Чужая жизнь.

Прознавший про день рождения Феликс, строчит ему в ту же секунду, Сынмин даже не успевает дверь в квартиру открыть, а телефон буквально разрывается на части от количества сообщений. Друг не принимает отказа, пишет что с него торт и свечки; Сынмин с ним даже не спорит. Уже лежа в кровати он думает о том, что ему даже немного приятно от этой суеты. Суббота наступает как-то слишком быстро. Родители позвонили утром с поздравлениями; мама сказала, что счастлива была узнать, что к нему в гости придут Чан с детьми. Сынмин нервничает, когда открывает дверь. Его сразу атакуют два мелких хулигана, наперебой кричащих “С днем рождения!”, за ними стоит Чан с одним большим шаром в виде морды собаки. Феликс и Чанбин приезжают чуть позже, торжественно внося огромный торт. – Феликс, зачем такой большой! – Чтобы было! Сынмину до жути неуютно и некомфортно, что все носятся с ним, как с писанной торбой. Ему не дают прикоснуться к столу, отправляя играть с детьми, только периодически отвлекают его, чтобы спросить, где лежит необходимый им инвентарь. Они звонко чокаются соком, громко крича “С днем Рождения”, Сону и Ыну стараются не отставать от взрослых и тоже кричат. – У нас сегодня плотная программа! - Разъясняет Феликс, пролистывая заметки в телефоне, - сначала идем в торговый центр играть в автоматы, потом в кино, затем идём в парк аттракционов. Ещё нам надо будет зайти по пути в кондитерскую, я заказал нам там пирожные. Сынмин громко стонет, слишком много активностей на него одного; надо было поставить Феликсу рамки. Его преследует ощущение, что ему исполняется лет 15, потому что вся развлекательная программа словно бы призвана восхитить подростка, а не 30 летнего парня. – Не многовато? - Чанбин заглядывает Феликсу через плечо, - не боишься, что к вечеру твоего друга мы похороним в парке аттракционов. – Думаешь? – И дети устанут, - соглашается с Чанбином Чан, и Сынмин им очень благодарен. Сам-то он трусит сказать Феликсу, что слишком много всего, не хочет его обидеть. – Ладно, тогда кино убираем, - соглашается Феликс, стирая запись. Чанбин одобрительно гладит его по коленке. На удивление Сынмин практически не устаёт, по крайней мере не так, как ожидал. И к вечеру чувствует мягкую приятную усталость, только шум в голове приносит дискомфорт. Как потом он скажет Феликсу - это был его лучший день рождения, - чем сильно осчастливит друга. Кажется, что он оторвался за всю жизнь: бегая, стреляя, играя и выигрывая, в нем проснулся неподдельный азарт. Если бы его увидели коллеги с работы, то не узнали бы. После парка аттракционов они вернулись к Сынмину домой и усадили на диван выигранных медведей, в которых тут же расположились братья. – Ты мне не дал шанса, - канючит Чанбин, дергая Феликса за волосы. – Вообще-то дал, но ты промахнулся. Поэтому все самолёты пришлось сбить мне, - отмахивается тот, нарезая торт. – Где ты вообще стрелять научился?! - возмущается Чанбин, подавая ему тарелки. – У меня много скрытых талантов, - игриво улыбается ему Феликс, за что получает легкий чмок в нос. Это происходит так просто и непринужденно, что Сынмин даже смутиться не успевает. Возможно ещё и потому, что в этот момент вспоминает, как Чан учил его держать винтовку, зажимать курок и целиться. Сынмин, как и Чанбин, попал в буквально ноль мишеней, потому что мыслями был далеко от сбивания самолетов: ему нравилось чувствовать прикосновения Чана к своим рукам, то, как он одновременно мягко и настойчиво управлял им, стоя за его спиной. – Это вас в Австралии научили, да? - не сдаётся Чанбин, усаживаясь на свой стул и передавая тарелки по столу. – В Австралии нас учили стрелять по живым мишеням, - отвечает Чан так живо и непосредственно, что ему верит даже Феликс, а Чанбин так вообще сидит с открытым ртом, - да шучу я. Ни один кенгуру не пострадал. Он поднимает руку, словно торжественно клянётся, что никогда никого не убивал. – А люди? – уточняет Сынмин. – Если стрелять глазками считается, то да, они пострадали - Чан поворачивается к нему и строит настолько милашную гримасу, что Сынмин не выдерживает хохота и плюётся тортом, только что попавшим в рот. Все смеются и дальше разговор утекает в русло прошедшего дня, понравившихся автоматов и прочего. Сынмин насыщается этими разговорами и атмосферой сполна, словно он был пустым кувшином и теперь его наполняют тёплой водой. Его колено периодически соприкасается с коленом Чаном, и в этот момент он жмурится как уличный кот, которого чухнули за ушком. Феликс немного расстраивается, что они не успели в кино, и Сынмин предлагает