orbit you

      Весна наступает так же быстро, как и зима, и появляется тогда, когда они меньше всего этого ожидают.        В один день они наблюдают за тем, как новая трава пробивается сквозь последний снежный покров, а на следующий – повсюду зелень и буйство красок, лес бурлит новой жизнью, повсюду прорастают цветы. Минхо с помощью Чанбина сажает огород на заднем дворе, и кажется, что прошло совсем немного времени, как он расцвел, а вся кухня заросла свежими продуктами. Они раздают то, что не могут съесть, отправляя Чонина и Сынмина навестить стаю Йеджи с пакетами, полными моркови и зеленого лука, горошка и фенхеля, мангольда и шпината, а также пучков всех трав, которые Чан может назвать (и нескольких, которые он не может).       Минхо собирает еще одну сумку и отправляется навестить брата и его родную семью, впервые после переезда. Слишком много овощей – слабый повод для визита, но если у его родовой стаи есть хоть капля такта, они об этом не скажут. Чан искренне надеется, что они этого не сделают. Неважно, что они сделали с Минхо раньше – если он хочет поддерживать с ними отношения, Чан не собирается желать им зла.       Минхо нет весь день, его машина подъезжает к дому, когда они убираются после ужина. Никто не требует от него информации, но и в дверь он не заходит, словно над ним нависла грозовая туча, так что Чану остается только надеяться, что, возможно, дела в стае его брата пойдут на поправку.       Чонин начинает новый семестр в школе с минимальными жалобами сразу после того, как они отмечают его день рождения киномарафоном и кучей подарков, что доказывает, насколько остальная стая балует своих младшеньких. Феликс с успехом тестирует новый рецепт брауни с соленой карамелью и жареным фундуком, а затем начинает работать над новым рецептом песочного печенья. Джисон убеждает Хенджина помочь ему упросить Чана взять стаю в путешествие на лето. Он говорит им, что нужно найти место, куда они могли бы поехать отдохнуть, и если все согласятся, то они найдут способ это сделать. Хенджин начинает укладывать волосы в прическу, что не может не радовать. Он винит в этом жару и влажность и никогда не жалуется, когда остальные не могут оторваться от него. Чанбин отплачивает ему за то, что это его отвлекает, тренируясь на заднем дворе, а затем вальсируя по дому без рубашки и блестящим от пота.       У Сынмина началась течка, которую он провел с Чанбином, а Джисон провел свою с Чонином две недели спустя. Они признаются Чану, что хотели попросить Минхо помочь им, но у него еще не было первого гона, и они опасаются спровоцировать его раньше времени. Чан помнит выражение глаз Минхо, когда тот впервые почувствовал тепло Сынмина, и он уверен, что до наступления гона у Минхо не так уж и далеко. Это должно произойти в течение первого года после презентации, но гораздо вероятнее, что это произойдет в течение первых шести месяцев, и к тому времени, когда закончится течка у Джисона и начнется гон у Чонина, Чан будет еще больше уверен, что им недолго осталось ждать очереди Минхо.       Проходит еще несколько недель, но признаки уже трудно игнорировать. Минхо начинает понемногу уходить в себя, а омеги начинают приставать к нему, словно чуя его запах, и виснут на нем при каждом удобном случае. Чан не понимает, что он тоже реагирует на феромоны Минхо, пока Чанбин не отмечает, насколько беспокойным стал Чан, как часто он проверяет периметр территории и прикладывает руки к каждому члену стаи, проверяя их, убеждаясь, что они дома, здоровы и в безопасности.       Чан уверен, что Минхо собирается провести свой первый гон с Джисоном или, может быть, с Хенджином, поэтому, когда Минхо посреди ночи врывается в спальню Чана, воняя гоном, Чан более чем застигнут врасплох.       Он закрывает ноутбук и встает, медленно приближаясь к Минхо, который притаился за дверью, а его руки сжались в маленькие кулачки по бокам. Он слегка ворчит, когда Чан приближается; хотя во время гона альфа должен восприниматься как угроза, Чан – его товарищ, поэтому Минхо никак не реагирует, только вздыхает, когда Чан заключает его в свои объятия.       