Имя на моëм запястье

      

***

       Кофе приятно горчил на языке. По кафе разносилась едва слышная ненавязчивая мелодия, в которой, если прислушаться, легко можно было различить Despasito. Песня эта навевала лëгкую ностальгию, она напоминала о школе и лете. Бомгю умиротворëнно прикрыл глаза, подпевая про себя и едва заметно качая головой в такт. Субботнее утро принесло с собой покой и что-то вроде счастья. На сегодня у юноши не было запланировано никаких дел, пары в институте отменили из-за отъезда профессора Пака, кажется, молодой преподаватель учавствовал в какой-то престижной конференции в Пусане... Бомгю улыбнулся, не открывая глаз.        Было хорошо.        Весеннее время всегда было достаточно сложным, скопившаяся за год усталость давила на плечи и постоянно хотелось спать, но несмотря на это, Бомгю обожал это время года сильнее всего. Он любил то, как улицы покрываются, словно снежинками, лепестками цветов. Он любил то, как воздух наполняется свежестью и вишней.        Телефон завибрировал сообщением, и Бомгю пришлось вынырнуть из своих фантазий. В глаза сразу бросилась болтающаяся на чехле подвеска в виде заколдованного гелеона из Гарри Поттера. Бомгю улыбнулся, ответил на сообщения, зашëл в беседу. Одногруппники обсуждали внезапные изменения в расписании, измеряя своë негодование смешными мемами, а потому вместо того, чтобы расстроиться, Бомгю напротив почувствовал какое-то необъяснимое тепло в груди. Пальцы его сами потянулись к клавиатуре, где-то на фоне прозвенел колокольчик, предупреждающий о появлении нового посетителя, песня сменилась на Deja Vu от Dreamcatcher, добавляя в лëгкую атмосферу долю напряжения.        Поддаваясь какому-то импульсивному, абсолютно бессмысленному порыву, Бомгю вскинул голову вверх, чтобы посмотреть на нового посетителя, и застыл, в ту же секунду позабыв как дышать. Ëнджун замер посреди кафе, смотря ему в глаза своими широко распахнутыми. И всё застыло. Воздух. Время. Жизнь начала отматываться назад, словно старая киноплëнка. Ëнджун был всё такой же красивый. Быть может, даже красивее. Возраст пошëл ему на пользу, он разгладил черты лица, привнося мягкости и уверенности. На нëм было длинное и светло бежевое кашемировое пальто нараспашку. Его волосы, выкрашенные в синий, были растрëпаны ветром и бросались в глаза словно огромная яркая клякса посреди идеально белого листа.        И лишь при одном взгляде на него, такого идеального, недосягаемого, старые чувства подобно лавине накрыли Бомгю с головой.        Не забыл.        Кто бы мог подумать. Столько лет прошло... А сердце своего хранителя помнит. Словно вчера ещё они, глупые но счастливые, носились под дождём наперегонки, а потом также дружно валялись с температурой у Бомгю в квартире. Словно вчера они прикасались друг к другу украдкой и сами над своей неловкостью, словно... Ком из противоречивых эмоций встаëт в горле, Бомгю чуть хмурится и откладывает телефон на край стола.        Ëнджун, до этого застывший в нерешительности, делает по направлению к столику Бомгю осторожный шаг. И сердце пропускает удар. Шаг. Удар. Шаг. Удар. Бомгю слушает с необъяснимым трепетом. Он слышит, как тихонько переговариваются люди вокруг, как там, за окном, проносятся по дороге машины, как шаги Ëнджуна становятся всё увереннее с каждым разом, словно он вполне успешно берëт себя в руки.        — Привет, — произносит он мягко, голос его растекается по душе, окутывает словно пуховое одеяло. Но Бомгю душно. Он заглядывает Ëнджуну в глаза, совсем не понимая своих чувств, и, чуть помедлив, кивает в знак приветствия. Ëнджун улыбается, и в улыбке этой нет былой холодной насмешки, Бомгю любуется ей невольно, и всё пытается вспомнить, когда же видел её в последний раз. — Я... — тянет он неловко. — Могу я присесть?        — Да-да, конечно, — произносит Бомгю рассеянно, до сих пор блуждая где-то между мыслями своими и реальностью. Ëнджун снова улыбается, мягко но всё также неловко. Он садится поспешно, словно боится, что Бомгю передумает в один момент и погонит его прочь. Выдыхает, расправляет плечи, сцепляет руки в замок на столе и снова заглядывает Бомгю в глаза...        В этих глазах он видит целый мир. Вселенные рождаются в карем омуте каждую новую секунду, и Ëнджун, завороженный этим, всё не может оторваться. Спустя столько лет снова видеть его... Это слишком. Всё внутри пульсирует, тянет. Он думал, что пережил, но никогда не питал надежды на то, что смог отпустить. Потому что этот человек, он... Он самый восхитительный, самый смелый из всех, кого Ëнджун когда либо знал. И от этого колкое чувство неловкости лишь усиливалось. Ëнджун помнил ещё, как закончилась их история, и Ëнджун был уверен, что Бомгю помнит тоже.        Такое не прощают.        Ни равнодушие, ни холод, ни жестокость. От самого себя стало гадко. Господи, да ведь он довëл любимого человека до попытки самоубийства, подумать только! Но несмотря на это внешне Бомгю казался спокойным и собранным, даже вполне доброжелательным. Глаза его добрые и светлые лучились словно самые нежные весенние рассветы. Тело было расслаблено, грудь вздымалась спокойно, и ничто в нëм не выдавало ни страха, ни неприязни. И это внушало Ëнджуну некую надежду.        — Почти пять лет не видились, — ляпнул он первое, что пришло в голову, Бомгю усмехнулся.        — Ага, казалось бы столько времени прошло, а Джордж Мартин так и не выпустил "Ветра зимы", — и они оба рассмеялись вдруг так легко и естественно, что сами на миг растерялись. Неловкость почти испарилось, и дышать стало легче. Бомгю посмотрел с прищуром, озорные искорки плясали в уголках его глаз словно маленькие чертята. И этот портрет шëл ему гораздо больше, чем тот, что сильнее всего отпечатался у Ëнджуна в памяти. Именно этого Бомгю он так сильно полюбил когда-то давным-давно, много лет назад. И ему вдруг так захотелось сказать Бомгю об этом, рассказать ему о том, как он прекрасен, что пришлось до боли прикусить язык. Вместо этого он вдруг сказал:        — Я хочу извиниться, — Бомгю склонил голову чуть к плечу и нахмурился, но глаза его оставались всë такими же добрыми, лишь выражение их стало более серьëзным. Ëнджун собрался с мыслями, и продолжил. — Я знаю, там, в школе, я был конкретным мудаком, я обещал тебе, что всегда буду рядом, я обещал, что несмотря ни на что приму твою сторону. Я много думал об этом после и, мне кажется, что я любил тебя уже тогда. Просто слишком боялся осуждения для того, чтобы признать это и... — голос его оборвался, словно закончился воздух и отказало дыхание.        — Тогда, в тот первый день, когда ты признался мне в любви при всех я... Был слишком слаб, чтобы исполнить обещание. Прости, — Бомгю слушал его внимательно, не опуская глаз. Он какое-то время молчал. И Ëнджун отдал бы всё, что когда либо имел за то, чтобы узнать, о чëм он думал в этот момент. Наконец, Бомгю начал.        — О да, ты несомненно был тем ещё мудаком, Хëн. И ты правда ранил меня гораздо сильнее, чем когда-либо мог бы ранить придурок Сохëк. Ты ранил меня каждым жестом, каждым взглядом, словом. Ранил, когда молчал. Ранил, когда уходил прочь. — Ëнджун сглотнул ставшую вдруг слишком вязкой слюну и опустил голову. Он больше не мог смотреть на Бомгю. Слëзы горечи и раскаяния жгли глаза. Звуки его голоса оставляли на сердце зияющие ножевые. Это было невыносимо настолько, что стало сложно дышать.        Только не плачь, Ëнджун, не плачь, ты не достоин слëз. Не достоин сочувствия.        — Но это не значит, что я виню тебя. Напротив, я тоже достаточно долго думал обо всей этой ситуации, Хëн. Думал о себе. Думал о том, что я сделал не так. О том, чем я заслужил всеобщую ненависть. Думал о том, что недостоин жизни, что всем приношу лишь боль и беды. Было время даже, когда я верил им всем. Я верил, что отвратителен, что существую лишь для того, чтобы пол под ногами таких идеальных людей как ты был чистым. Что мои слëзы, мои чувства — фальш, потому что твари не могут плакать. Потому что самобичевание это лишь повод обелить себя. А мне не было оправдания, — и каждое его слово, такое спокойное, с оттенком лëгкой задумчивости. Каждое его слово выворачивало всё внутри Ëнджуна наизнанку. Это он. Это он с Бомгю сделал. Своими руками уничтожил.        