Слабость сильного

Дмитрий Сергеевич не привык к прикосновениям — это было видно по размаху его кабинета, по двухметровым балеринам, что практически всегда стоят за его спиной безликими холодными статуями, по тому, как он дёрнулся и отшатнулся, когда Нечаев обнял его со спины. Да уж, «обнял» — громко сказано. Схватил, скорее. Не обучен Сергей ласке, солдафон как есть. — Сергей, в чём дело? — Дмитрий Сергеевич напрягся в его руках, но не двинулся, будто знал, что стоит ему попытаться освободиться и Нечаев сожмёт руки ещё сильнее, лишая его всякой возможности сбежать. Сергей практически чувствовал его нарастающее недовольство. Будь Близняшки здесь, уже руки бы поотрывали. То, что Дмитрий Сергеевич принимал Нечаева без присутствия телохранителей было привилегией и Сергей практически чувствовал вину, прижимая к себе худощавое тело шефа и утыкаясь во вкусно пахнущие волосы. Поначалу Дмитрий Сергеевич запомнился ему запахом фенола и лекарств, которые он неизменно приносил с собой пока Нечаев валялся на больничной койке ни живой, ни мёртвый. Тогда он часто задавал Сергею вопросы: о болях, о самочувствии, об эмоциях, чувствах и о куче других вещей, от которых у Нечаева неизменно начинала гудеть голова. Иногда Сергею казалось, что то был совсем другой Дмитрий Сергеевич, точно из другой жизни. Сейчас Дмитрий Сергеевич и пах иначе: свежестью и чистотой, как воздух высоко в горах (а ведь Нечаев и знать не знал, бывал ли он когда-то в горах, но сейчас почему-то так сильно захотелось сходить в поход — чтобы только горы и небо в звёздах над головой). Он зарылся носом в аккуратно уложенные пряди, вдыхая ещё глубже, растворяясь в этом аромате. Дмитрию Сергеевичу он шёл куда больше, чем запах больницы, — такой же холодный и незыблемый, как и сам Сеченов. — Агент П-3, отставить! — голос Сеченова стал резче и жёстче, точно только за эти несколько долгих мгновений он наконец целиком осознал своё положение. — Немедленно отпустите меня. Приказ. Чёткий, ясный, неоспоримый. Нечаев хотел подчиниться ему, хотел так сильно, что руки начали размыкаться сами, чтобы секунду спустя вновь сомкнуться, сдавливая тонкий стан Сеченова едва не до хруста. — Нет, — хрипло выдавил Нечаев, вжимаясь грудью в напряжённую спину академика и елозя губами у него за ухом. — Простите, Дмитрий Сергеевич, но нет. — Я… — голос Дмитрия Сергеевича надломился. Он не ждал от Нечаева такого. Если вначале этот выпад можно было списать на излишнюю параноидальность в желании защитить шефа или неудавшуюся шутку, то теперь прикосновения Сергея стали слишком недвусмысленны, чтобы подыскать им достойное оправдание. Широкие крепкие ладони скользнули по рёбрам, грубо стискивая, а к бедру прижался чужой пах, явно давая понять Сеченову, что половые органы Нечаева были вовсе не в том состоянии, в котором им полагается быть во время планёрки с шефом. Сеченов мысленно отметил себе внести эту… реакцию в архив. Возможно, это было последствием перенесённой операции или… Сеченов сбился с мысли, когда горячие сухие губы прижались к его шее, аккурат под углом челюсти, оставляя мягкий скромный поцелуй. Нет, всё это было вторично. Сейчас главное выбраться из этой… нестандартной ситуации. Пока она не усугубилась. — Сынок, — голос Сеченова ощутимо смягчился. Если П-3 не желал подчиняться прямым приказам, стоило попробовать что-то другое, — отпусти меня. Жалеть ведь потом будешь. Ухо академика обдало жаром чужого дыхания, посылая по телу мурашки: — Не могу. Сеченов едва ощутимо вздрогнул и тут же подавил нервозный порыв. Ему следовало сохранять трезвость ума. Нечаев подался вперёд, наваливаясь, заставляя шефа склониться, упираясь ладонями в стол. Крепкие руки сомкнулись вокруг талии, сдавливая, лишая всяческого шанса