Маска Бога войны

      Тяжело подпрыгивая на ухабистой земле, вдоль и поперёк исполосованной протекторами шин, транспорт двигался в неизвестном направлении.       Сквозь маленькие застеклённые круглые оконца в брезенте грузовика Ли Хан видел лишь мелькавшие то здесь, то там памятники павшим в боях.       Выжженные солнцем деревянные таблички вполовину человеческого роста, придавленные у основания грудой камней, плавились в мираже.       Без того измождённые долгими сборами и не менее долгой переправой вольнонаёмные вконец сменили весёлые настроения на беспокойство. Давал знать о себе и голод. Сквозь рёв двигателя и завывания южака Ли Хан слышал, как иногда между лавками прокатывалось голодное урчание.       Стеснённые неудобствами, тридцать маленьких добровольцев сидели вплотную друг к другу.       Кто-то из них, как Ли Хан, даже не успел окончить третий класс средней школы, когда в стране началась мобилизация учащихся. Многие его знакомые при первой же возможности решили посвятить себя службе в армии, пойдя кто в авиацию, а кто — в специальные офицерские училища. Ли Хан тоже записался добровольцем. Хотел быть, как старший брат, который служил с тех пор, как началась война.       Мальчик был хорошим кандидатом: крепкий телом и здоровьем, он отличался от других ещё и тем, что годами прилежно учился и имел некоторые успехи в естественных и формальных науках.       Но в тот вечер, стоя перед мужчиной с большой белой звездой на груди, Ли Хан почувствовал себя впервые до смерти напуганным.       Из-за важности момента ему всё время мерещилось, что его горло вот-вот выплюнет громко захлёбывающееся ударами сердце, и оно всенепременно, просто обязательно упадёт перед лицом чиновника, обрызгав своими ошмётками его великолепную форму.       «Сегодня такие молодые люди, как ты, очень нужны нашей стране. Здорово, что твои родители понимают это», — чиновничий подбородок при этом мелко затрясся. «Прихвати немного денег на сборы и иди домой. Будь готов отправиться сразу же, как только получишь повестку».       Ли Хан вскинулся, тёмным взглядом прожёг погоны: «В какие войска я попаду?»       Ему очень хотелось драться с врагом, как это делал старший брат. Но он понимал, что его даже близко не подпустят к передовой и, что куда более вероятно, оставят там, где не случается перемен и больших потрясений. Пока он об этом думал, каллиграфически выписанные дуги бровей чиновника устало свелись к переносице, и мужчина заученно выстучал крепкими, как у лошади, зубами: «Штаб оповестит. Пожалуйста, следующий!»       До сих пор Ли Хан не догадывался, чем он будет заниматься и как жить следующие, вероятно, несколько лет, пока общими усилиями они не приведут страну к победе. Он пытался расспросить об этом остальных вольнонаёмных, но и те в один голос заявляли: обязанности их должностей им неизвестны.       Поэтому каждый по-своему волновался, и боялся, и ждал часа, когда машина, в последний раз подпрыгнув, затормозит — и они вывалятся за пределы брезентового купола, огораживающего их от вчерашнего дня, в котором они все были просто мальчишками.       Вконец стихнув за пространными размышлениями о жизни и будущем, добровольцы не сразу поняли, что грузовик встал, совершив перед этим несколько неуклюжих вихляний. Из охватившего оцепенения мальчиков вывел громкий удар по корпусу и тут же последовавший за ним металлический скрежет. Кто-то, кого они ещё не видели, срывая связки кричал им: «Приехали! Хватит рассиживаться, мелюзга, — всем на выход!»       Они провели в дороге без малого час. Ли Хан чувствовал, как налились болью его ноги в ответ на попытку подняться.       Получилось не сразу.       Но он старался не думать об этом и всём том, что было внутри — и не просто было, а тянуло, жгло за грудиной, вызывая боль куда сильнее той, что была в мышцах. Просто мальчик знал одну очень обидную правду: он больше не мог распоряжаться своей жизнью.       Тревога пощекотала позвоночник.       