Fractures on a marble body

      Время — это просто отвратительная вещь. Пугающая и беспощадная, слишком неопределенная и оттого раздражающая. Иногда время лечит, потихоньку тактично сглаживая углы, но в другой раз оно лишь усиливает страдания. Время всегда тянется непредсказуемо: убивающе медленно, почти вечно, когда чего-то от него ждешь, когда нестерпимо хочется поторопиться, но летит настолько быстро, с такой невообразимой скоростью, если наоборот мечтаешь растянуть приятный момент. Кажется, что оно всегда играет непременно против тебя и злобно хихикает, самодовольно потирая ручки, в случае выигрыша. А кто вообще такие — простые смертные — чтобы тягаться со временем? У них заведомо нет никаких шансов против чего-то столь недостижимого. Все живет во власти времени, оно никого не щадит, перед ним все бессильны.              Шарль, например, ненавидит время. По его мнению, оно слишком безжалостно.              Шарль, например, уже готов бегать по потолку, встать на мостик, заламывать руки за спиной или завязаться в узел — и все это прямо посреди торгового зала на работе. Судя по фильмам, примерно так же ломает наркоманов.              На деле же прошло всего два дня с того момента, как Шарль купил билеты на гонку в Зандворте. И ожидание сводило его с ума. Складывалось ощущение, что эти паршивые два дня длятся уже целую вечность, а впереди еще три. Долго, просто невыносимо долго.              Покупателей как на зло не было. С открытия успела зайти только одна дама, купила помолвочное кольцо для сына и обругала Шарля за то, что он «занимается немужским делом и неудивительно, что до сих пор неженат», пока стояла у кассы. На самом деле Шарль честно удивлен, что ничего ей раздраженно не ответил, все-таки опыт из прошлого научил его быть «клиентоориентированным», нарочито вежливым и услужливым.              — Большое спасибо за покупку, желаю удачной помолвки Вашему сыну, приходите снова! — Шарль с наимилейшей улыбкой во все тридцать два вручил женщине фирменный бумажный пакетик, перевязанный ленточкой, и проводил взглядом до выхода. А потом полчаса материл ее с коллегами в служебном помещении, агрессивно заваривая чай. Он еще и обжегся этим дурацким чаем, не дождавшись, пока кипяток достаточно остынет, поэтому после дамы «с помолвочным кольцом для сына» досталось уже напитку.              Потом была пятница. Пятница — это всегда приятно, какое-то подсознательное чувство, заложенное в человеке с рождения на уровне инстинктов.              В пятницу к Шарлю опять прицепилась Шарлотта. На сей раз она предлагала сходить выпить после смены. Шарль был уверен, что еще немного, и у него начнет дергаться глаз, потому что всем от него что-то нужно, неужели он не заслужил просто постоять в тишине, мысленно считая минуты до утра воскресенья. Ему осталось всего каких-то полтора дня, потом он слетает в Нидерланды, дай бог не отхватит там по лицу, вернется и снова будет готов со всеми общаться с привычной легкостью и непринужденностью. Он не хотел срываться на девушку, тем более она ни в чем не виновата, тем более они на работе. Но в то же время Шарлотта прекрасно знала, почему он на нервах, какие у него планы и зачем это все нужно. По мнению Шарля, она могла бы войти в положение, как хорошая подруга.              — Извини, не получится сегодня, — Шарль правда старается не звучать раздражительно.              — В прошлый раз ты тоже так сказал, — Шарлотта смотрит на него щенячьими глазами. Шарлю даже жаль в какой-то степени, что он немножко мразь, и на него такие уловки не работают, потому что он работает такими уловками. — Когда-нибудь мы сходим в клуб?              — Может быть, — на самом деле Шарль в принципе не особо горит желанием идти в клуб, дело даже не столько в девушке.              — Может быть, может быть… — Шарлотта его передразнивает, складывает руки на груди и, демонстративно развернувшись, уходит в другой конец зала, чтобы, видимо, пожаловаться другой коллеге.              Чудно, на Шарля обиделись. По крайней мере, от него отстанут на какое-то время, а Шарлотта точно не будет слишком долго дуться, особенно, если он принесет ей кофе в понедельник.              Всю субботу Шарль тратит на то, чтобы разработать максимально подробный план действий. Вчера вечером ему доставили коробочку с именным паддок-пассом, а завтра днем, за несколько часов до гонки он уже будет там. И что ему, собственно, делать дальше? Шарль понятия не имеет, как все устроено, если тебя не притаскивает за ручку чемпион мира. Каков вообще шанс найти Макса среди, вероятно, кучи народу. А еще ведь, наверное, тому надо будет что-то сказать, Шарль ведь не тупо посмотреть едет. Нет, посмотреть тоже, конечно, но было бы неплохо продумать свои извинения, иначе он рискует впасть в оцепенение и молча стоять, пялясь в землю.              За окном уже стемнело, но Шарль по-прежнему упрямо нарезает круги по квартире, пытаясь собрать мысли в кучу. Может быть, ему все же стоит выпить немного накануне для смелости? Черт возьми, может быть, ему стоит выкурить чего-нибудь накануне для смелости, это же Нидерланды?              В семь утра Шарль вслух чертыхается, не сдерживаясь, потому что впервые отсутствие аэропорта в Монако бесит, и ему приходится тащиться в ближайший за пределами княжества в несусветную рань. Успокаивает только тот факт, что делает это Шарль не ради себя. Вообще-то, он на самолетах летает крайне редко, поскольку потребности нет как таковой, а для путешествий по миру неплохо было бы обзавестись деньгами и компанией.              Все время полета Шарль смотрит в окно на постепенно исчезающие среди облаков здания и зеленые ландшафты, но мысли находятся где-то совершенно не здесь. Он в принципе не может понять, о чем думает: то ли концентрируется на нервно постукивающей ноге, то ли на бескрайнем небесном полотне, то ли на начищенных коричневых ботинках сидящего рядом мужчины, то ли на разговоре пары сзади вполголоса. Шарль в абсолютной прострации и лишь изредка представляет себе, как, должно быть, пройдет встреча с Максом, после чего с сомнением качает головой и снова залипает на спинку впередистоящего кресла с откидным столиком.              Гребанный Схипхол встречает тьмой туристов, непонятной навигацией с нечитаемыми вывесками, методичной речью из громкоговорителей на каком-то адском языке и поражающими размерами, благодаря чему становится истинным кошмаром наяву для Шарля, оказавшегося тут впервые. До этого он не назвал бы себя топографическим кретином, но разобраться в устройстве этого аэропорта определенно сложнее, чем пьяным дотащиться до противоположной границы Монако, так как весь город без проблем уместился бы между выходом из единственного терминала и взлетно-посадочной полосой. Здесь всегда куча людей, но сейчас, очевидно, из-за гран-при буквально яблоку негде упасть.              С горем пополам Шарль все же добирается до манящих свободой от душащих шума и толкучки дверей на улицу. Потом с горем пополам Шарль находит свой трансфер на гонку. И как же искренне он гордится, что заказал машину заранее, поскольку количество желающих доехать до трассы никоим образом не соответствует количеству свободных такси или мест в автобусе. Вообще присутствует чувство, будто все посходили с ума. Шарль видел такое на этапе в Монако, но никогда не оказывался в гуще событий, а в тот единственный раз, когда ему все-таки посчастливилось оказаться в паддоке, у него были вип-проходка и авторитетный сопровождающий.              В пути до Зандворта Шарль на нервах крутит в руках паддок-пас и безостановочно качает ногой, иногда поглядывая в окно на мелькающие постройки, кусает губу и то и дело косится глазами на экран навигатора, высовываясь из-за сидения водителя, чтобы посмотреть, сколько осталось ехать.              Еще немного, и он окажется рядом с Максом. Хорошо, может быть, придется еще постараться, чтобы увидеть того, но Шарль вот-вот доберется до трассы, совершая в этот момент, пожалуй, самый импульсивный, самонадеянный и наверняка дурацкий поступок в своей жизни. Что сказать в Максу при встрече, он так и не придумал, даже не нашелся с тем, как этот разговор начать и как в целом себя стоит вести. На стороне Шарля, по сути, одна только вера в лучшее — слепая и наивная, ну и, наверное, надежда (еще более глупая), что Макс захочет его выслушать.              В-первую очередь, Шарль того точно удивит своим появлением, так или иначе Макс вряд ли взглянет на него в толпе, плюнет и сбежит. Хотя в общем-то сбежать тот может, Шарль же так постоянно решает свои проблемы. Как это, оказывается, неприятно, когда чем-то жертвуешь, пытаешься, а в ответ тебе даже ручкой не машут.              Шарль выходит из машины, когда та тормозит на парковке у трассы. Ноги подкашиваются, пальцы намертво вцепились в дверную ручку, не желая отпускать. Интуитивно хочется заплакать и уехать обратно, несмотря на то что пару минут назад он вел философский диалог сам с собой на тему побега от проблем. Водитель говорит, что ему пора, или придется доплатить за ожидание, и только сейчас Шарль, глядя сквозь пелену затуманенных мыслей на турникеты на входе, понимает — идти на попятную поздно. Он прощается с мужчиной и глубоко вздыхает, осматриваясь: вокруг полно людей в форменных командных поло и куча машин самых разных типов и ценовых категорий. Вне всяких сомнений, его возможная истерика и нежелание покидать автомобиль выглядели бы очень нелепо.              Подойдя ко входу на территорию трассы, Шарль думает, что мало чем отличается от модных инфлюэнсеров, и много чем от большинства обычных болельщиков. У него нет мерча, только подаренная Максом кепка, козырек которой он неуверенно теребит в руках, и нет каких-нибудь прикольных плакатов или атрибутики. У Шарля в принципе с собой только небольшой рюкзак, в котором лежат документы и прочая мелочь, потому что ему улетать домой вечером, и никакие другие вещи банально не нужны.              