ускользнуть. Майор едва ощутимо потёрся о ягодицы Сеченова, склоняясь к нему ещё сильнее. — Не прогоняйте меня, Дмитрий Сергеевич, — пальцы забрались под жилетку, оглаживая бока через тонкую ткань рубашки, следом выдёргивая её из брюк, обнажая живот, но пока не решаясь коснуться голой кожи, — прошу. Я ведь думать ни о чём не могу, кроме вас, — пальцы порывисто сжались, комкая ткань, а то и вовсе грозя её разорвать, — спать спокойно не могу из-за вас, — губы снова коснулись уха сухим горячим поцелуем. — Позвольте коснуться. Нечаев скользнул ладонью чуть ниже, накрывая пряжку ремня. Сеченов напрягся. Скорее всего действительно имело место фрагментарное обсессивное расстройство на фоне стресса (П-3 ведь только два дня как вернулся с задания и уже явился за новым), а Сеченов просто, что называется, под руку попался. Осталось только выбраться и купировать этот приступ. — Ты уже касаешься, — холодно обрубил он, чуть отстраняясь, не позволяя ладони Сергея соскользнуть ещё ниже. Он должен сохранять трезвость рассудка. Нельзя позволить Нечаеву обнаружить столь неприемлемую реакцию собственного тела на эти совершенно бесхитростные манипуляции. Возможно, Харитон был в чём-то прав, презирая слабость человеческой плоти. Сейчас Сеченов в какой-то степени тоже презирал своё тело, что так чутко отзывалось на грубые прикосновения майора. — Простите, — сдавленно буркнул Сергей, но руку с пряжки не убрал и шефа отпускать не торопился. Это определённо был психо-неврологический приступ, ведь его П-3, послушный точно вышколенный пёс, никогда не позволил бы себе такой наглости. Нужно быть резче, показать кто здесь хозяин, чтобы рефлексы взяли верх, и тогда у него появится шанс как-то решить эту непростую задачку. — Сергей, — жёстко и холодно позвал Сеченов, с облегчением отмечая, что голос пока слушался куда лучше всего прочего, — хватит. Я знаю, что ты не этого хочешь на самом деле, — Сеченов переместил вес на одну руку, второй накрывая лежащую на пряжке ладонь Нечаева и мягко отводя её в сторону, — это просто нервы. — Ошибаетесь, — Нечаев вывернул его руку так быстро и легко, будто Сеченов был куклой на шарнирах, и толкнул его вперёд, впечатывая грудью в стол. Плечо прострелило острой вспышкой боли, заставляя Дмитрия сдавленно вздохнуть. Нечаев навалился сверху, вжимая шефа сильнее в стол, лишая его возможности как следует вдохнуть и срываясь на загнанный шёпот, — вы так сильно ошибаетесь. — Сергей! — на этот раз оклик получился совсем неуверенным, едва не паническим, и Сеченову стоило огромных усилий заставить себя хоть немного успокоиться, игнорируя жаркие, беспорядочные поцелуи, что осыпали его шею и загривок. — Сынок… послушай… — Нет, — свободная ладонь Нечаева снова оказалась на пряжке брюк, но в этот раз он не ждал и не просил разрешения, ловко справляясь с ремнём и пуговицами, чтобы после потянуть брюки вниз, оголяя скрытые тонким бельём красиво очерченные ягодицы и худые бёдра, опоясанные кожаными ремнями подтяжек. По телу Сеченова невольно пробежали мурашки, когда Нечаев вновь вжался в его бёдра пахом и обдал загривок горячим дыханием. — Я и так слушал очень долго. Сеченов вздрогнул, чувствуя как горячая ладонь коснулась его ноги, почти любовно оглаживая полоску кожи меж ремнём и рубашкой. Осознание того, что Нечаев всерьёз намеревался его поиметь здесь и сейчас, сдавило горло обидой. Не так он себе это представлял. Точнее, и вовсе не представлял. Не осмеливался никогда, полагая, что чувствам, которые так непрошено возникли в его сердце, никогда не найти отклик. В сущности, так оно и было. Как бы ему ни хотелось обмануться, спонтанное сексуальное желание, обуявшее майора, не имело ничего общего с тем, что чувствовал сам Сеченов, и это необходимо