Незабудка

В безмолвной ночи человек плачет,

потому что у него есть память.

𓇢𓆸 *・.

      Их обоюдное, но так необходимое в эти минуты молчание слилось с проливным дождем. Яркая вспышка молнии криво расколола небо пополам, Феликс вздрогнул, сильнее кутаясь в плащ.       В детстве он жутко боялся грозы. Те звуки, что извергало небо, вынуждали его носиться по дому и в панике искать укрытие. Казалось, что необъятные небеса вот-вот упадут и раздавят в лепешку их маленький городок.       Той, кто всегда находила его скрюченным и дрожащим от страха под кроватью, была матушка. В самые тревожные моменты жизни она чудесным образом оказывалась рядом. Матушка укрывала его в теплые объятия, убаюкивая ласковыми словами. Феликс крепко засыпал под ее пение, сотканное из обещаний и нежности. В родных руках он чувствовал себя в безопасности.       Он дома.       Он в объятиях дома.       Рано или поздно всему свойственно было заканчиваться. Один сезон сменялся другим; снег таял, листья желтели и опадали. Мир вокруг не стоял на месте, и ты вместе с ним двигался дальше. Детский страх перерастал в любопытство. Мальчик становился мужчиной. А дом, что хранил в себе пение, пестрые мгновения и ребяческий смех, со временем пустел, становясь до дрожи в плечах холодным и чужим. Но воспоминания — неважно, насколько они были далекими и болезненными, — навсегда оставались и согревали сердце.       — Эй, Феликс, взгляни. После дождя всегда появляется радуга. Разве это не чудесно?       Феликс медленно плелся за Кристофером, с опаской, но не без интереса оглядываясь по сторонам. Поразительно. Они будто бесконечно шли в пустоту. Позади удалялось булькающее озеро, а впереди, там, где горизонт разделял небо и землю пополам, сгущались свинцовые тучи. Казалось, те стали еще тяжелее и угрюмее. Дождь лил как из ведра и, судя по пузырям на лужах, до завтра не собирался прекращаться. Феликс перевел взгляд на Кристофера, а затем на свои промокшие ступни. Он искренне надеялся, что у того где-нибудь завалялась лишняя пара резиновых сапог. А еще кружка горячего чая и малина, которую так трепетно ненавидел Хёнджин.       Хёнджин… Как он там? Скучал? Или проклинал? Смог ли он доставить письмо Ноа?       — Куда он делся? Твой знакомый.       — Не знаю. Мы… давно не виделись.       — Ты по нему скучаешь?       — Было дело.       А по Феликсу Кристофер будет скучать?       В груди неприятно ныло, словно в мышце застряла гнилая заноза. Феликс сжал рубашку над сердцем, в надежде раздавить бессмысленные чувства. Отчего-то на душе было пасмурно и беспокойно. Под стать отягощающей погоде. Былая тоска по дому в одночасье улетучилась.       Неужели это конец?       Их история так и закончится?       Они больше никогда не встретятся?       Кристофер заметил, что он притих. О чем-то спросил, пытаясь растормошить, но Феликс молчал, опустив голову вниз. Хмыкнув, Кристофер натянул ему капюшон и попросил поторопиться. Феликс машинально кивнул, пропустив половину фраз мимо ушей. Его голова пухла другими мыслями. С каждым днем вопросов становилось все больше и больше. Но один сухим комом встал поперек горла и раздражал: о чем думал Кристофер? Наверное, втихаря радовался, что наконец-то избавится от него?       — Пришли.       Феликс ойкнул, врезавшись в спину резко остановившемуся Кристоферу. Тот, не шелохнувшись, достал из кармана колокольчик и несколько раз в него позвонил.       Мягкий переливающийся звон заставил Феликс отмереть. Он перевел взгляд на место, где предположительно должен был находиться дом и, медленно моргнув, удивился, растопырив глаза. Сквозь перламутровое сияние появились первые очертания дома: белые ворота, старый сарай, веранда, фундамент, каркас, крыша. Магия была настолько близко — протяни руку и схвати — и так осязаема. Кто бы мог подумать, что это действительно было реально? Точно не Феликс и его скептицизм.       — Ты был прав, Крис, — подойдя к воротам и прощупав их на предмет существования, сказал Феликс с улыбкой на губах. — Хёнджин и правда на что-то горазд.       Кристофер тихонько усмехнулся. Но Феликс все равно заметил, как от улыбки маска дрогнул на его лице. Он смущенно отвел взгляд, кашлянув в кулак.       Феликс впервые слышал смех Кристофера.

𓇢𓆸 *・.

