Эффект Изуку

      — Ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — задыхаясь от распирающей изнутри злости, кричит Кацуки. — Лучше бы ты сдох в какой-нибудь подворотне, лишь бы на мои глаза больше не попадался! Исчез бы, как твой отец! Лучше бы тебя сбила машина, чёрт возьми! Думал, я тебе взаимностью отвечу, бесполезный Деку?       Локоны зелёных волос сдувает в сторону небольшой ветерок. Стоит солнечный день. Солнце светит так ярко и так приятно, казалось бы, греет затылок Мидории, но подступающие слёзы и извергающаяся, как вулкан, обида полностью затмевают чувство тепла где-то в копне волос.       Изуку уже и не слышит слов парня напротив, всё сливается в один белый шум. Он осматривает местность, и в голове проскальзывает глупая, донельзя ужасная мысль сброситься с крыши, на которой они сейчас стоят.       «Да откуда он мог знать, что мою маму сбила машина. Он случайно». — Изуку всё равно пытается оправдать слова Кацуки.       Группа парней позади Бакуго заливается громким смехом и одобряющим гулом, что ещё больше подбивает зелёноволосого на отчаянный шаг в пропасть.       Кацуки стискивает зубы и опускает взгляд, сжимая руки в кулаках.       «Ненавижу… ненавижу! Я не хочу позориться! Не хочу быть слабым! Не хочу думать о том, что мне нравится это убожество!»       Изуку садится на корточки, жмурит глаза и закрывает ладонями уши.       «Никогда больше не буду признаваться в любви».       Шмыгнув носом, Кацуки резко разворачивается и кидает парням:       — Делайте с ним что хотите.       Металлическая дверь захлопывается, Изуку поднимает взгляд на медленно подходящую к нему опасность, без возможности сбежать.       Признаваться в любви — страшно. Ещё страшней — влюбиться в человека, зависящего от мнения сверстников. Ещё больней — признаться человеку, отрицающему свои чувства. Ещё неприятней — испытывать чувства к тому, кто ощущает собственную ничтожность, отчего никогда в жизни не сумеет признать свои истинные желания, даже под дулом пистолета. Изуку крупно не повезло, что сердце его трепетало от мысли о незрелом тринадцатилетнем блондине.       Больно и страшно — как новые синяки и ссадины на всём теле. Как смерть самого близкого человека — матери.       Изуку стоит напротив кушетки с неестественно-белым телом Инко. Противный писк, исходящий из монитора рядом, уже не так слышен, полоса на нём больше не прыгает своим темпом вверх и вниз. Последнее доказательство, сердцебиение матери, иссякло. В горле чувствуется ком, руки Мидории впиваются в металлические перила кровати. Он так и не отпускает их, медленно садясь на корточки от полной безысходности.

***

      — Тебе нужна помощь?       И Изуку принял её. Зацепился за единственную возможность выживать дальше. Не сказать, что Мидория совсем не чувствовал опасности в компании каких-то сомнительных ребят на порядок лет старше. Но и другого как такового варианта он не видел.       Первые дни было замечательно, нет — превосходно. Ему дали условия жизни, о которых он даже не смел заикаться, будучи сбежавшим от опеки мальчиком.       Странно, как посчитал Изуку, но он слишком быстро доверился им. Рассказал о последних событиях, о переживаниях, терзающих его, на что получил порцию поддержки, которую получал до этого лишь от матери.       И плевать ему было на странный уход по ночам. На многочисленное оружие в тумбочках старой и сырой квартиры. Он закрывал на это глаза или просто не хотел портить себе приторно-розовую картину. Но рано или поздно эта картина может плюхнуться в грязную лужу, и в таком случае отмыть её будет практически невозможно, как и всю бордовую грязь на себе.       Как по щелчку пальцев — легко и просто довериться кому-то, а затем получить болезненный выстрел в спину.       И вот Изуку смотрит на распластавшегося парня у своих ног. Не отдавая отчёта своим действиям, он делает щелчок фотоаппаратом, а затем оборачивается на звук приближающихся полицейских машин.       Никто не помог ему предотвратить это. Даже герои.

***

      — Хочешь, мы попросим его дать тебе причуду?       — А так можно?..       — Конечно! Шигараки видит в тебе потенциал с учётом твоего «досье». Ему понравилось, как ты смог так безукоризненно прикончить того парня!       — Спасибо… Химико.       — Для тебя — просто Тога! — Сверкнув жёлтой радужкой глаз, она замахивается и делает порез на запястье Изуку. Расплываясь в широкой улыбке, девушка смотрит на чуть поморщившегося от резкой боли парня. — Но ты же понимаешь, что такое даётся не за просто так?