компромисс: посмотреть его сейчас. С дивана убираются игрушки, и на него тут же падают Чанбин и Феликс, привлекая к себе детей. Сынмин включает первое, на что крикнули “пойдет”, не особо разбираясь в жанре, и усаживается вниз, к Чану. Его затылок щекочут ноги Ыну, гордо восседающего на коленях Феликса. Сону же удобно устроился на Чанбине и, кажется, заснул на первых же минутах фильма, рассказывающем о банде собак. Сынмин поначалу сидит с прямой спиной, натянутой, как струна, но быстро устаёт - тяжелый день дает о себе знать. Он периодически выгибается, чтобы прогнуть поясницу, старается не сильно елозить, чтобы не мешать остальным смотреть, и отодвинуться на миллиметры вправо, чтобы не сидеть так близко к Чану. В очередной раз, когда он потягивается, Феликс на него шикает, и в следующий момент Чан прижимает его к себе, плечом поддерживая спину, предлагая опереться на себя. – Расслабься, не сгрызу, - шепчет ему на ухо Чан, не отрывая взгляда от экрана, и крепче сжимает, свободно располагая руки на его животе. Сынмина же это действие опаляет с головы до ног: спасибо, что ребята позади и не видят его предательских красных щек. Он ещё какое-то время проводит в напряжении, пока не понимает, что его не отпустят, и постепенно расслабляется, тихо вдыхает через нос, тонкой струйкой выдыхает через рот. Плечо Чана поддерживает его спину, и поясница вроде даже не болит. В кольце рук находиться приятно и тепло, Сынмину даже кажется, что он лопатками ощущает стук чужого сердца. Хотя, возможно, это его так бьётся, словно хочет выпрыгнуть. Чем заканчивается фильм он не знает, потому что смотрел сквозь экран, слышал только редкие всхлипы Феликса, когда одна из собак умерла. Как только по экрану пошли титры, он моментально вскочил, чтобы выключить телевизор. Дети, естественно, уже спали, двумя клубками скатавшись между Чанбином и Феликсом. Чанбин держал Феликса за руку и поглаживал большим пальцем его ладонь. Они сразу же засобирались домой. – Ты детей будить не собираешься? - это Чанбин интересуется у Чана, который накрывает братьев пледом. – Нет, мы сегодня останемся здесь. Сынмин удивляется: не то чтобы он против, но это его квартира, и можно было хотя бы спросить. Феликс и Чанбин обнимают одновременно и еще раз поздравляют с днем рождения, Феликс еще и в щёку умудряется его поцеловать, за что получает шлепок по руке от смущенного Сынмина. Они уходят, забирая с собой два куска торта, которые им пришлось буквально впихнуть, и легкую атмосферу. Потому что как только за ними закрывается дверь, Сынмину становится сильно неуютно. Пока он разбирает стол, Чан перетаскивает детей в детскую и затем присоединяется. – Мы всё еще не подарили тебе подарок, - произносит он после уборки. – Как это? - Сынмин указывает на два листа, прикрепленных к холодильнику, - вот же мои прекрасные открытки. – Нет, я про другой. Ты сказал, что можно дарить одежду, и ребята выбрали тебе это, - он скромно протягивает огромный подарочный пакет, в который Сынмин тут же суёт нос, и достаёт небесного цвета кардиган. Почти такой же, как у Феликса, только цвет приятней и на ощупь мягче. – Там ещё есть брошь, это уже от меня. На дне пакета действительно лежит маленькая коробочка, внутри которой лежит маленькая аккуратная брошь в виде микрофона с проводом. – Я хотел бы, чтобы ты пел больше. Сону и Ыну нравится, как ты поешь. – Да я пою им иногда на ночь колыбельные, как когда-то мне пела Сонми. Нам говорили, что наши голоса похожи. Поэтому пусть ребята думают, что им словно поёт мама. – Нет, - вдруг резко обрывает Чан, вынуждая глянуть на себя, - на самом деле ваши голоса совершенно не похожи. – О, - Сынмин тушуется, не понимая, к чему был этот выпад. – Извини за резкость, - Чан его порывисто обнимает, укладывая подбородок на плечо, - не хочу, чтобы ты ощущал себя заменой Сонми. Ты - это ты. Сынмин тяжело сглатывает, ему стоит диких сил, чтобы не зареветь в эту же секунду, хотя слёзы разрывают горло. Он быстро выпутывается из объятий, что-то несвязно говорит и уходит спать, не оборачиваясь, говорит Чану расстелить себе диван самому. А как только в его квартире жизнь успокаивается, позволяет себе тихо пустить слёзы. — – Кажется, я влюбляюсь. Феликс давится молочным коктейлем и смотрит во все глаза на Сынмина, который как раз таки игнорирует его и смотрит на играющих в детском городке братьев. – И это неправильно по двум причинам. Впрочем, первую ты оспоришь, но вот вторую никому не оспорить. Взяв с подноса салфетки, Феликс оттирает молочное пятно с футболки. – Почему ты решил, что