      Хёнджин привык.       К спертому воздуху, липким налетом оседающему в легких. Быстрым и небрежным толчкам, заполняющим полупустую комнату. К стальной хватке, натягивающей спутанные черные волосы на кулак. К обжигающим, точно адское пламя, рукам, жадно впивающимися в бледную кожу.       Размякшее, точно хлеб в молоке, тело Хёнджина усыпано алыми отметинами. Одной рукой его крепко держали за плечо, уткнув лицом в мокрую от пота и слез подушку, другой — за бедро, с нечеловеческой силой вбивая в матрас.       Он сам виноват, думал Хёнджин, хриплым стоном отозвавшись на очередной сильный толчок. Он сам виноват в том, что позволил приблизиться к себе вплотную.       Между их влажными телами едва ли помещался лист бумаги — настолько они были близко друг к другу. Ночью, когда город засыпал, они — изголодавшиеся и ненасытные, — просыпались. Искали друг друга в толпе, чтобы снова оказаться здесь — в очаге разврата и сомнений.       Сомнения буравили Хёнджина каждый раз, когда он случайно пересекался взглядом с чужим — холодным и изумрудным. Он не понимал, зачем приходил, зачем из раза в раз подвергал себя опасности, зачем позволял овладеть собой, словно безвольной куклой, пригодной лишь для плотских утех. Но наперекор смятениям и здравому смыслу, он возвращался в прокуренную таверну и снова выискивал среди пьяных и румяных гримас до жжения в груди знакомый профиль. Острый нос, точеный подбородок, зеленые-зеленые глаза. Волевой стан, внушающий трепет и повиновение.       Его взгляд пробуждал в нем противоречивые чувства: вяжущий страх, первобытные, граничащие с животными инстинкты, томящееся долгие годы желание. Точно по велению магии или дурного влияния, Хёнджин тянулся к нему и снова падал в спутанные одеяла.       Он брал его жадно, но безжалостно нежно. Безжалостно, потому что никогда не причинял боль, лишь владел телом и терзал душу грубым молчанием. Он гладил его тонкую талию, оставлял синяки на ногах и бедрах, перебирал мозолистыми пальцами ребра, будто играл на фортепиано. Хёнджин умолял блестящим взглядом о поцелуе, но взамен получал лишь смазанный засос на шее. Его тело было покрыто красными пятнами — доказательство того, кому он принадлежал.       Хёнджин привык.       Падать в пучину отчаяния и взаимной похоти, тесно переплетаться конечностями, но не никогда быть единым целым. Он словно здесь, но его бесформенная душа где-то там далеко — заблудилась во мраке. Искала ответы на вопросы, но никогда их не находила. Если бы ему понадобилось, он связал бы руки и запечатал бы рот.       Жаль, не поцелуем.       Нет сил, да и желания тоже, оттолкнуть от себя мощное тело. Он сжал его до хруста в костях и ни на секунду не отпускал, пока не насытился сполна. На дрожащих коленях Хёнджин подстроился под размашистые толчки, скулил и метался по кровати, но не оттолкнул, подчиняясь. Позволил снова себя взять и на утро оставить с ворохом мыслей.       — Красивый. — Он перевернул его на спину и выплюнул в лицо слова, точно горький яд через зубы. Грубо схватил за подбородок, долго всматривался в зареванные и бесстыжие глаза, будто выискивал причину его красоты. — Слишком красивый.       Почему тогда ты… хотел спросить Хёнджин, но мысленно себя одернул, покорно подставляя шею для укусов. Его не целовали, не ласкали, не любили… лишь разгрызали, как спелый плод. След от зубов долго горел и напоминал о нем.       Раз в неделю — заранее обусловленная договоренность, — когда последние огоньки гасли в домах, а шумный город накрывали тихие сумерки, они встречались в таверне и строили из себя (черти пойми кого) давних приятелей. Молча пили; Хёнджин для храбрости, а он — чтобы убить время, а затем под покровом ночи скрывались в трактире.       Хёнджин знал свое место. За прошедшие два месяца весь порядок действий он выучил, как мантру, наизусть. Дверь с глухим хлопком за ними закрылась, и Хёнджин, скрывая нервозность, пузырящуюся в желудке, тяжелым шагом направился к окну. Он неторопливо разделся, чтобы замедлить ускользающее из рук время, или, может, это отчасти наивно, соблазнить. За окном шуршали деревья. На часах гремела полночь. А в горле Хёнджина — глупое сердце.       Он всегда смотрел пристально.       Нет.       Наблюдал.       Как Хёнджин стянул с головы капюшон и разбросал по плечам длинные волосы. Как снял ботинки и аккуратно оставил их у подножья кровати. Как плавно по его телу скользнула оставшаяся одежда, и он предстал перед ним нагим. Но по его скользкому взгляду никогда не было ясно, о чем он думал, видя полностью обнаженного Хёнджина в свете луны. Бляшка щелкнула — Хёнджин вздрогнул, — и на тумбочку упала портупея с ножами.       Он накрыл своей тенью, загоняя в угол, как хищник добычу. Надавил на плечо, и Хёнджин беспрекословно подчинился, опускаясь перед ним на колени.       Все еще голый. Все еще абсолютно уязвимый.       «Красивый». Он всегда так говорил, вздернув его за подбородок и с нажимом обведя пухлые губы большим пальцем. Хёнджин моментально среагировал на его прикосновения и голос. Кожа покрылась колючими мурашками, а взгляд затуманился. Но о чем он думал на самом деле, заглядывая в его помутневшие глаза, Хёнджин не знал. И вряд ли ему когда-нибудь позволят узнать.       Дрожащими от волнения (возбуждения) руками, Хёнджин вытянул кожаный ремень из шлевок. Он чувствовал, как от чужого тела исходил жар и желание, скрываемые за слоями одежды. Маленькая въедливая мысль, что всё это произошло из-за него, закралась в подсознание и приятно дразнила эго.       Хёнджину льстило, что он так быстро возбудился от его прикосновений, поэтому он не торопясь, достал обрезанный член из кожаных штанов и нежно погладил вдоль основания. Рот наполнился слюной, и Хёнджин, не колеблясь, сплюнул ее на ладонь. Тщательно размазал по всей длине, не пропуская ни сантиметра кожи, и вскинул влажный взгляд, ожидая разрешения. Он никогда не просил продолжить. Не умолял. Редко поддавался на очевидные провокации. Его частое дыхание, темнейший взгляд и напряженные скулы говорили громче любых слов.       Продолжай или уходи.       Черт. Как же нелепо. Его и правда никто не заставлял. Хёнджин добровольно поддался искушению.       Он прижал его теснее к паху, усилив хватку на затылке. Хёнджин без слов понял, что нужно было сделать, поэтому молча вобрал член до середины. На мгновение отстранился, чтобы потереться щекой, а затем аккуратно ласкал кончиком языка бордовую головку, слизывая выступившую влагу.       Во рту горчило, но Хёнджин продолжил вылизывать твердый член так, будто сейчас отберут. Он обвел кончиком языка самые чувствительные места, каждый сосуд, облизал по всей длине, замер над головкой, блестящей от слюны, чтобы затем снова погрузить ее в рот. Пососал с громким хлюпаньем, смешав слюну с предсеменем.       Первый стон слетел с их губ одновременно. Хёнджин редко слышал его стоны, но когда те случайно срывались с его уст, он весь обращался в слух. За окном выли пьяные люди, ветер усилился, и ветки стучали по стеклу, но Хёнджин сфокусировался на звуках, которые, как мелодия, струились между ними: прерывистое дыхание, тихие стоны, собственный скулеж — симфония их порочности.       В те редкие дни, когда Хёнджин позволял себе отречься от стыда и уединиться в собственной комнате, он вспоминал изумрудные глаза, пристально смотрящие на него, татуированные руки, крепко держащие за талию, собственнический рык над ухом. Он доводил себя до предела спереди и сзади, бурно изливаясь с мыслями о нем. Даже находясь в своем доме вдали от чужих глаз, Хёнджин краснел, разглядывая белые разводы на руке.       Он не знал, как его зовут. Двух месяцев им не хватило на то, чтобы элементарно друг другу представиться. Их союз был довольно прост в своем первобытном понимании: они получали то, в чем оба нуждались. Бескорыстно. Остальное — были формальности. За них говорили их тела. Между ними ничего не было (и не должно было быть), кроме обоюдной страсти.       Они разделили одно дыхание на двоих — смесь хмеля, чего-то мятного и терпко мужского, — когда упали на кровать. От него всегда пахло властью и силой. Хёнджин упивался его ароматом, как жаждущий путник водой в пустыни.       Хёнджин почувствовал липкую влагу между ягодицами, рефлекторно зажмурился, но все таки попытался расслабиться, чтобы принять в себя палец. Он долго не мучал. Его движения были дерганые, резкие и яростные. Как только третий палец свободно двигался в Хёнджине, он отстранился, смазал маслом член и сделал первый пробный толчок.       Хёнджин вскрикнул от неожиданности. Его тело натянулось, как струна, разве что только не зазвенело. Но задрожало. Хёнджина всего потряхивало от возбуждения. Боль ушла на второй план, ничего не оставив после себя, кроме обволакивающего удовольствия. Все, на что сейчас был способен Хёнджин, — это отзывчиво звучать. Он — музыкальный инструмент в чужих руках. На нем умело играли песню собственного сочинения.       В их неправильном союзе случались особенные дни. Когда он брал его лицом к лицу, прижимая теснее и опаляя горячим дыханием судорожно бьющуюся артерию. Он дышал тихо, но его широкие плечи то и дело вздымались, как после долгого спарринга. Если бы он захотел, думал Хёнджин, он смог бы его раздавить.       Зрительный контакт всегда было трудно выдержать, находясь рядом с ним. Его глаза слишком. И весь он слишком для Хёнджина. Когда на него смотрели так, будто хотели завоевать весь мир и положить у ног, Хёнджин готов был высоко взывать и признаться, что, кажется, беспамятно...       Хёнджин отвлекся, чтобы перевести взгляд на окно. Легкая тюль бесновалась от прохладного ветра, но в комнате все равно было невыносимо жарко. В груди разгорелось настоящее пламя. Он чувствовал каждый сантиметр раскаленной плоти внутри.       Губы под скулой — горячие, клыки на ключицах — мягко клеймили. Его кусали аккуратно, как котенок хозяина за подушечки пальцев, а Хёнджин тем временем сходил с ума от этой невыносимой нежности.       Этот контраст сжигал его изнутри. Огонь смертельно опасен для ведьм, но Хёнджину было абсолютно плевать, как погибнуть: будучи под ним или сожженным на костре. Он издал бессвязные звуки и сильнее прогнулся в пояснице. Движения усилились, и Хёнджин услышал тихий рык где-то в районе ключиц.       Он — зверь. Голодный дикий зверь, который, если бы не сдерживался, давно разорвал бы его на маленькие кусочки. Природу не обманешь. Хёнджина, живущего не первый век на земле — тоже. Он знал, кем был этот мужчина. Но свою сущность скрывал.       — Р-разве… Ах! Разве у вас принято брать людей? — хрипнул Хёнджин, давясь то ли дыханием, сбившимся из-за сильного толчка, то ли удушающей ложью.       На мгновение его персональный мучитель замер, с прищуром острых глаз отстранился от искусанного плеча, убрал прилипшую челку за ухо и, наклонившись поближе, выдохнул томное в губы:       — Неважно. Я просто беру то, что хочу.       Грудь Хёнджина сократилась от всхлипа, но он, привыкшей к его двусмысленным фразам, быстро сморгнул влагу из глаз, шипя от еще одного мощного толчка. В ушах звенело, картинка перед глазами размылась, и стало как-то совсем наплевать, что он имел в виду, когда дразнил губы красивыми словами.       Ему нравился не Хёнджин.       Толчок.       Он наслаждался только его телом.       Толчок. Пальцы играли последний аккорд.       Их союз был обречен на гибель.       Хёнджин излился первым.       Ведьма и оборотень не суждено быть вместе.       Утром Хёнджина привычно будили одиночество и яркий луч света; летнее солнце слепило опухшие от недосыпа глаза. Он зажмурился от ноющей боли в пояснице и нехотя отвернулся от окна. Его живот и ягодицы были изрисованы белыми узорами. Кожа горела от засосов. Волосы спутались и взмокли на затылке. Хёнджин с нескрываемым удовольствием провел рукой между ног, щекоча бабочками-прикосновениями раздраженную кожу, и томно выдохнул, вспомнив обрывки бурной ночи. Он жалок, потому что, несмотря ни на что, ему нравились последствия их уединения. В уме он начал отсчитывать дни до их новой встречи.       Хёнджин проскользнул пальцами сквозь пряди волос, нащупав на шее шрам в форме звезды.       Еще одна метка. Не от него. Еще одно уродливое клеймо, от которого Хёнджин мечтал избавиться.       К счастью, он ничего не знал, обнадежил себя Хёнджин, нащупав в кармане штанов скрученную папиросу. Все его опасения плавно растворились в едком дыме табака.       В тишине он безмолвно пообещал самому себе, что ни за что не позволит ему узнать.

