Пелена

      Все лица знакомых накрыты пеленой, их не видно: ни эмоций, ни губ, ни рта, ни глаз, ничего. У Наруто громкий голос — можно узнать из тысячи, от Третьего всегда пахло табаком, от Гая по̀том из-за тренировок, от Асумы его любимыми сигаретами, у Изумо плавный голос, а от Котецу пахнет вяленым мясом — он большой любитель говядины. У Цунаде ногти накрашены красным. Ирука пытается запомнить всех, голова пухнет от количества информации, но он успешно распознаёт всех без ошибок и, кажется, чувствует себя нормальным.       Он смотрит на лица и не видит ничего, кроме черноты.       Ирука не помнит лица родителей, на фотографиях видны лишь их тела, но он привыкает. — Йо, Ирука-сенсей.       Кто-то поднимает руку, и Ирука приветливо и отточенно улыбается. — Добрый день, Какаши-сан.       Пепельные волосы, единственно видимый чёрный глаз, всё остальное покрыто пеленой. Ирука напрягается, когда чёрный зрачок чуть расширяется. Он дрожащими руками ставит печать на отчёте и хмурится. Голова кружится, его тошнит от духоты в кабинете. Ирука смотрит на часы, желая уйти быстрее домой.       Лиц не видно, а состояние не улучшается с каждым днём. Ирука решает не обращаться ни к кому, вдруг изолируют от детей? Вдруг ему скажут отстраниться от работы? Нет, он не сможет, не хочет. Он запоминает Кьёко-чан, которая любит носить красный браслет. Хару-кун всегда обращается к нему вежливо. Шиеми-чан мнётся с ноги на ногу. Исао-кун всегда спит на уроках.       Ирука понимает, что с каждым днём устаёт всё больше. Ноги свинцовые, он не помнит, когда ел в последний раз и с жадностью припадает к воде после беспокойного сна. Стук заставляет его испуганно посмотреть в окно. Он прищуривается, чтобы приглядеться. Ирука открывает окно и впускает ночного гостя к себе.       От него несёт кровью, отчего Ирука прижимает ко рту ладонь и отстраняется. Какаши приближается, чтобы прижаться и сгрести в охапку.       Ирука не видит лица из-за темноты, но ощущает чужие жар и желание. — Раздевайся.       Ирука дрожит всем телом, вся его одежда взмокшая от беспокойного сна, липнет неприятно к спине, чужой взгляд скользит по его телу и руки в перчатках касаются его бёдер. Так по-собственнически, будто принадлежащую ему, вещь.       Шершавые пальцы водят по косточкам на рёбрах, поднимаются и сжимают чувствительные соски. Ирука выдыхает, чтобы громко не застонать. Какаши выше него, его дыхание сквозь маску ощущается горячим воздухом. — Не трогал себя?       Ирука мотает головой. — Молодец.       Какаши никогда не разбрасывается словами, а он в прошлый раз пообещал награду. Какая она в этот раз? Ирука охает от того, как большие ладони берут его за плечи, а чужие губы смыкаются на его щеке, затем на собственных губах. Чужие зубы до боли кусают так, будто хотят сдереть с него кожу.       Ирука хватается за одежду мужчины и приподнимается, чтобы затем обнять. Ирука закрывает глаза, погружаясь в пучину темноты. Нет ни чёрных лиц, ни ощущения беспомощности, есть только Хатаке Какаши и его горячность.       Ирука встаёт утром, умывается холодной водой, стоит бесконечно долго под тяжёлыми каплями, пытаясь оттянуть момент выхода из дома. На часах семь утра, дети его приветствуют, кажется, улыбаются, спрашивают о шиноби, что бывают такие крутые как Хатаке Какаши, мастер тысячу дзюцу, опасные, как Учиха Итачи, убийца и предатель, хорошие и сильные, как Четвёртый. Дети возводят героев в абсолют, говорят мечтательно, что станут самыми сильными. Да, да, да. Иллюзии рассыпаются, когда Ирука говорит, что это опасная работа, не просто стать сильным, защитить что-то дорогое тяжело и бывает невыполнимо. Это он знает как никто другой. Лица родных скрыты за пеленой, а стыд заполняет его душу. Он не помнит лица собственных родителей, они размываются, если ему удаётся ухватиться за воспоминания.       