Слабость сильного

Когда Дмитрий, закутанный в излюбленный махровый халат, вернулся в комнату, Сергей, к удивлению, встретил его вовсе не в постели. Как был, нагой и красный от смущения, он стоял едва не посреди спальни и переминался с ноги на ногу, стыдливо прикрыв пах руками, точно собирался не сексом заниматься, а медкомиссию в армию проходить. — Серёж, ты почему не лёг? — Сеченов мягко улыбнулся, подходя ближе. От внезапного вопроса Сергей совсем стушевался. Неловкость, до того стёртая поцелуями, снова сковала его, и за тот короткий промежуток времени, что он ждал здесь, в спальне, майор несколько раз порывался позорно сбежать, и единственным препятствием стало то, что вся его одежда осталась в ванной. Он по-прежнему желал Дмитрия Сергеевича, но непринуждённость самого Сеченова сейчас вводила Сергея в ступор. С одной стороны, он сам льнул в руки Нечаева, сам целовал его и стонал ему в губы так пылко, что Сергею начисто сносило крышу, но с другой — именно эта лёгкость, с которой он вверял себя в руки майора, создавала ощущение нереальности. Сергей боялся ложиться в постель, боялся закрывать глаза, боялся, что, когда откроет их снова, увидит привычный чисто выбеленный потолок общежития вместо мерцающего полумрака в спальне академика. Нечаев не ответил на вопрос, но Сеченову в сущности и не был нужен ответ. Это неожиданно нахлынувшее смущение шло Сергею и придавало Дмитрию некую странную уверенность. Куда проще делать вид, что ты знаешь, что делать, когда партнёр так же неопытен, как и ты сам. — Серёж, — Дмитрий мягко взял Сергея за запястья, отнимая его руки от паха и укладывая их на свою талию. Внешне он оставался всё таким же уверенным и спокойным, будто зачитывал очередной доклад на заседании Комиссии, но внутри его всего колотило. Возможно, остужать накал страсти посредством контрастного душа действительно было плохой затеей. Теперь телом он был готов к тому, что собирался сделать, но эмоциональная выдержка подводила. Сергей же будто чувствовал его напряжение, откликаясь на негласную просьбу, поглаживая через мягкую ткань, но не переходя к более откровенным ласкам. Не будь Нечаев так очевидно возбуждён, Сеченов решил бы, что приступ миновал и отправил его на дополнительные исследования. Возможно, даже пришлось бы попросить совет у Харитона (как-никак, а «Восход» — его детище), хоть прежде Дмитрий не допускал его к Сергею и близко (уж больно на многое тот был готов ради науки, а делать из Сергея подопытного Сеченов не собирался). Но Сергей всё ещё желал его, несмотря на всю стыдливость и неловкость, что повисла между ними в воздухе, и Дмитрий желал его в ответ, но вместе с тем решительно не мог найти ни нужные слова, ни нужные действия. Наверняка они выглядели крайне комично сейчас: двое взрослых мужчин, оба практически обнажены, оба возбуждены, оба понимающие, что ждёт их впереди, но так несмело касающиеся друг друга. Горячие ладони Нечаева по-прежнему невесомо поглаживали талию Дмитрия, пока тот едва-едва водил пальцами по крепким плечам майора. И не скажешь, что какие-то пятнадцать минут назад они плавились в объятиях друг друга, целуясь с таким упоением, будто во всем мире не было ничего слаще губ друг друга. Поцелуй… возможно не хватало именно его. Дмитрий вновь чуть приподнялся на носочках, прижимаясь к губам Сергея, но вместе с тем сохраняя небольшую дистанцию, избегая излишне откровенно прижиматься к нагому телу. В этот раз поцелуй вышел ещё более целомудренный, чем в первый, и Сеченов даже ощутил лёгкую тень разочарования от того, что страсть не нахлынула на него вновь оглушающей волной. — Мой мальчик, я… — Дмитрий запнулся на долю секунды, теряясь в глубине голубых глаз майора. Смотрели ли на него хоть когда-то с таким обожанием? Посмотрят ли вновь, когда всё закончится? Чёртовы конфигурации, чёртов «Восход», чёртов Харитон! В горле встал непрошенный ком, но Дмитрий тут же совладал с собой. Он уже давно выплакал свои слёзы: скупые, но