𓇢𓆸 *・.

      — Быстро в душ! — Кристофер подтолкнул Феликса в сторону лестницы. — Чистую одежду и полотенце найдешь?       Хихикнув в ладошку, Феликс кивнул. Заботливый Кристофер ему нравился больше, чем молчаливый. В такие моменты он чувствовал себя как дома. Хоть от настоящего дома его отделяли густые гектары земли.       Достав с полки сухую одежду и махровое полотенце, вкусно пахнущее мылом, Феликс принюхался и расплылся в блаженной улыбке, поймав себя на мысли, что радовался бытовым мелочам. Честно говоря, Кристофер будто и правда становился частью его жизни. К хорошему быстро привыкаешь. В будущем ему будет этого не хватать.       Феликс рос, окруженный любовью и гармонией. Он не был избалованным ребенком, но родители, в особенности матушка, всячески ему потакали. Как и в любой другой семье, в его воспитании были и бочка дегтя, и ложка меда. Матушка холила и лелеяла его, ласково называя своим лучиком, в то время как дед, ругая ее за чрезмерную опеку, старался держать Феликса в ежовых рукавицах. Что ж, дед по-своему, как умел, проявлял заботу. Во всяком случае, Феликс был благодарен им обоим за подаренное счастливое детство. Он вырос достойным юношей. По крайне мере, так говорили окружающие.       Дед заменил ему отца, возложив на себя ответственность за его воспитание: обучал дисциплине, фехтованию, езде верхом, охоте. Он готовил его к службе в королевской гвардии.       — Балда! Потом спасибо скажешь, — наставлял дед, отвесив очередной подзатыльник.       Феликс не готов был мириться с тем, к чему душа не лежала. Его упрямства хватило бы на двоих. Вместо того, чтобы отрабатывать боевые навыки, он втихаря изучал книги с рецептами (за что и получал по башке). Длинным мечам предпочитал маленькие складные кортики (в хозяйстве они куда эффективнее и безопаснее), а лошадей так вообще боялся. Может, Феликс и был наивным, но это никак не мешало ему бунтовать.       Отец ушел на войну, когда Феликсу только-только исполнилось семь. Будучи еще совсем маленьким, он не до конца понимал, зачем отец оставил их, чтобы сражаться за мнимое господство. Но выбора особого не было. Не только у них, но и у других семей.       Те годы были тяжелыми, наполненными страданиями. Люди погибали. Один за другим. Мало кто возвращался назад, а если таковые находились, то их доставляли в город по частям. Кровь лилась рекой. Заснеженные земли Севера окрасились в багряный, белый снег смешался с грязью. В воздухе клубился дым и пепел войны. Простому народу только и оставалось, что молиться да верить в чудо. Борьба за территорию — это трагедия, тянущаяся из эпохи в эпоху.       Стоила ли война всех невинных жертв? На этот вопрос Феликс до сих пор не мог ответить.       Дед со временем оттаял. Во-первых, потому что ценил и уважал мнение матушки, которая в сердцах его умоляла не лишать Феликса мирной жизни, во-вторых, видел, как у того сверкали глаза, когда дело касалось лекарств. Феликс пытался помочь, правда, больше мешался под ногами, за что получал нагоняй. Но мало-помалу приспособился: выучил названия всех лекарственных трав, научился готовить отвары, мази. Дед махнул рукой и, уйдя на покой, передал лавку Феликсу. Тот с гордостью принял дар и по сей день относился бережно к их семейному делу.       Феликсу нравилось то, чем он занимался. Ведь нет ничего прекраснее, чем посвятить себя любимому делу. Помогать людям тоже своего рода подвиг. То, что Кристофер хотел найти способ снять проклятие Вендиго, его, безусловно, восхищало.       — Но как? — растирая мочалкой кожу, задал вопрос в пустоту Феликс. — Если не нарушать законы алхимии, то… Как Кристофер надеется снять проклятие, не прибегая к жертвоприношению?       Пожав плечами и тем самым ответив на свой вопрос, Феликс потянулся к полке, заставленной разноцветными баночками с шампунями и гелями. Хвоя, эвкалипт, роза, ландыши, апельсин. Ему показалось, что с прошлого раза их стало еще больше. Кристофер заметил его пристрастие к запахам? Похоже на него. Внимание к деталям — это его язык любви. По крайне мере, Феликс позволил себе эту очаровательную мысль.       Он выбрал шампунь с ароматом хвойного леса, который в последнее время горячо возлюбил. Теплая вода приятно согрела продрогшие косточки. Свежий запах хвои покрыл невидимым слоем распаренную кожу. Феликс смыл пену с головы, шипя, когда та случайно попала в глаза. Затем, обтеревшись с ног до головы полотенцем, закутался в него, как в кокон. Перед тем как покинуть ванную, он остановился напротив запотевшего зеркала, стер мутный слой со стекла и оценил себя. Теперь он был похож на гусеницу, показав язык своему отражению, мысленно заключил Феликс. Или на папиросы, которые курил Хёнджин.       Хёнджин… Вот бы найти время, чтобы с ним поговорить. Например, завтра. Если бы Кристофер позволил заглянуть к нему на чай. Как же ловко они скрывали, что все это время были знакомы! Феликс даже представить себе не мог, что в дремучем лесу жил кто-то еще, кроме Хёнджина. С ума сойти! И если у Хёнджина имелись на то причины, то с Кристофером до сих пор непонятно. Он умело мутил воду. Алхимия, вендиго, проклятие. Весомо, но все еще не убедительно. Наивно было полагать, что Кристофер оставался с ним честным до конца.       — Я всё! — приведя себя в порядок, бодро оповестил Феликс.       — Чай на столе, — немного погодя ответил ему Кристофер, когда он спустился на первый этаж, взъерошивая полотенцем волосы на затылке. — В верхнем ящике найдешь печенье. — Феликс замер на последней ступени, хлопая глазами. Он же вчера последнюю банку доел. Не мог же Кристофер… — Купил еще. Они же тебе понравились? Или мне показалось? — будто прочитав немой вопрос в его глазах, объяснил тот.       — Значит, в сегодняшнем меню у нас чай с малиной и сахарное печенье? — разглядывая заварочный чайничек с плавающими ягодами на дне, задумчиво протянул Феликс. — Ты точно настоящий?       — Это был комплимент? — хмыкнул Кристофер.       — Как угодно! — подмигнул Феликс. — И все же… Спасибо. Если мое «спасибо» еще не утратило вес.       — Плохого же ты обо мне мнения, — цокнул Кристофер. — Иногда даже простое «спасибо» не каждый может озвучить.       — Почему ты помог мне, Крис? — ковыряя пальцем наклейку на банке, поинтересовался Феликс. — На то была причина?       — Обязательно нужна причина, чтобы сделать добро? — ополаскивая посуду, спросил Кристофер. Одна кружка, тарелка и ложка. Феликс надул щеки. Кристофер ужинал без него.       — Я думал, ты жестокий…       Кристофер выключил воду и повернулся к нему, вытирая руки.       — Отчего же?       Феликс ответил не сразу. Его вниманием завладел оголенные руки Кристофера. Он тщательно изучил их, не понимая. Обычные мужские руки. Широкие, жилистые, только со шрамами. Но разве это был повод, чтобы их скрывать?       — Жестокость проще объяснить, чем доброту, — в конечном итоге заключил он.       Кристофер заинтересованно склонил голову набок, и Феликс машинально отзеркалил его позу, подперев щеку кулаком.       — Для жестокости нужна смелость.       — Смелость… — задумчиво протянул Феликс, как нельзя кстати вспомнив об амулетах, висящих под потолком. — Есть то, чего ты боишься, Крис?       — Конечно, — без толики сомнения ответил Кристофер. — Я не всесильный. У меня есть свои страхи. Как и у тебя. Как и у Хёнджина. Как у любого из нас.       — Я знаю, кого боится Хёнджин. А чего или кого боишься ты, Крис?       Кристофер повесил тряпку на раковину, скрестив руки на груди. Между ними ненадолго повисла тишина.       — Бессмертия, — уверенно и четко прозвучало затем. И внезапное откровение Кристофера прибило Феликса к стулу фантомным ударом молотка.       — Б-бессмертие? — запинаясь, повторил он. — Но… Многие стремятся к нему всю жизнь.       — Ценности у всех разные, — пожал плечами Кристофер. — Например, ты. — Он кивнул головой на Феликса. — Что для тебя важнее всего? Твоё ремесло? Деньги? Или может быть, люди?       — Лавка. Или… Думаю, что все таки люди, — закусив губу, неуверенно промямлил Феликс.       Как бы он ни был предан своему делу, одному — тяжело. Иногда — невыносимо. Главное не место, а люди. Об этом говорила матушка. И Феликс ей верил. Несмотря на ее мягкий и снисходительный характер, она была мудрой женщиной.       — Но я не понимаю, как это связано с бессмертием, — продолжил он. — Владея таким могущественным даром, можно столько всего узнать! Столько мест посетить, встретить людей...       — Это не дар, — отрезал Кристофер. — Это проклятие.       — Объясни? — попросил Феликс, но чуть тише добавил: — Пожалуйста?       Кристофер просто… вздохнул. Он часто так делал, когда понимал, что без объяснений Феликса не переубедить. Феликс не гордился своим любопытством. Но, когда его мнение подвергалось сомнению, он хотел докопаться до истины.       — Хорошо, — вдруг капитулировал Кристофер. — Тогда представь, что такое терять дорогих твоему сердцу людей. Представь, как они уходят навсегда, а ты остаешься один с зияющей дырой в груди. Это происходит незаметно. Для других. Никто не знает, что внутри ты гниешь медленно и мучительно. Ты клянешься самому себе, что однажды обязательно станет легче. Что однажды свыкнешься с этой болью и перестанешь помнить.       Кристофер объяснял спокойно, даже чересчур, что по идее не должно было волновать настолько, вплоть до учащенного сердцебиения. Но его спокойствие было мнимо. А сердце Феликса трепетало не из-за растерянности. Размеренный шепот Кристофера пугал. Но этот страх иной — завлекающий, — несравним с тем, что он испытал при встрече с вендиго. Поэтому он внимательно слушал, приоткрыв от удивления рот.       — Но чуда не случается. Ни через день, ни через год. И, стоя у их могил, ты осознаешь, что постепенно начинаешь привыкать к утратам. Но в один прекрасный момент — может, то был солнечный день или пасмурный, — ты окончательно ломаешься, не подозревая, что до этого уже давно был надломлен. Легче не станет. Никогда. Но знаешь, что страшнее всего? — Феликс проглотил вставший ком в горле, качнув головой. Во рту стало горько и кисло. Слова Кристофера буквально окисляли его изнутри. — То, что тебе становится все равно. Кто бы что ни говорил, время — плохой лекарь. Тебе ли не знать?       Феликс поражено сдулся, как воздушный шарик. Острая правда — ранила. Кристофер словно проткнул его веретеном. Не мигая, он долго смотрел в одну точку, переваривая полученную информацию. Не все так просто, как казалось. Воспоминания приносили не только радость. Не то чтобы он об этом не знал… Скорее делал вид, что не знал. Ведь так проще — сознательно ограждать себя от тревожных чувств.       Не дождавшись ответа, Кристофер оттолкнулся от столешницы и медленно обошел его со спины. Феликс машинально сжал в руках кружку, чувствуя лопатками чужое присутствие. Будь он сильнее, он бы точно ее раздавил.       — Не воспринимай близко к сердцу.       Легче сказать, чем сделать. Особенно когда на тебя неожиданно вылили эту правду.       — Я не…       А голос предательски дрогнул.       — Я же вижу — весь насупился. — Кристофер положил руку ему на макушку и аккуратно взъерошил спутанные волосы. Феликс сначала вздрогнул от неожиданного проявления нежности, а затем расслабился, подставляясь под успокаивающий массаж. Прикосновения без перчаток ощущались иначе. Интимнее. — Ты хотел правды? Ты ее получил.       — Нет, просто… — выдохнул Феликс. — Это было неожиданно. И грустно. — Он обернулся к Кристоферу. — Ты потерял кого-то дорогого, Крис?       — Да, — шепнул Кристофер и отвел взгляд в сторону.       — Как это связано с бессмертием?       — Когда человек уходит, дни превращаются в вечность.       Феликс понимающе кивнул:       — Поэтому ты держишься на расстоянии? — Рука Кристофера замерла в его волосах. — Боишься снова привязаться?       Прикосновения исчезли, словно их никогда и не было. Кристофер молча поднялся наверх, оставив Феликса в недоумении.       Он уронил голову на скрещенные руки. Потерся о них лбом, задумавшись над словами Кристофера.       Нет ничего больнее, чем терять любимого человека. Действительно. Люди… Они же хрупкие создания. Из плоти и крови. Из эмоций. Из мыслей. Пленники собственных и чужих чувств. Кого-то губило время, кого-то недуг. Кто-то умирал в бою и становился героем. А кто-то — в одиночестве, испустив последний вздох.       В словах Кристофере крылось что-то еще. Что-то незримое и блеклое, как догорающая свеча. Голос Кристофера звучал тише, чем обычно. Он будто боялся произносить вслух свои главные страхи.       Страх потери.       Страх привязанности.       Обыкновенная человеческая слабость.       Неужели Кристофер боялся привязаться к нему?       А вдруг он уже привязался?       Это вполне объясняло его «теплый» прием и специфичный образ жизни. Кристофер прятался от других, возводил невидимые стены, обозначал границы, словно предупреждал не приближаться к нему, не ранить. А тут вдруг неожиданно, как снег на голову, упал Феликс. Лез в душу. Вертелся под ногами. Посадил незабудку. Обозначил свое присутствие в чужой жизни.       Феликс сделал несколько глотков, нахмурившись. То ли от остывшего чая, то ли от неутешительного предположения. Каждый раз, когда они с Кристофером философствовали, копилка тайн еще больше наполнялась. Кристофер и был одной большой загадкой, которую, увы, не дано было разгадать, даже имея в запасе все время мира.       Кристофер был прав. Время — не лечило. Сколько ни старайся. Оно не заштопывало раны. Просто перекрывало их марлевой повязкой, сотканной из новых впечатлений, жизненного опыта, обещаний. Но иногда, случайно зацепившись за гвоздь, повязка с треском рвалась, и старые воспоминания оголялись. Они не заживали. Никогда. Только жгли изнутри, отравляли. Напоминали о том, что отчаянно пытался забыть.       Феликс допил свой чай, так и не притронувшись к печенью. Медленно встал из-за стола и на миг замер, когда услышал скрип двери со второго этажа.       Кристофер только что зашел в ванную. Он собирался принять душ. Без одежды... Следовательно, у него был повод снять маску. Значит… Это очень плохая идея, отговаривал себя Феликс, прислушиваясь к шуму воды. Если Кристофер узнает, то точно не спустит ему с рук.       Лучше сделать и пожалеть о том, что сделал, чем жалеть всю жизнь о том, что не сделал. Так держать, Феликс! Отличный настрой. Сейчас или никогда! Этому дразнящему чувству трудно противостоять. Кто знал, может, они больше никогда не встретятся?       Собрав всю волю в кулак, Феликс поднялся на второй этаж и на цыпочках подкрался к двери в конце коридора. Облегченно выдохнул (казалось, все это время он не дышал), когда увидел, что та была не заперта, и уже смелее потянул ручку на себя.       