В самом паддоке слишком суетно и шумно. Прямо как тогда в Монако, только пространства больше, а следовательно, и хаотично бегающих людей тоже. Шарль хотел бы сказать, что в силу опыта уже не уворачивается в последний момент от катящейся на него тележки с шинами и лучше ориентируется среди боксов и моторхоумов, но это было бы слишком смелым заявлением. Здесь вообще масштабы бедствия натурально пугают, потому что дома гаражи стройно выстроены вдоль одной улицы, которую он и без того знает как свои пять пальцев, благодаря чему все необходимое удачно оказывается прям перед носом.              Шарль, как побитая собачонка, тащится по дорожке мимо всех этих коробкообразных построек с вывешенными на них плакатами и неловко озирается по сторонам. Ничего хотя бы отдаленно знакомого и нужного он пока не видит — ни эмблем, ни лиц, ни даже характерных цветов. По крайней мере, пока не доходит до вырвиглазно-яркого оранжевого моторхоума с огромным изображением Ландо на нем в позе а-ля «я только что впервые сам купил презервативы».              Господи, Ландо. Шарль уверен, что его где-то прокляли заранее за грехи, а в своем персональном аду он будет натыкаться на этого парня каждый раз, когда поворачивает голову. В прошлый раз Ландо был первым относительно знакомым человеком, которого Шарль встретил в паддоке. Сейчас тот ему, к счастью, еще пока на глаза не попался. А еще Ландо в тот злополучный вечер сидел с Максом в машине и точно его видел. Шарль в принципе не стеснялся и открыто надумывал, что кучерявый придурок вполне мог Максу чего-нибудь о нем наплести. И это точно были отнюдь не лестные комментарии.              Вот теперь у Шарль точно растет мотивация свалить куда подальше или как минимум ускориться, так как гипотетическая встреча с Ландо в его понимании вещей не просто плеснула бы масла в огонь, а прям откровенно налила бы сжиженного газа на загоревшийся бензовоз. С этими мыслями Шарль все-таки надевает чужую кепку и натягивает посильнее, чтобы за козырьком лицо оставалось практически неразличимым. И как только его попытки попросить прощения превратились в шпионскую миссию под кодовым названием «добраться до цели и остаться незамеченным»?              Однако на Ландо Шарль так и не натыкается, как и на некоего приятного на вид мужчину латинской наружности в красном комбинезоне, представившегося Карлосом, как и на парня в зеленом с торчащими во все стороны волосами, который сошел в Монако, а потом всячески пытался убедить его, что Макс та еще незавидная сволочь. Шарль фантомно загибает пальцы, и у него голова кругом идет от осознания, со сколькими гонщиками он знаком, воспринимая при этом Формулу-1 так же, как итальянец сливки в карбонаре. Хотя ему определенно нравится, что всех тут можно различать тупо по цветам и не утруждать себя запоминанием лишних имен.              Погрузившись в эти раздумья с головой, Шарль чуть не проскакивает боксы, на которых красуются броские эмблемы с быками. И, черт возьми: быки, лошади, разноцветные костюмы — куда он попал, как это может кому-то нравиться, как во всем этом можно разобраться и почему нельзя сходить в цирк в несколько раз дешевле? Шарль снова окидывает боязливым взглядом толпящихся вокруг людей, совершенно не зная, что при этом испытывает. Неясно, надеется он выцепить среди лиц одно единственное или наоборот не найти и, разочарованно вздохнув, уйти. Рядом с ним прыгают девушки, держащие в руках плакаты с фотографиями Макса и подписями в духе «женись на мне», и Шарль, с одной стороны, с удовольствием бы присоединился, поскольку всецело разделяет их фанатизм, но, с другой, он готов бурлить от ревности, как закипевший чайник, потому что привилегий у него сейчас едва ли больше.              Шарль стоит посреди паддока и переминается с ноги на ногу, как бедный родственник. Казалось бы, он наконец-то приблизился к своей изначальной цели, но именно сейчас от этого же факта начинает потряхивать, а в горле все пересыхает, что аж дышать тяжело. Шарль отвлекается на завибрировавший в кармане телефон, несколько раз усиленно моргает, чтобы в глазах перестало темнеть от резко появившегося чувства обезвоженности, прежде чем сбросить дурацкий звонок, а когда все же получается сфокусироваться на картинке перед собой, но поджимает губы.              Представить что-то, визуализировать, закрыв глаза, мысленно нарисовать то, что хотелось бы увидеть очень просто. Достаточно всего лишь капли воображения, и вот перед тобой оказывается желанное. Однако любому розовому замку суждено удариться о такую неприятную реальность и с крахом развалиться на мелкие кусочки, потому что реальность неизменно паршива и никогда не имеет ничего общего с наивными мечтами. Сказок не бывает, поэтому в любом случае придется испытать горькое разочарование, а потом действовать, как придется, глупо надеясь, что все как-нибудь да образуется, но уже совсем по-другому.              Шарль поднимает глаза и заодно приподнимает козырек кепки Ред Булл, потому что небо заволокло густыми облаками, сквозь которые не удается пробиться ярким солнечным лучам. Он вообще-то и без того не большой любитель головных уборов, а, как можно разглядеть таким образом что-либо в пасмурную погоду, вовсе не понимает. И в этот же момент Шарль случайно натыкается взглядом на Макса. Тот, видимо, только что вышел из боксов в своем синем, спущенном до пояса гоночном костюме и с банкой энергетика в руке. Шарль невольно залипает, хотя это сложно так назвать, пялится он вполне осознанно, не сильно беспокоясь о том, что выглядит странно со стороны, все-таки вокруг него полным-полно фанатов и репортеров, которые тут же сбегаются и окружают пилота.              Наверное, стоило бы подойти поближе, потому что сейчас Шарлю явно повезло, а Макс в любой момент может зайти обратно в гараж команды, после чего шанс пересечься будет безвозвратно упущен. Но Шарль не может. Банально не выходит, потому что на него вдруг напало какое-то оцепенение, не получается даже рукой шевельнуть или продохнуть. Шарль, как загипнотизированный, смотрит на Макса, которого почти не видно в густой толпе, и напоминает себе героя-фаталиста из финальной сцены фильма о конце света.              Дурацкий телефон в кармане снова начинает вибрировать, и Шарль внутренне психует, потому что вновь приходится отвлечься. Ситуация его вымораживает от макушки до кончиков пальцев — Шарлю редко звонят, разве что мама иногда, другие привыкли ограничиваться сообщениями, но сейчас, как назло, кому-то приспичило до него докопаться. Он сбрасывает дерганным движением и нервно запихивает смартфон обратно в джинсы, чтобы тут же опять осмотреться.              Они с Максом пересекаются взглядами. Почти случайно, можно сказать, как в кино, просто от того кто-то удачно отошел, получив свой автограф. Шарль моментально отводит глаза, но он знает — его заметили. Пусть на секунду, а зрительный контакт все-таки был установлен, и даже мимолетно, даже на расстоянии Шарль успел ощутить на себе этот странный давящий холод.              Что ж, теперь монетка судьбы выпадает на волю случая: Макс либо подойдет к нему, либо поспешит скрыться в стенах боксов. Шарль изо всех сил надеется, что тот подойдет, что бы потом не случилось, плевать, если Макс собирается на него наорать или прописать по лицу, или даже взять за шкирку, как котенка, и вышвырнуть отсюда к чертовой матери. В принципе Шарль понимает, что заслуживает, он просто очень хочет, чтобы Макс к нему подошел.              Он пытается больше не наглеть, и усиленно сверлит взглядом асфальт, но периферийным зрением все равно видит, что Макс на него периодически поглядывает, может, хочет убедиться. Шарлю и самому кажется: он наверняка бредит, ему просто мерещится, возникшая из ниоткуда пелена тумана перед глазами тому определенно свидетель. Однако Макс жестом отказывает очередному журналисту и ускоренным шагом идет прямо к нему. Примерно на этом моменте Шарль прощается с жизнью на всякий случай, потом выпрямляется и смотрит в упор, как тот приближается. Его потряхивает внутри, будто кто-то вежливо решил закинуть все органы в блендер и нажать кнопку «пуск», а в горле такая сухость, что хочется залпом осушить пару-другую бутылок воды.              По мере приближения, Шарль замечает, что чужие брови сведены к переносице, а обычно ясно-голубые глаза сейчас чернее тучи, в целом от Макса разве что молнии во все стороны не летят. Это немного пугает, и он быстро предполагает, какова вероятность остаться жестоко избитым или задушенным прямо посреди паддока. Хотя Шарль надеется, что до удушений не дойдет, а то он не в состоянии ручаться за реакцию собственного организма. Злым Макса он еще не видел и должен признать, что выглядит тот чертовски горячо, когда вот-вот и врежет по носу.              Не говоря ни слова и не притормаживая, Макс пролетает мимо, попутно хватая его за рукав кофты, отчего замерший в оцепенении Шарль, опешив, чуть не падает, прежде чем неуклюже попятиться следом. У Шарля не получается переставлять ноги спиной вперед с такой скоростью, поэтому он то и дело спотыкается, пока его волокут в неизвестном направлении, не особо церемонясь. Гаражи Ред Булл постепенно скрываются из виду, потому что Макс совершает несколько резких поворотов, не сбавляя темп, и Шарль уже мысленно приготовился поцеловать задом землю из-за заплетающихся ног. Но тот вдруг резко останавливается и рывком тянет Шарля наверх, ставя перед собой.              Шарль поправляет кофту и жалостливо прикусывает губу. Такого путешествия не было ни в одном из его сценариев в голове. Они стоят в узком проеме между двумя моторхоумами, невольно Шарль обращает внимание, что позади частная парковка, наверное, для сотрудников и пилотов, а спереди на расстоянии пары шагов Макс преграждает ему путь, угрожающе сложив руки на груди и молча рассматривая. Тот уже не хмурится, морщинки на лбу разгладились, а в глазах застыла пелена непрошибаемого... ничего. На секунду Шарль подумал, что здесь-то ему уже реально могут сломать нос без зазрения совести, но этот пустой безэмоциональный взгляд вселяет куда больше страха.              — Привет, — Шарль заговаривает, так как Макс, видимо, ждет, но не узнает свой голос, потому что выдавливает только какой-то сконфуженный лепет и быстро прочищает горло.              — Что ты тут делаешь? — Макс на мгновение прикрывает глаза, медленно выдыхает, а потом произносит совершенно спокойно.              