Колдунья-весна

«Если ты хочешь получить красную розу, – сказал Куст, – ты должен сам создать её из своей музыки при лунном свете и окрасить её кровью своего сердца. Ты должен петь мне с вонзившимся шипом в твоей груди. Всю ночь напролёт ты должен петь мне, когда шип будет пронзать твоё сердце. Твоя кровь потечёт в мои вены и станет моей».

Соловей и роза

      Она спускается в подземку метро никем не замеченная. Этот врожденный талант подходить серостью глаз под асфальт, а звуком шагов под шум листвы давал ей возможность не то чтобы даже потеряться, а как будто совсем не-существовать в этом мире. Это было её любимое состояние, где она чувствовала себя маленькой милой рыбкой с гладкой и мокрой серебристой спинкой.       Итак, она спускается в метро, почти падает, быстро, но при этом плавно, будто ступеньки и не ступеньки вовсе, а гладкий скользкий съезд, и не ноги у нее в обычных человеческих туфлях, а коньки-лезвия.       - Алиса-алиса, наша алиса? - тянет она на распев.       Конечно, это имя ей не принадлежит. Ей не принадлежит уже ничего в этом мире, а как называли ее - кажется, как то похоже - ей не очень то важно. Это вообще не очень то и важно - люди создали имена для удобства, а имена истинные, дающие силу, так просто не разглашаются.       Она спускается в метро, не задевая никого ни плечом, ни подолом. Подземки в этом городе уходят под реки и ей это нравится. Если перестать слушать людские разговоры, можно услышать, как течет река.       В общем то, сейчас особо и некого задевать, и некому особо ее замечать. Это был тот промежуток времени между часом пик и последними электропоездами, когда народу исчезающе мало. Она просачивается в вагон старой “элки” абсолютно пустой на первый взгляд. Вздыхает, хихикает со странной придурью, и сбрасывает с белой головы капюшон. Оглянувшись, как цыганский ребятенок в магазине сладостей, она садится в самом углу, как будто в вагоне совсем не хватает места, и достает из бездонного кармана (стекла, камни, фантики) сигареты. Закуривает.       Ну ты совсем уже с ума сошла. - от стены отделяется ранее незаметная тень. Точнее черный человек. Точнее просто человек в черном. Он тоже умеет сливаться, не такой уж это и уникальный талант, будем честны.       - А до этого? - мило улыбнувшись уточняет существо… скажем, преимущественно женского пола. Ну, по крайней мере, она в платье.       - Ну хотя бы не курить в метро. Тут датчики дыма, - хмыкает тень.       - Весна. Сам знаешь, - пожимает она плечами, - к тому же, они все равно не увидят.       - Нас польют дождиком.       - Я не против чуть освежиться.       На остановке двери открываются и входящий молодой студент с удивлением наблюдает, как в пустоте кружится дым, отмахивается и уходит в другой конец вагона.       - Дыма без огня не бывает, - глубокомысленно и с некой долей высокомерия заявляет черный человек, как будто она должна быть восхищена его фразой примененной столь к месту.       Она восхищена. Правда, весьма умеренно.       - Да они слепые, - смеется тихо. А потом резко хмурится : - И вообще, на себя посмотри.       У тени в рубашке очевидная дыра, а оттуда капает что-то подозрительно похожее на кровь. Собственно, это она и есть.       Он раздраженно дергает головой:        - Весна. Нормально все.       - Вижу-вижу, как все у нас с тобой нормально, - фыркает она, подходит и осматривает ранение которое нисколько не беспокоит его хозяина. - Снова свежая, как год назад. Сколько можно…       - Сколько нужно, - обрубает он зло, - я просто хочу…       - Я знаю, - грустно улыбается она.       Этот диалог звучит уже не в первый и не в пятый раз, поэтому все фразы друг друга они знают хорошо и произносить их вслух - зря колебать дым.       Он морщит свое красивое лицо: - Сигаретами воняет.       - Думаешь? Прости. Пошли к морю.       Черный человек, человек-тень, еще не до конца потерял свое имя. Вон оно - в тени кружит, привязанное к ноге гирей. Он не любит его звуков, она обходится без него. Им вдвоем как-то резко хочется исчезнуть. Она подходит слишком близко для приличий, пачкает руку в свежей алой крови, черный человек толкает ее в собственную тень, чтобы одновременно им закрыть глаза в этом недо-объятии и открыть их уже у тонкого весеннего льда.       От порыва ветра она прижимается к нему и чуть дрожит.       - А одеться?... - ворчит он.       - И это тоже пройдет, - смеется она чуть нервно и, привыкая к ледяному и злому эвру, отлепляется от его груди.       - А теперь серьезно. Ты сможешь?...       - Я попробую, - она щурится на солнце и считает день лунного календаря, - На солнцестояние можно. Сделаю, что смогу.       - Спасибо?       - Не стоит. Ты знаешь, я сама этого хочу.       - Знаю.       - Но свобода воли…       - Знаю.       - Ну вот и поговорили, - смеется и скрипят на ветру сосны.       Темный человек, уже почти не-человек, ее единственное существо, оставшееся в этом мире, отсылает свою тень охотиться подальше в лес. Черты лица становятся мягче, как будто их чуть подтерли ластиком. Таким он ей нравится гораздо больше, хотя его тень и дает ему большую силу в мире людей. Ей уже такие игры почти не интересны, но дай бог чтобы они отвлекали его подольше.       - Сильно больно?       - Для того кто умирал каждый день - не очень.       - Ты слишком гордый даже без тени. Если бы ты думал про это меньше, оно бы давно зажило, как мое.       - Так ли ты редко об этом думаешь.       - Туше, - она снова тянется за сигаретами, но он перехватывает ее руку и подносит к губам. Эта странная нежность так не сходится с его тенью каждый раз, что она почти боится его в такие моменты. К черному она хотя бы привыкла. Но, конечно, она этого хочет. Они вообще как правило хотят одного и того же. Он держит ее руку и она чувствует себя странно-пойманной и беззащитной. В другом кармане лезвие ритуального ножа. Почему то ей становится страшно жаль себя.       - Успокойся.       - Я само спокойствие, - растягивает она фразу и чуть улыбается. Но рука у его губ дрожит.       - Вижу. Сюда иди. Быстро.       Во время поцелуя в ее голове играет странная музыка - нежная мелодия с тяжелым аккомпанементом. Кажется, фортепьяно и скрипка. И слова - до боли знакомым им обоим женским голосом - с таким странным обертоном, будто вместо одного человека поют два. Но это точно один, одна. Они знают.       - А ты можешь просто не думать?       - Может и могу, - и музыка послушно (ей нравится слушаться его, а больше никого) улетает из головы в наушник к случайному прохожему с бультерьером.