Кристофер, окутанный густым паром, стоял к Феликсу боком и намыливал грудь жесткой мочалкой. Вода плавными струйками стекала вниз по его расслабленным, но все еще твердым мышцам, скапливаясь маленьким водоворотом в сливе у ног. Феликс оттянул ворот рубашки, вдыхая горячий воздух через нос. Здесь просто душно, оправдывал он себя, но продолжил жадно изучать обнаженное тело Кристофера: крепкие бедра, кудрявые волоски на лобке, ничем не прикрытый пах. Феликс судорожно сглотнул. Мускулистые руки, увитые венами и… многочисленными шрамами. Они такие же бугристые и темно-бежевые, как на пальцах, только ярче контрастировали с бледной кожей на предплечьях. Когда Кристофер отвернулся и запрокинул голову назад, чтобы смыть пену с волос, Феликс охнул, едва успев зажать рот ладонью. Там была татуировка. Черная и большая, она была несколько корявая в своем исполнении, словно художник набивал ее тяжелой дрожащей рукой. Рисунок занимал всю спину; начинался от седьмого позвонка и заканчивался аккурат над поясницей. Рога, увитые терновыми колючками, располагались на лопатках, а между ними — череп оленя, проткнутый насквозь мечом, и едва различимый выпуклый шрам. Когда Кристофер двинулся, чтобы обтереть мочалкой плечи, мышцы под кожей перекатились, и татуировка будто ожила. Феликсу на мгновение причудилось, будто олень искаженно ухмыльнулся.       Он впился ногтями в ладони, чтобы через боль привести себя в чувства. Татуировка… Нет, не только она. Весь Кристофер — его тело, длинные волосы, струящиеся по плечам, израненные руки, спина — завораживающий холст, иллюстрирующий историю. Татуировки просто так не набивали. У каждой из них был свой смысл, сакральное значение. Шрамы из ниоткуда не появлялись. Они напоминали о подвигах или о совершенных ошибках.       Желудок невольно скрутился в тугой узел. Щеки моментально покрылись румянцем, стоило только Кристоферу убрать волосы со лба и демонстрировать лицо. Точно, лицо, напомнил себе Феликс, загипнотизировано разглядывая, как Кристофер втирал стекающую мыльную воду в кожу. Изначально он шел сюда ради него.       Феликс встряхнул головой, чуть не ударившись виском об косяк, и попытался сфокусировать взгляд на лице. Прямой нос, острая линия челюсти, длинный шрам, рассекающий верхнюю губу и левую скулу, но даже так лицо Кристофера не выглядело безобразным. Наоборот, он был красив в своем несовершенстве. До странного чувства, разгорающегося внутри. Оно, как гейзер, бурлило под кожей и скользило по венам. Ошарашенный внезапным возбуждением, Феликс спешно отвел взгляд и медленно попятился назад.       Его напугала собственная реакция. Реакция на мужчину, которую он прежде никогда не испытывал. Напряжение, сконцентрированное в груди густо, как мед, стекало вниз и скапливалось над пупком. Возбуждение сбило с толку Феликса, и, чтобы окончательно в нем не погрязнуть, он быстро ретировался в свою комнату.       Прохлада, тянущаяся из окна, остудила его пыл. Щеки все еще горели, Феликс зарылся лицом в подушки и гулко вздохнул. По коже рябью вибрировали остатки волнения. Это нормально, обнадежил бы Хёнджин, который спокойно относился к естественной реакции организма. Это странно, парировал бы Феликс, не привыкший возбуждаться от вида мужского тела.       Конечно, он не был так невинен, как мог показаться на первый взгляд. У Феликса были… связи. В основном ни к чему не обязывающие, преследующие обоюдную и вполне себе дружелюбную цель — разделить удовольствие. Он был с представительницами прекрасного пола, однажды даже целовался с Хёнджином (в качестве эксперимента, и ему не понравилось), но чтобы так просто возбудиться, глядя на мужчину, — диковинно, впервые и, бесспорно, волнующе. Может быть так, что его привлекали мужчины? Или все дело в Кристофере? Феликс будто по-новому взглянул на себя. И отчего-то это не вызвало в нем отвращения.       Феликс не мучился бы так, если бы ему было стыдно, что он откровенно пялился на Кристофера. Но мысль о том, что Кристофер — обыкновенный человек с обыкновенным человеческим лицом, его успокоила. По крайне мере, одно любопытство Феликс смог утолить, пускай и ценой неожиданного потрясения.       Кем являлся для него Кристофер? Спасителем? Другом? Загадкой? Внезапным влечением? После стольких событий, произошедших между ними, ему трудно было оценить степень своей привязанности.       В своих собственных чувствах всегда сложнее разобраться.       Он находил Кристофера привлекательным. И это касалось не только его внешних данных (о которых он узнал буквально минуту назад). Кристофер не плохой человек, конечно же, не без изъянов, своих каких-то проблем. Просто… Феликс не до конца понимал, что именно его тянуло к нему.       Кристофер простой и одновременно многогранный. Каждый раз он не переставал удивлять Феликса, как хорошо проработанный сюжет в книгах. И вроде бы ты привык к определенному паттерну и поведению главного героя, но в один прекрасный (или не очень прекрасный) момент он делал то, что ты меньше всего ожидал. Как Кристофер. С ним всегда надо быть начеку.       Феликс чувствовал, как между ними постепенно налаживалась связь. Она была еле ощутима; иногда казалось, что за нее можно было крепко ухватиться, но в следующий момент нить обрывалась и проворно ускользала из рук. Было стойкое ощущение, что они знали друг друга не первую жизнь. Немного глупо и наивно было верить в эфемерное предназначение, но если бы реинкарнация существовала, возможно, в прошлой жизни они кем-то друг для друга являлись?       В Кристофере было что-то родное. Феликс потянулся к нему сразу, как только тот оттаял и позволил немного нарушить привычный ритм вещей. В конце концов, подытожил Феликс, если бы Кристофер хотел избавиться от него в начале, он бы давно это сделал. Что-то же заставило его не вышвырнуть Феликса за порог. И это же «что-то» заставляло его до сих пор терпеть чужое присутствие в своей уединенной жизни.       Жаль, что времени для них совсем не осталось. Возможно, Феликс уже никогда не узнает, что могло бы их связывать.       Глухой стук в дверь прервал поток его мыслей. Феликс лениво перевернулся на спину и разрешил войти.       Кристофер, успевший переодеться и, естественно, нацепить на лицо маску, немного вальяжно зашел внутрь. Видимо, горячий душ его расслабил — он больше не выглядел напряженным, что Феликса несомненно приободрило. В его руках он заметил стопку книг, поэтому задался очевидным вопросом:       — Это мне?       — Ты же хотел изучить алхимию? — Кристофер подошел ближе и положил книги на прикроватную тумбочку. Феликс заинтересовано приподнялся на локтях и согнул ноги в коленях, чтобы освободить место. — Я отобрал несколько… безобидных и тех, что могли бы тебе пригодиться. Ничего сверхъестественного. Только то, что касается лекарств. Я все еще против того, чтобы ты увлекался алхимией. — Прямо как мой дед, мысленно добавил Феликс. — Но раз уж ты не понимаешь слово нет и вроде как преследуешь благие намерения, то я не стану тебе мешать. В конце концов, ты уже взрослый и вправе отвечать за свои действия и поступки. Но ты должен мне пообещать, что не будешь брать больше того, что сможешь взять. Я надеюсь на твою рассудительность. Договорились?       Кристофер не ругался. Прося об этом, он по-доброму щурил глаза. И Феликс не смог устоять и не улыбнуться в ответ.       — Обещаю. — Он протянул Кристоферу оттопыренный мизинец и кивнул, безмолвно прося сделать так же.       — Что это значит? — Кристофер нахмурил брови в недоумении.       — Закрепим обещание.       — Интересный способ, — хмыкнул Кристофер, но поддался. — Мило.       — Мило? — хихикнул Феликс.       — Немного по-детски, — пожал плечами Кристофер. — Но раз это имеет смысл…       — Еще какой! Это надежнее, чем обещание на крови, — заверил Феликс, горделиво выпятив грудь вперед.       Кристоферу ничего не оставалось, кроме как поверить ему на слово.