Ли Хан спрыгнул на землю.       В бедной степной равнине, спрятанный от посторонних глаз, стоял город. В военном атласе он значился как крепость Бэй.       Столпившись в одном месте, успевшие вылезти в числе первых мальчики — одни восхищённо, другие в ужасе — смотрели перед собой.       Будучи сельскими детьми, они не успели застать в начале XX века прокатившуюся по стране мощной волной индустриализацию. Их обычная жизнь плавно протекала на лоне природы, вдали от гигантских городов, захваченных промышленными предприятиями, заводами, шахтами и джунглями каменных громад, закованных в бетон и асфальт.       Настолько большие здания, какие были в крепости Бэй, мальчики видели впервые. Облицованные плиткой, они высоко вздымались, напирая на небо своей величиной. Глядя на них, Ли Хан парадоксально думал, что они подпитывали чувство безопасности, давали ощущение некогда бывшей у них всех будничности, лишённой тревожных новостей.       Если бы не толстые стены, рогатки, колючая проволока, земляной вал, имевшиеся здесь, крепость Бэй была неотличима от крупнейших городских центров страны.       Но война шла не один год, и даже настолько искусные декорации не могли скрыть этого. Город был схвачен укреплениями, готовый обороняться по первому приказу.       Как ни посмотри — настоящий бастион.       Было понятно: кто бы ни проектировал это место, он решил полностью изолировать его от внешнего мира.       И его жителей — тоже.       Что было, с одной стороны, хорошей новостью.       С другой стороны, Ли Хану казалось: в отличие от старшего брата, такая война его ни за что не наградит, только напрасно изувечит. Глубоко внутри он опасался, что защищённая со всех сторон крепость Бэй однажды могла превратиться для них в братскую могилу.       «Становитесь уже, перестаньте глазеть по сторонам», — по-прежнему кричал голос.       Грузовик уехал, высыпав из брезентовой кабины тридцать остриженных голов.       Они неловко пытались построиться на плацу, сиротливо вжимаясь тощими боками друг в друга, как будто это могло сделать из них настоящих солдат. Ли Хан занял место почти в самом начале косой шеренги, поместившись по левую руку от огромных размеров селянина. Подросток уступал ему во всём, кроме роста, — он также мог похвастаться, что был в отряде одним из самых высоких мальчиков.       Вскоре их разделили на несколько учебных групп. По какому принципу — не совсем понятно. У Ли Хана сложилось впечатление, что их вытягивали из шеренги, как товар с полок.       Начальником их группы поставили Чон Догу.       Это, без преувеличения, был мрачный человек. Тяжёлый взгляд глаз-бусинок делал невозможным любой зрительный контакт с ним, чем Чон пользовался, чтобы внушить ученикам ужас перед собой.       Явно читающаяся в складках лица злоба разбивала любое доброе впечатление об этом человеке. Примечательная наружность, которой он обладал, не делала ситуацию лучше. От плохого нрава не спасали ни по последней моде выстриженные волосы, ни очаровательно пухлый рот с глубоким отпечатком ангела над верхней губой. Хотел бы Ли Хан верить, что всегда отвращённый ко всему вид Чон Догу — напускная бравада, маска, которой этот человек защищается от окружающего мира.       Но что-то глубоко внутри, тоненько звеня, просило взглянуть правде в лицо.       «Добро пожаловать в департамент предотвращения эпидемий», — этот мрачный незнакомый человек отстукивал слова так, что они начали чувствоваться на коже осколками шрапнели.       «Скажите, чем занимается департамент?»       «Поддержкой санитарных норм».       Незнакомый голос неожиданно брызнул из толпы: «Здесь вообще сражаются?»       «Можете не сомневаться. Но сейчас вы должны пройти учёбу, выдержать аттестацию».       Чон выпрямился: «Всё понятно?»       Создавалось неприятное впечатление, что руководство не хотело делиться с ними информацией об отряде преждевременно. Очевидно, одного только нахождения здесь было недостаточно, чтобы им начали доверять.       