У Шарля в голове безостановочно со скрипом крутятся шестеренки, пытаясь сгенерировать удобоваримый ответ, мелькает даже абсолютно бредовая мысль выдавить улыбку, отшутиться и каким-то неведомым образом спустить все на тормозах, мол случайно оказался или приехал с каким-нибудь знакомым, но, к счастью, эти идеи он сразу отвергает. А следом опускает глаза, не в силах выносить прожигающую синеву, и выжимает самое жалкое в своей жизни:              — Нам надо поговорить.              — Нет, Шарль, нам не о чем разговаривать, — и Макс выдает это так легко, будто окончательный вердикт на судебном заседании, который был подготовлен заранее и давно известен всем, кроме обвиняемого. У Шарля земля из-под ног начинает уплывать.              — Я хотел тебя увидеть.              — Не ври, — Макс слегка повышает голос и хмурит брови.              — Честно, — Шарль смотрит умоляюще, чувствуя, что губы дрожат, а глаза уже на мокром месте. Шарлю до ломки в костях надо, чтобы его выслушали. — Я должен извиниться и объясниться. Я понимаю, — тут он на самом деле понимает, что его сейчас понесет, — точнее, не понимаю, конечно. Но ты понимаешь. В общем, я очень неправ, но дело не совсем во мне. То есть, да, я сильно виноват перед тобой, но должен рассказать, что случилось, — Шарля мотает во все стороны, потому что стоять ровно не выходит, выходит только сбивчиво тараторить бессвязный бред, — ты неправильно все понял, а я умру, мать твою, если не объяснюсь. Ты должен дать мне сказать и выслушать, пожалуйста, умоляю, — он хлюпает носом и теребит лямку рюкзака, переступая с ноги на ногу, и Шарль в принципе готов поклясться, что никогда раньше не ощущал себя таким ничтожным, — Я ничего больше не прошу, можешь даже ударить меня, если захочешь, только послушай.              — Шарль, хватит, — Макс тормозит его не затыкающийся словесный фонтан, жестом прося прекратить, как поступил с журналистом несколько минут назад. Тот остается непреклонен, и размеренный голос отрезвляет лучше ледяной воды. — Я не собираюсь тебя бить, это еще хуже, чем замахнуться на лежачего ребенка-инвалида. Но, прости, ты не можешь просто сделать хуйню, а потом явиться через два месяца и сказать «ой, знаешь, ты все не так понял, я такой бедный и несчастный, ты можешь меня ударить, а еще извини, пожалуйста, я хотел тебя увидеть». Господи, Шарль, какого хрена? Что ты делаешь в сраном Зандворте? Что, блять, тобой вообще движет, Шарль, я не понимаю? — под конец Макс все же срывается и едва ли не кричит на него, активно жестикулируя, — Я просто не понимаю, каким образом функционирует твой, сука, мозг.              — Макс… — Шарль испуганно хватает того за руку, но Макс тут же ее отдергивает.              — Нет, Шарль, это ты меня послушай. Я понятия не имею, что творится у тебя в башке, но нельзя просто флиртовать, целоваться, говорить «ты мне нравишься» и делать всю вот эту хуйню, и это я даже закрываю глаза на свои сцены… вообще весь тот ебучий глубокий диалог в твоей кровати, чтобы что… — Макс эмоционально вскидывает руки и поднимает брови в деланном удивлении, — чтобы из клуба ты поехал трахаться с каким-то мужиком, выкатил мне на следующий день душещипательную простыню о том, как тебе жаль и как все не так, а потом исчез на несколько месяцев. Шарль ты там столько распинался, как хочешь объясниться, а в итоге даже ни разу не позвонил. Ни разу. Знаешь, когда я прочитал твое сообщение? Через две недели! Потому что я до последнего надеялся, что ты позвонишь и расскажешь, как мило пил чай весь вечер дома, и потому что боялся открыть и прочитать, как ты за что-то оправдываешься, поскольку это бы значило, что мне не показалось. — Макс глубоко вздыхает, стараясь успокоиться, и продолжает уже менее напряженным тоном. — И вот теперь, когда я уже смирился и постарался забыть, ты приползаешь, черт возьми, в мою родную страну… в другую страну, Шарль! Как ты вообще сюда попал? Чтобы изображать жертвенницу со своим «я хочу тебя увидеть, извиниться, объясниться и, кстати, можешь меня ударить». Ты уж прости, что так вышло, Шарль, но у меня тоже есть и чувство собственного достоинства, и чувства в принципе, именно поэтому нам не о чем разговаривать. — Макс заканчивает свой монолог и смотрит на него внимательно, явно чего-то ожидая.              Шарль все это время даже не задумывался о том, что летит не просто на гран-при, а на домашний этап Макса. Он, конечно, знал об этом из соцсетей, но почему-то не придавал никакого значения. Однако сейчас это далеко не главное, потому что на него вылился целый поток информации. Шарль предполагал, что говорить будет он, и никак не думал, что изливать душу начнет сам Макс, среди всех слов которого проскочила необъятная куча того, чего он ранее не знал. Твою мать, Макс ждал, что он позвонит. Макс тоже все это время страдал и честно ждал каких-то действий. Выходит, у Шарля с самого начала был шанс все исправить, а он просто фантастически облажался, и теперь Макс по вполне очевидным причинам злится и не хочет ничего слушать. Боже, Шарль полный идиот.              — Боже, я полный идиот… — Шарль тоже глубоко вздыхает, пытаясь прийти в норму, следуя чужому примеру.              — У тебя минута, чтобы выдумать оправдание, потом мне нужно идти, — Макс коротко бросает и показательно сверяется с наручными часами, после чего переводит на него усталый взгляд.              Шарль вздрагивает, когда понимает, что тот не шутит, а говорит вполне серьезно, поэтому зажмуривает глаза, вытягивается по струночке и начинает пересказывать историю так быстро, как только может:              — Ничего не было. Меня позвали на мероприятие, я поехал, там было тухло и отвратительно паршиво, и скучно, поэтому я решил немного выпить. Тот мужик, я раньше — уже давно — общался с ним, он за мной типа ухаживал, но это было когда-то в прошлом. В общем, он был хозяином вечеринки и подсел ко мне у барной стойки. Начал расспрашивать обо всяком, я ему почти не отвечал, только все время мысленно твердил себе, что люблю тебя, потом он начал ко мне приставать, это было мерзко, тем более я постоянно думал о тебе, но уходить было невежливо, мужик начал распускать руки, я просил его отстать, он продолжил, это было стремно, поэтому я психанул и сказал, что мне пора домой, потому что нравишься мне ты. Он решил проводить меня до такси и на прощанье наклонился чтобы сказать одну очень неприятную вещь, и вот тогда я заметил вас с Ландо в машине. Что-то делать было уже поздно, мне было очень плохо, чуть не стошнило от отвращения. Короче, меня колотило всю дорогу до дома просто страшно, я надумал кучу всего и был уверен, что сейчас умру. Это странно, не знаю, почему у меня такая реакция, я еле дополз до квартиры в коматозе, потому что уже понимал, что случилось, залез под душ в одежде, а потом вырубился и…              — Спасибо, — Макс его перебивает. На Шарля тот уже не смотрит, опять разглядывает циферблат часов на запястье, — рад был повидаться, пока, — и с этими словами тот действительно разворачивается на пятках и спешно удаляется в сторону боксов, не оглядываясь.              До Шарля даже не сразу доходит, что произошло, пока спина в темно-синем костюме не скрывается за поворотом, а он не остается в одиночестве, зажатый между двумя моторхоумами с замершем на полуслове приоткрытым ртом.              Ну, вот и все. В целом, было бы слишком смело и самонадеянно желать большего, Шарль отлично понимает, что должен быть благодарен, поскольку высказаться ему все-таки позволили. Пусть Макс его и недослушал, но и не послал сразу же, хотя такой вариант Шарль тоже рассматривал. Вообще, может, они бы смогли провести больше времени вместе, если бы встретились при других обстоятельствах. Например, если бы Шарль не бегал от проблемы столько времени, как последний трусливый чмошник.              Черт возьми, мысль о том, что Макс довольно долго был готов его простить и ждал каких-либо встречных действий, выжигала Шарля изнутри. Он все еще почти физически ощущал, как чужая рука мертвой хваткой тянет за рукав, и видел перед собой фантомный образ. И самое главное — взгляд, сопротивляться которому было невыносимо сложно, потому что Шарль сразу же начинает тонуть в бескрайнем море, даже если оно спокойно, но, когда на море поднимается шторм, способный гнуть мачты и поднимать высокие пенистые волны, шансов на спасение нет никаких. Макс старался смотреть на него безучастно, с толикой пренебрежения, но маска безразличия все равно периодически трескалась, и сквозь нее просачивались глубокая печаль и отчаяние. Шарль это чувствовал, и это было больно. Он не особо задумывался, насколько Максу могло быть больно. Он не хотел, чтобы Максу было больно. Теперь Шарль мечтал не о каком-то дурацком прощении, а о том, чтобы охладевшие глаза снова тепло засветились. Однако для этого ему, вероятно, придется оставить Макса в покое.              По-хорошему в паддоке Шарлю больше нечего было делать, он закончил все, что планировал и что было в его силах. Единственная вещь, мотивирующая остаться — это возможность краем глаза еще пару раз увидеть Макса и посмотреть, как тот сияет, стоя на подиуме, весь облитый липким шампанским. До кучи Шарль начал переживать, что своим появлением мог так же испортить Максу настрой на гонку. На домашнюю гонку. Мешать профессиональной карьере Макса Шарль точно не хотел, это было бы уже в высшей степени эгоистично, и он никогда бы себе этого не простил. С другой стороны, перспектива несколько часов сидеть в аэропорту и тупо ждать своего рейса домой тоже не казалась самой манящей.              С третьей стороны, в аэропорту он мог бы как следует напиться с горя, чего давно себе не позволял, но и сегодня будто было совсем незазорно так поступить. Вот эта перспектива в момент начала выглядеть крайне привлекательной.              Пытаясь найти выход из лабиринта моторхоумов, в который Макс его завел, Шарль в который раз взвесил все за и против, после чего, тяжело вздохнув, с тоской взглянул на длинный ряд гаражей команд. К черту, наверное, пора перестать снова и снова вскрывать только-только затянувшуюся рану, а там, глядишь, и шрам станет почти незаметным.              