горькие, растворённые в очередной стопке крепкого алкоголя «за здоровье молодых», — я не буду против, если ты будешь вести. Это было бесчестно, это было проявлением слабости, ведь Дмитрий был старше и должен был удерживать ведущую роль до самого конца — показывать и направлять, но он попросту свалил ответственность на плечи Сергея, точно хотел смутить его ещё больше, наказать за постыдные желания. Это было нечестно, но именно этого, кажется, всё это время не хватало Нечаеву. Ему не хватало позволения. Сеченов оказался опрокинутым на постель в считанные секунды, хоть он и не запомнил момента падения на мягкий матрас. Сергей будто в мгновение ока бережно уложил его меж подушек, тут же нависая сверху. — Вы уверены, что хотите этого? — переспросил он. По мнению Сеченова ответ был очевиден, но после инцидента в кабинете Сергей жаждал вербального подтверждения того, что за этот короткий промежуток времени порознь Дмитрий Сергеевич не передумал. — Да, мой хороший, — Дмитрий вновь обвил шею Нечаева руками и прижался к его губам своими. Устроившись удобнее, Сергей распахнул халат Сеченова, забираясь под полы ладонью, наскоро освобождая Дмитрия от ненужной больше вещи, оглаживая его впалый живот и задерживаясь ненадолго на выпирающих подвздошных косточках, неторопливо обводя их сухими шершавыми пальцами прежде, чем скользнуть вниз. Дмитрий прикрыл глаза и шумно втянул воздух сквозь зубы, чувствуя крепкую руку Нечаева на своём возбуждённом члене. Самоудовлетворение никогда не было в числе его приоритетных форм досуга — академик Сеченов предпочитал отдыхать за книгой или прослушиванием музыки, находя физическое удовольствие чем-то недостаточно впечатляющим, чтобы освободить его светлый разум от усталости, да и возбуждение настигало его весьма редко. Волна стыда смешалась со страстью, вспыхивая на скулах ярким румянцем. Дмитрию не хотелось это признавать, но редкие моменты, когда физическое желание всё же одолевало его разум, перетекая в полноценное возбуждение, всегда были связаны с Сергеем, а заниматься самоудовлетворением, фантазируя о человеке, который видел в нём опору и поддержку, Сеченов просто не мог. Однажды поддавшись этому желанию, он бы никогда не смог смотреть своему мальчику в глаза без стыда, и проще было отвлечься и переждать пока пыл сойдёт на нет. Но теперь он лежал под Сергеем, распластанный и расхристанный, с пульсирующим от напряжения членом в чужой ладони, и истово хотел лишь одного — чтобы Сергей сделал хоть что-то. Большой палец прошёлся по головке, лаская чувствительную кожу и размазывая выступившие капли смазки. Сеченов снова рвано вдохнул, жадно втягивая воздух, что казалось накалился до предела и жёг лёгкие, отдаваясь тупой болью внутри. Сергей не торопился, плавно лаская его член своей крупной мозолистой ладонью, осторожно оттягивая крайнюю плоть и мягко касаясь уздечки, будто изучал, вместе с тем вслушиваясь в сиплые не то вздохи, не то стоны Дмитрия. Приноравливаясь, двигая рукой чуть сильнее и размашистее, Сергей склонялся ближе, оставлял мягкие влажные поцелуи на шее, ключицах, за ухом и на углу челюсти, после снова отстраняясь, всматриваясь в лицо шефа в отчаянном желании навсегда запечатлеть его на сетчатке собственных глаз таким: открытым, запыхавшимся, желанным и желающим. Не отрывая взгляд, Нечаев ускорил темп, скользя ладонью по всей длине, чувствуя как Сеченов впивается в его предплечье пальцами и как его напряжённый член пульсирует в крепкой хватке. — Постой, — просьба утонула во вздохе, толком не оформившись, и увлечённый своим занятием Сергей ожидаемо пропустил её мимо ушей. Дмитрий зажмурился, собираясь с силами. Тело раз за разом пробирала дрожь, а оргазм подступил настолько близко, что проще было принять его, чем сопротивляться. Но Сеченов не хотел, чтобы всё закончилось так быстро и скомкано. Он желал большего и не намерен был отступать от своего желания. — Сереженька… пожалуйста, — голос срывался, хриплый и задушенный, а