздыхает Матвей.       О, хотя бы здесь Ксюше есть что ответить.       — Так я никуда и не спешу! Время у нас есть, — говорит она. — Ну, то есть, прямо на льду, конечно, не получится, но мы можем встретиться позже. В отеле, например. И обо всём как следует поговорить, и во всём разобраться. Ты придёшь? Обещай, пожалуйста, что придёшь. Я не могу уже на тебя смотреть и гадать, где и чем я тебя обидела, я правда не могу.       Матвей молча смотрит на неё — так, словно из всех возможных идей она предлагает худшую. Но Ксюше всё мерещатся отблески тепла в его тёмных глазах. Она цепляется за это ускользающее тепло как за последнюю надежду, всё твердит себе: нет, Матвей не бросит меня сейчас в таком состоянии, он так не поступит, он хороший. И спустя долгую-долгую паузу, кажущуюся вечностью, Матвей медленно кивает.       — Хорошо, — говорит он — так, словно изо всех сил заставляет себя, и даже почти можно услышать, как слова со скрежетом цепляются за стенки горла. — Обещаю.       Ксюше довольно сложно поверить в обещание, данное таким тоном. Но она честно старается. И кивает, и обещает в ответ, что будет ждать. Ей всё кажется, что она, если не проявит настойчивости, может упустить что-то важное. Возможно, даже критически важное. Может быть, Матвей всё это время был её соулмейтом, которого она никак не могла заметить — но следом за этой мыслью Ксюша ловит себя на ощущении дежавю. Как будто она уже думала об этом, хотя совершенно за собой такого не помнит. Всё это непонятно и очень неуютно, и Ксюша с нетерпением ждёт обещанного разговора. Она надеется, что это сможет многое ей объяснить. И всё-таки снова сбивается на заманчивую мысль о соулмейте, поворачивает её и так, и эдак — сладко. Матвей замечательный. С ним наверняка было бы очень хорошо.       Ксюша успевает к вечеру накрутить себя до невероятной степени. И, заслышав стук в дверь, срывается открывать бегом, и радостно бросается к двери в ожидании приятного чуда.       В темноту.       Утро наваливается на неё внезапно. Ксюша открывает глаза — и обнаруживает себя лежащей в постели в одиночестве. Память у неё в неаккуратных лохмах с самых соревнований, вся выстриженная, подчищенная, и самый большой провал начинается вечером и длится до утра. Но в этот раз, кроме привычной посасывающей пустоты там, где должны быть воспоминания о вчерашнем дне, Ксюша чувствует кое-что ещё. У неё сладко, чуть садняще тянет между бёдер, и по телу слабыми, остаточными всполохами бродит незнакомая нега, и… ох, чёрт. Проверяя свою догадку, Ксюша торопливо проводит ладонью по телу, и — да. Она совсем обнажена, и сложить это со всеми остальными ощущениями совсем легко.       Боже. Получается, она вчера оказалась с кем-то в одной кровати, кому-то отдалась… но почему? Куда заспешила, почему не захотела подождать, чтобы убедиться, что человек рядом с ней — действительно её соулмейт? Что толкнуло её на такую спешку? Рядом никого, и нет ни единого намёка на то, кто был с Ксюшей этой ночью. И начинает подкрадываться горькая тоска — Ксюша представляла себе свою первую близость с парнем не так. Ей рисовалось что-то розово-идеальное, красивое, зашкаливающе приятное, обжигающее удовольствием. И, что самое обидное — может быть, оно действительно так и было! Но у Ксюши ничего не осталось, у неё есть сейчас только понимание, что она лишилась девственности, и только. Ни одного поцелуя, ни одного объятия, ни одного ласкового слова. Всё растаяло, всё пожрал безжалостный закон родственных душ, ничего не оставил.       Ну, Ксюша хотя бы надеется, что ночью ей было хорошо. И ей, и тому, кто провёл с ней эту ночь. Ну, ей самой-то, наверное, всё-таки было? Судя по тому, как легко она прыгнула в чужие объятия, как запросто позволила произойти всему, что в итоге произошло, голову ей совсем вскружило. Или, может быть, она узнала что-то, что заставило её действовать, швырнуло на грудь к человеку, с которым она не связана и никогда не должна была быть близка? Теперь уже не узнать.       