***

      Курогири, протирая уже давно сухие стаканы, решает погасить свой интерес к безэмоциональному новичку, сидящего напротив за стойкой. Тому самому, что день назад тихо рыдал в подушку, пока, как ему казалось, никто не видел.       — Что за причуда, которую дал тебе Все За Одного?       Изуку не сразу отвечает на его вопрос. Как бы собираясь с мыслями, он продолжает пялиться на стаканы в руках Курогири.       Мягкий барный цвет несильно освещает холодное выражение лица Мидории. Давно не смазываемый железный стул под ним немного поскрипывает, когда парень чуть нервно ёрзает.       — Она странная. С эмоциями и фотографиями связана.       — М?       — Я, видимо, ему не совсем по душе пришёлся. Моя причуда заурядная. — Он переводит взгляд на туман. — Теперь любой альбом, к которому я прикоснусь, будет под моим влиянием. Допустим, я делаю фотографию и кладу её в альбом — теперь любой человек, который будет в зрительном контакте со мной, попадёт в тот самый день, когда была сделана эта фотография, и будет проживать его по новой, пока не сойдёт с ума. Плюс в мою копилку даёт ещё то, что человек не будет помнить события того дня, когда он попал под причуду. Но мне обязательно нужно указать одну вещь: условие выхода из него. Я подписываю его под фотографией, что-то вроде: «Условие: убить крокодила». Нечто максимально абсурдное и невыполнимое. Также, если мне невыгодно отправлять героя в «день сурка», то мне достаточно просто не выражать никаких эмоций. Что, в самом деле, абсурдно. Я донельзя эмоциональный человек.       — М-м, почему сейчас тогда без лица? Альбом необязательно держать рядом, чтобы попасть в него?       — Нет, я просто тренируюсь. Чтобы попасть в определённую фотографию, мне надо открыть нужную страницу с этим снимком и мысленно сосредоточиться на ней. То есть мне нужно одновременно сохранять зрительный контакт, думать о фотографии и сильно разозлиться, разрыдаться или засмеяться.       — Все За Одного — невероятный. Думаю, если он дал тебе такую причуду, значит, так оно и надо.       Игнорируя открытое восхищение, Мидория продолжает:       — Самое абсурдное то, что если я не успею дать условие, а человек сможет вывести меня из себя не вовремя, то он попадёт в абсолютно все фотографии на странице. — Раздражённо выдыхая, веснушчатый еле сдерживает себя. — А также он может сам неосознанно создавать условия выхода из своеобразной «тюрьмы».       — Ты даже сейчас едва себя контролируешь. Ты нам не поможешь.       Мидория раздражённо стискивает кулаки и поджимает губы, цедя:       — Да потому что я не понимаю, в чём провинился.       Курогири с презрением щурит глаза, откладывает тряпку со стаканом и, смотря прямо на Изуку, отвечает:       — Держи себя в руках, новичок. Я тебя ещё не вышвырнул только потому, что доверяю Шигараки и Все За Одного. И если ты чем-то им не понравишься, я выпру тебя на улицу и даже не посмотрю на то, что тебе всего лишь шестнадцать.       Стискивая зубы, Мидория проговаривает про себя:       «Всё ради плана Шигараки по уничтожению героев», — напоминает он себе, чтобы не забыть основную причину своего решения вступить в Лигу.

***

      Небо давным-давно заплыло тёмными лоскутными неестественными тучами. Дождь льёт днями напролёт, словно кто-то там на небе без продыху рыдает от ужасного горя. Единственное, что греет сейчас Кацуки и Киришиму, — маленький костёр между ними из подручных средств. Насквозь промокшие, уставшие ученики попали под горячую руку обстоятельств.       — Бро, как думаешь, долго ещё мы будем так шататься по промозглым зданиям? — Поникший и сонный Киришима сидит на грязном матрасе и вслушивается в щелчки, что издаёт костёр.       — Откуда мне знать? — Кацуки разлёгся на похожем месте для сна.       Красноволосый молчит, а затем, поджимая губы и отводя взгляд в сторону, продолжает:       — Ты Мидорию случаем сегодня не искал?       — Пытался. Но как и в остальные дни — безуспешно.       — А что ты собираешься ему сказать, если найдёшь? Помню, как вы однажды столкнулись, а ты и слова вымолвить не смог.       Кацуки раздражённо стискивает зубы.       — Я не ожидал его увидеть. В этот раз я точно знаю, что скажу: в первую очередь попытаюсь убедить закончить эту войну.       — Точно знаешь, что теперь скажешь ему?       — Да. Мне действительно есть что сказать.       Проходит ещё какое-то время сурового молчания, лишь слышен дождь за стенами постройки.       — Ты… искал родителей сегодня? — осторожно спрашивает Эйджиро.       — Завтра буду пытаться дальше.       — Чувак, мне кажется, что они…       — Заткнись, дерьмоволосый! — перебивает его блондин и переворачивается на бок спиной к Киришиме. — Не сквозь землю они провалились!       — Ну блять, дружище, мне правда жаль, но ты сам подумай: идёт война, многие преступники на воле, огромное количество разрух и потерь. Есть, конечно, шанс, но ты лучше оставь это героям, а сам Изуку найди…       — Блять, я лучше знаю!       Киришима лишь с сожалением пялится в спину друга и разочарованно поджимает губы. Он сам прекрасно осознаёт, что на месте Кацуки поступил бы точно так же.

