Ему я тебя не отдам...

— Долгари были... — коротко осведомляет Крота бандит, чуть поджимая губы, — Притащили... такого... — Знаю. Больше не тронут. — Я хотел хоть... воды дать или укрыть. А он... — Мозгоправ немного помолчав, вздыхает качая головой, — Он от каждого касания... Тебя может подпустит, попробуй. — Игла, эй... Это я, Крот, слышишь? Игла, тихо, парень, тихо... — кивнув бандиту, свободовец присаживается около тут же сжавшегося пленника «Долга», касаясь плеча, — Дай осмотреть... Блять. Шшш, тише, я только... Да, чёрт! Игла, шшш, я не обижу... — Я же говорил. По кругу поди пустили опять... Тихо застонавший монолитчик вздрагивает от слов Мозгоправа и сжимается ещё сильней, словно пытаясь вовсе исчезнуть, не быть... Не видеть стены вокруг, не помнить то, что с ним творили вновь и вновь, не ощущать на себе чужих рук, что... Но эти... тёплые? Мягкие?.. И не пытаются удержать, ранить, развернуть так, чтобы было удобней... Чтобы... Игла вздрагивает, не в силах сдержать жалобный стон, дергается ощущая ладонь, что медленно... и осторожно поглаживает? Просто поглаживает его... Непонятно. Страшно. Совсем не больно, но... Его тихонько гладят. Просто аккуратно и заботливо гладят по плечу, голове, спине... Ничего не требуют, не... И голос... Тихий, спокойный. Он не требует, не угрожает, не слышно того издевательского смеха... Игла не понимает. Он не осмелился бы посмотреть сам, но чужие осторожные ладони касаются лица, чуть повернув тяжёлую голову и он... Один взгляд. Одного взгляда хватает. Чтобы болезненно всхлипнуть и потянуться навстречу... Сталкер. Это тот самый сталкер, что помогал ему и поил его... Это его руки осторожно и бережно пытаются исследовать замученное тело на предмет новых увечий. Это его голос терпеливо убеждает не бояться и довериться. Это его взгляд смотрит с участием и пониманием. Это же... «Крот!» — одними губами выдыхает монолитовец и тянется навстречу сам, дергаясь невольно от каждого прикосновения, но желая... Искренне желая именно — и только! — в его заботливые руки, прижаться к нему надёжному и не несущему боли, слышать его мягкий и сочувственный голос. Больно... Но в руках Крота... тепло. Крот не... Не станет ведь как они? Не будет? Он же... Снова перетряхивает. Не от боли даже, от воспоминаний о том, что творили с ним обезумевшие от вседозволенности и похоти палачи в плену и что хотели сделать сегодня. Так хочется попросить сталкера, чтобы... Чтобы что? Игла вздрагивает, втискивается лицом в чужое плечо, ведёт чуть головой и утыкается губами в шею. Немо и безъязыко выстанывая мольбу о защите. Он не может, больше не может... Он хочет защиты и хоть немножечко тепла. Человечности... Кажется, так это называется?.. И чтобы больше не было, не... Тихий стон срывается в короткий отчаянный всхлип. Он больше не может, не может... Льнёт, жмётся всем телом, цепляется израненными пальцами за чужую куртку, всхлипывает снова и снова, жмурится не в силах сдержать ни слёз, ни эмоций... И вдруг коротко выдыхает, вздрагивая всем телом и осознавая для себя одну важную вещь — его держат. Крот держит. Обнимает, гладит медленно и успокаивающе. И в его руках Игла ощущает себя в... безопасности? Да. В его — и только его! — руках безопасно, спокойно, хорошо. Кажется, даже физическая боль понемногу отступает под чужими — не чужими, Крота! — ладонями, давая монолитовцу возможность хоть немного прийти в себя от произошедшего всего каких-то пару часов назад. Не забыть, нет... Невозможно забыть то, что с ним творили в который уже раз. Невозможно от этого отстраниться. Невозможно наивно пытаться себя