Он весь горит, его затылок липкий от пота, когда Чан кладет на него руку, и старший, честно говоря, немного удивлен, что Минхо все еще в одежде. Черт, да он удивлен, что Минхо поднялся наверх и прошел все остальные спальни, чтобы добраться до него. А еще он немного удивлен, что все омеги не бегут за ним по пятам с таким запахом.       Минхо что-то говорит, но его слова глухо отдаются в голой коже груди Чана, и Чан немного отстраняется.       – Что?       – Я думаю, это начинается, – прохрипел Минхо, стиснув зубы.       – Думаю, ты прав, малыш, – Чан ослабляет объятия, но Минхо рычит на это, нащупывая руками талию Чана и крепко сжимая ее, чтобы тот не мог выскользнуть. – Тебе нужно, чтобы я нашел Джисона? – Минхо качает головой, его лицо становится хмурым. Чан успокаивающе проводит ладонью по шее Минхо. – Хорошо. Хенджин? – упрямый, как всегда, Минхо снова качает головой, но не предлагает никаких альтернатив. Чан гладит влажные от пота волосы на лбу Минхо. – Кого ты хочешь, Минхо?       – Тебя.       Чан, должно быть, что-то слышит.       – Минхо.       Минхо обрывает его, уже зная, какими будут протесты Чана.       – Если бы мне нужен был один из омег, я был бы с ним. Я хочу тебя.       Даже не будучи парнем Минхо, Чан знает, что остальные члены стаи с радостью проведут его через гон. Минхо ведь не проводит свою долю времени со всеми ними, и Чан знает, что он не молчит, когда просит то, что хочет. Ему нужен один из омег, нужен тот, чей запах успокаивает, тот, кто превратит одну из спален в безопасное логово и даст ему все, что нужно.       Но он здесь, с Чаном. Просит Чана. Хочет Чана.       – Все в порядке, если ты не хочешь, – говорит Минхо через мгновение, но Чан видит, как сильно он этого хочет, чувствует его запах, ощущает, как Минхо дрожит в его руках, изо всех сил стараясь не шевелиться.       С гонами трудно справиться, особенно с первыми, но это не значит, что Чан раньше не брал узел Минхо. Не то чтобы он не воспринял и не полюбил это.       Кроме того, он хочет помочь Минхо, чем может, хочет быть тем, кто нужен Минхо. Он решил прийти к Чану за этим, и все инстинкты подсказывают Чану, что нужно помочь своему товарищу, что нужно представить себя, обнажить шею и подчиниться своему альфе.       – Если я тебе нужен, – говорит он, расчесывая пальцами волосы Минхо, – то, конечно, я хочу тебе помочь.       На долю секунды Минхо удивлен, его тело потрясенно замирает.       А потом он двигается.       Удивление сползает с его лица, и он издает довольное рычание, поднимает Чана на руки и направляется к кровати Чана.       – Минхо! – Чан немного брыкается, но Минхо держит его крепко, пока они не пересекают комнату, а потом бросает Чана на кровать и набрасывается на него, переползая через него, на его лице ясно читается желание, настолько сильное, что похоже на голод. – Минхо, дверь, ты...       – Я знаю, – ухмылка Минхо почти дикая, его волк близко к поверхности. Он выглядит диким, и от этого по позвоночнику Чана пробегает дрожь. – Пусть послушают. Я хочу, чтобы они услышали, как ты умоляешь о моем узле, как плачешь по своему альфе.       Чан скулит, не успевая остановиться, выгибается под Минхо и хватается за его плечи. Не то чтобы остальные члены стаи не слышали этого раньше, но от тона голоса Минхо по коже Чана прокатывается жар, бурлящий в венах, внезапный и непреодолимый. Потребность наваливается на него как грузовик, голова кружится, и все, что он может сделать, – это вцепиться в рубашку Минхо и молить о пощаде.       – Пожалуйста...       Минхо заставляет его замолчать поцелуем, впиваясь в рот Чана и оттягивая зубами его нижнюю губу, и все это гораздо грубее, чем обычно. Чан стонет в поцелуе, его руки трясутся, когда он засовывает их под подол рубашки Минхо, и проводит ногтями по спине альфы с такой силой, что знает, что оставит следы. Минхо отвечает еще одним рыком и прижимается к Чану, глаза вспыхивают, когда Чан разрывает поцелуй, чтобы откинуть голову назад с пронзительным криком, произносящим имя Минхо.       