***

      Нога нервно постукивает по деревянному полу. Взгляд сверлит пустоту. Изуку поджимает губы, жмурит глаза и, закрывая лицо ладонями, перестаёт трясти ногой. Мысли путаются, как бесконечного количества тёмного цвета нити. Он шумно выдыхает в ладони, и они безвольно падают на колени. Уставшие глаза осматривают помещение, словно хотят найти ответ на свой вопрос, но… какой?       Он встаёт со скрипучей кушетки и подходит к обшарпанной деревянной тумбе в углу комнаты. Изуку достаёт стопку альбомов и с грохотом кладёт их на прикроватный столик. Снова садится на кушетку, что издаёт противно-громкий скрип, и начинает перебирает их. Его пальцы выхватывают тот, что в самом низу, и Мидория кладёт его себе на колени. Толстым слоем пыль остаётся на подушечках пальцев, локтем руки он смахивает её. Изуку прикусывает нижнюю губу, и его взгляд чуть смягчается.       «Как же я давно тебя не открывал».       Пальцы аккуратно поддевают первую страницу, нос чуть морщится от пыльного запаха. На первом листе его самые ранние фотографии — мама тогда только подарила ему фотоаппарат. Сердце пропускает удар от давних и болезненных воспоминаний. Снимки ничего из себя не представляют: какой-то домик, дерево, следом фотография улыбающейся мамы на кухне. Фотографии в основном смазанные и неряшливые. Он по-доброму усмехается, а затем даёт себе пощёчину за то, что расслабляется. Запирая свои эмоции где-то в недрах души, веснушчатый переворачивает страницу, а затем ещё одну и ещё. Иногда Изуку аккуратно проводит пальцем по фотографиям, будто подсознательно желая вернуться в те моменты, когда ему всего лишь пять, мама жива, и у него есть друг. Он снова даёт себе пощёчину от приближающихся эмоций и перелистывает страницу.       «Уже…»       Изуку проверяет, сколько страниц уже перелистнул, и снова возвращает свой безжизненный взгляд на открытый разворот.       «Ужасная страница».       На первой фотографии снимок рассвета: словно художник взял тёплый оттенок краски и принялся с любовью раскрашивать небо. Изуку морщится. Он поддевает пальцами плёнку и вытаскивает фотографию из альбома, кладя на прикроватный столик напротив.       «Ненавижу этот день. Ненавижу крыши».       На второй фотографии Мидория видит зелёного голубя, сидящего на скамейке. На третьей изображена его давняя компания. Сердце начинает щемить, но он игнорирует это. На четвёртом снимке Изуку застывает: умерший парень с многочисленными ранениями лежит в неестественной позе. Мидория сглатывает.       «Ну и почему я убираю глупую фотографию, связанную с Каччаном, но не убираю своё первое убийство?»       Немного замешкавшись, Мидория засовывает снимок с закатом в самый конец страницы, чтобы он не попадался на глаза, как в самом начале.       Он не сразу понимает, что происходит на четвёртом снимке. А затем Мидория вспоминает, что когда-то вложил эту фотографию с отрывом в три года после предыдущих, потому что день тогда был поистине хорошим. Что-то вроде: «Хорошие дни нужно вкладывать в альбом со светлыми воспоминаниями». Немного хихикая от абсурдности, потому что зачем ему в таком случае было вставлять эти две фотографии — с закатом и убийством, он так и не понимает. Снова давая себе пощёчину от позитивной эмоции, Изуку переводит взгляд на пятую фотографию: она была сделана на следующий день. На удивление, этот день тоже был хорошим. Переводя взгляд на последнюю фотографию, Изуку снова морщится от вида заката и захлопывает альбом.       Сидя неподвижно какое-то время, он улавливает странные звуки. Веснушчатый весь напрягается и смотрит в сторону двери слева от него. Звуки становятся всё ближе, Изуку уже хочет быстро убрать все альбомы от греха подальше, но не успевает — в комнату врывается Кацуки.       Мидория не двигается. Спустя годы тренировок над своими эмоциями он привык не поддаваться им в такие моменты. Потому взгляд зелёноволосого остаётся таким же холодным и отчуждённым. Он смотрит на запыхавшегося Бакуго, но не смеет перевести взгляда на его глаза.       — Блять, нашёлся!..       — Что тебе нужно? — Голос Изуку холодный и монотонный. — И как ты сюда попал?       — Пришлось попотеть, сраный Изуку!       — Не смей называть меня так. — Мидория чувствует, как сердце начинает щемить от упоминания своего имени и руки тихонько трясутся. — Урод.       