Стало тошно.        — Это не так, Бомгю, это всё..! — начал он порывисто, не выдержав жестоких ударов чужих слов, но Бомгю прервал его строго, даже холодно.        — Не перебивай, — и Ëнджун замолчал. Словно кто-то выдернул вилку из розетки. Обесточил. Растоптал. И Ëнджун боялся до дрожи, что это был он сам. Бомгю вдохнул побольше воздуха, словно перед прыжком в воду.        — Но ты не виноват во всём этом, Хëн. И я не виноват. И даже Сохëк не виноват. А знаешь почему? — Ëнджун промолчал. — Потому что все мы были детьми. Нам всем было в той или иной мере больно или страшно. Я не могу судить тебя за трусость, которая заставила тебя молчать, точно также, как ты не имеешь права судить меня за то, что я тогда поднялся на крышу.        Снова замолчали.        Тишина клубилась между ними также, как когда-то давным давно клубился сигаретный дым в грязном школьном туалете. Ëнджун чувствовал себя одновременно слишком опустошëнным и слишком свободным для того, чтобы продолжать разговор самостоятельно. Бомгю неторопливо, маленькими глотками, допивал свой наверняка остывший кофе.        — Глупо сейчас корить себя за это, — вдруг сказал Бомгю, отставляя пустую кружку в сторону. — Да и день слишком хороший для того, чтобы говорить о плохом, лучше скажи мне, как ты сейчас? Где? — он улыбнулся Ëнджуну словно старому другу, и что-то внутри сломалось с тихим хрустом. Словно тонкая корочка льда, покрывающая лужу, под тяжëлым ботинком.        — Я заканчиваю институт в этом году, буду архитектором, — рот у Бомгю вытянулся в забавном "о", а брови взметнулись ввверх.        — Неожиданно для тебя! Всегда думал, что ты выберешь что-нибудь более... Ммм... Резкое? — Ëнджун рассмеялся в ответ. Чуть хрипло. Чуть дрожаще. Он всё ещё был ощутимо расстроен, глаза его были красными от невыплаканных слов, но, кажется, критическая точка миновала, и Бомгю был этому очень рад. Хотя ему до сих пор было достаточно сложно разобраться в хитросплетении своих чувств, а эти встреча и разговор всколыхнули внутри что-то запретное, Бомгю не хотел видеть, как Ëнджун плачет. Жизнь бывает жестокой, но это не значит, что люди должны поддаваться на её провокации.        — Да, дядя тоже удивился! Но я в самом деле нашëл себя во всех этих чертежах, домах...        — Разве у тебя есть дядя? — спросил Бомгю растерянно, и Ëнджун смущëнно, но вполне счастливо, почти гордо улыбнулся.        — Это долгая история        — Расскажешь? — и Ëнджун рассказал. О первой встрече, о отвращении, о страхе, о неожиданной поддержке и о не менее неожиданном сближении. Он рассказал о том, как два года назад решился признаться отцу в своей ориентации. Рассказал о том, насколько грандиозный это вызвало скандал. Рассказал о том, как отец ударил его впервые... И Ëнджун ушëл, хлопнув дверью. Один, ночью, в домашних тапочках. Рассказал о том, что с тех пор живëт с дядей и помогает накопить на двухкомнатную квартиру. Он говорил об отце с такой усталостью, что Бомгю почувствовал, как сжимается его сердце. Говорил о Чонсоке с таким уважением, что Бомгю и самому захотелось хоть раз увидеть его лично        Он говорил, говорил, говорил, говорил. Так долго. Раскрепощаясь постепенно, но так естественно, словно и не было между ними никогда этой ужасающей стены из холодной жестокости.        А самое важное заключалось в том, что, когда он говорил, Бомгю по-настоящему нравилось его слушать. Это ни с чем несравнимое чувство возвращалось к нему прямиком из прошлого. Оно накатывало волнами, захватывало разум. А Бомгю и не хотелось совсем, чтобы оно исчезало. Ему нравилось это. Нравился этот день. Этот месяц, год. Эта жизнь нравилась. И он кинул украдкой взгляд на своë запястье, чтобы мечтательно улыбнуться собственным мыслям.        — Хотите ещё что-нибудь заказать? — спросила улыбчивая официантка, но прежде, чем Бомгю успел раскрыть рот, Ëнджун ответил:        — Один латте с двумя ложками сахара и карамельным сиропом и двойной американо, — Официантка чиркнула что-то в блокноте и уже начала разворачивается, чтобы уйти, когда Ëнджун поспешно добавил. — О! Прошу прощения, можно нам ещё лимонный чизкейк? — девушка вежливо улыбнулась. Её вмешательство ненадолго выдернуло их из приятной атмосферы взаимопонимания. Когда девушка скрылась на кухне, Бомгю спросил.        — Ты помнишь? — Ëнджун ему улыбнулся. — Я помню всë. Ты родился 13 марта и твой знак зодиака рыбы, твоя любимая еда рисовый пирог с мëдом и мясом но ты ненавидишь мятный шоколад и никогда не ешь помидоры. Твои любимые фильмы "Август Раш" и франшиза о Гарри Поттере, любимые цвета белый и розовый. В детстве у тебя жил попугай по имени Тото, но лет шесть назад он погиб от старости и мы вместе похоронили его около минирального завода, у которого встретились впервые. Мне продолжать? — спросил он, шутливо подмигивая. А Бомгю не сумел сдержать улыбки.        — Я верю        — Серьёзно?        — Абсолютно, — Ëнджун смутился и щëки его едва заметно покраснели. И из-за этой едва уловимой детали Бомгю улыбнулся снова. Он всё смотрел на Ëнджуна новыми глазами и видел его теперь по-новому. Не таким идеальным, зато по-настоящему человечным. Простым и вместе с тем сложным. Добрым и жестоким. Усталым и счастливым. Разочаровавшимся и полным надежды. Этого нового Ëнджуна хотелось узнать поближе и изучить заново.        — А что на счёт тебя? — спросил Ëнджун внезапно. Бомгю растерялся.        — Меня?        — Ага, со мной то всё понятно. Я закончил школу, поступил. А ты... Ты так внезапно исчез тогда. Субин рассказал мне, что ты забрал документы почти месяц спустя... А ведь я ждал тебя, знаешь? Каждый день как самый настоящий дурак приходил туда и стоял до вечера, — это признание отчего-то поразило Бомгю особенно сильно. Оно заставило что-то там, глубоко-глубоко надломиться жалобно. И он опустил глаза.        — Твои родители сказали, что ты уехал в Пусан к бабушке, твоя страница в сети была закрыта. Ты не отвечал на мои звонки. Потом и вовсе сменил номер... Я... Волновался, знаешь?        Знал ли об этом Бомгю?        Нет.        Догадывался ли?        Да.        Так и не ответив, Бомгю откинулся назад на спинку дивана, она оказалась мягкой и тëплой, приятной на ощупь, он даже пожалел на миг, что не сделал этого раньше. Снова замолчали. И почти тридцать секунд Бомгю лежал, бессмысленно рассматривая идеально белый потолок. Он думал, взвешивал. Что Ëнджун хотел услышать? Что сам Бомгю хотел и мог сказать? И всё это было так сложно, если задуматься, но, если не думать, то естественно и просто. Бомгю медленно выдохнул.        — Пытался ли я ещё хоть раз умереть? Нет, — говорить правду Ëнджуну оказалось легко. — Я знаешь... Вдруг понял, что это ничего не решит. Что не случится от этого ничего хорошего. Никто из тех, кто издевался надо мной не пожалеет, а если и пожалеет, то какое мне до этого дело? Сам я не смогу больше ничего ни исправить, ни изменить. Да и... Мне вдруг стало жалко маму. Чтобы она сказала, если бы я вдруг погиб? Я вдруг понял, что самоубийством я накажу лишь тех, кто мне сильнее всего дорог, и от этого стало больно, — он тихо выдохнул. — Я рассказал родителям всё. И они отправили меня к бабушке.        — Ты...        — Я выбрал себя. И отныне я всегда буду выбирать только себя. Я отучился, поступил на психолога и знаешь? Мне реально помогло, — Ëнджун ему улыбается.        — А я то думаю, откуда столько терапии? А я попал на приëм к господину Фрейду! Здравствуйте, Зигмунд, как ваши дела? — и шутки эти настолько ужасны, что Бомгю сам того не понимая начинает смеяться. — Ну а если серьёзно, — говорит Ëнджун абсолютно не серьëзным тоном. — Я до сих пор храню пуговицу с твоей рубашки, так что мне реально нужен врач! — Бомгю усмехается.       — Чувак, я ношу твою толстовку, — и они снова смеются.        — Ваш заказ, — говорит официантка, опуская поднос на стол. Ëнджун помогает ей поставить перед Бомгю чашку кофе и тарелку с тортом. И в этот момент, Бомгю вдруг понимает, что до сих пор влюблëн. Он смотрит на Ëнджуна и чувствует, как всё внутри него плавится. Он чувствует, что вечность готов смеяться над его глупыми шутками. Что готов просидеть здесь, рядом с ним хоть до утра. Он понимает, что ему нравится этот день, этот месяц, год. Жизнь. Ему безумно нравится эта жизнь.        Темнело. Сменяли друг друга минуты. Сменялись посетители за соседними столиками, а они с Бомгю всё говорили, говорили, говорили, словно и не было между ними никогда ни недопониманий, ни ледяной жестокости, ни пяти лет перерыва. Они смеялись, словно знали друг друга всю жизнь. И это ощущалось правильно. Правильнее чем всё, что Ëнджун когда либо ощущал до этого момента. Он был влюблëн, и сейчас осознавал это как никогда легко и чëтко.        Но время неуклонно бежало вперëд, стрелки на часах подходили к семи. Бомгю начал собираться домой, и хотя Ëнджун изначально знал, что этот момент неизбежен, расставаться было тяжело. Всё внутри рвалось на части от желания оставаться рядом. Но Бомгю так ласково и искренне улыбнулся ему, застëгивая куртку, что все проблемы и сомнения отошли на второй план.        Они уже выходили из кафе, когда Ëнджун заметил вдруг, что левый рукав у Бомгю неаккуратно задрался. Порыв поправить его был настолько естественным, почти инстинктивным, что Ëнджун не подумал даже спросить о том, можно ли ему прикоснуться. Ладонь Бомгю ощущалась в руках правильно. Она была тëплой и нежной, с длинными, тонкими пальцами. Ëнджун улыбнулся растерянному Бомгю и опустил взгляд на чужое запястье.        Всё вокруг замерло от осознания. Время. Мысли. Сердце. На запястье у Бомгю всё так же красовалось имя. Одно единственное имя.        — Чхве Ëнджун... — прочитал он шëпотом        — Это татуировка, — также тихо и явно смущëнно отозвался Бомгю. Ëнджун вскинул на него растерянный взгляд и заглянул в глаза. Он не понимал. Бомгю улыбнулся. — Чтобы всегда помнить, Хëн. Я никогда не жалел о нашей дружбе, и я никогда не жалел о своей любви. Ты очень многому меня научил, Ëнджун. Ты научил смелости, научил честности. Научил тому, что идеалов не существует, что мы никогда не сможем понять другого. Ты научил меня не бояться обжигаться, ошибаться. Научил жить, и я всегда буду благодарен тебе за это. Даже если это было больно, спасибо.        Ëнджун молчал. Бомгю неторопливо высвободил свою руку из его хватки, поправил рукав и улыбнулся. В его глазах, Ëнджун прочитал: "Ты был моей душой, Ëнджун, ты ей и остался". Ëнджун понял, это — шанс. На этот раз последний. Бомгю вышел из кафе, его шаги потонули в звоне колокольчиков. Ëнджун дышал. Он чувствовал, как Бомгю ускользает сквозь пальцы. Он чувствовал, что должен сказать ещё кое-что. Кое-что важное.        Когда он выскочил на улицу, Бомгю был уже в десяти шагах. Его фигура в вечернем полумраке казалась ирреальной. Таких не существует. И он закричал:        — Стой! — Бомгю вздрогнул но остановился. Ëнджун продолжил. — Там, в классе, в тот первый день, когда они заставили тебя признаться, когда я сказал, что люблю Йеджи, я хотел сказать твоë имя, Бомгю! — Бомгю обернулся, и, возможно, Ëнджуну показалось, но глаза его блестели в тусклом свете.        — Я прошу тебя, давай встретимся здесь завтра! В шесть, ладно? — Ëнджун чувствовал, как слëзы текут по его щекам. Он слышал, как сердце бьëтся в висках. Бомгю ответил ему что-то, Ëнджун не слышал. Не понимал, но... Но отчего-то он был уверен, что в этот раз Бомгю точно придëт.