Из всех возможных вариантов Шарль выбрал поехать в аэропорт, напиться, а в понедельник с чувством выполненного долга пойти на работу. Или с камнем на душе. Как получится. Потом можно будет даже согласиться и наконец-то пригласить куда-нибудь Шарлотту и, возможно, купить абонемент на теннисный корт, чтобы играть по выходным, или сделать ремонт. Но это уже когда-нибудь потом, сейчас надо дойти до турникетов на выход, поймать такси и прямой наводкой за барную стойку.              Телефон в кармане предпринимает очередную попытку обратить на себя внимание и опять подает признаки жизни. Шарль, себе под нос проклиная и осыпая самыми красочными эпитетами того, кому неймется весь день, на ходу достает смартфон и тут же останавливается как вкопанный, сбивая с толку сзади идущую компанию.        Макс Принцесса, на какую трибуну у тебя билет?              Телефон выпадает из рук, приземляясь на асфальт с характерным треском, и Шарль в панике озирается по сторонам, быстро наклоняется, чтобы поднять, и боится повернуть его экраном к себе. Вовсе не потому, что страшно увидеть трещины на хрупком стекле. Шарлю кажется, что у него бред, галлюцинации и какое-то расстройство, и надо ему не в бар, а в лечебницу для душевнобольных, все-таки видеть сообщения, которых нет — ненормально. Он в очередной раз осматривается: апокалипсис не начался, в небе не летают радужные пони, трава зеленая, люди ходят на двух ногах, за спиной ослепительный красный гараж с нарисованной лошадью. В целом, все почти нормально, руки слегка трясутся в нервном треморе, от нарастающего прохладного ветра по спине пробегают мурашки, и будто бы Шарль не бредит.              Он несколько раз включает и выключает телефон, пролистывая диалог взад-вперед, чтобы убедиться, что сообщение реально висит, и что содержание у него точно такое, каким Шарль его первоначально запомнил. Планы на ближайшие несколько часов моментально меняются на сто восемьдесят градусов, и если до этого Шарль уже ментально пропускал энный коктейль по счету за баром, то теперь было бы крайне странно не остаться. Он разворачивает висящий на шее паддок-пасс тыльной стороной к себе, чтобы понять, а на какую, собственно, трибуну у него билет — не то чтобы Шарль совсем от балды все покупал, но с момента приезда ни на секунду не задумался, куда предстоит идти на время гонки. На карточке значится «Red Bull Racing paddock club», и именно это он, сверяя по буковке, переписывает в ответное сообщение.              Возможно, Макс интересовался чисто, чтобы этого места до вечера сторониться, не приближаясь и на пушечный выстрел, потому как больше от того ничего не приходит. В то же время Шарлю приходится развернуться и утроить очередной променад вдоль боксов в ускоренном темпе, поскольку до начала заезда остаются считанные минуты, чему свидетельствует резкое сокращение снующих вокруг людей.              Шарль выходит на просторный остекленный балкон и едва не лбом прижимается к холодной от кондиционеров поверхности, пытаясь рассмотреть, что происходит на трассе, но по вине то ли пасмурной погоды, то ли не самого удачного расположения стартовую решетку практически не видно. Поэтому он закатывает глаза и приходит к выводу, что смотреть на большие экраны с прямой трансляцией куда рациональнее. И вообще в Монако все организовано гораздо грамотнее, да, там тоже не удается лицезреть большую часть, но хотя бы нет стекла, что позволяет наклониться в низ, где находится, например, пит-лейн.              Почти неожиданным открытием становится наличие бара. Шарль помнил, что в прошлый раз на гонке пил игристое, вальяжно облокотившись на периллу, но почему-то не думал, что здесь такая возможность тоже будет. Безусловно придется отказаться от своего надежнейшего плана — накидаться с горя — так как отсюда до дома путь гораздо тернистее, чем от посадочного гейта в аэропорту, где остается только затащить свое бренное тело в самолет, однако в качестве причин в пользу того, чтобы не упиваться до беспамятства выступает еще малюсенькая, но все-таки вероятность, при которой ему придется снова контактировать с Максом. Пожалуй, если Шарль сейчас напьется, а потом ему вдруг выпадет шанс дорассказать свою историю, Макс назовет его если не шлюхой, то жалким алкоголиком — уже и не знаешь, что лучше.              Шарль садится за бар, первые минуты демонстрируя честную заинтересованность в происходящем на экране, заказывает себе беллини, в этот момент ряд красных огней единовременно гаснет, и за его спиной с оглушительным ревом моторов и визгом шин проносится весь пелетон, что в жизни по ощущениям заняло не больше секунды. С чувством выполненного долга Шарль отводит взгляд и собирается было погрузиться в собственные мысли, как люди рядом заметно оживляются. Он поворачивается к окну, за которым вереница болидов заходит на второй круг, только что-то явно не так. Дождь. По стеклу всюду в своем отдельном соревновании бегут струи воды, а за каждой проезжающей машиной тянется хвост поднятых брызг. Шарль все-таки встает и подходит ближе — меньше всего сейчас он завидует людям, которые сидят под открытым небом и кутаются в дождевики, это должно быть страшно некомфортно. Между тем на пит-лейне царит суматоха похлеще, чем в торговом центре на распродаже, потому что заехать на него решили, кажется, все разом.              Шарль не слишком понимает, отчего все так сходят с ума — ну подумаешь, дождь, в этом ничего страшного нет. Однако, когда болиды один за другим начинают сходить с дистанции, терять траекторию и скользить на поворотах, ему даже становится интересно. Все же, это гораздо зрелищнее простого катания по кругу, коим в его глазах была вся Формула-1. Но вскоре Шарль уже снова цедит свой коктейль, иногда поглядывая на экран и даже не утруждаясь смотреть на саму трассу. Дождь то снова моросит, то прекращается, и на небе выглядывает слепящее и отражающееся лучами в каплях на стекле солнце, то тучи опять сгущаются, проливаясь стеной. Такая частая и резкая смена погоды внимание Шарля привлекает куда больше скоростных машинок, потому что он к такому не привык, у него банально в голове не укладывается, как вообще можно так жить — они тут что ли без зонта из дома не могут выйти?              О перформансе Макса с этим дурацким сообщением, которое все жутко путает, Шарль изо всех сил старается не думать. Он никогда не узнает, был ли там заложен некий скрытый смысл, пока прямо не спросит, а возможность такая выпадет не ясно когда. Параллельно с этим Шарль так же приходит к выводу, что поразительно давно не накручивал себя до совершенной паники и почти забыл, как это вообще делается. Не то чтобы жизнь в состоянии, когда ты постоянно олицетворяешь собой заведенную юлу, была легкой и доставляла исключительно удовольствие, однако терять сноровку Шарль не любил ни в чем, а стало быть и здесь надо было периодически тренироваться.              Кроме всего прочего, он заметил, что бьющий по металлической крыше дождик обладает уникальным свойством — Шарля с фантастической скоростью начало клонить в сон. Он сидел на диванчике в углу, измотанный ранним подъемом, перелетом и достаточно качественной порцией стресса, чтобы хаотичный шум и стук капель снаружи действовали донельзя убаюкивающе. Шарль держался, как мог, с трудом сохраняя открытыми потяжелевшие, слипающиеся веки, на экране ничего из ряда вон выходящего не происходило, Макс летел впереди планеты всей, а это единственное, что его хоть сколько-нибудь интересовало.              В который раз с трудом открывая глаза и активно моргая в попытках согнать сонливость, Шарль в панике осознал, что накрапывающий дождь превратился в настоящий ливень, а на трассе не осталось ни одного болида — если верить трансляции, все стояли в боксах, потому что поливало слишком нещадно и продолжалось это уже довольно давно, судя по общему настроению. Шарль машинально потянулся в карман за телефоном, чтобы убить время. Все равно гонка прервалась.        Макс Хорошо, можешь потом задержаться ненадолго?              На всякий случай Шарль снова проморгался и даже потер глаза руками. Наверное, Макс просто перепутал чаты, хотел написать кому-то другому, а написал случайно ему — не мог же тот просить остаться Шарля, с чего бы, да и сообщение явно было ответом, а в их диалоге давным-давно ничего нового не появлялось.              Подождите-ка. Шарль тут же встрепенулся, сгоняя остатки сна. В их диалоге появлялось кое-что новое. Он внимательно перечитал два предыдущих сообщения, и третье, пришедшее около пятнадцати минут назад, в принципе, по контексту тоже туда вписывалось. Но Шарль просто не мог себе позволить вот так вот легко взять и поверить, что Макс просит его о чем-либо. Просит задержаться. Макс определенно перепутал чаты, иначе такого тупо не может быть. Впрочем, Шарль должен на это что-то ответить, разумеется, не буквально, чтобы потом не выглядеть наивным придурком, а просто написать нечто абстрактное, что позволило бы Максу понять свою ошибку.       

?

      Нечтом абстрактным оказался знак вопроса. Шарль решил, что это более чем исчерпывающе и логично.        Макс Ты после гонки сможешь меня подождать?              Шарль удивленно вытаращился на экран телефона. Нет, это какая-то глупая шутка, на которую он упрямо не должен вестись, как бы не хотелось, чтобы потом не оказаться идиотом. Может быть, он и выглядит странно, но, по мнению Шарля, стоит убедиться еще раз.

Я?

Макс А кто? Я что ли? Ты там, вроде бы, проебался, теперь вот хочу, чтобы после гонки ты остался, встал в угол и думал над своим поведением.

Что?

У Шарля при взгляде на эту переписку мутнело в глазах и появлялось стойкое чувство, что он умственно отсталый или типа того. Или способности думать и писать резко и очень подло его покинули. Дело в том, что Шарль реально не понимал, что Макс имеет в виду. Тот вообще-то мог говорить вполне серьезно, чтобы это все не значило. Хотя, в таком случае, Шарль не против стоять в углу даже коленями на фасоли до самого утра, если после этого его простят. Макс Шарль, ты в порядке? Господи, я надеюсь, ты сейчас не думаешь о том, как будешь стоять в углу за все грехи еврейского народа?              А Шарль ведь думал. Возможно, Макс тогда был прав, и с ним действительно что-то не так. Впрочем, от самого факта, что тот Шарля знает слишком хорошо в некоторых аспектах, хотелось застонать.       

Все хорошо.

Да, я могу тебя подождать, конечно.

