Черные розы

Часы были прикручены к стене. С носа, больше не течет. По крайней мере пока что. Зато течет из вены. Красные и зелёные нитки, торчащие из кожи, обнимают — удерживая убегающую кожу. Они вообщем-то неровные и возможно разъедутся. Заниматься самолечением — больно. Самоуничтожением — практично. Словно глотку рвет, хотя вроде молчит. Тишина глушит. Это ублюдски странно. Неприятно. Режуще и колюще. Мозг скручивается до размеров атома, — или молекулы. Психику ломать не стоит, она и без этого испорченная. В воспоминаниях плавает рыбка в кровавом аквариуме. Убегает и растекается по стеклу окна, а после крик матери. Потом вроде аллергия и зимний Феликс, бабайка, после амнезия и будто бы болезнь, что свалила с ног и снова Феликс только уже весенний, солнечный такой. — Они подчёркивают твои капилляры глаз. — Хмыкает Чан на красные нитки на запястье. Тоска. Боль ползет по глотке. Вот-вот вскроет горло. — Больно. — Хнычет Минхо. — Скоро пройдет. — Уверяет Бан Чан. — Я хотел, как лучше. Равнодушный. Безответственный. — Словно скелет в запястье поцеловал. Кроваво. Холодно хоть уже и весна, за окном. — Я понимаю. — Улыбается Чан снимая покрасневшие носки. — Теперь они похожи на букашку. — Прости... — Шмыгает носом он. — Нечего, все ровно бабушка бы их выкинула из-за дырки на пятке, — Говорит правду. — Она не умеет делать улыбки, как мама Феликса, да это и не удобно. — Частичная истина, крошит мозг. Лжет ради спокойствия. Типо, ложь во благо и все такое. — Прости..— Снова повторяет смотря, как кровь продолжает стекать и капать на пол. — Все хорошо, успокойся. — Выглядит мрачно. Его тошнит от вида крови. Пока держится. На столе стоит кружка с остывшей сладкой водой. Так вкуснее, кажется. Феликс с родителями поехали в супермаркет. Приехали на весенние каникулы, через несколько лет. Чана некто не звал. Сам посчитал нужным прийти. Прискакал. Интуиция подгоняла. И правильно. Минхо под окном приносил себя в жертву. У него температура и он молится на все плохое. Температура от волнения и стресса — из-за мамы. Когда на кухне послышался шум-гам и незатейливая ругань — понял, что приведения беснуются. Взрослые пришли и мальчик с пальчик завалился в комнату. Обычный такой. Солнечный словно. Только щеки алеют. От морозного ветра, наверное. Феликс зашел в комнату, а провожали его мыльные пузыри и задорный смех. — Смотрите, что выпросил. — Просиял он. — О чан. Чан спрятал букашки в карман и залез на пыльный подоконник. Поддержал: — Круто. — Ага. — Соглашается Феликс и расползается на кровати Минхо. Минхо облокачивается спиной об стол. Дотрагивается ногой до катушечного магнитофона. Щекочет, но не смеётся. Он выглядит так, будто ему настолько плохо, что аж хорошо. Странно в общем то. Бледный, как мертвец. В голове от звучно щелкает фраза: «смерть в день воскресенья», потому что жестоко и даже несправедливо, но как есть. Просто уткнулся носом не в тот заголовок. Рассшиб затылок и поцеловался со скелетом. Кроваво. Теперь запястье украшают неровные красные швы. Будто Шива из под кожи лезет. — Чан ты любишь Минхо? — Вдруг выпытывает откровенное и добавляет. — Ну типа, как? — Как брата. — Неуверенно отвечает. — А что? — Да просто. — Лениво отмахивается и дует пузыри. Кривится, когда они вылетают и врезаются в глаза. Минхо задумывается. О разном. Больше думает о том, как его можно любить. Он мальчик с суицидальными наклонностями: как