Ирука пьёт кофе в обед, буравя взглядом пару онигири. Голова не перестаёт гудеть с самого утра, а он сидит за отчётами, разбирает их по категориям. В жёлтой папке — задания ранга А, в красной — S. Когда начинает пахнуть мясом, Котецу кладёт свою руку на его плечо и говорит громко пойти развеяться.       Они идут пить в местный бар, — там жарко, и Ирука стаскивает с себя жилетку. Пиво освежает горло, оно вкусное и приносит секунды удовлетворения, которое мигом пропадает. Он моргает пару раз, чтобы попробовать рассмотреть чужие лица в баре, обводит взглядом всех находящихся шиноби и обычных гражданских — лица чёрные, словно сгусток кофе. Ирука вздыхает и присасывается к очередной кружке.       Пить на пустой желудок — ошибка, Ирука напивается до беспамятства, всё кружится, запах вяленого мяса сначала близко-близко, а затем сменяется на кровяной. Он не знает этого запаха, пытается расфокусированным взглядом рассмотреть лицо — пепельные волосы в свете луны становятся белыми.       А!       Ирука видит — чуть-чуть — глаз, чёрный, он смотрит насмешливо. Чужой голос слышится сквозь вакуум, если чуть напрячься, то можно рассмотреть синюю маску, скрывающую половину лица. Ирука смотрит шокировано на единственно видимый глаз, а затем лицо вновь покрывается чёрной плёнкой. Он успевает расстроиться, и даже уже не становится важным какого чёрта Какаши, джонин, учитель его учеников ведёт по незнакомой дороге.       Ирука шипит, когда неловко наступает и почти падает, но руки Какаши сильные и удерживают от позора. Становится смешно, и Ирука хихикает, ложась на кровать, это не его дом, не его окна и пустые полки. В его доме не холодно и не настолько пыльно. Чуунин вспоминает, что видел частичку лица Какаши и вновь смотрит, также — видна лишь половина, но этого достаточно. Ирука хватается за чужую жилетку, чтобы разглядеть чёрный глаз и ресницы сквозь туманность от алкоголя. Через маску слышно тяжёлое дыхание.       Какаши не настолько слабый, чтобы просто устать от ноши в виде Ируки, и только сейчас его смущает то, что они лежат на чужой кровати. Часто ли водит Какаши чуунинов в свой дом? Ирука задаётся этим вопросом и поддаётся порыву.       Какаши сжимает его в своих объятиях, раздевает быстро, дышит сквозь зубы, его тело потное от движений и возбуждения, Ирука хочет схватиться за шею, но его грубо останавливают. — Убери руки.       Какаши трахает смачно, вонзает в его желудок член, и Ирука молча принимает его в себя. Они не обнимаются или целуются, чужие пальцы во время подготовки входили грубо, а у Ируки давно не было кого-либо. — Просыпайся и двигайся.       Грубый голос выводит Ируку от размышлений, а его щёк касаются пальцы, сжимают на грани грубости, затем ладонь накрывает его нос и рот, не давая вдохнуть. Ирука краснеет от нехватки воздуха, а член внутри до ужаса твёрдый и разгорячённый. Всё тело болит от грубости шершавых пальцев, его плечи искусаны, будто джонин пытался его съесть. Ирука кончает как никогда ярко под чужим напором, Какаши даёт вдохнуть, и он дрожит от ярких чувств.       Глаз Какаши насмешливый, смотрит так, будто под ним грязь.       Ирука возбуждённо выдыхает. На презервативе кровь, всё тело болит, и Какаши небрежно накидывает на него одеяло. — Понравилось.       Ирука тупо смотрит на чёрный глаз, нет, это был не вопрос. Какаши редко о чём-то спрашивает, говорит утвердительно, словно знает, чего хочет Ирука, будто знает больше, чем он сам. — Не молчи. — Понравилось, — выдыхает Ирука.       