Макс Ура, контакт с зелеными человечками с Марса был установлен. Впервые в истории.              Шарль улыбнулся, но мозг усиленно бил тревогу, сходил с ума и неистово метался, словно застрявший в горящем доме. Наверное, это у Макса стоило спросить, все ли в порядке, потому что Шарль отчаянно не понимал причину такого внезапно хорошего настроения.              На протяжении всех финальных кругов, оставшихся после снятия красного флага, Шарль в прямом смысле слова не находил себе места. Он успел выпить два бокала шампанского, несколько раз обойти всю зону паддок-клуба по периметру, с задумчивым видом постоять у стекла, закусив губу, и бесчисленное количество раз пробежаться глазами по сегодняшней переписке с Максом. Это все как-то совершенно не состыковывалось с тем холодом вперемешку с агрессией, которыми Макс наградил его накануне гонки. Шарль великолепно понимал, как можно в лицо говорить одно, а потом притворяться, будто ничего подобного никогда не происходило, он сам так поступал с завидной регулярностью. Однако схожее лицемерие в свой адрес неожиданно вызывало желание лезть на стену по меньшей мере, а лучше начать об эту же стену биться головой. Причем едва ли он мог назвать Макса лицемерным, тот наоборот зарекомендовал себя любителем выражаться куда более искренне и прямо.              Из пучины забвения и размышлений Шарль выпал, только когда на подиум под волну оваций пригласили довольно симпатичного француза с глазами на мокром месте, и сразу же поспешил на открытую часть балкона, чтобы посмотреть церемонию награждения — единственный эпизод любой гонки, способный заинтересовать абсолютно не вовлеченного человека. Видно было плохо, но Макс явно сиял и искрился, окруженный теплым светом вышедшего из-за облаков солнца, и Шарль мечтательно залип, опираясь локтями на ограждение и кладя голову на руки. Должно быть, победа в домашнем гран-при много значила для гонщика, хотя Шарль до конца и не понимал, насколько прочная связь у Макса с Нидерландами, раз он тут даже не живет.              Он должен смотреть на этого человека рядом каждый день. Каждую минуту своей жизни. Он, наверное, уже никогда не сможет стать счастливым без Макса. И осознавать все это только сейчас было невероятно больно. Если бы только Шарль не был таким поверхностным, эгоистичным придурком, он многое сделал бы по-другому. Он бы поступил иначе везде, где только мог что-то изменить сам. К счастью, он еще был в состоянии повлиять на ситуацию, в которой они оба находились в данный момент. Шарль, по крайней мере, очень хотел верить, что у него такая возможность есть, а пока она не упущена окончательно, надо приложить максимум усилий. Даже если ему придется ползти за Максом на четвереньках до самого Монте-Карло и умолять.              Шарль уже, конечно, нарисковался и напился шампанского по полной программе, но с появлением Макса в его жизни эта фраза неведомым образом успела превратиться в настоящий девиз.              Когда торжественная музыка, конфетти и летящие во все стороны брызги игристого закончились, зрители начали постепенно расходиться. Шарль, тяжело вздохнув, вернулся на полюбившийся диванчик, на котором совсем недавно спал. Наверное, он может спокойно дождаться Макса здесь, потому что, как долго тот еще будет занят, Шарль понятия не имел, а топтаться на улице по щиколотку в воде после минувшего ливня особого желания не было.              Спустя первые полчаса в помещении уже почти никого не осталось за редким исключением, и, судя по едва доносящимся до ушей разговорам, все эти люди тоже ждали, когда освободится тот или иной участник гонки. Шарля снова начало клонить в сон, и, чтобы случайно не отключиться, ему все-таки пришлось выйти на свежий воздух.              На улице было сыро и прохладно, а соленый ветер с моря совсем не был похож на приятный освежающий бриз на родном Лазурном побережье, отчего Шарль поежился и обнял себя руками, вглядываясь в небо: чистое, но по-прежнему серое. Он задумался, что Максу это место поразительно шло. Не потому что тот ассоциировался с холодом, дождем и серыми тучами — просто в здешней атмосфере было что-то особенное, как будто если бы темперамент и аура Макса превратились в точку на карте, то она непременно оказалась где-то тут.              — Идем, — от неожиданности Шарль подпрыгнул на месте, так как что-то коснулось его лопатки через ткань кофты, а потом услышал голос Макса и испугался еще больше.              Не дожидаясь ответа, Макс просто двинулся дальше, и Шарль, спохватившись, выдохнул и поспешил нагнать того. Макс никак не отреагировал, просто молча шел в неизвестном направлении. О чужих намерениях Шарль все еще не имел ни единой догадки, поэтому ему ничего не оставалось, кроме как неуверенно семенить сзади, боясь заговорить.              Они вышли на парковку, как раз за моторхоумами, куда Макс притащил Шарля некоторое время назад. Один из автомобилей в заметно поредевших по окончании гран-при рядах сверкнул фарами с характерным щелчком разблокировки замков. Это был компактный, совершенно непримечательный седан марки, которой Шарль не знал, очевидно арендованный — уж в чем-чем, а в машинах у Макса определенно был вкус, и конкретно эта в него никоим образом не вписывалась.              Шарль остановился в легком оцепенении от тотального непонимания происходящего, пока Макс спокойно сделал несколько шагов вперед, открыл дверь и опустился на водительское сидение. Тот окинул его отстраненным взглядом и бросил короткое:              — Садись.              Все это навевало уйму флешбэков: с их первой встречи, на которой Шарль боялся, что Макс окажется маньяком, планирующим вывезти его загород и расчленить; с поездки в клуб, в которой Шарль над Максом совершенно бесстыдно издевался, и обратно, когда Шарля в буквальном смысле трясло от каких-то новых, ранее не испытываемых чувств; с поездки на такси, в которой Шарль чуть не умер, сгорая от стыда и боли в ногах после пробежки на спор, и которая до сих пор снилась ему в кошмарах; с поездки к Максу домой после гонки в Монако, Шарль тогда впервые пришел в щенячий восторг от внешнего вида автомобиля — если так подумать, они правда множество раз вместе куда-то ездили, и каждая такая поездка становилась для Шарля удивительным «открытием» чего-либо в себе же самом.              Он торопливо уселся на пассажирское сидение и самозабвенно глубоко вдохнул, но тут же разочарованно прикрыл глаза. В машине не пахло слегка пряным, теплым сандалом и дорогой кожей — этот ароматический коктейль у Шарля прочно засел в голове, как особенный флер, ассоциирующийся только с Максом.              Стоит только двери Шарля закрыться, Макс дергается с места. Шарль на того смотрит раздосадовано, поджав губы — надо бы спросить, куда его везут, но Шарлю настолько плевать, что эта мысль в голове и на лишнюю секунду не задерживается. Ему просто нравится смотреть. Сидеть, повернувшись, на расстоянии вытянутой руки и бояться отвести взгляд, потому что вдруг другого шанса уже не выпадет. Макс молчит, всецело концентрируется на дороге, и будто не обращает никакого внимания, будто он тут один — хотя руки сжимают руль так, что бледная кожа на костяшках натягивается и становится белой, как лист бумаги, кажется, что Макс и не сосредоточен вовсе на убегающей под ними асфальтовой ленте, что мысленно он где-то не здесь. Шарль хотел бы знать, где. Потому что сам он сейчас в арендованной машине разглядывает напряженные мышцы лица с пробивающейся щетиной, маленькую родинку над яркой верхней губой, которую раньше отчего-то не замечал, глаза, обрамленные длинными ресницами: Шарль много с чем мог бы сравнить этот невероятный голубой оттенок, он легко придумал бы сотню самых красноречивых метафор, чтобы его описать — но сейчас он в силах разве что разреветься от отчаяния. Кажется, снова пошел дождь, а еще они ехали в совершенно непонятном для Шарля направлении, помимо всего прочего он такими темпами мог и самолет домой попустить, однако обо всем этом он думать не мог, он слишком долго грезил во снах и самых смелых мечтах, чтобы оказаться рядом с Максом. Еще чуть-чуть, и у него прольются наворачивающиеся слезы, видит бог.              В скором времени машина тормозит у небольшого, но высокого здания отеля. Макс дарит ему короткий взгляд, после которого Шарль моментально смущенно отворачивается к окну, за которым рдеющий закат окрасил серое небо полыхающими красками в красный с желто-сиреневыми бензиновыми разводами — в принципе он уверен, что Макс прекрасно знал, что на него пялятся. Все так же, не произнося ни звука, Макс выходит и передает ключи портье в аккуратном строгом костюме, Шарль вылетает следом и нагоняет того лишь у автоматических дверей, ведущих в ярко освещенное фойе с мраморными полами, деревцами в больших горшках и грузными люстрами. Слишком велик соблазн спросить, что, черт возьми, происходит, но Шарль держится изо всех сил, спешно перебирая ногами.              По-прежнему молча, Макс вызывает лифт. Шарль неловко мнется на месте, ковыряя кожу вокруг ногтя на большом пальце. Двери лифта открываются, и они заходят, Макс нажимает кнопку одного из самых верхних этажей, двери закрываются. В лифте Шарль молчит, хоть желание начать уже наконец-то говорить и достигает критической точки, вряд ли ведь это все, чтобы посидеть в тишине. Макс рядом сверлит глазами пол, и он на корню пресекает порыв коснуться чужого, явно напряженного плеча. Двери открываются, и Макс выходит, стремительно урезая расстояние до самой крайней в длинном коридоре с тусклым освещением двери. Шарль неловко топчется рядом, пока ключи в замке плавно проворачиваются с режущим слух, однотипным хрустом. Макс пропускает его в номер, параллельно включая свет. Шарль вопрошающе поворачивается, Макс кивает, он разувается и делает несколько шагов внутрь на еле гнущихся ногах.              Макс спокойно обходит его в тесном коридорчике и падает на широкий диван посреди комнаты, потом несколько секунд сидит с закрытыми глазами, явно отдыхая то ли от минувшего дня, то ли перед неизбежно предстоящим разговором, а потом, словно ощущая, что Шарль подошел ближе и встал напротив, впервые за весь вечер начинает говорить:              — Ну, принцесса, объясняйся. Что ты там хотел сказать? — ласковое обращение режет уши, все-таки в переписке все ощущается совсем иначе. Шарлю хочется упасть на колени и нести неразборчивый бред.              — Я… — Шарль переминает с ноги на ногу, не зная, как себя вести. Дело в том, что его бесчисленное количество раз приводили в отель, а потом схема была до одури простой и очевидной, и она точно не подразумевала разговор по душам. — Можно мне сесть? — он не боится, просто хочет каплю комфорта перед неприятным рассказом. Нет, на самом деле он как раз боится, поэтому наивно хочет отсрочить любые серьезные объяснения, как можно дальше.              — Конечно, — Макс садится ровнее и хлопает по месту рядом с собой. Шарль, находящийся в перманентной панике последние часов сорок восемь, медленно опускается, стараясь на всякий пожарный Макса не касаться, и проводит рукой по лицу.              — Если честно, я все уже сказал, — Шарль начинает тихонько, глядя прямо перед собой. У Макса в номере все чисто и аккуратно, а единственное, не свидетельствующее о том, что тот снял его только что, это хаотично разложенные вещи вроде банки энергетика на барной стойке у импровизированной кухни, ноутбук и какие-то бумаги на газетном столике и вторая пара обуви в прихожей. — Мне так страшно жаль, потому что все это было глупым недоразумением… которое могло превратиться в незаметную деталь, — Шарль поворачивается к Максу и пытается заглянуть тому в глаза, смаргивая влагу с своих собственных, — я никогда не хотел сделать тебе больно, я люблю тебя, все это просто дурацкое стечение обстоятельств, ты понимаешь? — Макс плавно поворачивается к нему, но смотрит лишь на нервно выстукивающие случайный ритм на коленке пальцы. Шарль больше не может, он чувствует, как по щеке скатывается крупная, обжигающая кожу слеза, тормозит у подбородка, а потом падает на джинсы. — Можно мне воды? — Шарль почти уверен, что ему не откажут, да и строить из себя великого страдальца желания нет, но он все равно интересуется из вежливости. Он не плачет при других, так заведено, это такое нерушимое правило.              — Конечно, — Макс кивает в сторону небольшой кухни, и Шарль подрывается, чтобы найти в верхних шкафах чистый стакан.              Шарль, лишний раз не церемонясь, наливает себе воды из-под крана и залпом выпивает. Может быть, он и круглый идиот, но даже кишечная палочка идет нахуй в данный момент.              — Макс, правда, — Шарль облокачивается на барную стойку, не сводя глаз с собеседника на диване, — я люблю тебя, — Шарль смотрит в пол, удивительно, но он впервые говорит кому-то нечто подобное, и ему ни капли не стыдно, не неловко, и совсем нет чувства, что он открыто обманывает, — и я думал об этом каждую секунду того вечера, вспоминая все, что между нами было, честно… Я поэтому и свалил, когда ко мне начали приставать.              Макс впервые действительно смотрит на него: с жалостью и печалью — реально с нескрываемой болью, которая гложила его все это время. А Шарль, когда говорит, что ему жаль, не скрывает буквально ничего, ему сейчас на свою мнимую репутацию или собирательный образ глубоко насрать. Он Максу как минимум обязан за это, потому что без чужой помощи он до сих пор оставался бы слепым кротом.              — Макс, прости, я знаю, что должен был что-то сделать раньше, но я боялся, — Шарль смотрит на Макса с мольбой во взгляде, — я боялся, что тебе это все нахуй не нужно, потому что ты один из тех, кто просто развлекается. Понимаешь, я знал, что это не так, но ничего не мог поделать.              Макс отворачивается к стене, цыкает, а потом тоже подходит к кухне и набирает воды в стакан. Тот прислоняется спиной к гарнитуру прямо на против и смотрит на Шарля так внимательно и с такой горечью, что внутри все сжимается, сворачиваясь в плотный комок.              — Шарль, почти три месяца, — Макс говорит четко, будто с плеча рубит сразу топором. — Ты ведь понимаешь, что сначала я думал, что ничего не случилось? Ландо там прыгал и бился в конвульсиях, но я-то понимаю, что ты не можешь общаться только со мной, и это нормально. Поэтому я честно ждал, что ты позвонишь.              — Я хотел, — вот теперь Шарль точно не имеет права поднимать глаза и пялиться. Ему ведь даже в голову не приходило, что его вина может заключаться не в непосредственно отъезде от клуба на такси под самовлюбленные прощания какого-то мужика, а в том, что он так долго бездействовал. — Просто мне было страшно. Меня лапали, я послал и в ответ меня осадили так, как никогда раньше. Макс, ты прав, нет смысла строить из себя страдальца, но у меня мир с ног на голову повернулся. — И все же Шарль голову поднимает и смотрит проникновенно на Макса перед собой. Тот, кажется, делает шаг вперед. — Я привык, что меня любят. Я привык, что люди делают это просто так, и никогда не задумывался, что просто так могут только на все четыре стороны послать. Меня тогда так трясло, потому что мужик выпроводил меня, обозвав шлюхой, а ведь он был прав. Просто я дурачок, загнался, а потом сделал бессмысленные выводы зачем-то.              Вообще-то Шарль изначально не планировал вываливать все это, но без полноты картины история и правда звучит недостаточно убедительно. Надо быть честным. Это вовсе не значит, что другие будут честны с тобой, но однажды таки может сыграть хорошую службу. Не даром все моралистские сказки учат говорить правду, а не танцевать в узких брюках. Как оказалось, танцы в узких брюках не влекут ничего, кроме моментного удовольствия…              — Шарли, — Макс совершает еще один шаг вперед и опирается руками на барную стойку у него за спиной, — три ебучих месяца, чтобы ты притащился в другую страну с извинениями, хотя мы живем в десяти минутах друг от друга, и ты всегда мог хотя бы позвонить. Проблема вот в этом, а не в том, что тебя проводили до такси из клуба.              Шарль не выдерживает, когда Макс находится всего в нескольких сантиметрах. Он кладет ладонь тому на щеку и отчаянно смотрит в глаза — Макс не сопротивляется, только склоняет голову, ластясь к руке.              Кто не рискует — тот не пьет шампанское. А Шарль не может существовать без двух вещей: без Макса и без игристого. Хотя сейчас он абсолютно трезв, что непривычно, потому что ранее умирать от желания без вспомогательного бокала как-то не доводилось.              Он подается чуть ближе и нежно накрывает чужие губы. Шарль морально готов к тому, что его пошлют. Однако Макс осторожно наваливается сверху, беря его двумя пальцами за подбородок и слегка приподнимая лицо. Смел ли Шарль хотя бы предположить, что снова коснется этих сладких, ягодно-ярких и все время манящих губ — да никогда, даже в самых смелых фантазиях. Макс напирает сильнее, и Шарль, чувствуя, как острый край столешницы впивается в спину, приоткрывает рот, позволяя чужому языку хозяйничать внутри. Макс перемещает руку ему на задницу, второй все еще держась за стойку, и несильно сжимает, отчего Шарль выгибается навстречу. Пальцы неуверенно скользят по максовой спине, останавливаясь на лопатках, очерчивают широкие плечи, а затем путаются в коротких волосах на затылке. Макс языком проходится по кромке зубов и по небу, прикрыв глаза, пока не встречается с языком Шарля. Не то чтобы он не знал, куда девать свой язык во время поцелуев, просто Макса хочется касаться, и не важно чем. Шарль упивается жаром чужого рта, ловит губами любую возможность ухватиться на лишнюю секунду, сталкивается с Максом носом, ударяется зубами, в конце концов тянет за пряди на затылке — только бы трогать, не прерываясь. Он хочет задохнуться в этом поцелуе. Макс подушечками пальцев аккуратно ведет наверх, замирая у ключиц, а потом незаметно обхватывает тонкую шею. Шарль в ответ гнется, как хрупкое древко, но голову не запрокидывает, чтобы не прервать поцелуй, лишь прижимает лицо Макса ближе, дергая за волосы.              Макс все-таки отстраняется на мгновение, шумно вдыхает носом и целует его горячо, развязно, влажно, так, что Шарль чувствует, как вниз катится слюна, которую тут же слизывают. Он не привык к ощущению, что вот-вот захлебнется, но приходится смириться, когда Макс просовывает свой язык так глубоко, как только физически возможно, наклоняя его голову, как ему одному удобно, ненавязчиво давя под челюстью. Шарля прикусывают за нижнюю губу и немного оттягивают, он чувствует легкую боль. Недостаточную боль. По его скромному мнению, он заслуживает гораздо больше боли, чем эта. Он хочет, поэтому интуитивно притирается бедрами к чужим. Макс свободную руку запускает ему под кофту и короткими ногтями впивается в нежную кожу, как бы намекая, чтобы Шарль не наглел.              Шарлю похуй на самом деле. Пусть он и наглый, но он мечтал целовать эти губы. Пусть он наглый, он, мать твою, мечтал иметь этого человека. От Макса дурманяще сладко пахнет без парфюма, просто кожей, и у Шарля кружится голова, и внизу живота все закручивается тугим узлом, и он бы, наверное, хотел пропитаться этим запахом насквозь, как ватка нашатырным спиртом, если было бы можно.              Шарль приподнимает ногу и задирает ее так, чтобы зацепиться за максовы бедра, как тот когда-то делал сам. Макса тоже явно ведет, потому что тот усиливает хватку у Шарля на шее, отстраняясь, ведет носом вдоль линии челюсти и надавливает большим пальцем над пульсирующей в заходящемся ритме сонной артерии. Шарль стонет, запрокидывает голову и разжимает пальцы в мягких волосах.              — Шарль, что ты делаешь? — Макс мимолетно, сбивчиво шепчет ему на ухо и обнимает губами мочку. — Ты понимаешь, что ты со мной делаешь?              — Нет, — Шарль, как в бреду, вертит головой, — покажи мне!              Шарля в момент хватают за плечи, разворачивают на месте, а потом он оказывается прижатым к барной стойке уже животом. Ему давят на загривок и силой вынуждают наклониться, буквально впечатывая грудью в столешницу.              — А теперь? — Макс прижимается сзади и уверенней обхватывает рукой шею.              — Еще, — Шарль умоляет того не останавливается, закатывает глаза от удовольствия и по-блядски закусывает губу. Он знает, что Макс злится, ему нравится, что на него злятся.              Макс, с напором сдавливая пальцы, везет его щекой по барной стойке, пока Шарль не сносит собственный стакан, из которого совсем недавно пил воду, и какие-то бумажки. Посудина со звоном разлетается на мелкие осколки, документы планируют в воздухе и постепенно оседают на пол. Макс перемещает руку ему на затылок, сгребает в кулак пряди пушистых волос и тянет на себя, чтобы глубоко поцеловать, переплетаясь шершавыми языками на считанные секунды, и отпустить, заглядывая в потемневшие зеленые глаза:              — Тебе достаточно?              — Еще, — Шарль самозабвенно ухмыляется. Это не унижение, ему просто нужно отдать весь контроль над своим телом, потому что он это любит. Шарлю отчего-то вдруг чертовски сильно нравится быть безвольным ничтожеством, по крайне мере сейчас он не желает ничего другого.              