P.S., моей последней зависимости

      Двери закрываются. Следующая остановка…       Через запыленное окно автобуса виднелись разноцветные панельки, сложенные в одинаковые ряды, словно кубики лего, но никаких детских, приятных воспоминаний они не вызывали. Не вспоминались времена, когда по случайности наступал на отколовшуюся от целостной постройки детальку или завороженно смотрел на стеллаж с только-только привезенными из-за границы наборами. Пожалуй, даже цветная краска им не помогает, уж больно они потресканные и мрачные.       Тем не менее, осенний пейзаж встречал его добродушно, а тёплое солнце приятно щекотало лицо через заляпанное окно. Солнечные зайчики резвились в салоне, догоняя друг друга. Казуха вскользь огляделся. В автобусе не слишком много людей, некоторые места и вовсе свободны. Обычно по утрам существует некая толкучка, настоящая человеческая многоножка из престарелых, студентов и школьников собирается перед дверьми транспорта, а Казуха, как стопроцентный неудачник, оказывается на самом дне пищевой цепочки. Иногда приходится ждать следующий автобус или подходящий троллейбус, но чаще всего парню всё же удаётся втиснуться между старушками и цветастыми портфелями, полными канцелярии.       Такие поездки Казуха очень недолюбливает. Кожа покрывается мурашками почти сразу же, а голова начинает гудеть и тяжелеть. Люди вокруг почему-то не замечают, как в транспорте становится душно, а воздух агрессивно режет ноздри, дерёт стенки лёгких, сдавливая все органы. Не замечают трения чужого тела о свои конечности, противно-обжигающее дыхание у уха.       Он это ненавидит.       Хочется пулей вылететь из этого места и бежать до университета на своих двоих, лишь бы не опоздать на пары, лишь бы не чувствовать на своей спине чьи-то шарканья, лишь бы не слышать под ухом надоедливое улюлюканье, а потом, придя домой, долго-долго отмокать в ванне от этой «грязи».       Но иногда случаются совсем иные, тихие и расслабляющие поездки, когда никаких шумных школьников, гнездящихся бабок и вонючих алкашей на дальних сиденьях в радиусе десяти метров не наблюдается. Когда можно со спокойной душой любоваться в окно проходящими мимо людьми, улыбающимся и искренним, почти догола раздетыми деревьями, которым осталось сбросить лишь пару листиков, пролетающим воронам, громко каркающим что-то на своём, утреннему охровому рассвету. И слышать через наушники тихие объявления станций размеренным голосом диктора, фразы которого студент уже давно успел выучить. Вот такой общественный транспорт Казуха любит.       Осталась добрая пара остановок до университета, и Казуха не мог дождаться момента, когда наконец займет себя чем-то. Необходимость в отвлечении от недавнего инцидента была катастрофической. Он не против заниматься благотворительными ярмарками, помогать одногруппникам с профильными предметами до изнеможения или убиваться на субботниках, когда душат собственные мысли. Он готов на любое занятие, способное полностью сконцентрировать. Как-то некстати подходит осознание, что ещё недавно такого не было, ведь после практики, летом, Казуха не забивал свою черепушку бесконечными мыслями, начинающимися с «а если…». Это наверняка из-за начала семестра.       Он уже не помнит, как добрался домой тогда. Уже две следующие недели Казуха никак не мог найти себе места. Мысли путались, как черви в банке, стоило только вспомнить тот номер. Картинки светло-розовой отделки стен отеля мгновенно тормозили всю работу мозга и будто бы обливали ледяной водой с ног до головы.       Он стал плохо спать.       