влюбляешься? - спрашивает, наконец, а Сынмин пожимает плечами, неотрывно следя за малышней. – Мне неизвестны эти чувства. Но они теплые, трепетные, хорошие. И человека хочется касаться больше. Впервые задумался о поцелуе. – Кхм, - прочищает горло Феликс, его так и подмывает спросить, кто объект воздыханий. Но он не хочет спугнуть друга, да и сам догадывается, если уж на то пошло, - возможно, что ты влюбляешься, но не любишь. Знаешь, такой флёр влюбленности, когда тебе нравится человек, и ты хочешь больше проводить времени с ним. А потом перегораешь. – Кто из вас признался первым? - Сынмин бьёт рекорды по неожиданным вопросам. – Я. Впрочем, он и не сомневался. – Но я особо-то и не скрывал, - чешет веснушчатый нос Феликс, откидываясь на спинку стула, - восхищался, хвостом таскался. Мне говорили, что это пройдёт, как только я узнаю его ближе. – Прошло? – Как видишь нет! Стало только хуже, - хриплый смех завораживает, - собирался вернуться к Чану в Австралию, когда стало невыносимо, - Сынмин молча ждал продолжения, пока Феликс мучил пальцами соломинку, - начал искать себе замену, купил билет, а потом мы таак посрались. Причем начали из-за работы, а закончили тем, что я неопытный слюнявый щенок, который привязал его к себе, а теперь бросаю. Почти дословно цитирую. – И? - Сынмин, наконец, переводит на него взгляд. – И дальше я тебе не расскажу, будь ты хоть трижды другом, - краснеет Феликс, и Сынмин следом, когда до него доходит. – Вы подходите друг другу. Он о тебе сильно заботится. Сынмин не лукавит, он действительно замечает, с какой теплотой Чанбин относится к Феликсу, как защищает его и поддерживает. Это как дружба, только на более высоких частотах. – Чан о тебе тоже заботится, - осторожно вворачивает Феликс, внимательно наблюдая за реакцией. – Это не такая забота, - Сынмин делает вид, что не понимает намеков, впрочем, он и правда думает, что забота иная, - я брат его умершей жены и дядя его детей. Феликс не находится с ответом. Ему грустно от того, что он не может поддержать друга, не знает, какие советы давать и что делать с этой ситуацией, в которую два его близких человека ввязываются, как в болото, из которого не выбраться. – Ты же не думаешь, что ты замена? Многозначительное молчание служит ответом - думает. Феликс кусает себя за щеки, чтобы не броситься переубеждать. Он сам видел Сонми пару раз, и да, внешне они похоже, но какие же разные по сути. Сонми несла с собой свет, смех, яркие краски, игривость, теплоту. Сынмин же несет холод, стабильность, рациональность. И голос Чана совершенно иначе окрашивается, когда он говорит о Сынмине, не так, как когда говорил о Сонми. Да, тоже нежно и ласково, но другое ощущение. Феликс думает, что если бы Чан заменял Сынмином Сонми, то и голос бы у него не изменился. И возможно он путал бы их имена, и вел бы себя так, как вел с женой. Он обо всём этом думает, но вслух не говорит. Здесь он согласен с Чанбином - они должны решить сами. – Ладно, пойдем забирать этих бегемотов, пока они не разнесли городок. Сынмин поднимается из-за стола, Феликс следом, грустно провожая взглядом недопитый молочный коктейль, словно это он был источником всех бед. — Когда в жизни Сынмина происходят плохие события, то ему кажется, что небеса его не любят. Словно он выродок какой-то, и вся печаль мира должна опуститься ему на плечи. Новость, которая выбьет у него землю из под ног, швырнет об стену и оставит кровоточить, пока он не сдохнет, застаёт его на работе. Папа звонит ему редко, Сынмин больше общается с мамой, поэтому когда он отвечает на звонок, у него уже в районе живота возникает плохое предчувствие. – Сынмин, мама.. - и оно его не обманывает. До родительского дома он доезжает в рекордное время, не дожидаясь лифта, скачет через несколько ступенек, видит открытую дверь в родительскую квартиру, и находящихся внутри сотрудников скорой помощи. Мир Сынмина делится не просто пополам, он трескается на миллион осколков. Заплаканный отец сидит на кухне, поддерживая голову высохшими от старости руками, перед ним на столе лежит фото мамы. В момент, когда рациональный склад ума должен был сыграть ему на руку, ничего не происходит. Сынмин был слишком оглушен, потерян и уязвим. Он ведь только недавно потерял сестру, а теперь теряет маму. Отец обнимает его так крепко, словно боится, что и Сынмин сейчас пропадёт или с ним что-то случится. Маму увозят, медики сообщают им адрес, откуда можно будет забрать тело, заполняют бумаги и оставляют двух мужчин тихо плакать в давящей тишине квартиры. Чан приезжает через полчаса, как только Сынмин дрожащими