Макс снова впечатывает его в фанерную столешницу, и доска из шпона молит о пощаде громче, чем Шарль, которого прикусывают за шею сзади, прижимаясь пахом с ощутимой выпуклостью. А Шарлю очень хорошо. Даже слишком хорошо. Достаточно хорошо, чтобы бесстыдно провоцирующе двигать задом, недовольно шипя от трения о грубую джинсу.              — Извини, дорогой, но мне не чем дать тебе по заднице, хоть ты и заслуживаешь, — Макс сглатывая перед каждым словом, шепчет и размашисто лижет за ухом, после чего тащит Шарля по столешнице за волосы, пока что-то, ударяющееся о пол с глухим стуком снова не падает.              Шарль облизывает пересохшие, припухшие губы, тихо стонет и ловит мокрый поцелуй от Макса, навалившегося сверху.              — Придумай что-нибудь, — он неразборчиво бубнит в чужой полуоткрытый рот, за что его снова дергают, заставляя выпрямиться и обернуться, хрустя позвонками.              — Ты очень плохой мальчик, ты знаешь? — Макс опаляет дыханием другое ухо, а потом Шарля разворачивают за талию, разом подхватывая на руки.              Шарль жмется ближе, как только позволяет проклятая одежда, сейчас явно слишком лишняя, обрамляя лицо Макса ладонями он оставляет россыпь мелких поцелуев на лбу, губах, щеках, кончике носа, дрожащих веках, скулах, висках, шее, тонких бровях...              Шарля куда-то очевидно несут, плечом прикладывая о дверной косяк по пути и со смешком извиняясь. На секунду его окутывает холод от сквозняка из распахнутого окна, и Шарль сильнее прижимается к пышущему жаром телу. Потом он спиной соприкасается с леденящей, но мягкой кроватью, и мгновенно меж ног оказывается согнутое колено. Шарль сцепляет руки замком у Макса на спине, не позволяя выпрямиться, когда тот пытается отстраниться.              Шарля целуют развязно, то и дело соскакивая языком на шею и обводя ходящий вверх-вниз кадык, и все остальное резко не имеет значения, даже колено, давящее на стиснутый в джинсах, возбужденный член. Он приподнимается на локтях и послушно вытягивает руки, когда Макс стягивает с него толстовку. Мягкие губы тут же припадают к чувствительной тонкой коже на ключицах, втягивая ее на мгновение и отпуская. Шарль беспомощно дергает чужое поло, извиваясь на простынях и поскуливая от вселенской несправедливости — он тоже хочет сделать хоть что-то, ему тоже нужно все потрогать. В конце концов Макс помогает ему, стягивает верх и обжигая дыханием ведет влажную дорожку к низу живота. Шарль обнаруживает свои костлявые пальцы у пояса максовых джинс, за что тут же удостаивается награды в виде укуса в бок. А через мгновение его слишком шустрые, по мнению Макса, руки уже заведены за голову — он слышит звон бляшки ремня, и грубоватая, рельефная кожа оплетает запястья, подобно змее, стягивающей и обездвиживающей жертву. Впрочем, Шарль теперь и сам обездвиженная жертва, и от этого его внезапно абсолютно ненормально вставляет.              Шарль выгибает спину дугой. Раньше полностью отдавать контроль и намеренно поддаваться любым манипуляциям почему-то не приносило столько удовольствия. Или он слишком влюблен, чтобы сопротивляться. Блядство, он ведь и правда слишком влюблен — это само по себе никогда еще не приносило столько удовольствия.              — Не молчи, принцесса, а то я начинаю думать, что ты где-то не здесь, — Макс наваливается и сильнее давит коленом на и без того ноющий член, кое-как выговаривая связные слова. Шарль вымученно стонет от чувства изнемождения и желания вперемешку, на что снова получает плотным кольцом обхватывающие шею пальцы.              — Делай все, что хочешь, — задыхаясь, Шарль шипит, подгибая пальцы на ногах от нехватки кислорода, — только не останавливайся... — он заглядывает в помутневшие горящие глаза, по-дьявольски улыбается и сводит брови домиком, — пожалуйста?              Макс утробно рычит, но сразу же ослабляет хватку, целует неожиданно нежно и заботливо и губами неторопливо спускается ниже, плавно очерчивая подушечками пальцев выпирающие ребра по контуру. Шарль удовлетворенно поскуливает, выворачивая стянутые ремнем руки, пока слух не режет звук резким движением расстегнутой ширинки на светлых джинсах, которые Макс стягивает дергано вместе с бельем. Шарль, упиваясь долгожданной свободой от тесной одежды, запрокидывает голову и прикусывает губу до саднящей боли, потому что, честно говоря, он был близок к тому, чтобы кончить еще на этапе удушения. Вообще-то Шарль был уверен, что такое его триггерит, кто бы мог подумать, что на самом деле он будет готов умолять о продолжении, жадно хватая ртом воздух.              Макс опять оказывается рядом, втягивая в очередной чувственный, глубокий поцелуй. Ноги Шарля ловким движением закидываются на сильные плечи. Макс скользит губами по загорелой коже бедра, с упоением вдыхая чужой запах, и слегка прикусывает с внутренней стороны, от чего Шарля мечется под ним и звучно стонет.              — Ты не представляешь, как долго я мечтал об этом? — Макс в забвении повторяет, наклоняется, оставляет засос под ребром, который на следующий день расцветет багровым пятном, и виновато зализывает покрасневшее место.              — О, поверь мне, еще как представляю, —Шарль аж глаза округляет и призывно облизывается, кидая взгляд на выпуклость в максовых штанах, — так что будь добр, дорогой, сделай уже что-нибудь с этим, — он восстанавливает зрительный контакт и ухмыляется самодовольно, ему хватило одного раза, чтобы понять, что тому нравится, — пожалуйста.              Макс тоже оказывается человеком, которого дважды просить на надо. Еще у Макса под подушкой почему-то оказывается пузырек со смазкой, но это волнует ровно настолько же, как и погода в Северной Дакоте прямо сейчас.              Шарль терпеливо ждет, пока Макс греет в ладонях вязкую субстанцию, и потом хнычет и зажмуривает глаза, когда внутрь медленно погружается палец на одну фалангу. Он издает высокий стон, чувствуя осторожное скольжение вперед-назад, кусает губы и интуитивно сжимается вокруг пальцев, потому что к первому вскоре присоединяется второй.              — Шарли… — Макс успокаивающе гладит его по ноге, коротко целует в колено и смотрит так, что хочется зарыдать. Тот сгибает пальцы внутри, попадая по нужной точке, и, когда Шарль со стоном вскидывает бедра, шумно выпускает носом воздух, — твою мать.              Когда Шарль достаточно растянут, и спина перестает неконтролируемо выгибаться при каждом движении, он умоляюще дергает связанными руками, вглядывается в глаза и от нетерпения настойчиво повторяет «давай».              — Ты уверен? — Макс на всякий случай уточняет, крепче перехватывая длинные ноги на плечах, на что Шарль недовольно хмурится и активно кивает головой.              — Да, пожалуйста, — его потряхивает от желания, а собственный член уже начинает покалывать от недостатка внимания, — Макс, умоляю, пожалуйста…              Макс наклоняется, целует, промахиваясь, в краешек губ, параллельно расстегивая и стягивая свои джинсы одной рукой, что Шарль отмечает, как фантастическую ловкость. Хотя думать долго не выходит, потому что Макс входит до конца, выбивая весь воздух из легких. Шарль чувствует, как в нем на пробу медленно двигаются, и пытается в ритм покачивать бедрами, намекая, что хочет большего.              Его немую просьбу считывают, как надо, поэтому Макс постепенно наращивает темп, отпуская шарлевы ноги, чтобы, опираясь руками на кровать, оставлять россыпь поцелуев на шее и плечах. Шарль у того за спиной скрещивает лодыжки, вынуждая нагнуться ближе, тянется к губам до тянущей боли в заведенных за голову и зафиксированных руках, жалобно стонет, и Макс его освобождает. Затекшие в неподвижном положении запястья слегка саднит, поэтому Макс по очереди целует и их, нежно поглаживая большим пальцем и шепча сбивчивые извинения.              Шарль снова просит ускориться и блаженно запрокидывает голову, извиваясь на простынях, когда его начинают втрахивать в матрас, а сильные руки снова окольцовывают шею, сдавливая до появления хрипоты. Шарль уверен, что еще чуть-чуть и потеряет сознание, потому что глаза закатываются, и картинка перед ними растекается поблекшими пятнами, правда попросить того отпустить нет и малейшего порыва, разве что он позорно кончит, если его продолжат душить, а то ощущения обостряются до предела. Макс сверху загнанно дышит и гладит по пушащимся, влажным волосам каждый раз, когда с губ Шарля срывается звонкий, мелодичный стон от попадания по простате. Шарль ощущает себя горящим кубиком сахара на ложке, через который тонкой струйкой медленно проливается обжигающий абсент, насквозь пропитывая кислотно-зеленой, травянистой жидкостью и в ней же растворяя. У него внутри сейчас все тоже полыхает горячим, синеватым пламенем, чтобы, потухнув, оставить после себя дьявольское наслаждение.              — Пожалуйста… — он снова умоляюще поскуливает и тянется рукой к своему сочащемуся смазкой члену, Макс одобрительно кивает, и Шарль наконец-то прикасается к себе, удовлетворенно выдыхая. Однако доставлять себе удовольствие выходит не долго, потому что Макс опять резко входит на всю длину, заставляя Шарля беспомощно дернуться, и с гаденькой ухмылкой опять обхватывает хрупкие запястья, соединяя над головой. — Почему…? — он сконфуженно смотрит от искреннего непонимания и обиды.              — Кончишь через три месяца, я же терпел, — Макс самодовольно язвит и кусает мочку уха.              — Блять, Макс, серьезно? — Шарль настолько плывет и не в состоянии думать, но на самом деле пугается.              Но Макс не дает ему ответа, а неожиданно высоко стонет, путая ритм толчков. Шарль к такому готов не был, он удивленно моргает, высвобождает руки и обхватывает чужое лицо, с восторгом ловя расфокусированный взгляд. Господи, он готов на атомы рассыпать, лишь бы услышать это еще раз, потому что ничто столько прекрасное никогда еще не касалось его ушей. Шарль впутывает Макс в страстный, влажный поцелуй, осторожно смахивая большими пальцами отчего-то выступившие в уголках глаз слезинки. И тот награждает его еще одним невероятным стоном на последнем издыхании, напоследок выскальзывая из Шарля и бесконтрольно падая сверху.              Шарль обнимает Макса изо всех сил, расслаблено смыкает веки и изливается следом, едва слышно по слогам проговаривая «блядство». В принципе, никаких проблем, не так уж ему и нужно было себя трогать, оказывается.              