Его трясёт в ванной, когда он неловко вытирается и выходит, одежда на полу разбросана, и Ирука одевается, затем дрожащими пальцами собирает волосы в привычный хвост. Он смотрит на единственно видимый глаз. — Я приду завтра, — говорит Какаши.       Ирука не спрашивает, когда, куда, не важно.       Какаши приходит — от него также несёт кровью, на его руках кровь, он пропитан ею. Ирука смотрит в чёрный глаз, необходимо знать, что он способен хоть немного, но видеть. Почему Какаши?       Ирука не знает, но прижимается к мужчине, когда получает разрешение, ощущает под пальцами крупные мышцы, маленькие и не очень шрамы. Легко касается тёмных сосков и затем вовсе ведёт по спине. Какаши горячий, от него несёт тёплой кровью, которая оседает на языке, когда Ирука слизывает капельку пота с шеи. Мужчина над ним чуть дрожит от влажных и гладких ощущений.       Какаши кусает его снова, возобновляет затягивающиеся следы, и Ирука шипит сквозь зубы — терпит. — Ирука-кун, давай поиграем? — предлагает мужчина, касаясь необычайно нежно до его живота, водит пальцем по пупку, спускается ниже. — Ты будешь делать всё, что я скажу. — Какаши подставляет головку к растянутому и влажному колечку мышц, чуть раздвигает, а затем останавливается.       Ирука хмурится от того, как стенки под напором нехотя раскрываются, больно. Он сжимает пальцами руку Какаши и смотрит в чёрный глаз. — Да, да, да, — Ирука шепчет, соглашаясь совсем, а затем Какаши резко толкается, выбивая весь воздух.       Ирука соглашается на всё, видя теперь половину лица. Тёмные круги под глазами, белые брови и чуть приподнятые уголки губ. Другая половина — шаринган — скрыт пеленой, он не видит, как бы ни хотел. Это интригует и заставляет желать большего.       Они играют везде: в переулке, в кабинете Ируки, в архиве, Ирука послушно выполняет всё, что задаёт ему Какаши. Стоит на дрожащих ногах, скрывает громкие и пошлые стоны между стеллажами. Джонин снимает кожу, его панцирь доброжелательности и доброты. Учитель должен быть примером для подражания, он становится первым проводником во взрослый мир шиноби, он праведен и абсолютен в глазах детей. Но этих глаз Ирука не видит, не может сказать, что в действительности чувствуют другие люди. Говорят, глаза — это отражение души.       У Какаши же эта душа тёмная, невидимая, словно смоль, словно чернила, и Ирука не может прочитать в чужих зрачках чувства. Хатаке загадочен как и говорят, но иногда он раскрыт как книга, когда они молча стоят друг напротив друга.       Ирука дышит-дышит, аромат крови так хорошо идёт джонину, его половина лица близко, а чужие губы терзают его собственные, поцелуй получается сначала неловким, будто Какаши пробует, а затем остервенело впечатывается. Ирука жадно смотрит на закрытое веко, ощущая наслаждение. — Ты — мой.       Шёпот горячий, и Ирука кивает, желая ощутить на себе грубые ладони, они стискивают его кожу, метят. Метки синеют на следующий день и служат доказательством, что Какаши жадный до глубины души. — Твой.       Его, но от Какаши пахнет женщиной после продолжительной миссии. Пахнет блядскими духами, Ирука сжимает шею Какаши от осознания, что женщина могла касаться этого тела. До этих сосков, до этого лица, до этого шрама на глазе, которое невозможно увидеть. — Ревнуешь?       Глаз превращается в овальный диск луны, смеющийся насмешливо. Ирука хочет увидеть всё это чёртово лицо, приходящее ему во снах — не может. Эта беспомощность давно позабыта с тех пор как он бросил все попытки справиться с этой болезнью, хочется рассмотреть, но не хватает совсем чуть-чуть до желаемого. — Эта шлюха… Как ты её трахал? — Ирука нервно сглатывает, Какаши под ним не пытается хоть как-то двинуться, лежит лениво, давая всю свободу действий. — Так?       