𓇢𓆸 *・.

      После того, как Кристофер объяснил ему некоторые нюансы, связанные с книгами и заметками на страницах, они переместились снова на первый этаж и сели рядом друг с другом на диван. Время перевалило за полночь, но спать никто из них не хотел. Поэтому каждый занялся своими делами, чтобы нагулять сон: Кристофер читал книгу, что-то историческое, если судить по обложке, а Феликс тихонько рисовал в дневнике, лопая голубику. Возле рисунка вендиго появился набросок дома и портрет Кристофера.       — У тебя есть хобби, Крис? — чтобы разбавить тишину и легкий шелест страниц, спросил Феликс.       — Чтение?       — Скучно…       — Не то чтобы я когда-нибудь задавался этим вопросом, — задумчиво протянул Кристофер.       — Быть может, тебе его никто не задавал?       Кристофер усмехнулся:       — Возможно.       — Мне вот нравится изучать все новое и необычное, — между тем поделился Феликс, украдкой поглядывая на Кристофера. Тот сидел в расслабленной позе, закинув ногу на ногу. На нем была легкая сорочка и свободные штаны. Смотрелось очень уютно и по-домашнему. Жаль, маска все еще скрывала лицо. — А ты, между прочим, очень даже новый и необычный.       — Я заметил. — Кристофер кивнул на свой портрет. Заметив его взгляд на рисунке, Феликс вспыхнул и тут же закрыл дневник. — Ничего нового ты обо мне не узнаешь. — Потому что ты не позволишь, мысленно добавил Феликс. — И если уж говорить о «странностях», то это по большей части относится к тебе.       — Эй! — Феликс пихнул его в плечо. — Ты только что назвал меня чудаком?       — В хорошем смысле? — хмыкнул Кристофер. — Впервые встречаю таких, как ты.       — И какой я? — удивился Феликс.       — Я же уже сказал. Странный, — прищурился Кристофер, сделав акцент на последнем слове.       — Это не объяснение!       Кристофер щелкнул его по носу под еще одно недовольное «Эй!».       — Твое любопытство иной раз меня убивает. — Феликс нахохлился, но Кристофер, усмехнувшись, поспешил объяснить: — Но не отталкивает. Это похвально — тянуться к знаниям. Главное, не перебарщивай. В следующий раз меня может не оказаться рядом.       — А я бы хотел, чтобы ты всегда был рядом, — шепотом произнес Феликс и добавил громче:       — Звучишь как мой дед.       — Видимо, у нас с ним много общего.       — Например? — ухмыльнулся Феликс.       — Ты.       Феликс смутился. Упоминание о нем прозвучало из уст Кристофера мягко.       — Знаешь, Крис… Будь у меня возможность «переиграть» жизнь, я бы ей воспользовался.       — Почему же?       — Дед меня любил, даже несмотря на то, что я не оправдал его надежд. Он хотел, чтобы я служил в королевской гвардии. Но не срослось. Я не представлял себя в их рядах. Да и какой из меня гвардеец, если я не способен защитить даже самого себя?       — Ты сам выбрал стать лекарем?       Феликс слабо кивнул.       — Осознанно?       Он снова кивнул, но теперь уже уверенней.       — Тогда не вижу ничего плохого в том, чтобы сделать выбор в пользу того, что тебе по-настоящему нравится.       — Когда ты так говоришь, я начинаю тебе верить.       — Если бы ты отступился, кому было бы от этого легче? Тебе? Деду? Ты бы всю жизнь занимался тем, что тебе претит. Тогда какой в этом смысл?       — Никакого, — задумчиво согласился Феликс. — Просто… В какой-то степени я хотел, чтобы дед мной гордился.       — Во-первых, ты никому и ничего не должен. Во-вторых, это твоя жизнь. И только тебе распоряжаться ею, — твердо наставил Кристофер. — А еще я думаю, что дед бы тобой гордился.       — Откуда тебе знать? — грустно усмехнулся Феликс.       — Я… — Кристофер запнулся. — Мне так кажется.       — Когда кажется — креститься надо, — наигранно проворчал Феликс.       — Что сделано, то сделано. В конце концов, разве ты несчастен теперь?       — Нет?       — Вот видишь. Главное, что сейчас ты находишься в своей тарелке.       Рано или поздно Феликс пришел бы к этому заключению. Просто Кристофер помог ему добраться быстрее.       — Мне нравится твоя мудрость, — вместо «спасибо» сказал он в итоге.       — Проживешь столько же, сколько и я, и не такому научишься.       — И сколько тебе лет, мистер взрослый мудрый старик? — ехидничал Феликс. Он повеселел. Слово Кристофера приятным теплом растеклись по венам.       — Шесть веков, — абсолютно серьезно выдал Кристофер.       — Ха-ха. Очень смешно!       — Может, я хорошо сохранился.       Феликс расплылся в игривой улыбке:       — Что я слышу? У кого-то хорошее настроение?       — Предвкушаю, как завтра побуду в тишине.       Улыбка медленно исчезла с его лица. В один злосчастный момент Кристофер просто брал и собственноручно разрушал всю идиллию, еле-еле образовавшуюся между ними. Феликс притих. Его плечи опустились, и былой энтузиазм сдулся, как листья с порога. Вздохнув, Кристофер отложил на столик книгу и щелкнул его по лбу, обращая на себя внимание.       — Ауч! За что? — возмутился Феликс.       — Дождь прекратился, — вдруг оповестил тот, уставившись на дверь.       Феликс перевел взгляд на окно. И правда. Стук капель стих, первые звезды подмигнули сквозь медленно плывущие тучи. С улицы доносился запах сырой травы и прохлады. На подоконнике вяли синяя роза Хёнджина. Несколько лепестков опали и засохли.       — Оденься потеплее и прихвати корзину, — предложил Кристофер, уже накидывая на себя плащ. Засмотревшись на розу, Феликс не сразу заметил, как тот поднялся с дивана и оказался возле выхода. — Кое-что покажу.       Феликс еще никогда так быстро не собирался.

𓇢𓆸 *・.