убедить, что всё это происходило не с ним — пленным монолитовцев Иглой — а с кем-то другим. Но можно снова разрешить себе принять эту чужую защиту, это искреннее участие. Пусть и не заслужил... Не заслужил ни заботы, ни участия, ни помощи. Не заслужил потому что враг, исконный враг для любого неверного, для «Свободы» особенно. А Крот... Он ведь свободовец... Но Крот держит, обещает защиту, помогает как может... «Не заслужил...» — тоскливо бьётся в тяжёлой голове. «Недостоин...» — набатом в мыслях. «Не бросит же, да?..» — невольно вновь вздрагивает Игла и поднимает голову в отчаянных поисках взгляда свободовца. Ему очень нужно увидеть в глазах всё то, о чём говорил Крот. Не только услышать, но и увидеть. Ведь вдруг это просто какая-то непонятная ему уловка?.. Какая-то непонятная игра с ним, пленным монолитовцем?.. Слова могут быть лживыми, слова бывают лживыми, но глаза — никогда. На мгновение Игле становится не по себе и ощущения безопасности и спокойствия исчезают сменяясь отчаянием и безграничным страхом, ужасом от того, что в глазах Крота он сейчас увидит равнодушие и безразличие, а не то, что скрывается в его словах и поступках. Страшно... Панически страшно... До задавленного на выдохе не стона даже, а жалобного воя. «Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!» — срывается в безмолвную отчаянную мольбу монолитовец и, кажется, всё сейчас готов отдать. Себя самого готов отдать Кроту, если вдруг тот этого захочет. Свои скудные помыслы, душу истерзанную, тело искалеченное долговскими палачами... Лишь бы тот не оттолкнул, не оставил, не бросил. Лишь бы в глазах увидеть то, о чём твердит голос сталкера. И видит... В тёплой ржавчине встречного спокойного взгляда монолитовец различает и искреннее сочувствие, и сострадание к нему — безвозвратно переломанному пленом, пытками и насилием фанатику — и участие вместе с уверенностью. Дышит в обнимающих его руках сорванно и часто. Смотрит, смотрит, смотрит... Не в силах оторваться, не в силах пошевелиться. Застывший на месте, утонувший в чужих глазах, растерявшийся невольно... Неужто и впрямь явь? Не сон, не ложь, не видения предсмертные бьющегося в агонии тела? «Явь... Не ложь...» — враз обмякает в чужих руках Игла, ощущая неимоверное облегчение и вернувшееся чувство безопасности. Всхлипывает еле слышно и тянется ближе, ещё ближе... В кровь разбитые чужим злым кулаком — или прикладом? он не помнит... — губы дрожжат в попытке невнятных признаний в верности лишь ему одному. Сталкеру что держит. Помнит... Отчётливо помнит как жалобно скулил забившись в угол пыточной, сжимался в комок и слабо мотал головой в отрицании происходящего. В болезненном понимании того, что сейчас снова будут эти жестокие пытки и бесчеловечное насилие над ним. И некуда бежать, некуда прятаться, бесполезны невнятные мольбы и на сопротивление сил давно нет, ослаблен и замучен до предела... Помнит скрип железной двери, что впускает в пыточную ещё кого-то. Кого-то, кто явно старше его жестоких палачей в местной иерархии. Кого-то, кто внезапно приказывает палачам, уже было взявшимся за него, остановиться. Игла — трясущийся и беспомощно всхлипывающий — почти не различает слова этого кого-то, но улавливает короткое «не трогать», а за ним совсем непонятное «часть сделки». Только осознать смысл этого не успевает. Чьи-то пальцы хватают его за волосы, вздергивают и тянут в тщетной попытке заставить подняться. Нет сил, совсем нет... Плюнув на всё, его просто подхватывают под руки и волокут обратно в камеру, бросают там на холодный грязный бетон и... уходят. И только сейчас Игла внезапно