сердце колотилось так сильно, что казалось вот-вот выпрыгнет из груди. Тонкие кисти упёрлись в грудь майора, едва ощутимо надавливая. Смысла прикладывать силу всё равно не было, ведь при всём желании ему не удалось бы сдвинуть Сергея, — подожди. Нечаев замер и тут же убрал руку, даря одновременно разочарование и облегчение. Подступившее к краю удовольствие схлынуло, оставляя после себя тянущее неудовлетворение и покалывание на кончиках пальцев. — Что-то… не так? — майор выглядел испуганно. — Всё хорошо, мой мальчик, — узкая ладонь Дмитрия легла на щеку, успокаивающе поглаживая, — даже слишком, — Сеченов коротко улыбнулся, игнорируя ноющее чувство неудовлетворённости в низу живота, — но разве тебе достаточно только этого? Изящные пальцы мягко прошлись по мозолистой ладони Сергея, оглаживая и направляя её ниже, аккурат к ягодицам. Нечаев, открывший было рот, чтобы ответить на вопрос, замер, так и не удосужившись его закрыть. Жар чужого тела был обжигающе близким и вместе с тем эфемерным, едва досягаемым. Кожа Дмитрия Сергеевича была нежной, горячей и… влажной. Осознание последнего факта напрочь выбило из головы Сергея все связные мысли, оставив в черепной коробке лишь звенящую пустоту и пульсирующее возбуждение. Он одновременно понимал, что именно ожидал от него шеф, и не мог позволить себе принять это понимание. Не мог же Дмитрий Сергеевич вот так… Во рту пересохло. Нечаев рефлекторно сглотнул, закрыв наконец рот, и сморгнул, впрочем не решаясь ни поднять взгляд и встретиться с глазами Сеченова, ни опустить его туда, где собственные пальцы едва-едва касались нежной кожи. — Можно? — вопрос прозвучал тихо и несмело, и Сергей не сразу узнал в этом хриплом шёпоте самого себя. — Да, — так же шёпотом откликнулся Сеченов. Таким он тоже был для одного лишь Сергея, ведь обычно его голос звучно разлетался по огромному кабинету, отражаясь от сводов и вырываясь дальше, разносясь над всем Союзом гласом науки и светлого будущего. Сейчас же в громких словах не было нужды. Получив очередное дозволение, Нечаев снова сглотнул и мягко повёл пальцами вперёд, касаясь наконец кожи и теряя голову от её жара и мягкости. Дмитрий отозвался на прикосновение шумным выдохом и инстинктивно подался ему навстречу, желая ощутить его более полно и чётко. Пальцы Сергея плавно скользнули меж ягодиц, непроизвольно растирая скользкую субстанцию, пачкаясь в ней и получая очередной хриплый выдох в награду. По-прежнему не поднимая на Сеченова взгляд, майор повторил движение смелее и раскованнее, чуть надавливая на нежную кожу и поглаживая её ровно так, как Дмитрий того желал: неторопливо и ласково, позволяя в полной мере прочувствовать свои загрубелые шероховатые подушечки. Это было совсем не похоже на то, что Дмитрий ощущал, растягивая себя в душе: в выверенных методичных движениях собственных пальцев не было и капли ласки, лишь лёгкий дискомфорт и сухое осознание необходимости этого этапа. И стыд. Стыд за свои грязные желания, стыд за свою непростительную слабость, стыд за то, что он, напоказ отрекаясь от плотских утех, всё-таки знал что и как следует сделать чтобы удовлетворить себя таким образом. Сейчас от этого стыда остались лишь жалкие ошмётки, что вместе с остатками гордости медленно догорали во всепоглощающем пламени распаляющейся страсти. Палец Сергея скользнул внутрь — совсем немного, входя едва на одну фалангу, но даже этого было достаточно чтобы Сеченов уронил тихий сдавленный стон и вцепился в простыню. — Всё… в порядке? — Сергей наконец поднял голову, весь красный от смущения и возбуждения, но в то же время привычно заботливый и внимательный к шефу. Он всегда был таким, и это пленяло наравне с яркой заразительной улыбкой и лучистыми глазами. Сеченов кивнул и потянулся навстречу, обнимая майора за плечи и невольно насаживаясь глубже, рефлекторно сжимаясь и тут же расслабляя мышцы усилием воли. Губы едва-едва коснулись губ, оставляя на них тень целомудренного поцелуя и жар сбивчивого