      Было что-то таинственно проникновенное в ночных прогулках: ласковая и обволакивающая тишина, свежий воздух, прохлада, проскальзывающая через слои одежды.       Феликс прикрыл веки, прислушиваясь к звукам природы: стрекотание сверчков, хруст веток под ногами, шуршание плаща, волочащегося по земле, звон маленьких колокольчиков, висящих на кармане Кристофера. Он приложил свободную руку к груди и ощутил под ладонью размеренное сердцебиение. Стук был настолько ровный и четкий, словно его можно было схватить и сжать в кулаке.       Кристофер шел впереди. Его шаги были медленные, но широкие, поэтому Феликсу приходится семенить, чтобы поспевать за ним. Он не упускает возможности оглядеться по сторонам; благодаря лунному свету, окрестности легко рассмотреть. Капли дождя мерцают на траве, словно крохотные бриллианты. В лужах отражаются созвездия и полная луна. Несколько раз Феликс оборачивался назад, чтобы проверить исчез ли дом или нет. Но тот как стоял на своем месте, так и стоит. Это его успокаивает.       В руках у Кристофера гремит керосиновая лампа; свет падает под ноги и образует причудливые тени из их силуэтов. Феликс только сейчас обращает внимание, что Кристофер выше его на целую голову. За ним легко спрятаться или укрыться от того же дождя.       Придя немного в себя, он не перестает размышлять о случившемся в ванной. Его все еще волнует Кристофер и то, что он чувствует по отношению к нему. Что бы то ни было, оно взбудораживает его сознание. Мысли о Кристофере заставляют Феликса пожалеть о завтрашнем дне.       Ему нравится с ним общаться. Обмениваться мнениями, делиться маленькими кусочками своей жизни и по крупицам собирать чужую. Личность Кристофера по-прежнему остается для него загадкой. Но огромный шрам на спине, перекрытый татуировкой, о многом ему поведал. Кристофер его стыдится. Настолько сильно, что спрятал под чернилами.       Есть еще несколько деталей, которые рассказывают о нем: Кристофер не любит, когда нагло лезут в его жизнь, но охотно поучает, выступая своего рода наставником. На его плечах громоздятся огромный опыт и бремя. Интересно, сколько ему лет на самом деле? Выглядит достаточно молодо.       Кристофер часто витает в облаках. Но не в розовых, как Феликс. Он может ненадолго отключиться, погрузившись в свои мысли, но так и не поделиться ими с ним. В такие моменты Феликс чувствует себя чужим. Неужели он не достоин того, чтобы разделить с ним тягостные думы? Иногда Кристофер выглядит уставшим и подавленным. Синяки под глазами, вялая походка, сжатая челюсть, словно он подавляет физическую боль, — все эти признаки выдают его с потрохами. Возможно, он думает, что Феликс ничего не замечает. Но у него было достаточно времени, чтобы обратить на это внимание и сложить одно с другим.       Кристофера что-то гложет. И он пытается это скрыть молчанием.       — Закрой глаза, — остановившись, просит он.       — Зачем? — удивляется Феликс.       — Скоро узнаешь.       Он ему всецело доверяет, поэтому без сомнений выполняет безобидную просьбу.       Феликс чувствует, как Кристофер аккуратно перехватывает его запястье (маленькие электрические разряды проходят сквозь тонкую кожу), чтобы вести дальше. Шаг за шагом; они ступают медленно, но недолго. Судя по запаху сырости и кваканью, они приближаются к озеру.       Когда они доходят до пункта назначения, Кристофер просит его открыть глаза.       — Не может быть! — восклицает Феликс, тут же срываясь с места и подбегая к воде. — Как много!       — Бери сколько нужно. Ты же за ними приходил в лес, не так ли?       Феликс заторможенно кивает. Он все еще находится под впечатлением и не может внятно выразить восхищения. Вокруг озера светятся десятки, возможно, даже сотни Сумрачных огоньков. Открывающаяся перед глазами картина завораживает. Белый свет огоньков такой яркий и насыщенный! Восторг!       — С вашего позволения, я возьму немного.       Феликс садится на корточки возле небольшого скопления цветов и обращается к земле. Дед научил его благодарить природу за щедрые дары. «Будь благодарен, если нечего дать взамен». Почему-то именно этот урок Феликс лучше всего усвоил.       Собрав несколько цветов в корзину, Феликс оборачивается на Кристофера. Тот неотрывно наблюдает за ним. Под светом луны его голубые глаза еще прекраснее. Феликсу хочется сказать это вслух, но он молчит, разглядывая белые огоньки, отражающиеся в водной глади.       Ему грустно. Тоска отнимает силы. Гадкий вампир, высасывающий все эмоции. Завтра он проснется и навсегда покинет это место. Будь у него чуть больше времени, он бы замер в этом моменте навсегда.       Вечерами хочется, чтобы кто-то был рядом. И Кристофер здесь. Молча ждет, разделяет мгновение и смотрит, смотрит, смотрит. Слишком долго. Слишком проникновенно.       Кристофер рядом. Но все еще ощущается таким недосягаемым.

𓇢𓆸 *・.

      — Ай! Вы что, сговорились?!       Второй? Нет, кажется, третий раз за сутки Феликс получает по голове. Правда, в отличие от невинных щелбанов Кристофера, Хёнджин не поскупился отвесить ему размашистый подзатыльник. В висках до сих пор звенит.       — Болван! — фыркает Хёнджин. И, не успев опомниться или что-то возразить в ответ, Феликс чувствует, как его притягивают в теплые объятия. Он обмякает в руках Хёнджина, ощущая рваное дыхание на макушке и костлявые пальцы, впившиеся в лопатки. Несколько минут они стоят в абсолютной тишине, едва прерываемой треском хвороста в камине. Один молча извиняется, другой заглушает переживания.       — У тебя засос на шее, — немного погодя ворчит Феликс, тыкая пальцем в красное пятно на шее. — Ты снова был в таверне? — добавляет он шепотом. Не то чтобы это было тайной, но Хёнджин просил лишний раз не трепаться.       — Не порти момент, — фыркает тот.       — Я тоже скучал, Хёнджин. Прости, что заставил волноваться.       — Так легко ты не отделаешься, — отстраняется он с прищуром. — С тебя мешок леденцов и семьдесят процентов от выручки на ближайший год!       Феликс стонет. Ворчит — значит, любит. Во всяком случае, он тоже рад его снова увидеть.       Надолго задержаться им не удается. Кристофер демонстративно кашляет в кулак, когда они засиживаются на веранде с чаем. Хёнджин отвлекается от болтовни с Феликсом и изучающе смотрит на Кристофера. Что-то находит в его серьезном взгляде и, кивнув, просит Феликса отнести в дом грязные кружки. Феликс понимает, к чему тот клонит, и, закатив глаза, оставляет их наедине.       — Он выглядит бодрым и радостным, — убедившись, что Феликс скрылся из виду, говорит Хёнджин, протягивая Кристоферу папиросу. — Благодаря тебе, — специально подчеркивает он.       — Покой мне только снился, — жалуется Кристофер, стягивая вниз маску и зажимая губами скрученный табак. Он не поддается на провокацию и сохраняет нейтралитет. Но в глубине души чувствует гордость. Странное чувство. Давно он с ним не сталкивался.       — И что будешь делать?       Кристофер делает несколько глубоких затяжек, обдумывая. Его мысли смешиваются вместе с табачным дымом, сгущаясь над головой белым облаком.       — К чему ты клонишь? — хмурится он.       — Думаешь, я не заметил, как ты на него смотришь? — красноречиво подмечает Хёнджин.       — И как же, позволь уточнить, я на него смотрю? — ощетинивается Кристофер.       — Так, будто теряешь его навсегда.       — Я совершил ошибку. — Кристофер не пытается скрыть подавленное состояние. Хенджин поворачивается к нему и удивленно приподнимает бровь. — Я… привязался. Феликс выздоровел неделю назад.       «А я эгоистично оставил его у себя. Осознанно позволил этому случиться».       Хенджин качает головой. И дураку понятно, что между ними что-то происходит. Вопрос только не в том, кто из них действительно пропал. А кто раньше не выдержит и сорвется назад.       — Не нужно корить себя за то, что тебя тянет к другому человеку. Может, все, что нужно, это принять и позволить этому чувство разрастись? В конце концов, что ты теряешь?       Кристофер пожимает плечами. Действительно, что?       — Ничего. Просто очередного человека, который мне не безразличен.       Больше они не говорят. Хенджин отвлекается на кота, нагло гуляющего по грядкам, Кристофер молча докуривает вторую папиросу.       Позволить этому чувству разрастись?       Нельзя. Ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах. Кристофер устал. Устал нести тяжелое бремя в одиночестве. Устал хоронить людей, которые когда-то ему были дороги. Но, вопреки смятениям, когда Феликс возвращается назад и улыбается ему (Кристофер старается себя переубедить, что улыбка адресована не только ему, — не получается), стоя в проеме двери, его ржавое сердце скрипит, пропуская удар. Он хочет улыбнуться в ответ, но шрам на спине жжется, как крапива и не позволяет совершить еще одну ошибку.       Чем ближе, тем больнее будет расставание. Лучше оставить все как есть. Хладнокровный разум не позволит Кристоферу оступиться. Жаль, что глупое сердце этого не понимает.

𓇢𓆸 *・.