Где-то за пределами спальни Чана открывается и закрывается дверь. Кто-то, спотыкаясь, спускается по лестнице, его шаги тяжелые. За другой дверью кто-то еще делает музыку погромче, но для чего – для уединения или для собственного спокойствия – сказать трудно.       Чан почти ничего не замечает, даже с таким острым слухом, полностью поглощенный Минхо и тем хаосом, который он творит в теле Чана, еще даже не начав. На секунду он задумывается, сколько времени потребуется остальным членам стаи, чтобы они им надоели. Кто-то – скорее всего, Чанбин – в конце концов рискнет подойти достаточно близко, чтобы закрыть дверь, хотя бы для того, чтобы остальные не утонули в их совместных запахах. Аромат Минхо настолько силен, что у Чана уже кружится голова: медовый цитрус приобретает карамелизированные нотки, почти жженые, но приятные, от которых у Чана болит челюсть.       Он снова тянет за рубашку Минхо, отчаянно желая избавиться от нее, желая убрать любой барьер между ними и нуждаясь в этом сейчас.       – Пожалуйста... Минхо, альфа, – пролепетал он, его голос дрожал от желания.       Минхо приподнимается, чтобы стянуть рубашку через голову и бросить ее куда-то за спину. На Чане нет футболки, поэтому Минхо сразу же берется за треники, дергает за шнурок, пока узел не ослабнет, а затем засовывает пальцы под пояс и практически срывает штаны с ног. Он, наверное, не удивляется, обнаружив, что под ними нет ничего, но все равно выглядит довольным и, не задумываясь, протягивает руку, чтобы обхватить член Чана и грубо гладить его, пока тот не начинает скулить и извиваться и не отбивает руку Минхо.       – Это не... а... ты должен... – Чан обрывает слова, пытаясь отдышаться. Он уже не знает, чего хочет. Он должен был сделать так, чтобы Минхо было хорошо, но он уже бесполезен. Впрочем, Минхо, похоже, не возражает, если судить по ухмылке, растянувшей его рот. Он проводит рукой по внутренней стороне бедер Чана, высунув язык, чтобы смочить нижнюю губу, когда Чан рефлекторно раздвигает ноги. Пальцы Минхо поднимаются выше, прикосновения едва ощутимы, но их достаточно, чтобы вывести Чана из себя. Большой палец Минхо проводит по ободку члена Чана, на секунду задерживаясь на нем. Из его груди вырывается довольный звук, когда Чан выгибается навстречу прикосновениям, беззвучно скуля.        Чан слабо тянется к Минхо, целясь в его пояс, но Минхо легко уворачивается, соскальзывая с края матраса и роясь в прикроватной тумбочке Чана. Омеги обычно не нуждаются в смазке, но Чан не омега, и Минхо с торжествующим звуком достает из ящика хорошо знакомый флакон. Он бросает бутылочку на кровать рядом с Чаном, а затем выворачивается из штанов и нижнего белья, его член уже твердый и выпирает, цвет – сердито-красный, у основания начинает формироваться узел. У Чана пересохло во рту.       Минхо отбрасывает одежду в сторону, а затем возвращается обратно, просовывая руки под бедра Чана, чтобы подтолкнуть его к матрасу, чтобы Минхо мог забраться наверх и устроиться между его ног. Чан охотно, податливо уступает; он откидывается на подушки и старается не хныкать, когда Минхо раздвигает его бедра, наклоняясь, чтобы погладить чувствительную кожу на внутренней стороне одной ноги, а затем другой по очереди. Чан изнывает от нетерпения, но Минхо отвлекается, покусывая и посасывая, оставляя след из цветущих синяков на бледной плоти его бедер, и Чан не может заставить себя умолять о большем, когда его волк так доволен тем, что его так откровенно пометили.       Руки Минхо скользят по нижней части бедер Чана, чтобы он мог прижаться к его заднице, чего он никогда не стесняется, где бы они ни находились и что бы ни делали. Его большие пальцы так маняще близки к тому месту, где Чан нуждается в его прикосновении, но Минхо все еще не прикасается к нему как следует, смазка все еще лежит где-то на простынях.       