В конце концов Макс приходит в себя и не без труда отлипает от Шарля, чтобы встать, немного пошатываясь после оргазма. Тот изучает в тусклом свете луны и городских огней за окном последствия проделанной работы, и масштаб бедствия предстает в виде Шарля, раскинувшегося на белом отельном постельном белье, взмокшего, растрепанного, с припухшими губами, всего разукрашенного, включая следы от пальцев на шее и краснющие после трения о грубый ремень запястья, очень нежно, абсолютно влюбленно смотрящего на него с жутко сумасшедшей, нездоровой улыбкой от уха до уха.              — Боже, извини меня, — Макс в панике прикрывает рот рукой и мечется взглядом по обнаженному телу Шарля, который на это только непонимающе моргает.              — Не думаю… — Шарль говорит почему-то совсем неслышно, будто звук выключили, пытается приподняться на локтях, болезненно кривя лицом, бросает эту затею и просто прочищает горло, — я не думаю… — он по-прежнему шипит, будто голос был сорван, и удивленно кивает сам себе, приподнимая брови и ощупывая пальцами шею в районе кадка, — окей...              — О, господи! — Макс в момент подлетает к нему, садится рядом и подтягивает к себе, обхватывая руками и с ужасом глядя в глаза, которыми Шарль все еще удовлетворенно сверкает, продолжая како-то бешено лыбиться.              Шарлю думается, что у Макса такое лицо, будто тот его случайно сломал, а теперь не знает, что делать. Однако если Макс что-то и сломал, то он готов заплакать от благодарности, потому что Шарль чувствует себя совершенно счастливым. Он особо не фантазировал, каково это, но рецепт оказался не таким уж невероятным — да, сложным, долгим, ебанутым и стоившим минимум половины нервных клеток, но не невыполнимым.              — Я люблю… — Шарль старается хрипеть как можно более нежно и не слишком подавать виду, что глотку дерет хуже, чем после качественного отсоса, — тебя, — может быть, момент не самый романтичный, но он просто очень счастлив и чувствует острую необходимость сказать это прямо сейчас. Чтобы Макс знал, ну, как факт.              — Шарль, господи боже мой! Замолчи, пожалуйста, — Макс качает головой и быстро целует его в лоб, в прикрытые веки, в немного вздернутый нос, в уголки губ и везде, до куда может дотянуться. — Я люблю тебя очень сильно, но мы только что задушили тебя до потери голоса, это ненормально.              — Это было сексуально, — он самоотверженно и обворожительно смотрит из-под ресниц. Чистая правда, а вот хрипит, как при смерти, он сейчас, конечно, точно не сексуально. — И я очень счастлив.              — Шарль, это кошмар! — Макс в панике подрывается и куда-то уходит, возвращаясь через минуту со стаканом воды.              — Ты прощаешь меня? — Шарль пьет, и от этого становится заметно лучше, голос немного нормализуется, так что он наконец-то может задать ключевой, волнующий вопрос.              — Чтобы простить, я должен был обидеться, — Макс рядом тяжело вздыхает и разводит руками, — а я не был на тебя обижен, скорее злился.              — Все еще злишься?              — Нет, если ты закончил руководствоваться исключительно загонами и выдуманными проблемами.              — Я работал над этим последние месяцы, — Шарль тупит взгляд и неопределенно хмыкает, и Макс одобрительно целует его в висок. На некоторое время воцаряется тишина, и Шарль поворачивается к окну, вглядываясь в беззвездное ночное небо, подернутое дымкой. — Я точно опоздал на самолет, — ему кажется, что Максу и это стоит знать. Не то чтобы это было фактом, достойным высокой оценки, Шарль просто делится зачем-то, а потом добавляет, — впрочем, я ни капли не жалею.              — Ты можешь полететь со мной завтра утром, — Макс кидает как бы невзначай, — бизнес-джету непринципиально, сколько человек на борту.              — У тебя есть бизнес-джет? — Шарль давится остатками воды и неловко откашливается. Ему доводилось много времени проводить с богатыми людьми, но это всегда были преимущественно яхты, и никогда еще частный самолет.              — Да, за полет как-нибудь рассчитаемся. Я шучу, если что, — Макс довольно улыбается, а Шарль неоднозначно выгибает бровь, как бы намекая, что шутка совсем несмешная. Но, в принципе, он как-нибудь рассчитается, разумеется. Если хорошо попросить.              В стакане ничего не остается, поэтому Шарль его отставляет и смело забирается под одеяло, устраиваясь у Макса под боком. Это все так странно, в смысле вызывает смешанные чувства, потому что сейчас он по-настоящему доволен жизнью и чуть ли не на седьмом небе, но, с другой стороны, еще сегодня утром подобный расклад даже не мерещился и казался самой откровенной в мире глупостью. К тому же оставалась еще одна вещь, не дававшая Шарлю покоя:              — Макс, — он тихо зовет, и тот поворачивается, внимательно слушая, — я все время хотел спросить, почему, собственно, я? Типа ты относился ко мне хорошо и как-то… знаешь, по-другому с самого начала и потом, когда я вел себя глупо, стремно выглядел, пускал сопли и все такое. Почему?              — Честно говоря, я стукнул бы тебя по лбу, если б ты и так не выглядел, как побитый щенок. Шарль, ты правда не знаешь, как это работает? — он глупо крутит головой, и Макс продолжает со вздохом, — Я увидел тебя на стриме, и ты мне понравился, потом ты написал, чему я очень удивился, и мы начали немного общаться. Это все еще казалось странным, потому как я был уверен, что не из твоего поля и рассчитывать на что-либо бессмысленно. Мы встретились, и я подумал, что ты очень добрый, милый и совсем не похож на образ в интернете. И он мне еще больше понравился. А что было потом, ты и сам прекрасно знаешь. Мы много переписывались, пару раз встречались, я влюблялся, а когда влюбляешься, тебя абсолютно не ебет, во что человек одет, как сегодня уложил волосы, где что-то случайно ляпнул или повел себя глупо, по его мнению. Шарль, мне все время кажется, что это не глупо, а довольно мило. И скорее волнует, а моментами даже пугает, как человек сам к себе относится. Я любил и люблю тебя просто так: потому что ты интересный, кидаешь смешные фотографии, рассказываешь, как тебя выбесила медленная женщина на улице, забавно поднимаешь брови, когда удивляешься, и морщишься от отвращения, когда бог знает зачем пьешь в клубе мой горький коктейль, ты на самом деле хороший и очень симпатичный. Поэтому, когда ты впадаешь в панику из-за того, что челка на ветру пушится не так, как нужно, а какой-то жест выглядел недостаточно шикарно, как тебе бы того хотелось, я грущу, а не разочаровываюсь. Шарль, поверь, я считаю, что ты невероятно красивый — самый красивый, если тебе угодно — и не имеет значения, ты только что проснулся или три часа собирался, потому что ты мне и так нравишься. Ты мне в целом нравишься. Вот, как-то так это работает. — Макс заканчивает свой чувственный монолог, и только сейчас замечает, что плечо, на котором Шарль лежал, все в воде, как и кусок постельного белья, вымокший до нитки. Потому что Шарль плачет. Точнее, тихо рыдает крокодильими слезами, развозя их вместе с соплями по чужому плечу и прячась за одеялом. Жгучие слезы потекли как-то сами собой, он даже поначалу не заметил, не изменился в лице, не зажмурил глаза, соленая вода просто резко побежала вниз неровными дорожками, собирающимися у подбородка и мочащими все вокруг, — Шарли, солнышко, ты чего? — Макс спохватывается и обхватывает зареванное лицо руками, пальцами вытирая с щек влагу от не прекращающих литься слез. Эти попытки оказываются совершенно бесполезны, поэтому тот просто прижимает Шарля к себе и успокаивающе гладит по дрожащей спине. — Извини, я не хотел тебя расстроить…              Шарль приподнимается, смотрит Максу в душу полными соленой воды глазами и хлюпает носом:              — Это правда?              — Что? — Макс непонимающе хлопает ресницами.              — Ну, все вот это? — Шарль абстрактно обводит того взглядом.              — Господи, Шарли, конечно!              — Макс, я люблю тебя, — смахивает очередную, катящуюся слезу и слабо улыбается, — Можно тебя поцеловать? А то я сейчас немного… мерзкий.              — Конечно можно, Шарли, я тоже тебя люблю, — Макс первым наклоняется и нежно прикасается губами с особым трепетом, цепляясь пальцами за шарлев подбородок и слегка наклоняя его голову, чтобы скользнуть языком в горячий рот с солоноватым от падающих то и дело слезинок привкусом.              Спустя время Шарль окончательно успокаивает, хотя его по-прежнему потряхивает. Это все как-то слишком хорошо, слишком невероятно, словно он сейчас очнется ото сна, откроет глаза и найдет себя дома, лежащим в одиночестве, в холоде от кондиционера. Хотя сейчас ему тепло в крепких объятьях, почти беззаботно, и Макс любит его.              Его впервые не осуждали, над ним не насмехались ехидно и даже не относились снисходительно, ни во что не ставя и не воспринимая всерьез. Его любили просто так, ничего не требуя взамен.              Шарль задирает голову и любуется графичным профилем, не скрывая своих намерений. Если он все-таки спит, то это определенно самый приятный и замечательный сон, который только мог быть.              — Мы же теперь вместе? — в конце концов Шарль лениво подает голос, нарушая тишину, потому что, как выяснилось, он ни черта не понимает в человеческих отношениях, так что уточнить все-таки стоит.              — При одном условии, если ты позволишь, — Макс заговорщически приподнимает краешки губ и прикрывает глаза.              — М? — вообще-то Шарлю все равно, что это будет, он не против хоть волосы в цветовой гамме Ред Булл покрасить, если потребуется.              — Ты сносишь свой аккаунт на онлифанс к чертовой матери. Если внезапно нападет желание покривляться перед камерой в кружевном белье, просто позвони мне по видеосвязи, а еще лучше покажи в живую. Мы договорились?              — Кстати об этом, — на самом деле у Шарля уйма вещей, которыми он с Максом ужасно хочет поделиться, будь его воля, он бы на того вылил разом все, произошедшее за последнее время, потому что в моменте от желания распирало, а они не разговаривали непозволительно давно, — мне завтра на работу утром нужно. А то я там решил стать нормальным человеком. Короче, теперь работаю в своем любимом бутике ювелирных украшений.              — Вау, я хочу потом услышать историю в деталях от начала до конца! А сейчас стоит выспаться и вылететь пораньше, — с этими словами Макс опять целует его развязно и тягуче. Как будто у них нет впереди всего времени мира, да и выспаться совсем не стоит. Или как будто все время мира в принципе может остановиться и подождать, чтоб не портить момент.       

The end.