Сон был неспокоен. Посреди ночи парень просыпался либо от своих же мычаний и истошных вздохов, либо от ощущения чужих прикосновений, взглядов. В душе стало тяготить. А в универе Казуха постоянно дёргался, — то ли из-за нервов, то ли из-за дури, что курил тогда в клубе, — из-за чего ему задавали лишние вопросы. Приходилось отмазываться сильным волнением перед сессией, которая начнётся уже в следующем месяце.       … Государственный университет Снежной. Осторожно, двери закрываются.       — Блин! — выпалил Казуха, вскакивая с места, уже успевая представить худшие варианты развития событий и прокручивая в голове «нефиг хлопать ушами». — Извините… — страшно было не то, что он профукал нужную остановку, а кое-что более масштабное, ужасающее… Сморщенные бабки прямо перед дверьми.       Люди заходили внутрь автобуса, не выпустив всех изнутри, причем так бесстыдно, будто это нормальное дело. Совсем никакого воспитания. А потом ещё на новое поколение зубы скалят.       Казуха делает рывок вперёд, надеясь выбраться из потока «Красной Москвы» и затхлых цветочных халатов. Кажется, он наступил кому-то на ногу, выполняя этот невообразимый трюк, однако стал виден свет и очертания остановки, в которой так нуждался Казуха, что безумно успокаивало. Осталось только руку подать, и он дотянется до металлических перил. Тянется вперёд и…       …Ему получилось прорваться, выстоять и продавить всех чудо локтем, но вместо сладкого вкуса победы его тело все быстрее устремлялось вниз с геометрической прогрессией. Казуха смотрел вверх, на чистое голубое небо, хоть и осознавал, что встретиться далеко не с ним, а с холодным асфальтом. Глаза сами собой зажмурились будто бы перед казнью. Была не была.       Чувствуя лёгкость своего тела, невтерпёж ожидая встречи с серым гостем, ни один мускул на лице Казухи не дрогнул, лишь сильнее сжалась рука на лямке рюкзака.       Привет, разъёбанное лицо!       Парень сталкивается с жёстким асфальтом в следующую секунду, поражаясь его мягкости. Будто это и не он вовсе. Постойте-ка… Прислушивается — и тут же удивлённо раскрывает сначала один, а потом и второй глаз.       Блять. Это действительно оказался далеко не асфальт и даже не газон, а самый настоящий человек, на которого он упал. Перед тем, как обматерить себя прилюдно, Казуха резко встаёт на ноги, поправляя рюкзак, а после сгибается на девяносто градусов перед пострадавшим.       — Извините за это недоразумение, вы в порядке? — так же резко выпрямляется, смотрит с жалостью на всё ещё лежавшего на асфальте человека. И тут же…       — Тц… — незнакомец болезненно выдыхает, потирая позвоночник, и медленно встаёт на ноги, шаркая рукой по асфальту в поисках своей сумки. Его блондинистые волосы закрывают большую часть лица. — Я больше никогда не буду ждать тебя перед парами, Казуха. Даже, сука, не проси.       … Хочется ударить себя по лбу.       — Кавех?! — глаза округляются с удивлением лишь на долю секунды, ведь в следующее мгновение неловкая улыбка, сдерживающая смех, расплывается по лицу как можно менее заметно. — Ты что тут делаешь?       — Ах, что я делаю… — Кавех расправляет широкие плечи, а после поглаживает колени с тихим болезненным стоном. — И вправду! Ведь чья-то заспанная морда не писала мне в час ночи встретить его на остановке.       — Я, что ли? — уже в открытую усмехается Казуха, поражаясь сюру ситуации.       — Мама твоя, бляха. Дебил, — глаза блондина тут же с прищуром забегали по Казухе, — я извинений дождусь?       — Ой, точно-о, — с улыбкой протягивает Казуха. — Хм, да как-то и не хочется извиняться. Кто ж знал, что тебя настолько легко сбить с ног. Зря ты прогуливал физру…       Тут же в уши ударило громкое «Что-о-о?! Да как ты-», но продолжения так и не последовало. Кавех курлыкал что-то под нос, как курица, произнося фразы лишь порванными обрывками. Для полного образа не хватало только перьев на его идеально вылизанной причёске.       