шёпота: — Не томи, Сереженька. Этот тон не был похож на привычного академика Сеченова: в нём не было ни твёрдости, ни уверенности — одна лишь нежность и отчаянье, но по какой-то неведомой причине он казался Сергею невыносимо знакомым и настоящим, раздирающим сознание своей неоспоримой правильностью. Этот тон подошёл бы другому Дмитрию Сергеевичу — тому, что из прошлой жизни являлся к майору во снах и упрямо молчал, заставляя Сергея поутру гадать какая невыносимая печаль скрывалась в его карих глазах. Но сейчас этим мыслям было не время и не место. Нечаев мазнул губами по приоткрытым губам шефа, вместе с тем двигая рукой, погружая палец глубже в тесное обжигающе-горячее нутро и роняя низкий стон в поцелуй. Он целовал Дмитрия, не закрывая глаз, стараясь запомнить каждую мелочь, уловить каждый незначительный жест, хоть желание и застилало глаза пеленой, а кровь стучала в висках, заглушая мир вокруг. Сергей не знал как надо, действуя интуитивно, прибавляя к первому пальцу второй и прилежно повторяя плавные ритмичные движения, от которых Дмитрий Сергеевич раз за разом мелко вздрагивал и задушено стонал ему в губы, заставляя Сергея забыть самого себя, всецело обращаясь в эти незамысловатые ласки и получая удовольствие лишь от того, что его возлюбленному шефу настолько хорошо с ним. — Хватит, — Сеченову пришлось повторить несколько раз прежде, чем Сергей наконец осознал, что обращаются к нему и, скрипя зубами, вынудил себя остановиться. Дмитрий Сергеевич снова гладил его лицо и что-то жарко шептал в губы, но Нечаев совсем не разбирал его слов. Слова попросту не имели значения, ведь пусть между ними так и не случилось искренней семейной любви (в чём Сергей винил исключительно свои неправильные чувства), Дмитрий Сергеевич обладал исконно родительским качеством направлять, не выказывая своего разочарования. Вот и сейчас он совсем не выглядел разочарованным, хоть сам велел Сергею остановиться. — Пожалуйста, хороший мой, — голос Дмитрия снова надломился, а пальцы рук мелко вздрогнули, когда он скрестил ноги вокруг поясницы Нечаева, потираясь о него влажной от смазки промежностью и притягивая его ближе, негласно призывая взять себя, — пожалуйста. Глаза Сергея распахнулись в немом шоке, будто всё это время он не осознавал, что всё происходило на самом деле, а не было плодом его разыгравшейся фантазии. — Вы хотите…? — он оборвал фразу на полуслове, но вопрос не нуждался в озвучивании. Дмитрий уловил его на уровне инстинкта и так же инстинктивно подался ближе, смыкая ноги плотнее и выдыхая едва слышное: — Да. Прежде академик Сеченов никогда не позволял себе тщетных фантазий, раз за разом безжалостно обрывая чреду заманчивых образов и пресекая желание на корню, чтобы сейчас в груди сладко ныло, а жаждущее ласк нутро сжималось и трепетало в ожидании от одного осознания, что они зашли настолько далеко и он сам столь бесстыдно предложил себя Сергею. — Дмитрий Сергеевич!.. — Нечаев задохнулся от восхищения, толкаясь бёрдами навстречу, елозя крепко стоящим членом по влажной коже и впиваясь в раскрасневшиеся губы шефа жадным несдержанным поцелуем. Сеченов ответил сдавленным стоном, размыкая губы и проводя языком по губам Сергея, перехватывая инициативу в поцелуе и неумело вылизывая его рот в слепом вожделении. Нечаев вторил его движениям, перехватывал губы зубами, заставляя Дмитрия глухо стонать и отчаянно вцепляться в его плечи, оставляя новые и новые алеющие полосы на коже. Скажи Сергею кто-то, что Дмитрий Сергеевич никогда прежде не целовался, он в ту же секунду поднял бы этого умника на смех, ведь его поцелуи ощущались до одури правильно, так, будто всю его прошлую жизнь они только и делали, что целовались, изучая души друг друга губами. Сергей хотел, чтобы это было правдой, чтобы эти губы целовали его прежде, чтобы Дмитрий Сергеевич принадлежал ему всегда, но у него было только здесь и сейчас. Не желая упускать драгоценное мгновение, Нечаев повёл бёдрами, погружаясь в