было пресечь. — Не надо, — едва слышно выдохнул он, беспомощно ёрзая по столешнице в тщетной попытке отстраниться, — я не хочу так. — Я знаю, — в голосе Сергея сквозила вина. Он знал, что Дмитрий Сергеевич никогда не позволит подобного, знал, что поступал подло и низко сейчас, пользуясь его беспомощностью перед своим физическим превосходством, но ничего не мог с собой поделать, — но я так долго боролся… Простите! — он порывисто ткнулся губами в загривок Дмитрия Сергеевича, точно надеялся, что этот отчаянный сухой поцелуй хоть немного загладит вину за то, что он собирался сделать. — Простите меня, Дмитрий Сергеевич, но я так устал. Новый поцелуй не был похож на остальные: долгий и влажный, он оставил за собой блестящий след на светлой коже. Дмитрий Сергеевич почти никогда не выходил из кабинета, оттого и кожа у него была совсем бледная, почти прозрачная, и непривычно прохладная. Его хотелось зацеловать с ног до головы, обласкать и согреть губами взамен солнечных лучей, заменить ему весь мир собой и окунуть в то захлёстывающее щемящее чувство, что накрывало Сергея каждый раз, когда он видел шефа. Тело, столь долго не знавшее ласки, предательски вело, и Сеченов сам рад был бы сейчас оплавиться и стать чёртовым куском полимера, как Харитон, чтобы не терять над собой контроль, чтобы жалкая физическая жажда прикосновений не лишала его трезвости ума, когда она была так необходима. Смысл сказанных Нечаевым слов дошёл до Сеченова не сразу, но отрезвил не хуже вылитого за шиворот ведра ледяной воды. — Долго…? — повторил он слово, за которое зацепилось сознание, беспомощно вскидываясь в чужих объятиях в бесплодной попытке повернуться или хотя бы поймать взгляд Нечаева. — Как долго? — Сколько себя помню, — виновато выдохнул Сергей, на долю секунды отрываясь от шеи Дмитрия Сергеевича, чтобы после вновь примкнуть к ней губами, перемежая поцелуи словами и глотая рвущиеся наружу ругательства, которые так не любил шеф, — как вы в больнице меня навещали… — снова поцелуй, но уже ниже, у самого воротничка, — а после на тренировках… — ладонь скользнула на бедро, грубовато поглаживая, а затем снова поднялась выше, сминая в неумелой солдатской руке округлую ягодицу, — и здесь, на Челомее… — возбуждение стало практически невыносимым и Нечаев толкнулся вперёд, через слои тканей вжимаясь возбуждённым членом меж ягодиц Дмитрия Сергеевича, и заключая горячечно, — всегда. Сеченов замер, вслушиваясь в каждое слово и хаотично пытаясь увязать эти слова в общую картину. Это уже не было похоже на простой приступ, вызванный нервным перенапряжением и отсутствием сексуального партнёра у Нечаева. Это было похоже на самую настоящую ошибку, которую сам Сеченов столь бездарно допустил, корректируя конфигурации «Восхода». Он чувствовал, как лихорадочно скользила сухая шершавая ладонь Сергея по его телу, и как сам Сергей разрывался между желанием взять наконец то, за чем пришёл, и страхом перед этим непростительным проступком. Неужели сам гениальный академик Сеченов был настолько слеп? Как он мог не заметить эту маниакальную одержимость раньше? Был слишком занят «Атомным сердцем», а после и «Коллективом»? Или попросту не хотел замечать очевидного, теша собственное эго этой больной инородной обсессией? Возможно, всё и сразу, но только едва ли от признания ошибки сейчас был хоть какой-то толк. Он снова опоздал: как почти два года назад опоздал спасти Блесну… Екатерину, сохранив лишь её осколки, так и сейчас опоздал заметить просчёт, чтобы спасти П-3… Плутония… Серёжу… Ему давно стоило научиться принимать тот факт, что он сам был всего лишь человеком, который, обманутый собственными же завышенными ожиданиями, ошибался, пожалуй, слишком часто, чтобы на это можно было закрыть глаза. Теперь