такого любить. А Чан скрипит зубами: Как брата. Феликс дует губы, вместе с пузырями. За окном солнце заигралось. Греет затылки. Разогревает раны. Словно деликатес на электроплитке. Минхо рвано дышит, вытирая об стену руку, что продолжает кровоточить. Размазывает. Пачкает ногти и глаза. Будто кровоизлияния случилось. Феликс заметив это, лишь что-то проворчал, но не зацикливался, продолжая дуть губы, вместе с пузырями. Те продолжали лопаться перед глазами — выжигая их. Довольно забавно. Мир плохой. Злой. Там бродит, страшный монстр, мечтающий порвать тебя на куски. Ты же, маленький, болезненный. Беспомощный. Слабый. — Так твердит и утверждает всегда пьяная и болеющая мать, а потом добавляет, боязно. Виновато. — Ты просто не сможешь, постоять за себя. Минхо верит, но не доверяет. Косится и целует обветренную щеку. У него нет не единой причины не верить. И даже, если его кости и мозг гниющие под лучами солнца не воспринимают, сказки про монстров, он все ровно верит. Верит, но не доверяет. Потому-что мама болеет. Сильно. А Минхо выпивает зелье храбрости — Сладкую воду. За место чая. Так вкуснее, кажется. И идет кормить, мать таблетками. Сегодня в руки попала газета и он вычитал страшное. Необъяснимое. Поверил. Повелся. Дурак. Даже решил проверить, но интуиция Чана не разрешила, закончить начатое. Пожалел, что не делал, все быстро-быстро-быстро и для большего эффекта, надо было просто притащить ножницы, что прячутся на кухне — почему-то в аптечке. И просто вставить в глазницы, много-много-много раз. Однажды он их уже видел. Неприятное зрелище. Его дом, пропах не уютом и кровью. Феликс прогнал, этот запах мыльными пузырями. Они долго молчали. Сидели неподвижно. Стойко держались. Ровно до того момента, пока из рук Феликса не выпала баночка с мыльными пузырями. — У тебя руки дырявые, что-ли? — Резко выпалил Минхо, наблюдая за растекающимся мыльным пятном на ковре. Феликс потупился, но честно ответил: — Моль проела.. — Эх ты.. — Выдохнул он и пошел за тряпкой. — Приношу свои извинения.. — Произнес и  спешно добавил. — Я наверное уснул от тишины. — Может пойдем на улицу? — Предлагает затаившийся Чан. — Можно. — Соглашается Минхо растирая пену по ковру. — Пахнет еловыми игрушками. — Пена? — Интересуется Феликс и падает на пол. Принюхивается. У него острое зрение, но не обоняние. — По-моему кровью. — Нет, это запах ели..— Не соглашается и оставляет белое пятно на ковре, а сам из комнаты выходит. Будто его от туда вышвырнули. — Странный какой то...— Констатирует. — Ой какая чудность! — Вдруг запрыгал, как попрыгунчик. — У меня теперь носки мыльные. — Зато елью пахнут. — Улыбается Чан спрыгивая с подоконника. — Это кровь. — Безмятежно поправляет его Феликс и идёт за старшим. Минхо застыл в прихожей. Кажется часы, тоже остановились, как и время. Праздношатающаяся горечь во рту, разъедает язык и десна. Минхо лицезреет на мертвенно-бледную мать. Грустно вздыхает и переводит взгляд на кухню, где мама и папа Феликса, что-то громко, но невнятно обсуждают. Какие-то сложные бытовые проблемы. — О часы остановились. — Замечает Чан. — Время значит тоже? — Вдруг интересуется. — Наверное да. — Весело объявляет Феликс и дёргает Минхо к двери, громко заявляя, что они ушли гулять. — Не бегайте по рельсам. — Хрипит мама Феликса и протягивает несколько ирисок. — И к собакам не лезьте. — Хорошо. — Улыбается Чан, как самый старший и выходит