пальцами набирает ему сообщение “мама умерла. я у папы”. Он вихрем заносится в комнату, вгоняя вместе с собой ледяной воздух с лестничной площадки. На его лице отпечатки страха и боли. В первую очередь он крепко обнимает заплаканного Сынмина, невесомо целуя в висок, во вторую господина Кима, проговаривая соболезнования. Чан берет на себя большую часть организации похорон, взаимодействие с больницей, ритуальными услугами, организует траур. Господин Ким ему очень благодарен. Сынмин тоже, только говорить не может - слова застыли острыми льдинками в горле. У него были порой довольно непростые отношения с мамой, но он её любил, и после смерти понял, насколько сильно любил и нуждался в ней и её поддержке. Сынмин чувствует себя маленьким ребенком, которого мама бросила, оставив в магазине за кассой, и ушла. Вечером Феликс и Чанбин привозят Сону и Ыну, они выражают соболезнования бледному как мел Сынмину, Феликс обнимает его крепко, как может, чтобы друг почувствовал, что он рядом и поддержит в любой трудный момент. О том, что их бабушка умерла, братьям сообщает их дедушка. Сынмин ждет истерики, но дети спокойно его выслушивают, даже задают вопросы про жизнь и смерть, куда исчезают люди, зачем вообще природа это придумала. Дедушка терпеливо разъясняет им каждый вопрос. – Получается, бабушка нас больше никогда не обнимет? - вдруг спрашивает Сону, и дедушка отрицательно качает головой. И вот тогда начинаются слёзы: первым начинает Сону, за ним подхватывает Ыну. Сынмин и Чан их практически не пытаются успокоить, дают время, чтобы они спокойно оплакали бабушку. На ночь остаются с господином Кимом. Сынмин спит с отцом, а Чан с детьми в комнате Сонми. Хотя спит - это громко сказано. Они всю ночь говорят о маме: папа рассказывает, как они познакомились, полюбили друг друга, как родилась Сонми, и потом Сынмин. Как они ездили в отпуска, работали, гуляли по паркам и собирали каштаны. Сынмин рассказывает о том, какой помнит маму в детстве, как она наказывала за шалости и как всегда отчаянно болела за него на конкурсах. Засыпают лишь под утро, крепко обнявшись на подушках, пропитанными слезами. Последующие дни Сынмин помнит смутно. Морг, крематорий, организация прощания, покупка места в колумбарии - стена напротив Сонми. Сонми. Это всё так напоминает её похороны, что Сынмин схватывает паническую атаку в крематории, хватается за стены рукой, сгибается пополам и дышит едким колючим воздухом. Чан подхватывает его в полуметре от пола, прижимает к себе и шепчет на ухо что-то успокаивающее - слов не разобрать, да Сынмин и не вдумывается. Он пальцами цепляется за пальто, удерживая себя от падения. – Давай, дыши со мной, - сквозь пелену доносится, - вдоох… выдох. Сынмин хлопает ртом, глотая воздух как очумелый. Легче не становится. – Сынмин! Ты слышишь меня?! Закрой глаза и дыши со мной, - его чуть встряхивают, он повинуется, закрывая глаза и пытается попасть в заданный ритм дыхания. Проходит много времени, когда Сынмин, наконец, чувствует, как опутывающие его кольца тревоги распадаются, дышать легче, сердце не стучит, как бешеное. – Спа.. спасибо, - хрипит, прижимаясь мокрым от пота лбом в плечо мужчине. – Ты меня напугал. Чан обнимает его ласково, нежно, качает, как маленького ребенка, прижимается губами в мокрому виску, что-то ещё говорит успокаивающее, после берет его крепко за руку и ведет на выход, не отпуская до момента, пока они не сядут в машину. Сынмин берёт на работе отпуск и поселяется у отца, не желая оставлять его одного. Чан с детьми тоже переезжает к ним на некоторое время. – Тебе надо поесть, - говорит ему папа, когда он снова за ужином не прикоснулся к еде. Сынмина выворачивает лишь от одного взгляда на неё. – Ему надо поесть, - не добившись реакции от сына, господи Ким сообщает это уже Чану. Тот вздыхает. – Сынмин, поешь хотя бы овощей, - его тоже игнорируют, гоняя по тарелке облитый соусом кусочек мяса. Господин Ким, посетовав на то, что скоро от сына останется лишь одна оболочка, уходит ко внукам, оставляя Сынмина с Чаном наедине. Как только старик скрывается за дверью, Чан тут же приближается к Сынмин и берет его руки в свои, заглядывая в глаза. – Ты не ел три дня. Не заставляй насильно пихать в тебя. – Я не могу, - отвечает ему Сынмин, смотря словно бы сквозь него. Тепло чужих рук его немного согревает, но не до конца. - если что нибудь съем, то меня вывернет. – Хорошо, пойдем выйдем. Чан вынуждает его встать из-за стола и отводит в прихожую, пока сам просит господина Кима присмотреть за внуками. Сынминовские движение напоминают движения