Кацуки захлопывает деревянную дверь и смотрит в застывшие на одной точке глаза Изуку.       — Нам нужно поговорить.       — Нам не о чем говорить. Уйди. — Мидория нащупывает под подушкой раскладной нож и сжимает его в руке.       — Хрен там! У меня есть куча всего, что нужно сказать! — Он подходит ближе. — Изуку, мне ужасно, ужасно жаль!       — Заткнись, — цедит Изуку и набрасывается на Кацуки, прижимая его к двери и приставляя нож к горлу. — Уйди.       — То, что произошло тогда на крыше, совсем ничего не значит! Я был глупым ребёнком! Я, блять, был зависим от общественных ожиданий, понимаешь?       — Так я тебе и поверил. — Мидория напрягается и стискивает зубы, смотря на нос Бакуго.       — Да блять, Изуку, ты мне тоже тогда нравился! — эти слова, словно эхом, отдаются в голове веснушчатого. Он ослабляет хватку, и Кацуки отталкивает его от себя. Мидория падает на прикроватный столик, и альбомы с грохотом валятся на пол. — Просто я был ребёнком, понимаешь? Глупым, ужасным, противным ребёнком! Я тебя задирал только потому, что всегда считал себя хуже тебя! Боялся казаться слабым в глазах других! Потому, когда ты мне признался, я ощутил своё ничтожество от чувства, что мне нравится человек, превосходящий меня во всём!       — Заткнись!       Изуку с разбегу вонзает нож в руку Кацуки. Блондин приоткрывает рот от резкой боли и ударяет Мидорию в живот, но тот даже не замечает удара, продолжая вонзать нож в разные участки тела. Блондин не выдерживает и пускает взрыв в парня напротив. Деку отлетает в кушетку, чья-то кровь оказывается на его лице. Он открывает рот и жмурится от боли в пояснице.       — Я знаю, что ты не такой! Ты всегда мечтал стать героем, и не смей говорить обратное! Что с тобой сделали? Почему ты стал таким? Я, чёрт возьми, не верю в то, что это действительно ты! — Кацуки съезжает по двери вниз, зажимая глубокую рану в руке. — Почему ты такой бесчувственный? Говорят, у тебя причуда такая? — Еле привставая, он снова набирает воздух в лёгкие и кричит: — И почему ты ещё ни разу не посмотрел мне в глаза?       — Да заткнись ты, наконец! — Наступая на альбомы под ногами, Изуку запрыгивает на Бакуго, они с грохотом падают на пол, и Мидория двумя руками пытается вонзить нож ему в горло. Блондин стискивает зубы и держит с двух сторон руки парня сверху. Затем он активирует свою причуду, и Мидория отпрыгивает.       Кацуки ищет взглядом посторонние предметы для самообороны, потому что не хочет активировать причуду против Изуку. Одной рукой берёт первый попавшийся альбом и кидает его в сторону Мидории. Глаза зелёноволосого округляются.       «Только не этот альбом!» — тот самый, для «светлых воспоминаний». Без подписанных условий.       Мидория ползёт к Кацуки и всё отчетливее видит, как страница с закатом предательским образом оказывается открытой. Раны кровоточат. Многолетняя стена сдержанности в секунду рушится.       — Хватит! Перестань это делать! — Давно отчаявшийся и ломающийся в истерике голос Изуку заставляет сердце Кацуки защемить.       По скулам Мидории стекает кровь. Он опускает голову, так что зелёные кудри волос закрывают его лицо. Слёзы текут не переставая.       — Изуку, ты мне до сих пор нравишься! И я не знаю, блять, почему это так!       Глаза Мидории округляются, и он, не отдавая отчёта своим действиям, устремляет взгляд прямо в глаза Кацуки.       Блондин начинает чувствовать сильное недомогание. Из носа течёт кровь, а перед глазами возникает калейдоскоп. Он испуганно ловит капли крови руками, но тело совсем перестаёт его слушаться, и он безвольно падает на пол. Тело его исчезает подобно дыму.       Мидория застывает. Смотрит на медленно исчезающий дым, слёзы продолжают течь.       — Эй, что тут происходит? — Химико влетает в комнату, с ноги открывая дверь.       — Он попал в альбом без условий…       Она приоткрывает рот от удивления, а затем добавляет:       — Ну, он же потом вылезет рано или поздно?       — Не всё так просто… Он попадёт во все дни в этом альбоме. Сможет выйти из одного снимка — попадёт в уже изменённый день…       — И что это значит?       Изуку набирает воздух в лёгкие, а затем выкрикивает что есть мочи:       — Он может поменять события прошлого!