      Когда они покидают дом Хёнджина, время близится к полудню. Стоит духота и высокая влажность. Солнце беспощадно палит в макушки.       Феликс снял накидку и закатал до локтя рукава. Его руки тонкие и загорелые, без единого шрама, в отличие от изуродованных рук Кристофера. Пару раз они отдыхают в теньке, чтобы остыть и смочить горло водой. Дойдя до поляны, усеянной разновидными цветами, Феликс просит остановиться, чтобы собрать незабудок.       — Всегда их собираю, когда возвращаюсь назад, — объясняет он, любовно прижимая к груди синий букет. — Они напоминают мне о доме. О матушке. Название говорит само за себя.       Помни меня.       Не забывай меня.       Кристофер отстраненно соглашается. Он не находит в себе сил для поддержания разговора. Все думает о том, что сказал Хёнджин. Косится на Феликса и пытается найти причину отступить назад.       Феликс хороший. Славный ребенок. Он не для него. А Кристофер не для Феликса. Их встречу нельзя было назвать предназначенной. Но что-то же заставило их оказаться в одно время и в одном месте.       Кристофер не верит в судьбу. Перестал. В определенной момент. Все, что он может, — это ориентироваться на горький опыт. У любого счастья есть срок годности. В его случае оно — кратковременно.       Они доходят до места, где Кристофер нашел Феликса. Именно здесь, возле скрюченного валежника, он лежал весь в крови, грязи и слезах. Распятый на земле. Беззащитный и едва дышащий. Над ним возвышался и скалился вендиго. Его острые зубы были в сантиметре от неровно бьющийся артерии.       Кристофер пару раз задавался вопросами: что бы случилось, если бы он не успел? Он бы проклинал себя за медлительность? Ненавидел за то, что не смог спасти невинного человека? Феликс для него никто, и нет причин, чтобы оплакивать его утрату. Парой недель назад Кристофер придерживался бы этой теории. Но сейчас, когда между ними столько всего произошло, он не уверен, что смог бы спокойно смотреть, как Феликс умирает.       Феликс хотел жить. Он боролся. Несмотря ни на что. Но в какой-то момент он сдался, когда понял, что одним маленьким ножом не сможет одолеть злобного и голодного монстра.       Феликс хотел жить, Кристофер видел, нет, чувствовал как в его стеклянных глазах слабо искрилась мольба о помощи. Он не мог пройти мимо тогда, как и не смог бы пройти сейчас. Он бы точно себя не простил, если бы оставил его наедине со смертью.       Ручей, возле которого они впервые встретились, был чист. Следов кровавой ночи не осталось. Лишь воткнутый в землю крест напоминал о трагедии минувших недель. Кристофер похоронил тела под сосной. Собрал то, что было, и закопал в землю. Соорудил из палок крест. Смыл водой из ручья кровь на траве и, как положено, прочитал молитву над могилой.       В тот момент, когда он выполнял ритуал, Кристофер не думал о путешественниках, как не думал о том, что вообще обязан что-либо делать для их упокоения. На миг он представил зареванное лицо Феликса, столкнувшегося с последствиями ужасной ночи. Он просто не мог себе позволить снова увидеть его слезы.       Первые несколько дней Феликс кричал по ночам. Вряд ли он помнит, как Кристофер приходил к нему в комнату, чтобы промокнуть пот на лбу и нежно погладить по волосам. В лунном свете его щеки блестели от слез, тело дрожало, как осиновый лист, Феликс лихорадочно метался по простыням, бредил, рыдал и звал матушку. Ему было страшно. Настолько, что он не мог отличить сон от реальности. Каждую ночь он снова и снова переживал кошмар. Кристофер гладил его по руке, обещая:       «Я рядом. Столько, сколько понадобится. Пока лес не заберет меня обратно».       — Ты их похоронил. Как полагается. — Феликс садится на корточки напротив креста и кладет несколько цветов незабудки.       — Они заслужили покой, — ровняясь с ним, говорит Кристофер. — Это меньшее, что я мог для них сделать.       — Ты и не обязан был, — возвращает ему Феликс, выглядящий гордым и благодарным. — Но ты это сделал.       Кристофер хмыкает, но отвлекается на хруст веток. За стволами мелькает рыжий огонек.       Оставшуюся половину дороги они идут молча. Феликс иногда останавливается возле кустов и цветов и что-то рассказывает об их лечебных свойствах.       — Это шалфей. Хорошо очищает легкие. Обычно используется при кашле.       — Ромашка… Невероятный цветок! Эффективна как при простуде, так и при успокоении.       — Тысячелистник, календула…       Кристофер слушает его вполуха, в мыслях измеряя примерный остаток пути. Когда лес начинает редеть, а звуки воды усиливаться, он понимает что они приближаются к мосту.       Река Марро встречает их шумным беспокойством. Она бурлит, бьется волнами об выступающие камни. Иногда выплескивается через края, омывая пеной землю и камыши.       Феликс останавливается возле моста и оборачивается на Кристофера. В его взгляде мелькает невысказанная тоска. Кристофер старается ее игнорировать. Так будет лучше. Для них обоих. Самое безопасное, что они могут сделать друг для друга, — это расстаться без сожалений.       — Ну вот и всё, — Феликс заговаривает первый, чтобы как-то унять заметную дрожь на кончиках пальцев и разбавить неловкое молчание.       — Береги себя.       Уже лучше, думает Кристофер. И ловит себя на том, что не может оторвать от него взгляд.       Интересно, как бы он отреагировал, если бы узнал, что Кристофер был знаком с его дедом? Что когда-то они так же бродили по лесу, болтали обо всем и ни о чем, собирали голубику. Что бы он почувствовал, если бы узнал истинную причину его уединения? Как бы он воспринял, если бы узнал, что Кристофер давно уже…       — Ты будешь скучать?       Кристофер отмирает. Он все еще смотрит на Феликса, но его взгляд проходит сквозь него.       Что он должен сделать? Нет. Что он должен ответить, чтобы обезопасить их? Сказать правду? Или солгать? Когда последний раз он был честен с самим собой?       — Давай оставим все как есть, хорошо? Я не буду ничего обещать. А ты не будешь тешить себя иллюзиями.       — Ты не сказал, что не будешь скучать…       Феликс улыбается. Печально, но слабое подобие улыбки дрогнет на его лице. Почему? Кристофер же его оттолкнул. Почему он продолжает улыбаться?       — Я…       Кристофер чувствует тепло. Крохотное, как огонек свечи, человеческое и обволакивающее. Он успел позабыть, когда последний раз его кто-нибудь обнимал по-настоящему; отдавал, а не просил, делился бескорыстной теплотой. Феликс зарывается лицом в грудь и тихо выдыхает что-то аккурат возле сердца. Он цепляется за него мертвой хваткой, как за спасательный канат. Отпустит — утонет. Они вместе пойдут ко дну.       И Кристофер… не отталкивает. Не может. Именно сейчас, обезоруженный чужими объятиями и окутывающей печалью, он не находит в себе сил и уверенности оттолкнуть. Они стоят так несколько секунд, может быть, (вечность) чуть дольше. Кристофер замирает каменным изваянием, боясь спугнуть хрупкое мгновение. От Феликса пахнет хвоей — утром он принял душ и мылся его шампунем, — незабудками и печеньем. Его светлые волосы щекочут подбородок. Юркие руки сдавливают ребра. Он жмется теснее к Кристоферу — хочет раствориться в нем или слиться вместе с ним. Это не больно. Наоборот, приятно и мягко. Феликс сопит ему куда-то в грудь и просит не забывать. Кристофер не обнимает в ответ. Боится не отпустить.       Не почувствовав отдачи, Феликс неохотно отстраняется первым, но продолжает улыбаться. Улыбка робкая, вымученная, но настоящая. Никто из них не комментирует произошедшее.       Кристофер отворачивается и медленно уходит в лес. Понимает, что если обернется, то увидит надежду, искрящуюся во взгляде напротив. Ноги ватные и тяжелый. Каждый шаг дается ему с трудом. Но он упорно продолжает идти в одном направлении. Это во благо, говорит он себе. Их прощание — не причинит вреда, в отличие от сближения.       Как только его силуэт сливается с густыми деревьями, Феликс всхлипывает и срывается на бег. Он вслепую бежит через мост, захлебываясь на ходу жгучими слезами; мимо мельницы — Лукас его приветствует, но Феликс не слышит, продолжая бежать. На периферии мелькают люди, дома, трамвай, антикварная лавочка, магазины. Феликс ничего из этого не замечает. Ему больно, тоскливо и одиноко.       Он добегает до Центральной площади и тормозит от осознания и одышки.       Шрамы.       Сердце.       Тишина.       Прижавшись вплотную к Кристоферу, он не услышал стук в груди.