жаркое тесное нутро академика, и низко застонал, не разрывая поцелуй. Даже если бы он позволял себе фантазировать о чём-то подобном, то всё равно не смог бы предположить, что Дмитрий Сергеевич окажется таким: умопомрачительно узким, обжигающе горячим и так откровенно жаждущим его, что Сергею казалось он способен кончить прямо сейчас. Сеченов вторил ему. Отпрянув, он сжался и резко откинул голову назад, впиваясь в плечи Сергея ногтями и позволяя короткому сдавленному стону сорваться с раскрасневшихся блестящих губ. Всё ещё немного влажные волосы разметались по подушке, укладываясь в ореол тяжёлых крупных прядей, а адамово яблоко задрожало от жадных глубоких вздохов, призванных вернуть академику хоть какое-то самообладание. Дмитрий Сергеевич был воплощённой мечтой, и Нечаев попросту любовался им, вместе с тем наслаждаясь ощущением сдавливающих головку плотных мышц. Справедливо говоря, ему хватило бы и этого, если бы, справившись с первым слишком ярким впечатлением, Сеченов снова не примкнул к нему, смазано целуя и лаская щеку ладонью. — Ну же, хороший мой, не бойся, — сбивчивый шепот обжёг губы Нечаева, теряясь в очередной мягкой улыбке, — я не хрустальный — выдержу. Сергей и рад бы поспорить, ведь в его глазах Дмитрий Сергеевич выглядел не хрустальным даже, а фарфоровым, точно хрупкое изящное изваяние, к которому и притронуться страшно — лишь беречь да пылинки с него сдувать. Однако всё желание затевать спор напрочь улетучилось, стоило Сеченову мягко податься навстречу, не двигаясь даже, а лишь намекая на движение, но одного этого намёка было достаточно чтобы Сергей внял негласной просьбе, мерно заполняя академика собой до предела, не торопясь и прерываясь, давая им обоим время в полной мере осознать новые ощущения и привыкнуть к ним. — Вы… как? — волнение в голосе Сергея было едва не физически осязаемым, и Дмитрий поспешил развеять его ласковой улыбкой. — Лучше, чем когда-либо. Он не лгал. Тянущее чувство наполненности ощущалось… непривычно, но вместе с тем странным образом хорошо, будто он наконец обрёл то, что так долго искал, недостающую часть себя, заглушающую последние протесты здравого смысла. Конечно же после он не раз пожалеет, что поддался своей слабости, что не оттолкнул Сергея, пока мог, подло воспользовавшись его искалеченной памятью, чтобы удовлетворить своё низменное пошлое желание. Но сейчас ему было до умопомрачения хорошо и парадоксально легко, несмотря на вжимающее его в постель тяжелое тело майора. Дмитрий наконец чувствовал себя целым и по-настоящему живым. Едва ли не впервые за так много времени он не пытался ни цепляться за утекающее черным как смоль полимером сквозь пальцы прошлое, ни укрываться от собственных страхов в безграничном космосе далёкого будущего, позволяя своим мыслям остаться здесь и сейчас — воплотиться в крепкой хватке тонких пальцев на крепких плечах, осесть хриплыми вздохами на чужих волосах, раствориться в жаре любви, которой суждено было навек остаться пленницей несбыточных желаний. Жар чужого тела медленно расползался от паха по животу и дальше, заставляя кровь вскипать в жилах и разливаться на щеках и шее пятнами разгорающегося румянца. Сергей никогда не причислял себя к робкому десятку, но что-то в образе Дмитрия Сергеевича заставляло его краснеть точно мальчишку. И дело было вовсе не в том, что великий академик Сеченов, светило СССР, лежал под ним, распластанный на простынях и усыпанный поцелуями, и ронял тихие задушенные стоны всякий раз, когда Сергей размеренно вталкивался в его тесное подрагивающее нутро. Нет, Дмитрий Сергеевич всегда был таким — величественным и недосягаемым — идеалом, при виде которого Сергея сковывал первозданный трепет, а щёки заливались пунцом непомерного обожания. — Дмитрий Сергеевич… — Нечаев практически замер, не отводя глаз от академика. Оклик получился сдавленным и практически отчаянным, будто Сергей захлёбывался в омуте. Справедливо говоря, захлёбывались они оба, утопая в чёрной