за остальными, что уже успели вылететь на перегонки с визгом из подъезда. Распугали кошек и бабушек. Феликс, кажется выиграл. Минхо поддался. Специально. — Раз время остановилось, можно гулять вечно. — Радуется Феликс расставляя руки в стороны. — Пойдем за попкорном? — Спрашивает Чан, пряча руки в карманах ветровки. — В тот страшный ларек? — Интересуется он. — Именно, он там самый вкусный. — Улыбается Минхо. — Ты врешь. По вкусу, как лекарство от кашля. — Говорит Феликс. — Его готовят, два сердечника. — Произносит Чан, уже выискивая взглядом кратчайшую тропинку до такого ларька. Добавляет. — Или уже один. — А второй где? — Спрашивает Феликс запихивая в рот ириску. — Сынмин, слег в больницу с инсультом. — Отвечает на вопрос Чан, выпрашивая конфету из кармана Феликса. Тот покорно отдает одну. Удивляется, когда Минхо протягивает руку. — У тебя же аллергия. — Щурится Феликс. — Я дружу с ирисками. — Уверенно заявляет Минхо и получает сладость, что тут же летит в рот. — А с первым, что? — Все же решает по интересоваться. — Джейкоб — Брат, очкарика Сынмина, а что с ним? — Переспрашивает Чан. Они будто кидают, друг другу мяч. — Мне просто, было интересно, — Хмыкает. — Как раз... Болтает без умолку. Минхо идет позади всех. Раздумывает. О многом и разном. Плохое расстраивает, но он этого профессионально не показывает. Когда по стенкам мозга, размазываются, хорошие мысли - не веселеет. Рвано дышит. Из-за температуры и стресса. Пинает ветки и камни. Ломает корни деревьев и хрустит старыми листьями. Об зубы бьёт твердую ириску. — Почему темнеет? — Наверное часы починили. — Пожимает плечами Чан, вываливаясь из леса, прямо к железной дороге. — Зачем нам время, если мы его не чувствуем? — Философствует Минхо и всех в ступор вгоняет. Колдует. Минхо шагает по рельсам и задыхается. Будто в петле находится, ну или что-то прям очень близкое. Давится кровью и мажет головную боль по стенкам. На улице будто выключают свет из поломанной розетки. Светло-темно-светло-темно. Есть Солнце, нет солнца, есть, нет. Или это в глазах. Минхо вдруг останавливается всматриваясь в даль. Чан с Феликсом тоже затормозили. — Походу мы не туда зашли. — Озирается по сторонам Феликс и заглядывает в желто - красные глаза зверям, что стоят напротив и агрессивно рычат. — Это волки? — Собаки вроде, но чем они отличаются от них? — Чан с укором смотрит и хватается за живот. Будто получил удар с колена. — Эй! А ну! — Рычит мальчишка появившиеся позади. Сам на хищника похож. Видно их предводитель, те послушно поджав хвосты разбегаются, кто куда и бьются лбами. — Ты кто? — Щелкает языком Феликс. Он походу, щас отвалился. Прикусил от страха. — Сынмин. — Улыбается мальчишка и надменно поправляет очки. — А вы? Заблудились? — Нет, шли в ларек двух сердечников. — Лепечет Минхо. — За марихуаной или попкорном? — Щуриться. Сразу видно, что он умный или гадалка. Всё и всех насквозь видит. — Попкорном. — Улыбается Феликс. — А ты же вроде в больнице. — Сбежал, там ужа-а-асно скучно. — Протягивает Сынмин и выходит вперёд. Шагает по рельсам и даже не сходит, когда поезд впереди ревёт. Чан хватает его за капюшон старой кофты и выпинывает с рельс. — Ты умереть решил? — Спокойно спрашивает. — Нет, просто не услышал. — Признается. — Засмотрелся. — Ладно, вон уже ларек. — Выдыхает Чан и идет к небольшому магазинчику. Их встречает две пары глаз. Одни — кошачьи, другие —  обкуренные. В небольшом заведении, где коричневая постаревшая штукатурка — будто, кровью все заляпано и паетками. Запах кошачьей мяты и карамельного попкорна, а так же растворяющийся запах марихуаны в воздухе. Трое заваливаются на старый диван, а Сынмин подходит и встаёт у аппарата, тут же преступая к готовке попкорна.  