17 мгновений вечности

      Грубая кожа офицерского сапога оставляла на щеке еле ощутимые царапины. Сердце заполошно стучало, будто пойманная в клетку птица. Впрочем… она и была этой птицей. Окольцованной, с подрезанными крыльями, с выдернутыми маховыми перьями — потерявшей способность летать уже давно.       Легкие горели от боли, но вдохнуть обжигающий воздух больше не было сил. Девушка могла лишь прижиматься к ногам своего хозяина, нервно гладить высокие голенища и шептать что-то неразборчивое, умоляющее — непонятное уже ей самой.       Она ненавидела себя за эту слабость, но каждый раз сдавалась под его натиском. Противостояние осталось позади — там, где все были живы. Там, где она еще была жива.       Альберт нежно провел рукой по ее волосам, разглаживая спутанные пряди одну за другой. Стряхнул налипший на щеки песок, попытался оттереть своей слюной следы крови и поднял лицо девушки, задирая подбородок чересчур высоко. В его глазах — двух острых злых льдинах — теплилась извращенная любовь.       — Meine Liebe, — пальцы обрисовали изгиб губ, прошлись холодком по скулам, а затем сменились чем-то легким, невесомым.       Это было перо. Обычное гусиное перо, которым люди писали письма, любовники — записки, а журналисты — статьи.       — Напиши свое имя.       Мужчина требовательно сжал ее руку — заботливо, практически не больно. Повинуясь, девушка с трудом отняла голову от его сапога. Горячий ветер раздражал истерзанную кожу, но ослушаться она уже не смела. Встав на колени, наклонилась над песком — не требуя бумаги, ведь герр Нойманн приказал ей писать не на листах.       Рука так и застыла в воздухе, увязая в его тягучих вихрах. Поломанные пальцы разучились держать перо, и вместо букв на песке появились лишь кривые черточки и точки. Попытавшись исправить свою глупость, девушка решительно стерла написанное, но песчинки вновь сложились в лишенные смысла знаки.       Перо выпало из ослабевших рук, перечеркивая ее прошлую жизнь. Она медленно обернулась — в глубине глаз плескался привычный страх. Одеревеневшие губы прошептали:       — У меня нет своего имени.       Альберт улыбнулся одними губами, продолжая оглядывать свою игрушку морозным взглядом. Теплые пальцы прошлись по спине, обрисовывая каждый позвонок, остановились на затылке. Осторожно, будто боясь причинить даже малейшую боль, Нойманн за волосы притянул девушку ближе. Поцелуй — краткий и невинный, в самый уголок губ — и легкое поглаживание по голове заставило девушку вдохнуть болезненно-горячий воздух, разрывающий ее легкие изнутри.       — Правильно. Du bist meine.