пучине своей неправильной любви. Грубые пальцы мазнули по взмокшему от испарины лбу академика, отводя прилипшие пряди волос, и погладили подёрнутую румянцем скулу, — люблю вас, — слова сорвались с губ сами собой. Он хотел сказать совершенно не это, но глядя на настолько открытого и чувственного Дмитрия Сергеевича и придерживая его трепещущее тело, он не смог произнести ничего иного, перестав быть хозяином собственному языку. — Как же сильно я вас люблю, — поражённо пролепетал Нечаев, точно только сейчас осознавая силу чувства, что обуяло его сердце. Это не реальность. Это просто не могло быть правдой. Дмитрий порывисто прижался к Сергею, утыкаясь в его плечо и крепко зажмурился, тщетно пытаясь не позволить слезам вырваться наружу. Они жгли под веками болезненным осознанием фальшивости этого признания и стекали по щекам горечью тщетных надежд. Как бы Дмитрий хотел верить словам Сергея, как бы хотел и самому себе стереть память — забыть, что вся эта любовь никогда не принадлежала и не может принадлежать ему, и позволить себе наконец стать счастливым. Но он не мог. Такова была цена того, что Сергей был рядом — живой, настоящий, отчаянно вжимающийся в него своим крепким телом и вынуждающий сердце Дмитрия разрываться на части от противоречивых чувств. Расценив порыв академика по-своему, Нечаев сменил темп, придерживая хрупкое тело Дмитрия поперёк талии и двигаясь быстрее и глубже, заставляя Сеченова непроизвольно сжиматься и мешать всхлипы со стонами, оставляя на спине Сергея стремительно наливающиеся краснотой полосы от ногтей. Казалось, в этой позе Дмитрий чувствовал его ещё ярче, чувствовал каждое прикосновение и каждый вздох, но вместе с тем ощущения смешивались, завлекая рассудок плотной пеленой горького удовольствия. Такой желанный прежде, оргазм прошёл мимо него, отдаваясь дрожью в изласканном теле и безжалостно вырывая из слабеющих пальцев последние нити самоконтроля. Сергей хотел отстраниться — даже сейчас, охваченный страстью и балансирующий на грани, он понимал, что причинит Дмитрию Сергеевичу неудобства, кончив внутрь, и старался этого избежать. Но Сеченов не позволил. Вцепившись в Сергея мёртвой хваткой, он продолжал дрожать в его руках даже когда оргазм схлынул и жар вожделения начал сникать, оседая прохладной испариной на горячей коже. Крупная мозолистая ладонь легла на затылок академика, мягко поглаживая всё ещё влажные волосы, и в этот же миг Дмитрий Сергеевич содрогнулся в руках Нечаева, сипло всхлипывая. Сергею показалось, что вздрогнул и он сам, а грудь насквозь прошило прицельным выстрелом в сердце. Тело окаменело, перестав подчиняться, а язык будто налился свинцом, становясь непомерно тяжёлым и непригодным даже для того, чтобы выдавить самые простые слова. В мгновение ока Сергей позабыл всю радость единения и восторг от того, что Дмитрий Сергеевич принял его неправильную любовь. Всю его душу заполонил чёрный страх, на котором кровавым росчерком алела одна единственная догадка: — Дмитрий Сергеевич… — слова дались тяжело и прозвучали глухо и пусто, будто Сергей зачитывал сам себе смертный приговор, — я сделал вам больно? Сеченов не откликался и каждое мгновение его молчания точно оставляло на сердце Сергея новую кровоточащую рану от жестоких догадок. Неужели Дмитрий Сергеевич позволил ему быть с собой лишь потому, что не поверил будто Сергей никогда больше к нему не притронется? Неужели все пылкие поцелуи и робкие стоны, разделённые на двоих, были ложью, скрывавшей боль и отвращение? Неужели своим нелепым признанием Сергей всё-таки умудрился разрушить то единственное, что всё ещё дарило его жизни свет и тепло? — Нет, — наконец тихо обронил Сеченов. Он не позволил себе всхлипнуть на этот раз, но Сергей чувствовал как мелко подрагивали его узкие плечи и как тяжело вздымалась грудь. Казалось, не хватало всего одного неверного слова или действия, чтобы Дмитрий Сергеевич разрыдался, сдаваясь чувствам и осыпая Сергея проклятьями. Уж лучше пусть