понимает почему его внезапно вернули сюда, не став ни пытать, ни насиловать. Осознаёт что означало то «не трогать» и «часть сделки». Это Крот. Крот, что обещал ему защиту и слово своё сдержал. Игла не знает что такого пообещал его мучителям сталкер, какую сделку заключил с ними. Игла знает лишь одно: Крот не солгал, Крот защитил его, Крот не бросил. Крот, Крот, Крот... Монолитовец надсадно и безъязыко пытается вышептать слова благодарности, цепляется искалеченными пальцами за плечи сталкера, верит... Безоглядно верит Кроту. Знает. Крот не даст в обиду, защитит, убережёт. Не бросит, не оставит... Игла понятия не имеет зачем он такой — сломленный и разбитый, беспомощный и превращенный изобретательными палачами в безропотно позволяющее делать с собой что угодно забитое существо — вообще нужен свободовцу. Но это и неважно... Совсем неважно, когда сталкер бережно прижимает его к себе, позволяет едва не на колени забраться, лишь бы быть настолько близко насколько вообще возможно, гладит успокаивающе по вновь склоненной голове, вздрагивающим от молчаливых рыданий плечам, согнутой спине. С ним — в его заботливых руках... — спокойно и безопасно. Игла совсем уязвимо всхлипывает, вжимается лицом в чужую шею и замирает так, лишь вздрагивая то и дело от мягких касаний и успокаивающих поглаживаний. Если бы он мог, он бы благодарил сейчас. Сбиваясь на каждом слове, но торопливо истово стараясь донести всю свою благодарность за то, что сталкер — Крот, у него есть имя, Крот... — принял, защитил, уберёг. Вышептывал бы мольбы держать вот так и дальше, не отпускать, не отдавать безжалостным мучителям в руки. Признавался бы в искренней верности и преданности тому единственному, кто смилостивился над умирающим страдающим фанатиком. Да только доверчиво жаться остаётся, всхлипывая тихонько и вспоминая как отрезали ему язык и смеялись, смеялись... Но он может иначе... Он может неловко касаться губами, робко дотрагиваться ими до теплой шеи и этими касаниями он пытается передать всё то, что не может словами. И сталкер кажется не против. Не отталкивает. Его можно касаться. С ним можно говорить... так. Игла тихонько всхлипывает, жмётся виском в шею и обессиленно упирается лбом в плечо. Держат... Его держат... Бережно и заботливо... И не... Не собираются... Игла невольно тихонько скулит в грудь обнимающего его сталкера, вздрагивает и неожиданно расслабляется окончательно, обмякает всем телом. Он в безопасности... Можно не бояться. Просто быть в руках. Дышать. Жить. В его руках... Слушать. Его слушать. Его... слышать... И он слышит. Робко поднимает голову, не зная как ответить. И стоит ли... — Шшш, всё хорошо... Вот так, успокаивайся, парень. Тебя больше не тронут... Не позволю. — Крот уверенно, но мягко шепчет над ухом, чуть улыбается, — Не обижу и другим не дам... Ты в безопасности в моих руках, Игла, не один больше. Я тебя этим не отдам. Слышишь? Не бойся больше их, я рядом. Монолитовец слабо склоняет голову в едва заметном неуверенном кивке, прячет взгляд за слипшимися от слёз ресницами. Прячет — так уже привычно... — лицо в чужой шее. Страшно, всё равно до безумия страшно... Врос под кожу, просочился до кончиков нервов, оплёл цепкими путами этот панический страх перед жестокими мучителями. Но сталкеру — Кроту... свободовцу Кроту... — хочется верить. Верить в его «не позволю» и «я рядом». Хотя бы сейчас... Верить в то, что ему не всё равно. В его защиту... И Игла позволяет себе. Позволяет верить. Его больше не тронут, у него есть Крот... Крот не отдаст им. Никому. Крот защитит. Крот не причинит боли. Крот, Крот, Крот...