робота, взгляд пустой. Они выходят в промозглый осенний день, недолго идут по дороге, а затем сворачивают в парк. Сынмин не сразу, но узнает парк, где он гулял, когда был маленький, с мамой и Сонми. Здесь на детской площадке он заработал себе шрам на локте, когда зацепился им за гвоздь на горке. Здесь он гулял, когда надо было отдохнуть от учебы. Они идут молча, пиная листья. Вокруг бегают дети, мимо проходят женщины с колясками. Жизнь идёт дальше. У Сынмина забрали двух самых важных людей, но земля не остановилась, она продолжила крутиться и продолжила жить. Это самое обидное. Чан чуть отстаёт, Сынмин притормаживает. – Извини. Феликс спросил как ты, - мужчина нагоняет его. – Хреново. – Примерно это я ему и ответил. – Почему нельзя поменяться местами с умершим человеком? - вопрошает с пустоту Сынмин, на ресницах появляются слёзы. Он бы сейчас всё отдал, чтобы вернуть сестру и маму, даже себя. – Я бы не хотел, чтобы ты умирал. – А если вместо меня вернётся Сонми? Чан отвечает не сразу, хмуро разглядывая бледные щеки Сынмина, его потускневшие глаза. – Даже так, не хотел бы. Я смирился и принял то, что Сонми больше нет. И её возвращение будет для меня большим стрессом. – А я бы хотел, - отвечает он на свой вопрос, - хотел, чтобы она была здесь. Чтобы жила она, а не я. И чтобы мама жила, а я нет. – Ты говоришь глупости, - Чан берет его за руку, сжимая холодные пальцы. – Я говорю как есть, - отрезает Сынмин, бездумно разглядывая сцепленные руки, - мне нечего от этой жизни взять. У меня ничего нет. А у мамы и Сонми было всё. Только почему-то их нет, а я всё ещё здесь. – Ты не прав. – Я прав! - с неизвестно откуда взявшейся силой рычит Сынмин, разъединяя их руки, - я чертовски прав! У меня ничего и никого нет! У меня нет семьи, нет друзей! Только я и отец! – Но у тебя есть мы: я, Сону и Ыну! И у тебя есть, как минимум один друг, - Чан не понимает, совершенно не понимает. Что же Сынмин ему объяснит. – У меня ничего этого нет! - жёстко, сквозь зубы, выдирая из души камень за камнем и бросая его в беззащитного Чана. – Это всё должно было быть у Сонми! Это её жизнь! Я живу её жизнью. Это она должна была дружить с твоим друзьями и ходить с Феликсом по магазинам. Это у неё есть Сону и Ыну! Это у неё есть ты! Мы все это понимаем, но не произносим вслух! Я так больше не могу! - Сынмин хватается за разрывающуюся от резкой боли голову, - Я схожу с ума, потому что мне кажется, что я и влюбляюсь в тебя, как она! Выстрел прозвучал, в груди у Сынмина что-то захрипело со страшной силой, и он едва успел опереться рукой о дерево, как его вывернуло. Чан успевает удержать, чтобы он не упал. – Ты не прав, - стоит на своем этот упрямец. – Сонми больше нет, и нас у неё тоже нет, она только в наших воспоминаниях. Мы живем своей жизнью, и ты тоже живешь своей. Сонми - это мост, который проложил дороги к нашим семьям. – Неужели ты ни разу не думал, что мы похожи? - язвительно спрашивает Сынмин, вытирая рот шарфом. – Думал, - честно отвечает Чан, - как только впервые тебя увидел после переезда. И это было ужасно. Ты улыбался, как она. Говорил, как она. Пел, как она. Это кружило мою голову, пока я не осознал, что я закапываю так не только себя, но и тебя. И когда я посмотрел на тебя открытыми глазами, и понял какие вы вообще разные. Тебя нельзя любить так же, как Сонми, потому что ты совершенно другой! Тебе нравится то, что не понравилось бы ей, ты смеёшься там, где она бы грустила, и наоборот, у вас разное отношение к этой жизни. Вы два совершенно разных человека, которые просто друг на друга похожи! Чан берет себе передышку, чтобы набрать побольше воздуха в легкие, пока Сынмин всё ещё держится за дерево и пытается сдержать поток слёз. Кажется, его сейчас размажет по земле от количества эмоций. – Посмотри на Сону и Ыну. Ыну внешне твоя копия, но характер у него мой. А Сону - моя копия, только вот характер у него не мой, и даже не Сонми. А твой. Я не знаю, заложено это природой или отпечаток воспитания, но факт остаётся фактом. Если ты не веришь мне, то надеюсь словам мамы своей поверишь. Она всегда говорила, что Сону напоминает ей маленького тебя. Не по годам смышлёного, рассудительного и спокойного. Ещё один глубокий вздох. – Я не понимал тебя никогда. Когда мы с Сонми начали встречаться, и ты всегда грызся со мной. Когда поженились и переехали. Ты всегда был закрытой книгой и никогда не шёл на контакт. Но сейчас… сейчас ты другой. Да, я иногда подвисаю, потому что вижу Сонми в твоих глазах, в твоей улыбке, в том как ветер развевает твои волосы. Это мой крест, и он будет