так — обрубить всё сразу, лишая себя тщетных надежд, чем боль невысказанного отвращения будет мучить Дмитрия Сергеевича. Нечаев стиснул зубы, решаясь. Ладонь ласкающим жестом скользнула вверх по спине, согревая озябшую кожу. — Посмотрите на меня, — тихо попросил Сергей, чуть отстраняясь, но Сеченов снова не поддался, неловко ерзая на его бёдрах и впиваясь в плечи до боли, оставляя на коже Нечаева глубокие белеющие полумесяцы. — Нет, — на этот раз академик не смог совладать с голосом и тот снова подвёл его, надломившись, обернувшись хриплым полушёпотом, — пожалуйста, не уходи, Серёжа, — он сдавленно замолчал, утыкаясь Сергею в шею и поддаваясь всё ещё неосознанно ласкавшей его спину ладони. — Хотя бы не сейчас. Это совсем не было похоже на проклятья, походя скорее на мольбу. Как будто Дмитрий Сергеевич действительно думал, что Сергей способен взять и уйти. После всего. Он не ушёл бы даже если бы Сеченов отверг его, если бы пристыдил, если бы назвал уродом и преступником — он бы оставался подле него, смиренный и послушный ровно до тех пор, пока академик сам не решит его отослать. На задание или на расстрел — Сергею было бы всё равно, и он с равной долей уверенности отправился бы и туда, и туда, ведь в его жизни был смысл лишь пока в ней был Дмитрий Сергеевич. Дмитрий Сергеевич был его смыслом. Дмитрий Сергеевич был его жизнью. И Сергей ни за что от него не откажется. Вопреки слабым протестам академика, Нечаев всё-таки отстранился, сменяя позу и отклоняясь назад, заключая лицо Дмитрия в ладони и вглядываясь в его покрасневшие от слёз глаза. Даже сейчас — растрёпанный и раскрасневшийся, с припухшими веками и мокрыми ресницами — он был для Сергея всё тем же величественным идеалом, который как никогда прежде нуждался в крепком плече своего верного агента рядом. — Ну куда же я уйду? — тихо спросил Нечаев, улыбаясь широко и заразительно, так, как улыбался раньше, пусть сейчас у самого глаза тоже щипало от слёз. — Глупый вы, хоть и великий учёный. Мне ведь кроме вас больше ничего не надо, Дмитрий Сергеевич, — Сергей невесомо коснулся губами щеки Дмитрия у самого уголка глаза, сцеловывая с рассыпавшихся солнечными лучиками морщинок солоноватый привкус недавних слёз, — совсем, — новый поцелуй пришёлся на уголок второго глаза, затем на лоб, и снова, и снова. Сергей зацеловывал любимое лицо пока наконец не остановился на подрагивающих губах академика. — Я вас люблю, — едва слышно обронил Сергей, отстраняясь и снова вглядываясь в печальные черты Дмитрия Сергеевича. Он чувствовал, как в пустой глубине утраченной памяти зарождалось знание — чистое и неподдельное, преследовавшее его во снах немой печалью в глазах академика и отдающее покалыванием на кончиках пальцев наяву, — всегда любил, — заключил Сергей, принимая это знание и впуская его в своё сердце. Он снова широко улыбнулся — так, как умел он один и как совсем не умел П-3. — Вы мне верите? Дмитрий прикрыл глаза, оставляя вопрос без ответа. Под веками снова жгло от наново накативших слёз. Сергею же вовсе не нужен был ответ — он просто любил своего Дмитрия Сергеевича, свой идеал, свой смысл жизни. Любил искренне и безвозмездно, не желая получить ничего взамен. Так, будто взаправду любил всегда. Так, как за долгие десять лет и не смог полюбить его сам Дмитрий, вопреки доводам здравого смысла всё-таки всегда втайне мечтавший, чтобы однажды его чувства оказались взаимны. Чужие губы мягко коснулись виска, стирая испарину целомудренным поцелуем, а дрожь медленно сникала, изгнанная жаром большого крепкого тела, заключившего Дмитрия в объятия. — Люблю, — снова повторил Сергей, притягивая академика ближе, зарываясь носом в его волосы и стремясь укрыть его собой от целого мира вокруг. И этого было достаточно. Дмитрий, наконец, окончательно сдался, позорно признавая собственное поражение и принимая Сергея в свои руки и своё сердце. Ведь, пожалуй, не случится ничего страшного, если он позволит себе обмануться всего один раз.