По-видимому, с бедрами Чана покончено, по крайней мере, на данный момент, и Минхо наклоняется ближе, обдавая горячим дыханием подергивающийся член Чана, высунув язык, чтобы погладить вытекающую на кончик сперму и спуститься к узлу. Даже краткое касание языка Минхо настолько приятно, что Чан начинает задумываться, не у него ли это гон, а не у Минхо. Минхо не обращает внимания на кручение бедер Чана, на то, как он ищет больше трения, больше чего угодно, и опускается на живот между бедрами Чана. Он нащупывает кончиком носа растущий узел Чана, прижимает к нему мягкий поцелуй с открытым ртом, когда Чан задыхается и задыхается, упираясь руками в простыни.       – П-пожалуйста, – вырывается у него, остатки словарного запаса покинули его в трудную минуту, – пожалуйста, Минхо, мне нужно... мне нужно...       Это несправедливо, что именно у Минхо начинается гон, потому что он безмятежно улыбается Чану из глубины бедер, словно все в порядке, словно он вовсе не торопится, несмотря на то, что именно он дрожал и потел в дверном проеме не далее как полчаса назад. Он прижимает еще один поцелуй к узлу Чана, глаза сверкают от едва сдерживаемого веселья. Чан вздрагивает, еще сильнее натягивая простыни.       Руки Минхо снова сжимают его задницу, уже сильнее, кончики пальцев впиваются в плоть Чана.       – Что тебе нужно, малыш?       Несмотря на кажущееся спокойствие, Чан слышит в тоне Минхо нотки отчаяния, и это успокаивает его. Они оба хотят этого, и они позаботятся друг о друге, как и всегда. Отпустив простыни, он приподнимается на локте и проводит пальцами по волосам Минхо. Минхо откликается на его прикосновение, и часть его самообладания исчезает, когда он трется лицом о запястье Чана, вдыхая его запах, а его глаза расплавляются, когда он снова поднимает взгляд на Чана.       Чан не боится говорить об этом, не стыдится. Да и с чего бы?       – Ты нужен мне, альфа. Нужно, чтобы ты трахнул меня. Нужен твой узел, альфа. Пожалуйста.       Дыхание Минхо срывается, и он издает не более чем довольный вздох, а его глаза снова вспыхивают.       – Хороший мальчик, – говорит он, и Чан хнычет от похвалы, краснея еще сильнее, когда его член подергивается, но Минхо лишь улыбается ему, позволяя своему языку на секунду высунуться, чтобы провести по узлу Чана. – Мой хороший мальчик, так отчаянно нуждаешься во мне, да? Отчаянно нуждаешься в своем альфе?       Чан кивает, теперь все более неистово, пальцы крепче впиваются в волосы Минхо. В ответ он только и может, что жалобно вздохнуть.       – Твой.       Должно быть, Минхо этого достаточно, потому что он покусывает запястье Чана, а затем отстраняется, чтобы достать флакон со смазкой и порыться в простынях, пока не найдет его. Взяв флакон в руки, он не стесняется использовать его, обильно смазывая пальцы, не обращая внимания на беспорядок, который он создает, когда смазка капает на кровать, на заднюю поверхность бедер Чана, достаточно холодная, чтобы заставить его шипеть.       Минхо извиняется, с открытым ртом целуя внутреннюю сторону колена Чана, пока согревает смазку на пальцах, а потом наконец-то вводит палец в тело Чана, наконец-то прикасается к Чану так, как ему нужно, и все переживания по поводу холодной смазки вылетают из его мозга и рассеиваются, как туман.       Минхо вводит второй палец в тело Чана, и Чан не сразу понимает, что это он сам издает этот звук, он звучит как омега в течку, отчаянно нуждающаяся в альфе. Растяжка восхитительна, и Минхо уже слишком хорошо знает его тело, знает, как именно открыть Чана для его члена, для его узла, для того, чтобы его альфа развел его. Он знает, как подтолкнуть Чана к краю; он точно знает, когда добавить третий палец, а затем четвертый, чтобы Чан почувствовал растяжение, знает, как скрутить пальцы и провести ими по простате, пока альфа не начнет выдыхать его имя, смаргивая слезы с глаз.       