Какаши узкий, обхватывает его пальцы жадно, Ирука моргает часто-часто, смахивает пот со лба, а сердце заходится от того, как щека джонина краснеет, а с губ слетает первый выдох. Он ёрзает от приятных ощущений, раздвигает ноги шире и царапает ногтями плечи Ируки, прикрывая глаза. Какаши выглядит уязвимым, но единственный, кто уязвимый в этой душной комнате — Ирука.       Чуунин жадно всматривается в половину лица, подмечая каждую эмоцию. Не уверенный, не строгий, не смотрит как на грязь, а послушно принимает. Невозможно остановиться, а собственный член почти взрывается от тесноты, от того, какой Какаши узкий. — Ма-а, сенсей, не торопись, мне больно, — он резко переворачивает Ируку на спину и сам насаживается на раскалённый орган, шлепки закладывают уши, а прерывистое дыхание джонина возбуждает донельзя сильнее.       Ируки не хватает надолго, он изливается непростительно быстро, на что Какаши лишь снова улыбается. — Вот так это было. Приятно? — Да.       Какаши любит, когда он честный, а Ирука готов быть послушным, чтобы снова увидеть эту улыбку.       Видны губы, они у Какаши мягкие по ощущениям и сухие на ощупь, Ирука облизывает их, когда они жадно прижимаются в его кабинете после занятий. Чуунин не понимает эти приподнятые уголки губ, а в глазу ничего не прочесть, но так приятно лишь смотреть на Какаши.       Он пытается разобраться почему, хочет сделать это как можно скорее, чтобы просто прекратить ощущать это ужасно быстрое сердцебиение. Врач говорит, что всё нормально, нет каких-либо отклонений, о, боги, лучше бы они были.       Какаши появился неожиданно в его жизни, предложил поиграть, отдаёт своё тело, а Ирука ощущает это разрастающееся тепло, что давно покинуло его с лицами людей. Губы, глаз, он видит нос близко-близко. Нос Какаши ровный, ноздри чуть расширяются, когда он трахает его связанного грубыми верёвками. Ирука смотрит на части лица, не скрытые пеленой и радуется как ребёнок. Видно, видно, видно, значит, всё нормально.       Какаши особенный, Ирука верит в это.       Он смотрит на Кьёко-чан, которая любит носить красный браслет. Хару-кун всегда обращается к нему вежливо. Шиеми-чан мнётся с ноги на ногу. Исао-кун всегда спит на уроках.       Хатаке Какаши улыбается ему, но не разобрать значение этой улыбки.       Болит голова от крика детей и их непослушания. Они жмутся, когда Ирука ругает особо шумных и непослушных, ощущает их взгляд, но не видит детских глаз. Ненавидят? Восхищаются? Доверяют? Ждут чего-то? Ирука не понимает, но дети затихают после его криков, он давит улыбку и продолжает лекцию. Какаши нет уже очень долго.       Он исчезает и появляется неожиданно, подобно ветру, продолжает снимать кожу и оголять. Ирука впервые перед кем-то так беззащитен, до слёз на глазах не хочет ощущать эту беспомощность, но только лицо Какаши ему ведомо.       Почему?       Может ли быть, что Какаши использовал на нём гендзюцу? Всё расплывается перед глазами, а в ушах гудит невыносимо громко, за окном его кабинета белое полотно — зима снежная в этом сезоне. Он идёт в бар, хрустя снегом под ногами, чтобы запить нервозность. Какаши нет двадцать три дня, часы текут невыносимо медленно, Ирука смотрит за окно дома — нет его фигуры на дереве.       Вкус саке согревает холод метели в душе, оседает приятно в желудке, а любимая закуска из водорослей ощущается чем-то бодрящим. В гуле множества голосов он теряет себя, желая продлить это скоротечное облегчение.       Вкус пива после ужасного дня расслабляет, а рядом сидящие Изумо и Котецу смеются, Ирука выдавливает улыбку, будто понимает о чём они говорят. Асума и Куренай болтают о чём-то своём, смеются, разговаривают тихо о их будущем. Юхи, кажется, смущается и дотрагивается до мужского плеча. Нормальные отношения.       