Ходит слух, что мальчишка, что делает попкорн бесстрашный, но на самом деле просто глухой и не внимательный. Дружит с собаками, что нечем не отличаются от волков и часто нюхает запах марихуаны, что продает его старший брат. На его теле, десять шрамов от ножика и один на шее от петли. Сердце непослушное, часто подводит во время работы, поэтому, в ларьке чаще всего пахнет сожженным попкорном. В больнице его нечего не держит, а вот в психиатрической один раз сдерживали ремни, когда тот некрасиво повис на люстре. Брат во время вернулся и порезал верёвку, ножиком для мяса. Из-за стресса, оказался под капельницей, а Сынмина повязали и привязали к кровати. — Ты легенда в школе, прикольно да? — Улыбается Чан, моргая глазами под ритм лопающейся кукурузы. — Не прикольно. Ты, это хотел сказать? — Холодно цедит Сынмин. — Что я такого сделал? — Сам не знает. — Ты гадаешь. Говоришь и это происходит. — Улыбается Чан. — Я не гадаю, а угадываю, я ведь не ведьма. — Усмехается Сынмин. Принюхивается. — Хотите почитать? Попкорн сгорел..— Виновато произносит. — Заболтали вы меня. — Мотает головой и насыпает новую кукурузу, когда от сгоревшей благополучно избавляется. — Это будет долго делаться, аппарат перегрелся. Главное, чтобы не взорвался. Феликс и Минхо сокрушённо выдыхают и заваливаются на плечи друг друга. Феликс шумит пуговицами и фантиками, достаёт последние ириски, всем раздает. Даже Сынмину досталось. Даже Сынмину понравилось. — Курите марихуану? — Спрашивает Сынмин и смотрит на старшего брата, под кайфом. — Нет. — Уверенно отвечает Минхо. — Тогда может, что-то другое? Кокаин или.. — Вообще не курим, нечего. — Уже шипит, стуча конфетой по сколотым зубам. — Понятно. — Выдыхает Сынмин и обречённо добавляет. — Аппарат сдох, приходите завтра. — А есть чай? — Спрашивает Чан и почему то смущается, пряча разбитые костяшки рук в карманы ветровки. Сынмин пожимает худыми плечами, а потом вспоминает: — Был имбирный, где-то.. будите? — С надеждой в черных-черных глазах спрашивает. Околдовывает. Завораживает и улыбается. Все единогласно соглашаются и без всяких заговоров. Сынмин пропадает и буквально через пять минут, снова появляется — выскочил из подсобки с  кружками кипятка и песней, пританцовывая — Будто ему отрубили ноги. Странно двигаются. Точно отсеченные. — Это I Put a Spell on You. — Говорит он, словно услышал засевший вопрос в трёх головах. Запах имбирного чая, до странного приятный. Растекается по воздуху. Вытесняет кислород заменяя собой. Пробивает простывшие носы и лечит температуру. Песня закончилась и Сынмин завалился на старый стул, где не было спинки, но торчали палки. Уткнулся спиной в одну из палок и весело закашлялся. Кровью. Прямо в ладошку. — А ты можешь угадать, что будет завтра? — Тихо интересуется Минхо. Феликс уговорил, спросить. — Это странно, но я не вижу, что будет завтра. — До сих пор харкает в ладонь. Сгустки запивает чаем. — Как это? — Все же не выдерживает распирающее любопытство Феликс. — Словно завтра не наступит. Закрыто черной завесой, у меня такое впервые. — Хрипит он. — Может часы