С таким количеством смазки, которое использует Минхо, Чан чувствует себя не просто мокрым – он чувствует себя промокшим, истекает ею, и он не может не представить, что это его собственное возбуждение, что он течет, как омега, его тело доказывает, насколько сильно он нуждается в Минхо, насколько он готов к тому, чтобы Минхо прижался к нему и выкроил себе место внутри тела Чана. В это нетрудно поверить, не смотря на то, как его член прижимается к животу: сперма постоянно капает с головки и собирается на животе, стекая слабыми струйками к узлу и по бедрам на простыни. Минхо лижет его кожу, вылизывая образовавшиеся следы, время от времени останавливаясь, чтобы пососать головку члена Чана, пока тот не начинает умолять и просить, приподнимая бедра с кровати.       Когда Минхо наконец считает, что Чан готов, и убирает пальцы, Чан не ждет, его тело работает на автопилоте, в ужасе от мысли, что ему, возможно, придется терпеть новые издевательства от своей пары. Минхо в гоне, не Чан, но он в отчаянии, он практически дикий, желание и потребность тянут его со всех сторон с такой силой, что он не чувствует стыда за то, что вскарабкался на колени и локти и предстал перед Минхо, как омега в течку, готовый к траху, готовый к размножению, готовый к тому, чтобы быть востребованным.       Первое прикосновение головки члена Минхо к его ободку – едва ощутимое, но оно выбивает руки Чана из-под него, заставляет его вцепиться в одеяла обеими руками и выпустить поток нитевидных мольб. Руки Минхо такие горячие на его бедрах, его прикосновения как клеймо, и он только крепче сжимает Чана, когда тот умоляет, сжимает так сильно, что, скорее всего, оставит на коже Чана синяки в форме своих пальцев. Волк Чана надеется, что так и будет.       Минхо должен быть на нем, должен вгрызаться в него, но он впечатляюще неподвижен – и это разочаровывает. Чан пытается извиваться в его руках, но Минхо держит его крепко, железной хваткой, и Чан стонет в простыни.       – Пожалуйста... альфа, пожалуйста, я не могу...       Наконец Минхо двигается – лишь малейшее движение бедер, достаточное для того, чтобы слегка вдавиться в тело Чана, проникнуть за его край и удержать его там, раскрыв головку члена Минхо. Минхо отпускает одно бедро, прижимает большой палец к тому месту, где Чан растянулся вокруг него, и тянет, раздвигая его еще больше и вытаскивая из него прерывистый хнык.       – Такой красивый, – говорит он, и похвала и тон его голоса – почти благоговейный, определенно собственнический – вызывают у Чана дрожь, заставляя волосы на затылке и руках вставать дыбом. – Такой идеальный для меня, влажный и открытый. Только для твоего альфы.       – Да, – задыхается Чан, – да, только для тебя, альфа, для тебя...       Минхо снова обхватывает бедра Чана обеими руками и одним толчком проникает в его тело, вырывая из горла Чана вой, на который Минхо отвечает своим собственным.       Как только Минхо начинает двигаться, становится гораздо очевиднее, что он в гоне, темп, который он задает с самого начала, гораздо быстрее, чем те дразнящие толчки, с которых он обычно начинает, когда они вместе, всегда стремясь сломать Чана и посмотреть, как он развалится на части, прежде чем он наконец ускорится. Сейчас на это нет времени, биология давит на него, заставляя охотиться и брать. Он уже достаточно дразнил его, так много, что это откровенно впечатляет Чана; теперь отчаяние между ними только нарастает, волнами накатывая на Минхо и окутывая Чана, сжигая последние рациональные мысли, стирая его разум, пока не останется ничего, кроме Минхо, ничего, кроме альфы.       Он трахает Чана жестко и быстро, так глубоко, как только может, пока еще может, с набухающим узлом у основания члена. С каждым толчком внутрь и выходом обратно он натягивает ободок Чана, уже доводя его до чрезмерной чувствительности. Но это приятно, заставляя его издавать звуки, пока Минхо трахает его. Чану нравится напоминание о том, что он заставляет Минхо чувствовать себя хорошо, что он заботится о своем альфе как хороший товарищ, даже когда его собственный узел растет под ним нетронутый и игнорируемый.       Минхо вынужден сбавить темп, как только его узел вырастает до своего полного размера, и он вколачивается в Чана короткими толчками, наклоняясь над ним и проводя ртом по плечу Чана. Его рот проходит по коже Чана, пока он не добирается до зажившего брачного укуса на шее Чана, скребет зубами по шраму, облизывая кожу.       