Тем не менее блондин очень быстро взял себя в руки, прочистил горло и грациозно встал с сумкой наперевес, ожидающе поглядывая на Казуху. В его глазах так и читалось: «давай быстрее». И парень не стал медлить.       — Так в какую нам аудиторию? — уже в университете, поднимаясь по лестнице на третий этаж, спросил Казуха.       Кажется, память просела тоже. Все дни превратились в рутину, состоящую из сон-учёба-дом, и все важные или мелкие детали вылетали из его головы так же чудно, как выброшенные из гнезда птенцы, едва обросшие пухом.       — Ты реально тупой или прикалываешься? Я ещё на остановке сказал, что нам в 374, — на выдохе проговаривал блондин настолько нехотя, как будто бы Казуха реально отсталый. Конечно, это было своеобразным стилем общения Кавеха, но иногда он слегка перегибал палку. — К Симоненко…       — О нет, — кажется, прошлые слова Кавеха тронули парня не так сильно, как эта замечательная фамилия. Настроение вмиг покатилось куда-то вниз бочонком. — Почему они первой парой поставили именно её…       — Чтоб жизнь мёдом не казалась. Ты и так на парах лысого пинаешь, кто бы жаловался.       — О чём ты? — с капелькой обиды вскинул бровь Казуха. — В прошлый раз я за всех вас отдувался, потому что «глазки красивые».       — Ладно, иногда она и до тебя докапывается. Но из-за неё у меня рейтинг похерился, а тебя она любит!       — Ага, конечно. Любит как душу, бьёт как грушу.       Кавех лишь сочувственно пожал плечами, не находя подходящих слов, дабы продолжить это спор. В принципе, большинство их шуточных стычек так и происходили — одному сразу же надоедало, а второй не продолжал усугублять и так бессмысленную заварушку.       На третьем этаже было много студентов, возможно, не только второго курса — большинство лиц были неизвестными или совсем чуточку напоминали некоторых знакомых. Но поскольку рядом был Кавех, а больная голова Казухи уже успела слегка успокоиться, то все было в порядке. Кажется, его мысли постепенно обретали вид плавной реки, а не шумного течения, как ещё недавно, в автобусе.       — Слышишь, — от внутреннего рассуждения Казуху назойливо прервал его друг. Это немного сбило с толку, но парень тут же сфокусировался на лице Кавеха, готовый внимать каждому слову. — Ты ведь помнишь, что староста просил распределиться на группы для проекта?       Уже дважды Казухе захотелось вдарить себе по лбу, да посильнее. Совместный проект по созданию макета для дипломной работы, которая будет через пару недель.       — Как раз вспомнил. А что, уже никак не дождешься делать его со мной?       — Сдался ты мне, — усмехнулся Кавех, — наоборот, кажется, мы будем в разных группах. Мои знакомые просили вписать меня с ними. Не знаю, есть ли там свободное место.       Стоя перед дверьми 374 аудитории, все перешептывания и разговоры студентов были слышны очень хорошо. Однако после слов Кавеха что-то притупилось, затихло. Он сейчас шутит или серьезно? Конечно, Казуха никогда не ставил себя выше других людей, всегда осуждал любой контроль и не обижался на людей втихую. Кавех имеет полное право делать всё, что вздумается и с кем захочется. Даже совместный проект, о котором они говорили ещё летом. Даже если заранее пообещали друг другу, что запишутся у старосты вместе.       Может, это Казуха чего-то не понимал. Но каково же обидно стало. А главное, он ничего не может поставить в противовес. Кричать, биться в конвульсиях, выяснять отношения — слишком утомительно и бесполезно.       Его не будут выбирать вечно.       — Эй, Казуха, не вешай нос, — раздался звонкий голос где-то над макушкой. — Пошутил я. Видел бы ты свое лицо сейчас. Будто на казнь отправляют!       