Ему я тебя не отдам...

— Да ладно? — в удивлении изогнувший бровь долговец разворачивается перехватывая за плечо сталкера и всматриваясь в его лицо, — Серьёзно, ты? Ещё и живой? — Мы знако... — Игла внезапно обрывает себя на полуслове, едва не задохнувшись потяжелевшим воздухом, и тщетно пытается дёрнуть плечом. Узнал. Сложно не узнать ЭТУ хватку рук, сложно не узнать ЭТОТ голос. Сложно не... Не вспоминать? Монолитовец судорожно сглатывает, торопливо оглядываясь. Но рядом уже нет ни Крота, ни его весёлых товарищей, что наверняка увлекли свободовца наверх. А он, Игла, так нерасторопно отстал и... И ЭТОТ голос, голос, голос... Сначала удивлённый, затем насмешливый и так знакомо издевательский... Долговец вжимает его в стену и хищно скалится. — А я уж было подумал, ты сдох. Что, в «Свободе» ебут слаще, сучка? — вторая рука скользит по бедру, по хозяйски ощупывая обтянутую флектарном задницу и дёргая ремень, — Или ты скучал по мне, а? Помню, тебе нравилось, когда я засаживал по самые яйца. Ты так кайфно стонал... Сложно не помнить как стонал от боли, когда его снова и снова вбивали головой в каменную кладку стены, а затем насиловали прямо там, где пленник истекал кровью и жался в тщетных попытках хоть как-то избежать насилия. Сложно не помнить как рыдал от боли и ужаса при одном только звуке ненавистного голоса, как впадал в ступор не в силах ни зажмуриться, ни вдохнуть нормально. Сложно... — Н-не надо... — едва вышептывает дрожащими губами Игла, снова невольно ищет взглядом хоть кого-нибудь, кто поможет. Никого. — Не озирайся так, фанатик. Ваши все снаружи... А наши и разбираться не станут, если я скажу им откуда мы с тобой, дорогуша, знакомы... — смеётся долговец расстегивая ширинку и забираясь ладонью в штаны Иглы, — Ух, я так по твоей дырке жадной скучал, сучка. Надеюсь, ты всё ещё послушный мальчик, а? Ну ка... Долговец рывком сдергивает штаны с бёдер монолитчика, разворачивает его, буквально вбивая грудью в стену и заламывая за спину руку. Притирается к обнаженным ягодицам жёсткой форменной тканью, обтянувшей пах. Игла судорожно всхлипывает и мотает головой в отрицании... И бьётся лбом в стену в момент, когда в него неожиданно входят рывком два влажных от слюны пальца, вырывая тут же задавленный чужой ладонью вскрик. — Блять, какой тугой... Я думал, после того как тебя вся наша застава отодрала, у тебя там всегда открыто будет. А ты смотри... Сучка, неужто на подсосах только у анархистов? — долговец сладостно лижет в шею, — Молчи, сука, молчи. Иначе вся «Свобода» узнает что мы с тобой делали на Ростке. Хочешь? Игла не хочет... Отчаянно мотает головой, вздрагивает всем телом, обмирает и в кровь раскусывает губы от болезненных ощущений сзади. Пальцы внутри причиняют боль, словно намеренно растягивая его и сгибаясь в нём так, чтобы при движениях мучить максимально старательно. Больно... Впрочем, надолго долговца не хватает. И лучше бы это и оставались пальцы... Теперь вместо них Игла ощущает иное давление.. Мучительно медленное, заставляющее болезненно стонать и выгибаться, невольно пытаясь избежать контактка. Чужого терпения надолго не хватает... Рычащий долговец с размаха бьёт задыхающегося от ужаса монолитчика ладонью по бёдру, толкается вперёд сильней, давит чужой вскрик. И тут же отшатывается волей чьей-то хватки на плече. Выворачивается. Пользуется лестничным полумраком. Сбегает... А Иглу уже торопливо обнимают чьи-то руки, разворачивают к себе лицом. Монолитовец всхлипывает, пытается оттолкнуть от себя, бессильно стонет... Не сразу понимает, не сразу распознаёт в голосе — чужом, но странно знакомом и родном — нотки беспокойства и испуга. За... него? И, осмелившись открыть наконец глаза, сам льнёт к своему спасителю, не в силах ни стоять, ни говорить... Подгибаются вмиг ослабшие ноги, да срывается с губ тихий хрипловатый выдох. — Крот... — Шшш, тихо, мой хороший. Я здесь, с тобой. Тихо, тихо... — анархист подхватывает Иглу, держит уверенно и крепко, — Я держу, помнишь? — Он... он... — монолитовец срывается на всхлип, — Не отд-давай... — Тихо, ты в моих руках. Не отдам. Безопасно... Пойдем отсюда, Игла. С этой мразью я ещё разберусь, обещаю. Всё будет хорошо, обещаю. Веришь мне, родной? — Только тебе... — Пойдём, я держу тебя. Анархист давит гнев и злость на тех, кто посмел причинить боль ЕГО монолитовцу. Мысленно клянётся отомстить. Найти. Убить. Не сейчас... Сейчас приоритет — Игла. Благо, это Янов. Благо, до их временной личной комнатки рукой подать. А наверху свои... Встречают недоуменными взглядами, расспросами, неподдельным искренним беспокойством. За прошедшие три месяца тихий и неконфликтный Игла заслужил репутацию своего