висеть надо мной долго, если не до конца жизни. Но влюбляюсь я в тебя не потому, что вижу её, а потому что ты это ты! Звучит второй выстрел. Сынмина снова сгибает пополам, но не выворачивает, наверное потому, что нечему выворачиваться. Чан его вновь удерживает. – Это всё, - Сынмин беспорядочно машет рукой в воздухе, - очень странно, непонятно, больно и страшно. Я устал и не хочу. Я.. - он машет головой, отгоняя мысли, - пойдем домой. – Пойдем. Только обещай, что ничего с собой не сделаешь. Так вот, как он выглядит в его глазах. Да, Сынмину хочется умереть, но руки на себя он не наложит, слишком трус. Сынмин позволяет Чану довести себя до дома и даже впихивает в себя бульон и чашку риса, что немного радует отца. – Могу я сегодня поспать с Сону и Ыну? - спрашивает он у Чана и дожидается согласного кивка. Больше они не разговаривают. Сынмин укладывает детей рядом с собой, крепко обнимает и вырубается сразу, как голова касается подушки. Слишком много эмоций, слишком много разрывающих чувств. Ему снится Сонми в выпускном платье, она говорит ему, что любит его и желает ему счастья. Что он самый лучший брат на свете, и что если он протянет руку, то её пожмут в ответ. Просыпается он от того, что всполошенный Ыну одной ладошкой бьет его по плечу, а второй вытирает ему слёзы, размазывая воду по щекам. – Мини, не плачь, - приговаривает он, сам почти рыдая. Сынмин не чувствует рукой Сону, и приподнимается, чтобы посмотреть, но Сону в этот момент протискивается в дверь, за руку ведя сонного отца. – Сынмин, - выдыхает Чан, и укладывается рядом, прижимаясь грудью к его спине. Сону подлезает к брату и помогает ему вытирать слёзы с дядиного лица. Сынмин тихо плачет, уже не из-за сна, а из-за трёх теплых кошачьих мужчин в его жизни. Они засыпают вчетвером. Заплаканный Сынмин, прижатый с одной стороны крепким телом Чана, а с другой подпираемый двумя пятилетками. Когда утром господин Ким приоткрыл дверь в спальню, чтобы разбудить сына и внуков, то увиденная картина его очень удивила. Он нахмурился, увидев, как крепко его сына прижимает к себе Чан. Лицо Сынмина выглядело безмятежно и спокойно, впервые за эти несколько ужасных дней. Он тихо закрыл дверь обратно. Кажется, только сейчас, он в полной мере осознал слова любимой жены, когда она сказала, что внуков у них больше не будет. Господин Ким тогда удивленно спросил, а как же Сынмин, на что она загадочно улыбнулась и ответила, что у него уже есть дети. —-- Жизнь, застыв на какое-то время, вновь толкает шестеренки и запускает свой бег. Чувство утраты не исчезает полностью, лишь притупляется и не бьёт своими острыми краями. У Сынмина не получается уговорить отца переехать к нему, и он чуть ли волосы на себе не рвет, потому что в родительском доме тоже не может жить: эмоционально тяжело и трудно добираться до работы. Они договариваются до компромисса: созваниваться каждый день и выходные Сынмин проводит у него. По второму пункту отец на него ворчит, считая, что отбирает у сына всё свободное время, которого у него и так нет. Но Сынмин непреклонен. С Чаном он практически не разговаривает с того дня, когда проснулся в его объятиях. Сынмину страшно и трусливо: он слишком много всего наговорил, впрочем, как и Чан. Но они так и не обсудили те два выстрела, что совершили. Сынмину одновременно больно и приятно думать, что в него влюбляются. Утром он сделал вид, что ничего не было, ничего не помнит. Чан игру поддержал. Они встречались периодически у отца, когда семья Банов заезжала к ним в выходные. Так хотя бы можно было видеться с детьми и играть с ними. Чан периодически писал ему сообщения, спрашивал как дела; Сынмин всегда на них отвечал односложно, чтобы не дать повода ответить. В один из вечеров, когда они снова вместе собрались у папы. Сынмин сидел за кухонным столом и разбирал домашние квитанции и документы, чтобы разобраться с квартплатой; раньше этим занималась мама. Он вздрагивает, когда чувствует, как его шеи касается струйка теплого воздуха, и оборачивается, сталкиваясь нос к носу с Чаному. В глазах мужчины игривые искорки и мягкая улыбка нашкодившего ребенка. – Я занят, - отвечает ему Сынмин, возвращаясь к бумагам, и трёт ладонью шею, которую атакуют в следующую секунду, как только он убирает руку, - яй! Чан! – Прости, - смеется тот, нисколько не чувствуя себя виноватым, - просто ты слишком напряженный и задумчивый. – Потому что я разбираюсь с квитанциями, и не хотел бы чтобы меня отвлекали, - бурчит Сынмин, прикрывая шею ладонью. Цифры на бумагах пляшут хороводы. Чан садится напротив, не сводя заботливого