Парень тут же протяжно выдохнул, с облегчением отмахивая себя от прошлых мыслей. Поднял голову на самодовольное лицо Кавеха, которое сейчас почему-то выглядело взволнованным.       — С тобой каждый день, как казнь. Скоро до инсульта меня доведёшь.       — Ну загнул, какой там инсуль-Ай!       Кавех тут же неестественно вскрикнул, согнулся бутербродом, хватаясь за живот. Сразу же поднял обиженный взгляд на Казуху, смотря с вызовом.       — Тварь… Уже второй раз за день! Я тебе хвостик оторву и на сумку повешу вместо брелка, ты только подожди, — казалось, что блондин зачитывает какое-то проклятье, и если бы не его жалкий вид, то Казуха бы испугался.       — Размечтался. Хоть пальцем до него дотронься — закопаю на заднем дворике.       То ли к счастью, то ли к сожалению по этажу прокатилась оглушающая трель звонка. Студенты медленной толпой двинулись в свои кабинеты, образовывая огромную человеческую гусеницу, в которую пришлось влиться и ребятам. Уже через две минуты большинство людей заняли задние места, как самые умные, и лишь отважные идиоты сели на первый ряд. Казуха же, не являясь ни самоубийцей, ни ссыкуном, сел на третий ряд. Справа от него элегантно усадил свой зад и Кавех, доставая конспект и заполненный канцелярией пенал. На половине Казухе красовалась лишь огромная общая тетрадь и местами потёртая ручка…

***

      Как же медленно тянулась эта несчастная пара несчастной архитектурной графики, пару раз Казуха даже успел прикимарить. Что угодно с Симоненко превращалось в сущий кошмар: её манера речи, утробный размеренный голос, что разлетелся по всей аудитории, вводили в некий транс, которому ты не мог сопротивляться, но стоит расслабиться на некоторое время — она тут же закричит, поднимет всех студентов за уши и соберёт конспекты. Он бы всю пару проспал, но стоило парню молчать больше пяти минут — Кавех сразу же пинал его локтем в бок, пришептывая «записывай, идиот». Скорее всего, это было даже не заботой, а своеобразным напоминанием о том, что Казуха должен работать на свою девятку, которая Симоненко поставила ему за практическую. Будто бы он сам не понимает, что заработал её чистой случайностью.       Последние десять минут Казуха уже не мог делать вид активной деятельности и просто распластался по парте, откинув свой конспект куда-то на край парты. То ли Кавех не заметил, то ли ему надоело делать вечные замечания. По внутренним ощущениям звонок прозвенел на две минуты позже, что не могло не огорчать. Студенты резво покидали аудиторию, кто-то собирался в небольшие компании, а некоторые уходили одни. Как же чудно, что сегодня только одна пара. Ну, как одна… Физра так же была в расписании, но благодаря чудной справке, которая освобождала его от физических упражнений, Казуха её не посещал вовсе. В зачётке размашистым почерком красовался автоматический зачёт по физкультуре.       — Ты ведь не поедешь со мной? — встав в проходе между партами, с небольшой надеждой бросил Кавех. Он и так знал ответ, но кто знает, что найдёт на его одногруппника сегодня.       — Все ещё надеешься на положительный ответ? — лёгкая усмешка действительно звучала как подъёб, но Казуха знал, что не обидит друга.       — Кто тебя знает… Эх, мог бы хоть раз за компанию съездить, посидел бы где-нибудь и поехали вместе, — на выдохе почти что шептал Кавех, наверное, от усталости. Ведь слушать преподавателя и записывать его слова в конспект так сложно.       — Ну ты и размечтался, — и правда, будто бы Казуха хоть раз гулял с ним после универа. Он взглянул на Кавеха с грустной улыбкой. — Прости, но мне нужно домой, сам знаешь.       — Конечно, знаю, — блондин открыл свою кожаную сумку, проверяя содержимое, а после встретился глазами с одногруппником. — Да ничего, поеду с Ником, если он уже не слинялся куда-то.       — Правильно, социализируйся, студент!       — О боже, заткнись, будь добр.       Кавех уже было развернулся, поправил лямку сумки, собираясь покинуть полупустую аудиторию, но остановился с протяжным мычанием.       — Кстати, — прозвучало так заинтересованно из уст блондина, который только что задыхался от горя, что Казуха даже удивился, — мне мамка скинула пятьдесят тысяч на неделю. Сказала «Кавех, дорогой, сходи куда-нибудь с друзьями». Может, на выходных погуляем? Я недавно видел очень заманчивую кафешку с сумерской кухней.       — Ну, — как-то неуверенно прозвучало, — посмотрим. Если будут лишние деньги.       — Ой, ну не прибедняйся, будто бы я не куплю тебе что-нибудь попробовать! Сам же предложил, — Кавех говорил так завлекающе, маняще, что сложно отказаться. Но он должен.       — Давай ближе к выходным спишемся, ладно? — для правдоподобности своих слов Казуха как можно более добродушно улыбнулся, слегка зажмуривая глаза. С блондином это всегда работало. — Иди давай, не то один поедешь на свою любимую физкультуру.       — Ещё чего, я всегда найду, куда прибиться, — гордо хмыкнув, Кавех помахал рукой на прощание и вышел.       В аудитории никого больше не осталось. Это было намёком свалить и Казухе побыстрее, который он не стал игнорировать.       Шагая по лестницам, утренние мысли стали возвращаться. Казуха стал понимать, что сам себе подписал приговор, отказываясь от компании человека, на которого можно отвлечься. Может, стоило хоть однажды побороть собственный страх сближаться с людьми, пойти вместе с Кавехом и весело провести время, отвлечься от тягости воспоминаний того дня. Но разве не считается это избеганием? Нет, он уж лучше будет убиваться по этому где-то глубоко внутри, там, где никто не сможет даже догадаться, не то что увидеть, и в скором времени найдёт достойное решение, как можно выкинуть этот эпизод из своей головы. Как делал это и раньше, как и сейчас.       Погода будто бы подхватила его состояние и резко покатилась в худшее русло. Конечно, у природы нет плохого времени, и любой погодой можно наслаждаться. Начало моросить, и люди попрятались под деревьями, бежали в ближайшие подъезды или магазины. Казуха считал это несправедливым, ведь дождь — такое же чудесное явление природы, как и солнце, как и снег, как и тёплый октябрьский ветер. Только любят его куда меньше.       Шагать до дома по бульвару студенческой улицы очень нравилось парню — разум очищался от недавних переживаний сам по себе, хотя сегодня они и были больше, страшнее, угрюмее. Называть квартиру Ёимии, в которой уже больше года живёт Казуха, «домом» было неловко, но он не смог найти более подходящего слова. Пристанище? Временное жильё? Сидеть на шее? Всё как-то не подходило под такое нечеловеческое явление огромного сочувствия и сердечности, о котором Казуха не мог даже мечтать. Всё вокруг казалось таким чуждым, холодным, когда парень только перебрался в Снежную, и вспоминая тот самый день, когда они встретились спустя несколько лет на вокзале, он не мог поверить в его реальность. Неописуемая благодарность томится в сердце по сей день. Поэтому это место никак иначе, нежели «дом», называть не хочется.       