Одна рука соскальзывает с бедра Чана и ползет по его животу, пока Минхо не обхватывает пальцами член Чана, который тяжело болтается у него между ног. Он все еще капает, и каждый толчок члена Минхо в его простату заставляет выделяться еще больше спермы, а скольжение кулака Минхо – скользкое, легкое и такое приятное, что Чан всхлипывает на простынях, выкрикивая имя Минхо как молитву.       Минхо впивается зубами в кожу Чана, вновь открывая свой брачный укус и снова захватывая Чана; его рука обхватывает узел Чана и сжимает его, и Чан переступает через край, содрогаясь и задыхаясь, когда оргазм захлестывает его, каждая волна удовольствия сильнее предыдущей. С последним сильным толчком Чан полностью принимает узел Минхо, и он с рычанием впивается в кожу Чана, а его бедра наконец замирают, когда он полностью накачивает Чана.       Чан настолько переполнен наслаждением, что словно теряет сознание, его разум становится блаженно пустым. Минхо осторожно перевернул их на бок, когда он начал приходить в себя, и Чан нашел в себе силы поблагодарить его за то, что ему удалось найти сухую часть кровати, на которой они оба лежат. Минхо свернулся вокруг него, его руки крепко обхватили тело Чана, а одна рука лениво поглаживает его живот в беспорядочных движениях. Он все еще вылизывает укус на шее Чана, хотя Чан знает, что кровь, скорее всего, не сильно течет – обновленные брачные укусы обычно не кровоточат.       Он чувствует боль во всем теле, приятную боль, распространяющуюся от места, где они все еще связаны узлом. Он чувствует, как узел Минхо держит его в узде, чувствует, как Минхо периодически дергается внутри него, и с каждым разом все больше спермы наполняет Чана.       Вероятно, Минхо не потребуется много времени, чтобы быть готовым к новому раунду, но пока что он кажется Чану достаточно ясным – не то чтобы его гон когда-либо полностью захватывал его. Чан знает, что для каждого альфы гон разный, как и для каждого омеги – своя течка, и ему интересно, станет ли гон Минхо более интенсивным или менее, продлится ли он всего день или растянется на три или четыре.       – Чанни, – Чан вздрагивает от звука голоса Минхо. От резкого движения сильнее затягивается узел, и они оба шипят от избытка чувств, а затем Минхо притягивает Чана ближе к своей груди, крепко обхватывая его руками. – Я слышу, как ты думаешь. Расслабься.       – Прости, – Чан прижимается к Минхо изо всех сил, поворачивает голову, чтобы уткнуться носом в челюсть Минхо. – Как ты себя чувствуешь? Ты...       – Я в порядке. Обещаю.       Минхо говорит нормально, хотя и устало. Чан может ему посочувствовать, но он все равно чувствует необходимость позаботиться о Минхо, убедиться, что у его товарища есть все необходимое.       – Ты голоден? Хочешь пить? Хочешь, я попрошу кого-нибудь из омег свить гнездо?       Минхо хмыкает, руки гладят кожу Чана, теплую и знакомую.       – Я же сказал, что со мной все в порядке, разве нет?       – Да, но...        – Чанни, – Минхо опускает голову, прижимается крепким поцелуем к брачному укусу на шее Чана, – я в порядке. Если мне что-то понадобится, я обещаю, что скажу тебе, но сейчас мне нужен только ты. Хорошо?       Удовлетворение захлестывает Чана, волна всепоглощающей привязанности и благодарности к товарищу.       – Хорошо.       Дверь в коридоре открывается, и шаги приближаются, медленные и уверенные. Чан понимает, что это Чанбин, еще до того, как тот просовывает голову в комнату, лицо его бесстрастно, даже когда на него обрушивается, должно быть, сплошная стена феромонов.       – Я закрою это, пока вы двое не вызвали течки Феликса и Хенджина раньше времени.       Минхо рычит в ответ, но в лучшем случае нерешительно. Чанбин закатывает глаза и закрывает дверь, бормоча себе под нос что-то о тупоголовых альфах.       Чан подавляет смех в подушках, чувствуя себя в тепле и безопасности в объятиях своего товарища.