снова остановились? — Вслух задумывается Минхо. — Скорее всего. — Соглашается Феликс и переглядывается с Чаном. — Сынмин ты снова сбежал с больницы? — Подаёт признаки жизни старший брат. — Оу. Думал у меня слуховые галлюцинации. — Улыбается Сынмин поворачиваясь на ожившего Джейкоба. — У меня такое, часто случается. — Проговаривает смотря в стену и подскакивает к брату, отдавая свой чай с имбирём. — Почему чай красный? — Интересуется. — С губ накапало. — Боязно признается и отпружинивает обратно на стул без спинки. Джейкоб не без брезгливости выпивает. Косится на Сынмина, а потом замечает гостей и вздрагивает. — Мы не знакомы, вы кто? Галлюцинации? — Думай, как хочешь, но я навряд ли похож на галлюцинацию. — Возмущается Феликс. Он буквально разлагается от обиды. Такой солнечный, что за сон принять можно. — А ну да. — Сухо соглашается Джейкоб. — Мои галлюцинации не разговаривают со мной. — И снова заваливается на диван, хрипит закрытыми глазами. — Если за марихуаной пришли, то не продам, слишком маленькие. — Мы и не курим. — Спокойно отвечает Чан. Джейкоб открывает один глаз и ещё раз осматривает гостей и проваливается в сон. Так. С одним открытым глазом. Будто умер. Сынмин провожает их до леса, снова кашляет кровью и исчезает за проезжающим поездом. Растворяется, подобно пару из кружки с имбирным чаем или отзвучавшей песни, которая, как началась неожиданно и странно так и закончилось. Словно дым от марихуаны. Так и пропадает из жизни. Выпадет в реальность и больше не танцует, словно марионетка со сломанными конечностями. Утром объявляют ужасные новости. — Сынмин умер, в шесть утра, шесть минут.  — Отвечает Джейкоб, растирая красные глаза. — Шестого чесла. — Задумчиво добавляет Минхо. Смерть — как недостающий кусочек паззла, только весьма мрачный... Это достаточно..больно. Так, что оглушает. На самом деле даже не холодно. Это такая глупость - теплеть после того, как кто-то умер. Отвратно и одиноко. Во рту, кровь вкуса забродившей рябины. И до всех наконец-то доходит— будто черепушку вскрывают. Сынмин не видел завтра, потому что для него оно не наступило. Было уже сегодня, когда он задыхался от крови в лёгких и тахикардии. Грустная смерть. Непонятная. Собаки, что похожи на волков, печально воют возле ларька и даже не обращают внимание на чужаков. Теперь за своих принимают. Приведения беснуются. — Я же говорил, что он ведьма. — Говорит Феликс. — Даже умер... — Не договаривает. Не может. Начинает всхлипывать, вместе с Чаном. Вроде ведьма, а умер, как дьявол. — Это до ублюдски странно. Глазницы болят. Джейкоб растирает глаза по лицу и кусает губы. Минхо уходит в себя. Садится ближе и тихо спрашивает, чтобы слышал лишь старший брат покойного Сынмина. — Есть курить? — Вы же не курите. — Даже не посмотрев в его сторону хрипит Джейкоб. — Уф..я уже, как год. — Признается и принимает скрученную самокрутку. — Сколько тебе? — Спрашивает Джейкоб, когда до него долетает никотин. — Пятнадцать. — Констатирует. — Начал в четырнадцать, когда подруга глаз потеряла, только это секрет. — Понял. — Сказал Джейкоб и расплылася на диване. Разлагается и лихорадочно дышит. Минхо докуривает в тишине. Тушит окурок в пепельнице не до конца. Неправильно. Поэтому заливает остывшим имбирным чаем, слушая как тот скорбно шипит. Смотрит на Джейкоба и спрашивает: — Пойдешь за братом? — Произносит абсолютно спокойно. Будто, это нормально. — Думаю, что сегодня ночью. — Хрипло, отвечает Джейкоб. — Получается, уже завтра. — Вздыхает Минхо. — Или сегодня? — Хрен его знает, часы снова остановились. — Прощайте. — Бывай, передай Сынмину привет и то, что он совсем не умеет танцевать. — Усмехается. — Хорошо. — Растягивается в улыбке старший и закуривает. — А ещё..