Но чем ближе были серые, заражающие отчаянием, панели домов прошлого века, тем сильнее тряслись руки, учащалось сердцебиение. Казуха старался успокоить себя мыслями, что совсем скоро будет дома, а соответственно в безопасности. Но что-то внутри начинало вновь нудиться по всему телу. Глаза метались по машинам, припаркованным вокруг, деревьям, на которых что-то мерещилось, каждому листочку. Конечности сжались и он перестал замечать, что стоит на месте. В ушах стреляет дробовиком пульс. Не может отделаться от предположения, что кто-то смотрит на него. Сверху, с крон деревьев, и снизу, выглядывая из люков. Все вокруг не спускают своих любопытных взглядов, как тогда. Наверняка улыбаются, радуясь, что его так легко раскрыли, вынюхали… До ноздрей доносится лёгкий шлейф гнилого мяса. Напоминает человечину, лежащую третий день под палящим солнцем. Как же эти взгляды воняли, окутывали гнильцой с ног до головы ласково и так знакомо. А заунывный скрип всё сильнее… Скрип? Отчётливо ясно, что звук идёт изнутри. Но что может скрипеть в живом организме, если не звоночек о его неисправности? Зубы.       Казуха замечает свою искривлённую и затёкшую челюсть, ноющие зубы и с удивлением открывает рот. Чем он вообще занимается? Вокруг ведь кипит жизнь, женщины ходят с детьми в рукавицах и шерстяных шапках, разодетые школьники с рюкзаками бегут до своих подъездов, у которых курят хмурые лица. Отчего эта мучительная несуразица поселилась в его голове? Неужели сон по три часа настолько сильно ударил по нему? Или всему виной была та дурь, что подмешали ему в стакан?       Зная хорошее средство от этих чувств, ноги сами двигаются в сторону ближайшего киоска. Казуха говорил, что не будет покупать сигареты на этой неделе. Обещал себе в уме, что нужно экономить и он слишком часто курит. И все равно знал, что рано или поздно пойдет и купит.       Женщина в возрасте поправляет синие тени на нависших глазах за прилавком, не сразу замечая покупателя. Низким голосом приветствует, прекращая прихорашиваться лишь на время.       — Можно пачку Ричмонда вишнёвого, пожалуйста. И круассан 7 дэйс, — вежливо говорит через окошко, надеясь найти в кармане мору.       — Снова ты? — грустно вздыхает женщина, оглядывая парня с выгнутой бровью. — Я тебя запомнила, документы не спрашиваю. — отворачивается к задним полкам и берёт красную пачку, а после и красочную упаковку круассана.       — Ой, а давайте два круассана! — Казуха отчётливо слышит вздох женщины.       — Семнадцать сто, — выдвигая покупки вперёд, долго вглядывается в лицо парня. — Вот смотрю на тебя и вспоминаю внука своего. Тоже курил, в больнице потом месяц лежал, но когда покупал, всегда брал два круассана, себе и сестрёнке своей, — женщина легко улыбается, и на её щеках проглядываются ямочки. — Мне и интересно, кому ты второй берёшь.       — Своей соседке, я единственный ребёнок, — Казуха улыбается из вежливости, находя нужные купюры и протягивает их. Кладёт круассаны в сумку к конспекту и одинокой ручке, пачку берёт в руку. — Спасибо Вам, всего доброго!       — И тебе, голубчик! — кажется, она вернулась к блестящей палетке.       Дым расслабляет не хуже огня или текущей воды. Казухе нравится крепость сигарет, их горький привкус на языке, распространяющийся по всему горлу, но чтобы сильно не вонять берёт с ароматизированным фильтром. Да, по-бабски. Однако не хочется стирать свою одежду ещё чаще. А ещё Ёимия ненавидит запах сигарет после того, как ее отцу диагностировали рак щитовидки. Хотелось бы как можно меньше напоминать причину.       Именно этот киоск не был ближайшем, Казуха ходит туда лишь по одной понятной причине. В толстовке слегка продувает, стоит ветру разыграться чуть сильнее, но терпимо. И это радует, не придётся надевать лишние слои одежды ещё дней десять. Не любит он чувствовать себя капустой.       По пути видит мусорку и неспешно тушит сигарету. Хорошо… Внутренняя гармония восстановлена. Выкидывая окурок, парень уже собирается развернуться и продолжить путь, как вдруг разносится в паре метров:       — …Извините!