взгляда. Сынмин дышит через раз, пальцы немного подрагивают. – Сынмин-аа, - вкрадчиво его зовут, вынуждая обратить на себя внимание. И как только Сынмин поднимает голову, серьёзно говорит: - я соскучился. Сынмина бросает в жар от этих слов. Они звучат так тепло и игриво; он не знает, что такое флирт, но почему-то думает, что это он. Как ответить на такое заявление? Сынмин тоже соскучился, но он же молчит! Хотя ему тяжело далось это признание: когда в очередной раз они прощались, Чан его не обнял. Сынмин не думал, что будет настолько грустить по этому поводу. – Очень рад за тебя, - сухо отвечает он. – Феликс меня обманул, - вздыхает Чан, подпирая щёку кулаком. Мужчина выглядит так словно ему 15, а не 35; какой-то весь на подъеме, взъерошенный и глаза ещё эти насмешливые, - сказал, что твое сердце растает, как только я скажу, что соскучился. Технически Феликс оказался прав: сердце Сынмина растаяло, но он не собирался об этом уведомлять того, кто его растопил. Это всё напоминает какую-то глупую черную комедию. Сынмин откидывается на спинку стула, отпуская квитанции и скрещивает руки на груди. Они слишком долго избегали разговора, видимо время настало. Он бросает взгляд на закрытые двери, за которыми папа учит внуков правильно писать буквы. Стоит ли говорить об этом здесь? – Сынмин.. – Это неправильно, - прерывает его Сынмин, не дав возможности договорить. Чан копирует его позу, считывая его эмоциональный фон. Он сразу понимает, о чем пойдет речь. – Что неправильно? Что мы оба мужчины, или то, что я влюблён в брата своей умершей жены? Сынмин вспыхивает на последних словах, смачивая пересохшее горло слюной. Чан говорит об этом так просто, а у него вулканы внутри взрывается каждый раз. – Оба этих факта. – Попробуешь ли ты сказать Феликсу, глядя в глаза, что его отношения с Чанбином неправильны? - слышится легкий смешок. – Что? - Сынмин теряется, - нет, у них всё как надо. Они подходят друг другу. – Это точно. А ведь они через многое прошли. Да и Чанбин не был геем изначально. – О боже, - Сынмин прикрывает глаза и пылающие щёки ладонями. Почему так неловко? - это всё из-за них! – Дурной пример заразителен. – Попробуешь это повторить, глядя в глаза Феликсу? - тут же возвращает ему обратно остроту Сынмин, Чан поднимает руки и смеется. Повержен. – Не думаю, что любовь рождается из-за хорошего или плохо примера. Она просто есть, ты либо её чувствуешь, либо нет. – А если я не понимаю, что чувствую. Почему это сразу должна быть любовь? Этот вопрос гложет Сынмина очень долго. В какой-то момент он даже допустил до своего сознания краткое разочарование, что никогда не влюблялся и ему не с чем сравнить. А читать всякие сопливые статьи в интернете - это выше его сил. – Хорошо, давай я расскажу, что чувствую я, - Чан упирается руками в стол и смотрит на Сынмина в упор. - Ты мне нравишься. Как человек, как парень, как тот, с кем я бы хотел жить и умереть, - он улыбается, когда видит смущение на чужом лице. – Мне нравится проводить с тобой время, нравится, как ты смеешься, запрокидывая голову. Мне нравится видеть тебя с детьми, и мне хочется, чтобы со мной ты был такой же раскрепощенный, как с ними, и тоже получать твою любовь. Люблю тебя обнимать, сразу так спокойно становится. Ты даже одним своим присутствием можешь меня успокоить. Возможно, не приди ты тогда в агентство, то всё закончилось бы более жестокими методами. Ещё ты красивый, и мне до жути нравится смотреть, как ты смущаешься и смущать тебя тоже нравиться. Ты мыслишь не так, как мыслят остальные и это мне тоже нравится. У тебя на всё есть свой ответ, и обычно он не совпадает с моим. Сынмину кажется, что настолько сильно покраснеть нельзя, но Чан с каждым словом заставляет его щеки гореть ярче, как и его сердце, постепенно находя ключ в каждом его отделе. – Когда смотрю на тебя, то вот тут, - он ладонью очерчивает круг в районе грудной клетки, - становится очень тепло и хорошо. А когда ты поешь, то у меня мурашки по затылку бегут. А я ведь продюсер, я слышу сотни голосов, я с ними работаю. Но умираю только от твоего домашнего пения. То, как ты поешь Сону и Ыну… хочу, чтобы мне пел так же. Ты не любишь прикосновения, но боже, как тебя хочется касаться. Трогать лицо, шею, мять руки, вообще всё мять и трогать. И нюхать. Ты вкусно пахнешь. В горле свербит, Сынмин чуть кашляет, качая головой и прерывая их зрительный контакт. – Вот вроде бы и всё. Что скажешь? Сынмин молчит. Он чувствует примерно тоже самое, только по отношению к Чану, но черт. Предательская, черная мысль с размаху бьёт его в висок, и