— Вспоминает Минхо и лезет в карман. — Они ему вчера понравились. — На столе оставляет окурок, залитый остывшим имбирным чаем и парочку ирисок. — Он будет рад. — А ты? Старший пожимает плечами и задумчиво глазеет в стену. — Будто это сон. — Проговаривает Минхо. — А как пробудиться? — Интересуется старший. — Заплакать или расцарапать грудь. — Валите уже. — Цедит Джейкоб. И Минхо подходит к Феликсу и Чану, что слезы роняют. В глаза слепит солнце. Тело становится ватным, в голове расплывается лёгкость и он открывает глаза. — Пробудился. Так просто. — Представляешь.. — Выпаливает Феликс. — Старший брат Сынмина умер, сегодня ночью. Остановка сердца. — Все таки сегодня. — Прикрывая веки и падая обратно на подушку хрипит Минхо. — Ага, кстати часы совсем сломались, ночью свалились со стены. — Теперь время точно остановилось. — Усмехается Минхо. — Какая разница мы все ровно его не чувствуем. — Сияет Феликс. Минхо кидается на солнце с щекоткой и тихо про себя шепчет: — За лазурное предательство. — Пробил бок, водным тетрисом. — За искры в сердце. — Заставил Чана признаться ему в любви, хоть тот и сказал, что "как брата" — За кровь в щеках. — Из-за смеха и температуры. — За разлитое сахарное варенье. — Не  остановил, когда тот приносил себя в жертву. Он выпрашивал мыльные пузыри в этот момент. — А я сегодня уезжаю. — Вдруг объявляет Феликс. На улице собираются тучи, вот-вот ливанет. Вроде даже похолодало. В комнате. — Завтра? — Часы сломались, поэтому не понятно. Во рту к зубам прилипли ириски. Покусанный язык, просто так болтается. В комнате все таки пахнет кровью. Феликс сказал, что она у Минхо потрясающая. Хоть и пролил несколько слез на шрам, что теперь ютиться на запястье под неровными швами красных и зеленных нитках. — Я летом приеду, будем прыгать в крапиву и познакомимся, с десятью ведьмами, что немного глухие и зовут их Сынмин. — Чан тогда свехнется. — Улыбается Минхо. — Ну ладно, тогда у них будут другие имена. — Проговорил и поцеловал в обветренную и отлежавшую щеку. — Пока. — Пока. Единственный свет, покинул комнату Минхо. Вот так вот просто. Оставив лишь поцелуй, в качестве знакомства и второго приезда. Зимой, приехали и уехали. Весной приехали помогать с мамой. Если приедут летом, то будут прыгать в крапиву и возможно купаться в речке. Входная дверь гулко хлопнула и в комнате мамы послышался кашель, а после шаги. К Минхо. В двери появляется говорящая голова. — Сынок. — У головы, оказывается есть тело и длинные руки, что затягивают в объятия. — Ты как? — Это я должен спрашивать. — Я прекрасно. — Я тоже. Он давится ириской и обнимает крепко маму. За выздоровления награждает поцелуем. Смеётся и снова засыпает в крепких объятьях. Рад, что все таки не умер и разрешил Феликсу стащить водный тетрис из ларька, на котором не ровно накарябано имя – Сынмин — Взяли на память. Чтобы помнить вечно, мальчика, который глухой и очень невнимательный. Который угадывает, но не гадает.  Чья смерть составляет три шестерки и который совсем не умеет танцевать и в больнице ему было ужа-а-асно скучно. Поэтому сбежал и умер.