❍

      В машине Чанбина и грузовике Чана им удается погрузить все пакеты, а также все чемоданы, сумки и рюкзаки, необходимые восьми взрослым мужчинам, и отправиться на выходные на пляж.       Там стоит знойная жара, хотя лето только началось. Чонин только три недели как закончил занятия, но вся стая не знает покоя, даже когда все окна распахнуты настежь, морозильник забит мороженым со всеми вкусами, а на заднем дворе стоит детский бассейн, который Джисон где-то нашел и наполнил тремя мешками льда и большим количеством холодной воды из шланга. В бассейне с трудом помещался один волк, может быть, два человека, если они протискивались; каждый раз, когда Чан выглядывал из окна кухни, их было не меньше трех: конечности наваливались на конечности, вода хлюпала и выплескивалась из маленького пластикового бассейна при каждой попытке устроиться поудобнее.       Все они с готовностью соглашаются на предложенную Джисоном и Хенджином поездку на пляж, стремясь выбраться из жары или хотя бы поехать туда, где с ней легче справиться. Они превращают поездку в длинные выходные, отправляясь на пляж в пятницу и возвращаясь домой в понедельник вечером, и им легко удается подстроить свои графики под это.       Хенджину удается найти идеальный домик на пляже, где есть и кровати, и полноценная кухня, и гриль на задней террасе, и душ на открытом воздухе, и небольшой костерок, и отдельная дорожка, ведущая прямо к пляжу. В общем, от задней двери до волн, наверное, метров двести, и это в конце редкой полосы арендных домов, практически частный оазис. Чан знает, что Хенджин и Джисон выбрали один из менее популярных пляжей не случайно. Волк Чана приходит в восторг при мысли о том, как он будет бегать со своей стаей по ночному пляжу, погружая лапы в песок и плескаясь в прибое. Он надеется, что в доме будет много полотенец.       Поездка занимает пару часов: предполагается, что выезд утром позволит избежать поездки в самую жаркую часть дня, но это означает, что все едва проснулись (или не проснулись вовсе, как Хенджин, развалившийся на заднем сиденье грузовика Чана и тихонько похрапывающий на плече Сынмина). Минхо просыпается еще до рассвета, вытаскивает Чана из постели, чтобы тот сварил самое большое количество кофе, которое только может, заливает его во все дорожные кружки и ставит их на стойку для остальных, пока Чан поднимает их всех и рассаживает по машинам с сумками наперевес. По пути через город они останавливаются, чтобы позавтракать в фастфуде, и, нагрузившись жирными бумажными пакетами с сэндвичами с яйцом и картофельными оладьями, отправляются на пляж, окна опущены, ветер шумит в волосах.       Минхо, свернувшись калачиком на пассажирском сиденье, смотрит на пейзаж: за лесом простираются поля, зеленые и пышные. Чан протягивает руку через консоль и кладет ее на бедро Минхо прямо под подолом шорт, слегка сжимая.       – Ты когда-нибудь задумывался, каково это – ехать в машине в образе волка?       Сынмин смеется с заднего сиденья, но изо всех сил подавляет смех, стараясь не разбудить Хенджина. Чан улыбается, на мгновение щурится на Минхо и возвращает взгляд на дорогу. Солнце поднимается, и свет его окрашивает Минхо в золотистые оттенки, теплые и яркие, как его глаза, когда он перемещается.       – Почему ты спрашиваешь?       Чан краем глаза видит, как Минхо пожимает плечами, приподнимая одно плечо.       – Собакам нравится. Я подумал, что нам тоже. Похоже, ты бы так поступил, или Сынминни.        Сынмин хмыкает, но не пытается защищаться. Все знают, что это бесполезно – он больше всех похож на щенка, превосходя даже Чана в собачьих качествах (хотя и с трудом).       – Попробуй, – говорит Чан, хотя знает, что Минхо этого не сделает.       – Некоторые из нас большие, как волки, Кристофер. Ты хочешь, чтобы я драл когтями твои сиденья?       И хотя это отрицание, в тоне Минхо нет ничего, кроме нескрываемой симпатии, а его рука сама ложится поверх руки Чана, сцепляя их пальцы.       Он изменился, как день и ночь, с того момента, как Чан и Чанбин нашли его в лесу много месяцев назад: нерешительность и оборонительность полностью исчезли, нет больше той скорбящей, одинокой оболочки волка. И хотя он по-прежнему не самый ласковый в стае, он каждый день своими маленькими способами показывает им, как сильно он их любит. Они не знают Минхо и года, но Чан уже не может представить стаю без него, не может представить свою жизнь без него. Как Минхо нуждался в них, так и они все нуждались в Минхо.       Минхо сдвигается на пассажирском сиденье и тихо вздыхает.       – У тебя в голове опять сентиментальные мысли, да?       – Нет, – отвечает Чан, слишком быстро. Сынмин фыркает позади него. – Просто думаю о том, как красиво ты выглядишь, вот и все.       Минхо хмурится и отворачивается, решительно глядя в окно, но от Чана не ускользает то, как раковины его ушей становятся розовыми, и то, как пальцы Минхо все еще переплетаются с его пальцами.