Будущее… Настолько же туманно, как и вся эта пелена на лицах знакомых, друзей. Какаши ворвался в его повседневность, выдернул из печали, Ирука спокойно это принимает просто потому что ничем не может ответить, да и не важно. Не нужно, и он готов плыть по течению дальше.       Кто-то касается до плеча, Ирука смотрит в чёрную пелену, пытается почувствовать запах, узнать причёску. Этот мужчина незнаком и говорит что-то, недвусмысленно приглашает к себе. Без обязательств, без имён. Ирука на миг вспоминает Какаши, он говорил, что нужно будет подождать, скоро наступит двадцать восьмой день, но его нет. Голова кружится. Какаши говорил ни с кем не заводить знакомства в этом месте, ни за кем не идти, не раздеваться перед другим человеком.       Ирука выдыхает от того, насколько это противно. Лицо над ним чёрное, затягивает в пучину отчаяния лишь дальше, от чужого члена ему становится тошно, он отталкивает разгорячённое тело над ним и убегает в ванну, запирается, дрожа. Незнакомец говорит что-то, а из носа течёт кровь, внизу болит, болит всё тело, болит внутри, сердце стучит слишком быстро. — Какаши…       Он ошибся и может лишь жалеть.       Хатаке Какаши заявляется перед ним как ни в чём не бывало, стоит холодным изваянием в его квартире среди темноты, держа в руке рамку с фотографией. Ирука не видит на них лиц, не видит своё лицо, но видит глаз Какаши и часть его маски. Впитывает в себя холодный блеск чёрного глаза и дрожит. Пыльная маска, жилетка в крови, руки в перчатках окрашены в красный по локоть. Чидори. Пепельные волосы серые и грязные. Вот же он — близко-близко, из крови и плоти, совсем рядом, протяни руку и можно прижаться. — Прости, — Ирука падает на колени, голова вновь кружится, а на сердце облегчение, сменяющееся тоской и обидой. — За что? — Какаши медленно подходит, смотрит на него сверху вниз. — Я… Я…       Ирука открывает то закрывает рот, словно рыба на берегу, не может подобрать слов, чтобы сказать. Не может решиться, потому что Какаши уйдёт, отвернётся и покинет. Какаши не может ждать вечность и проходит мимо, открывает дверь медленно, и Ирука разворачивается, обнимает его крепко. — Накажи меня.       Ирука наказывал детей по-разному: заставлял стоять на коленях, переписывать правила шиноби, читать вслух длинные тексты, стоять на одной ноге.       Какаши наказывает по-своему и смотрит. Ирука сгорает со стыда, а пылающие собственные щёки отдают жаром — стыдно, но приятно, член в его рту чуть потный, пахнет странно, но не противно, а джонин улыбается. Грубо сжимает волосы на затылке и толкается, словно в самую доступную дырку Конохи. Ирука ощущает накатывающуюся тошноту, но сдерживается, глаза застилают слёзы, больно от большого члена в глотке. Он сжимает руки, ногтями впивается в свою кожу, чтобы перетерпеть, смотрит наверх. Какаши улыбается.       Так довольно и почти что счастливо. Ирука кончает без разрешения, так и не прикоснувшись к себе, всё его тело простреливает удовольствие — странная реакция, а Какаши кончает следом, вскидывает голову, прикусывает нижнюю губу. Умино не может насытиться созерцанием кончающего Какаши. Сглатывает густую сперму и смаргивает слёзы.       Какаши играется с его сердцем, держит его в тисках — не освободиться, и Ирука бесконечно готов доставаться лишь ему.       Видно шаринган — он крутится во время их секса. Записывает.       Видна родинка, видно всё его лицо, Ирука почти что не верит собственным глазам, лицо Какаши размывается из-за слёз. Он не выдерживает долго и утыкается в подушку. Хатаке что-то говорит, кладёт свою ладонь на его плечо и гладит. Пытается успокоить неряшливо, неумело. Неловко и смешно. — Ты ведь знал… — собственный голос севший и уставший. О, Ирука так устал от обезличенных людей. — Почему… — Ты и сам знаешь ответ.       