настало время платить за ошибки. — Сынок… Серёжа… — голос Сеченова прозвучал тихо и надломлено, а внутри точно что-то оборвалось. Оперируя Нечаева в последний раз, собирая его разорванное сознание по кусочкам, он отчётливо понимал, что больше попыток не будет: сейчас или никогда, и в момент когда подёрнутые поволокой, мутно-серые глаза распахнулись, его собственное сердце замерло. Тогда он чувствовал себя так, будто склонился над пропастью, готовый вот-вот сорваться вниз, признать, что он не смог, что он бессилен, но Сергей смотрел на него точно новорождённый, не помня ни его, ни себя, ни боли, что разрушала его сознание раз за разом во время предыдущих пробуждений. Тогда он обронил ни к чему не обязывающее «с возвращением, сынок», позволив себе лишь холодную вежливую улыбку, в то время как его сердце трепетало и билось так сильно, что в ушах стоял шум. Тогда он будто обрёл крылья, что способны были поднять его вверх, к звёздам, о которых он всегда мечтал, и он решил, что раз смог подарить новую жизнь человеку, которым дорожил больше всего на свете, то сможет подарить лучшее будущее и всему человечеству. Сейчас же эти крылья вырывали живьём, оставляя лишь уродливые кровоточащие раны неисправимых ошибок. — Хотя бы не здесь, — на выдохе шепнул он, чувствуя как ладонь Сергея скользнула вниз, оглаживая судорожно сжатые ягодицы. Он действительно не хотел, чтобы это случилось здесь, в кабинете, где над ними распростёрли крылья самолёты и космолёты, неотвратимо напоминая о мечтах, которым наверное так и не суждено будет сбыться. Вряд ли звёзды прощают ошибки, а Дмитрий был не настолько жесток и безрассуден, чтобы ставить под удар всё человечество. — Я не отпущу, — запальчиво пообещал Сергей, надавливая на вывернутую руку сильнее, отчего та тут же напомнила о себе новой вспышкой боли, — не позволю вам сбежать. Не в этот раз! Сеченов горько усмехнулся: — Мне некуда бежать, Серёж. От себя ведь не убежишь, да и от Нечаева тоже. Впрочем, случись всё иначе, будь у них хоть какой-то шанс на то, чтобы это произошло по-другому — без марева безумного отчаяния, с которым жался к нему Сергей, без сквозящей в голосе вины и ненависти майора к самому себе, к своему неправильному желанию, Сеченов не был уверен, что захотел бы сбежать. Точнее, был уверен, что не захотел бы, что позволил бы поцеловать себя и ответил на этот поцелуй, что отпустил бы призраков прошлого, которые до сих пор следовали за ним по пятам безликими машинами. Но так было неправильно. Так он лишь чувствовал, что несуществующий в рациональном мире фатум таки настиг его, и даже если он найдёт способ выкрутиться, оттолкнуть Сергея, сбежать и спрятаться, это ничего не изменит, а значит и стараться было бессмысленно. Всё, что он мог сейчас, — сделать свою расплату менее жестокой. — Тогда зачем? — в голосе Нечаева скользнуло недоумение, точно на секунду здравый рассудок взял контроль над страшной одержимостью. Сеченов снова криво усмехнулся: — Рабочий стол — не самое удобное место для секса в моём возрасте, мой мальчик. Нечаев опешил. Слова, резкие и едкие, осадили его, заставили наконец понять, что он сорвался, поддался низменному желанию и чуть было не сломал то единственное, что приносило свет в его жизнь. Он отпрянул слишком резко, испуганно отскакивая на несколько шагов, и тупо уставился на распластанного на столе шефа. Дмитрий Сергеевич поднялся не сразу, грузно переваливаясь на одну сторону и с тихим шипением растирая заломленную руку, чтобы лишь после неровно подняться на ноги и дергаными движениями оправить брюки и подскочившую жилетку. Это было на него вовсе не похоже — куда только подевалась лёгкость и грация, присущие его натуре. Даже его шаги теперь казались на порядок