Война делала людей подозрительными.       Будет трудно находиться под опекой такого человека. Это стало основной причиной, почему Ли Хан вообще решил наладить общение с сослуживцами, усилием воли поборов опоясывающий внутренности панический ужас, возникающий каждый раз, когда он думал, что опять придётся вверить свою жизнь в чьи-то руки. И в ответ принять чужую — в свои.       Одно было ясно: мальчикам придётся постараться, чтобы стать друг для друга крепкой опорой.       Он думал об этом, оказавшись в большом лекционном зале, куда их привели на встречу с главой учебного отдела. Подполковник медицинской службы, чьё имя звучало сложно (Ли Хан не смог его запомнить), был краток, даже слишком. Поднявшись на возвышение, он поздравил всех с прибытием и попросил отдать все свои силы предстоящей службе. И больше — ничего. Ни слова об их новых обязанностях.       Ли Хан больно сжал пальцы, предательски ощущая, как кашель скребёт нежную мякоть горла, чешет слизистую: «Доверься Чон Догу. Ты должен сосредоточиться на аттестации». Плохо скрываемая подозрительность начальства угнетала, но, как мог, Ли Хан думал, что с течением времени недоверие к ним начнёт таять.       «Я отведу вас в комнату», — Чон поднялся со своего места. Мальчики подскочили следом — немного нервно, испугавшись внезапно громкого голоса начальника. Растянув уголки обветренных губ, мужчина развернулся и, не спрашивая ни у кого разрешения, самый первый вывел группу из кампуса.       Стараясь стройно двигаться за начальником, кто-то из них неосторожно подошёл к мужчине вплотную — и практически пнул его. Тот оступился, задел порожек и перелетел через него. Но отточенная годами службы реакция не дала упасть. Чон отделался лёгким испугом, чудом избежав падения с лестничных ступеней.       Крепко ухватившись взмокшими пальцами за перила, мужчина раздражённо взревел: «Стоять!»       Учебная группа по команде остановилась. Как будто с ними играли в «Море волнуется раз». Ли Хан, кажется, даже перестал дышать — мышцы живота от тревоги перетянуло спазмом. Как один, все посмотрели на щуплого, немного суетливого подростка, стоявшего в непосредственной близости от Чон Догу.       «Назовись», — сразу вычислив виновника, залязгал челюстью начальник. Голос его при этом был не просто строгим — казалось, мужчина вот-вот выйдет из себя. Режущие слух железные нотки заставили бы кого угодно почувствовать, как от страха между лопатками, навстречу загривку, движутся табуны мурашек.       Растерявшись, мальчик не сразу нашёлся с ответом, а когда уже открыл рот, невообразимо изменившийся в лице Чон перебил его: «Неважно, это неважно! Я всё равно накажу тебя!»       И его тяжёлая, закалённая постоянным ручным трудом ладонь вдруг обрушилась на голову мальчика. Несчастный попытался защититься: он сильно втянул голову в плечи, попробовал прикрыться руками, но один удар превратился в целый град — и в конце концов было только слышно, как мальчик хныкал и как звенела кожа под хлёсткими пощёчинами. Не выдержав столь внезапно постигшего его наказания, подросток, насколько хватило сил, закричал: «Бун! Бун Цюань!»       Но Чон всё равно продолжил его бить. И бил его до тех пор, пока горло мальчика не начало хрипеть от попыток выкрикнуть своё имя, а его кожа на голове и лице не покрылась бурыми пятнами.       Тогда мужчина остановился и перевёл дух. Толстые ноздри его трепетали, грудная клетка встала колесом — он сделал глубокий вдох, а затем медленно, насколько это было вообще возможно, выдохнул. Но дыхательная практика не помогла ему успокоиться — он всё равно продолжал задыхаться от пронизывающей кости ярости.       Бун Цюаня била крупная дрожь: ему было очень больно, и он скулил, продолжая в страхе обхватывать руками повреждённую голову.       «Ладно, нечего здесь стоять: таким темпом мы не дойдём до комнаты к ужину».       С этими словами Чон быстро удалился от учебной группы в сторону общежития, оставив на подопечных заботу о бедолаге.