Ей не отделаться от ощущения, что она потеряла что-то изумительное, что-то, что ничуть не уступало бы любви соулмейта, а может, даже и было бы лучше. Не может же быть, чтобы она так погналась за совершенно обычным флиртом, наверняка там что-то было! Ксюша старается не думать об этом, не накручивать себя, потому что иначе становится совсем уж горько. Она отвлекает себя, думает о сборах, о том, чтобы ничего не забыть в отеле, об отпуске, о предстоящем сезоне, в котором нужно не сдавать позиции, а желательно, всё-таки брать нормальные медали, — но это всё равно не то чтобы отвлекает.       Да ещё, как назло, при сборах выясняется, что кое-какие вещи пропали.       Ну, как «кое-какие»: это небольшое преувеличение. Одна конкретная вещь пропала. Ксюша никак не может найти белый свитер со своей фамилией. Тот, который ей выдали организаторы, сделанный под хоккейную форму. Тот, в котором она сидела на трибуне как часть Алининой команды. Конечно, этот свитер уже сейчас не нужен, практического применения ему нет никакого. Но Ксюше хотелось бы сохранить его как сувенир — а теперь… Она перерывает весь номер, а потом ещё и весь чемодан на случай, если вдруг окажется, что она просто забыла, что уже упаковала этот свитер. Нет. Не забыла. Не упаковала. Нет его, пропал. Ксюша озадаченно хмурится и пытается вспомнить — может, у них вчера забирали эти свитеры или она сама отдала свой кому-то? Но ничего такого вспомнить не выходит. Да ещё в коридоре отеля Ксюша наталкивается на Аню, которая до сих пор брызжет остатками победного энтузиазма и расхаживает в командном синем, пока может. Похоже, нет, централизованно ни у кого ничего не забирали. Значит, Ксюша сама посеяла его где-то.       Или не посеяла? Или всё-таки отдала тому, кто был с ней ночью? Но зачем? На память? Какой смысл в этой памяти, если даже с таким напоминанием её невозможно будет удержать, если они не соулмейты? И где тогда свитер этого кого-то, почему они не обменялись как следует, что за односторонний обмен произошёл? Нет, это тоже плохая идея. Поневоле Ксюше приходится прийти к выводу, что свой свитер она просто-напросто потеряла этой предположительно бурной ночью. Обидно, но… что поделать.       Почти никаких нормальных воспоминаний она в итоге с этого турнира не увозит. Даже в основном весь её багаж, улетающий с ней в Москву, — это неприятные разочарования. В командном турнире — последнее место. Соулмейта как не было, так и нет. Того, с кем, видимо, ей хотелось бы остаться, она упустила, из этой попытки построить отношения ничего не вышло. И даже командный свитер где-то забыла, не смогла увезти с собой. Что хорошего осталось после этого турнира? Кроме парочки командных фоток в начале и более-менее удавшейся общей атмосферы праздника опять же в начале? Как будто нехорошее перевешивает.       В первые дни после возвращения в Москву Ксюша всё купается в этих мыслях, никак не может успокоиться и остановить себя. Потом ей кое-как удаётся переключиться на предстоящий турнир шоу-программ. И заставить себя погрузиться в поиск идеи, в выбор темы, в отработку номера — а ему очень нужна отработка, его надо как следует прочувствовать. Ксюша старается изо всех сил. И с лихвой получает отдачу на турнире — её осыпают наградами так, что становится стыдно перед ребятами, которых обделяют, и с точки зрения успеха у жюри турнир проходит очень, очень хорошо. Это помогает Ксюше снова обрести уверенность в себе и настроиться на лучшее.       И совсем исчезает лёгкое щемящее чувство, что кого-то рядом не хватает.