тяжелее, будто к тонким изящным ногам привязали по гире. — Пойдём, — Дмитрий Сергеевич улыбнулся. Тонкая кисть легла на плечо Сергею, мягко, по-отечески сжимая. Это тоже было неправильно. — Куда? — Нечаев будто разом перестал понимать всё, что происходит. Ему казалось, что Дмитрий Сергеевич должен кричать, или как минимум отчитать его и позвать Близняшек, чтобы вправили нерадивому агенту мозги, но Сеченов просто грустно улыбался. Возможно, Сергею это просто померещилось? Возможно, он так и стоял здесь, посреди кабинета, навытяжку всё это время, а вовсе не пытался взять шефа силой, в тупом, выжигающем рассудок отчаянье наплевав и на него, и на себя? Ах, как бы он хотел, чтобы это было правдой, чтобы жгучее осознание вперемешку со стыдом не захлёстывало его сейчас с ног до головы. — В спальню, — коротко обронил Дмитрий Сергеевич. Ладонь исчезла с плеча, но Сергея будто приковало к месту. Он подумал, что ему просто послышалось, что это одна из слуховых галлюцинаций, которые время от времени преследовали его после заданий. Сеченов остановился у двери, бросив взгляд на майора. — Ну же, ты идёшь? Сергей подчинился его голосу машинально, следуя за шефом на негнущихся ногах, ведь его сознание совершенно отказывалось принимать тот факт, что Дмитрий Сергеевич сейчас позвал его в свою спальню. Сеченов с видимым усилием толкнул дверь — слишком тяжёлую для таких хрупких рук — и Нечаев поспешил помочь, придерживая тяжёлые створки, даже сейчас выполняя свой долг. Балерины синхронно повернули головы, безглазо глядя на мужчин. То есть они всё это время стояли под дверью кабинета, но Сеченов их не позвал?! От этого осознания Нечаева прошибло холодным потом, а кулаки неосознанно сжались, будто он собирался драться. — Левая, Правая, — негромко скомандовал Дмитрий Сергеевич, заставляя Сергея побледнеть и подобраться. Это определённо было ловушкой. Сейчас Близняшки схватят его и разорвут к ебени мать на куски. И поделом ему. Заслужил. Сеченов коротко взмахнул рукой в сторону стоящего за его спиной Нечаева, прибавляя, — охранять кабинет. Сергей не слышал последних слов. Он зажмурился, готовясь принимать прямой удар, но… ничего не произошло. Нечаев удивлённо распахнул глаза: Близняшки так и стояли у двери кабинета, глядя вперёд себя, точно Сергея для них и вовсе не существовало. Дмитрий Сергеевич успел за эти несколько мгновений чуть отдалиться и вновь оглянулся, озадаченный задержкой. — Моя спальня этажом ниже, — зачем-то объяснился он. Нечаев озадаченно сморгнул. Нет, здесь точно была какая-то ошибка. Может, он уже умер, разорванный стальными когтями, и это было видением, что родил его агонизирующий разум? Да, наверняка всё было именно так, ведь академик Сеченов… Дмитрий Сергеевич… такой, как он, просто не мог спустить Нечаеву его безумную выходку с рук. Сеченов обладал твёрдым характером (уж кому как не Сергею знать об этом) и без сомнений пресекал любые угрозы, будь то угроза общему делу или угроза его личному благу. Иначе и быть не могло. До запуска «Коллектива 2.0», когда люди наконец смогут избавляться от подлости одной силой мысли, физическое устранение опасностей было такой же необходимостью, как еда или вода. Нечаев это прекрасно понимал и осознавал, что сам являлся инструментом в руках академика, и его в общем-то устраивал такой порядок вещей. Но сейчас… нет, это не укладывалось у него в голове. Он не мог даже допустить, что Дмитрий Сергеевич когда-либо вот так запросто проигнорирует опасность, повернётся спиной к человеку, что пытался ему навредить, войдёт с ним в лифт и откроет перед ним дверь своей спальни. Нет, это не могло быть правдой. Он просто бредил, и это очередная его больная фантазия, рождённая перепаханным травмами мозгом. Это не реальность.