в «Свободе», хоть так и не принял шеврон с волком. И беспокоятся анархисты за него теперь искренне и от души. Да и бойцы с долговской половины смотрят вопросительно... Только не до объяснений сейчас Кроту... Совсем не до объяснений. Потому что при одном только виде черно-красных яновских «соседей» Игла крупно вздрагивает всем телом, давится паническим всхлипом и жмётся затравленно. Анархист торопливо минует общий зал, уводя Иглу из под чужих взглядов и коротко обещая обеспокоенным свободовцам объяснить всё позже. В сторону долговских боевиков не смотрит. Понял... Запомнил. К ним он ещё вернётся... В маленькой комнатке тихо и спокойно. И можно закрыть изнутри дверь. Нужно закрыть. Потому что даже здесь, оказавшись на их с Кротом койке, монолитовец сжимается в комочек безотрывно и со страхом глядя в сторону выхода. Словно ожидает что вот-вот в комнату ворвутся те из его воспоминаний, вырвут из рук Крота и снова потащат мучить... Анархист закрывает дверь изнутри на ключ и возвращается к Игле, садясь на край койки. К Игле, который кажется уже не с ним... — Шшш, всё хорошо. Всё закончилось, ты в безопасности. Я рядом. Тебя не обидят... — широкие ладони осторожно заставляют худощавого монолитовца отвести взгляд от двери, — Смотри на меня, Игла. Давай, родной, посмотри на меня... Слышишь? Понимаешь меня? — Д-да... — еле слышно шепчет монолитчик, с трудом фокусируя взгляд на Кроте. — Вот, молодец. Ты молодец, Игла... Шшш, безопасно... — Крот, не... не ух-ходи только... — с трудом сглатывает и открывает наконец глаза, — Страшно... — Шшш, я с тобой, Игла. Никуда не уйду, лежи... Не бойся, мой хороший, всё закончилось. Пить хочешь? — дождавшись слабого кивка монолитовца, Крот осторожно поит его из бутылки, придерживая голову, — Пей, родной... Вот так, хорошо... Ты умница у меня. Игла... Это ведь был кто-то из «Долга», да? — Не могу... — монолитовец цепляется за руку, жмётся в прохладную кротовью ладонь горячим лбом, — Рас-скажет всем... — Шшш, родной, не бойся. Эта тварь никому ничего не успеет рассказать... Кто-то из недавно прибывших? Игла молчит. Острит вздёрнутыми в напряжении лопатками и вздрагивает от каждого громкого звука из-за дверей. Устало закрывает глаза. Он не хочет говорить... Ему снова страшно. Нет, не только за себя. Совсем не только за себя... Он не один, Крот ведь защитит. Хотя бы попробует. Вот только кто защитит Крота... Ведь если... Монолитовец тихо-тихо всхлипывает. Он не может, не может... Крот ведь спас его. Как можно подвергать его опасности своими словами? Но как молчать, если Крот смотрит ТАК внимательно и ТАК нежно и заботливо гладит по плечу, по голове... Как молчать, если Крот ждёт ответа... Игла открывает глаза, очень осторожно тянется ладонью, касается кончиками пальцев склоненного лица анархиста. Смотрит, смотрит, смотрит... Решается. Сглатывает, жмётся ближе. Ещё ближе. — Он сказал, рас-скажет на Янове про... тебя. Откуда ты меня п-привёл и кто я... Ч-что со мной там они... он... — монолитовец чуть кривится от боли, но продолжает выговаривать с мертвенным взглядом, — Такой позор н-не нужен «Свободе»... Монолитовская блядь... А ты со мной и... — Игла, шшш, достаточно. — Крот шепчет ласково и мягко, но монолитовцу внезапно становится не по себе, — Скажи, пожалуйста, кто это был. Мне немного... не до рассматривания было. — Не знаю... Такой высокий, рыжий, с п-перебитым носом... — Понял. Так, Игла, я... — Не уходи... Крот, пожалуйста. Прошу тебя!.. — монолитовец из последних сил вцепляется пальцами в чужие плечи, вздрагивая и с отчаянием ловя взгляд, — Останься... Т-ты мне... мне очень нужен сейчас!.. — Шшш, я с тобой, мой хороший. Тихо... Игла, я никуда не иду. Я здесь, родной, рядом. Тихо, тихо... — Он никогда не... Не оставит меня в покое. Он меня там... чаще всех. Говорил, я его личная блядь... — Игла шепчет обречённо и тоскливо, держась за чужие руки, — Не хочу... Не могу... им расскажет, Крот... А потом снова, снова... — Игла, он тебя больше никогда не тронет, обещаю. И никому ничего не расскажет. Ты под защитой «Свободы», помнишь, мой хороший? — Крот поджимает губы, жмёт кулаки, — Игла, послушай... сможешь... встать потихоньку? Через час, два... Я парней соберу, сходим кое-куда... — Если тебе нужно... — согласно клонит голову монолитовец, он не хочет, но если просит Крот, он сделает всё, что ему нужно, — Я постараюсь... — Сходим к Шульге. Решим вопрос раз и навсегда. Никто тебя не тронет больше. А та мразь... Он за всё ответит, клянусь. Игла не спорит. Игла больше не может... Он слишком устал. И ему страшно. За себя, за Крота. Страшно, что всё рухнет... А уже рухнуло. Страшно, что ничего не закончится...