Ирука жадно всматривается в каждую эмоцию Какаши, его глаза смотрят на него, губы чуть приподняты, а лицо расслаблено. Шаринган всё продолжает крутиться, завораживая алым свечением в темноте. Он затягивает в водоворот раннее неведомых чувств. Ирука приближается, чтобы обдать чужие губы своим дыханием.       Какаши закрывает глаза и отвечает на робкий поцелуй.       Не гендзюцу. Чары или что-то другое. Ирука ни в чём не уверен, продолжает смотреть за сменяющимися эмоциями Какаши, жадно глядит в его чёрный глаз, другой он прикрывает протектором.        Если уйдёт, то Ирука разобьётся сильнее, но он готов к этому. Ждёт, ждёт бесконечно долго подвоха. Не сдерживается от прикосновений, понемногу и чуть-чуть ощущает Какаши ближе. Он ничего не запрещает и молчит. — Играем? — Хм? — Какаши поворачивает лениво голову, отрываясь от чтения похабной книжки. — Разве это уже нужно?       Ирука крепко задумывается. — Ты не хочешь? — выдыхает он со страхом. — Хочу, но уже не нужно. М-а-а, сенсей, ты думаешь слишком много и о лишнем. Я же уже говорил ты — мой.       Ирука принимает эти слова за истину, может быть, это она и есть — такая сладкая, ранее недоступная, а волнения и страхи уходят прочь.       Он смаргивает наваждение и смотрит на лица детей. У Кьёко-чан глаза отливают золотистым цветом в свете солнца. Хару-кун всегда улыбчив, Шиеми-чан никогда не смотрит в его глаза, а Исао-кун пускает слюни во сне. Он их различает и не нужно уже запоминать, пытаться не забыть, не оплошать, находиться в напряжении, чтобы никто не догадался.       Впервые он может рассмотреть собственное лицо, он и прежде чувствовал этот шрам на своём лице и не может понять — уродливо ли? Страшно? Ируку часто спрашивали — откуда? Он и не помнит, вряд ли кто расскажет ему правду.       У мамы серые глаза, почти чёрные, такие же и у него, даже разрез почти что одинаковый. Он видит собственных родителей впервые за долгие годы и не может перестать наслаждаться сменяющимися эмоциями окружающих.       Ирука читает других людей, внимательно их разглядывает в страхе, что однажды вновь они станут чёрной пеленой и не может рассмотреть что за глазами Какаши. Что он задумал, зачем ему понадобилось всё это, почему он ждёт за окном. Он первый, чьё лицо Ирука увидел.       Дни сменяют друг друга, за окном зима и снег. Ближе и ближе тёплая весна, а Какаши остаётся в его доме чаще.       Приходит после миссий грязный, потный, устало лежит под ним и тихо выстанывает: «Ирука, Ирука».       Ирука потеет, волнуется, никогда прежде такого не было, проталкивается глубже в дурманящую узость, а Хатаке смотрит пронзительно, тянется за поцелуем, углубляется и подмахивает бёдрами в такт движениям. Они воссоединяются телами, делали это множество раз, а Ирука понимает, что всё по-другому этой ночью.       Позволяет Какаши поцеловать щемяще мягко в щёку. Его лицо не пропадает, все страхи улетучиваются, оставляя после себя лишь серые разводы в душе.       Ирука долго размышляет, что это было. Страсть? Нечто глубже, чем просто возбуждение. — Ирука-кун, — Какаши шепчет, когда они молча лежат — оголённые, потные, но Ирука не хочет разрывать эти прикосновения. — Ты — мой.       Мантра, желание, правда, искренность, жадность — всё это таится в этих словах. Слышен брякающий звук металла, и Ирука слегка дёргается от неожиданного прикосновения серебра к его разгорячённой коже. Это неприметная цепочка с небольшим колечком, что светится в свете луны. — Когда ты будешь один, не переставай думать обо мне. Да, да. — Когда я буду уходить, жди меня. Да, да.       Ирука набирает побольше воздуха, сжимает в ладонях признание и впервые улыбается Какаши в ответ. — Я…