Сынмин хмурится. – Если вдруг ты сейчас подумал о Сонми, - Чан словно видит его насквозь, - то её я любил и люблю иначе. И я не путаю эти чувства. Наверное сейчас, с высоты прошедших лет, я могу сказать, что мы с ней были скорее хорошими, крепкими друзьями. Возможно мы бы разбежались, как дети подросли. Насколько сильно нас тянуло, настолько сильно же порой мы были разрушительны друг для друга, но за страстью этого не замечали. Теперь я это понимаю. Сынмин ему не отвечает, смотрит в пол, перебирая в уме оставшиеся аргументы “против”. Чан же со стулом перемещается к нему: между ними сантиметров 30, не больше. – Отец не поймет, - последний аргумент. Хотя изначально Сынмин думал о том, что люди не поймут, но вскоре понял, что на людей в целом ему плевать, а вот папа. – Не уверен, - Сынмин поднимает на него глаза: неужели и этот аргумент отобьёт. - Он сам отправил меня сейчас к тебе, сказав, что у него остались лишь мы четверо. И что ему сложно, но он рад, что я делаю тебя счастливым. И ещё он хочет, чтобы мы нормально поговорили. Сынмин трёт лицо руками: он во сне что ли? Почему это всё сейчас происходит? – Я не знаю, что такое отношения и как в них состоять. И тем более не знаю, как это делать с мужчиной, - слабая попытка в жалость, но что ещё остаётся. – Сынмин, ты, можно сказать, со мной в отношениях уже год как. Это ничем не будет отличаться. Кроме, возможно, поцелуев и того, что я чаще тебя буду обнимать. По крайней мере пока. Поцелуи. Об этом вообще думать стыдно. – Мой первый поцелуй будет в 30 лет, и будет с мужчиной. Мог ли я об этом предположить в детстве? – Нет. Как и я не мог предположить, женясь на Сонми, что влюблюсь в ее нелюдимого брата, - парирует Чан и аккуратно берет руки Сынмина в свои. – Поцелуи обязательны? - он не готов. Обниматься - окей. Поцелуи - увольте. – Эээ.. - вопрос вводит Чана в ступор. - нет? Это проявление эмоций, чувств. Когда не можешь уже говорить. Даже что-то на невербальном. – Тебе хочется меня поцеловать? Слова слетают с губ Сынмина раньше, чем он додумывает мысль. Чан смотрит на него долгим и внимательным взглядом, останавливая его на губах. – Очень. Но я не буду этого делать против твоего желания и воли. – Спасибо, - выдыхает Сынмин, побоявшись, что его сейчас принудят к поцелуям. – Отлично, - вдруг улыбается Чан, откидываясь снова на спинку стула. Смотрит хитро, с прищуром, - могу ли я попросить тебя переехать к нам? – Что? - такого вопроса Сынмин совершенно не ожидал. – С чего вдруг? – А как мне, позвольте спросить, о тебе заботиться и прокладывать дорожку к твоему сердцу? - подмигивает. – Уж, как-нибудь проложишь, - бурчит, сгребая одним движением квитанции, и встает из-за стола. – Ты совершенно не хочешь даваться мне легко, - жалобно стонет Чан. Сынмин перед тем, как толкнуть дверь и выйти в гостиную к папе и детям, разворачивается и совершенно по-детски показывает ему язык. – Но я тебя всё равно люблю, - говорит Чан и счастливо улыбается. —- В колумбарии ветрено и прохладно. Любимые тюльпаны Сонми светятся мягким красным светом, оттеняя белую урну. Двое мужчин стоят напротив ячейки и держатся за руки. – Сонми, - говорит один из них, что повыше и пошире в плечах, - разрешишь ли ты взять твоего брата за руку и любить его так, как возможно не любил тебя: сильнее и крепче. Поддерживать его в грусти, радоваться с ним, быть в печали, и ни за что не отпускать, пока смерть не разлучит нас. – Это громкие слова! - шипит второй, толкаясь локтем. – О простите, - ни капли не смущается мужчина и повторяет шепотом, - Сонми, разрешишь ли ты… – Да нет! В плане суть слов. Это очень громкое заявление. – Аа.. Да. Так оно и есть, - просто отвечает мужчина и улыбается ему широкой улыбкой. – Боже, Сонми, он невыносим. Как ты жила с ним всё это время? - мужчина пониже закрывает лицо рукой. – Не жаловалась, - слышится веселый ответ. - Так что? – Что? – Мне уже можно поцеловать своего жениха? – Можно. Испуганный выдох тонет в чужих губах. Они целуются впервые, и у Сынмина сейчас сердце выпрыгнет и ускачет на другой конец света от того, насколько это приятно, тепло и вкусно. Он крепко держится за Чана, чтобы не упасть от легкого головокружения, и чтобы Чан не прервался слишком быстро. Жаль, что кислород в легких заканчивается и им приходится отстраниться. И второе, что видит Сынмин после довольного лица Чана, это фотографию смеющейся Сонми, что смотрит на него, словно бы с ещё большим теплом и заботой. Ярость, что доселе бушевала в обоих мужчинах, вызванная её смертью, испарилась и улетела далеко-далеко в голубое небо.