Невыносимо

      Невыносимо. Больше так жить нельзя, лучше уж не жить вовсе. Прежде, чем испугаться и передумать или попытаться уговорить себя, беру подаренный телефон и набираю смс-ку Веспер. – Надо поговорить. Можем встретиться? Наедине. Ответ, как ни странно, приходит почти сразу же. – Мой офис. Завтра в 9. Хорхе даст тебе таблетку. Отвечаю «Ок», будто бы Веспер спрашивала, а не утверждала. Неплохо, что она предложила свой офис. По крайней мере, меня не убьют на месте. Проблемно скрыть.       Когда я выхожу в общие помещения, Хорхе уже встречает меня с улыбкой. – Веспер просила передать тебе, – протягивает он мне коробочку с таблеткой. – Спасибо. – Да не за что. А зачем тебе в её офис понадобилось? – Хотела поболтать наедине... – тщетно придумываю, что такого относительно безопасного мы с Веспер можем обсуждать, что нельзя обсудить в Гнезде. Впрочем, это и не потребовалось. Хорхе понимающе улыбается и отстаёт. Бесит, что, кажется, вообще все в Гнезде в курсе моих чувств к Веспер. Впрочем, сейчас это мне только на руку.       Следующим утром я прохожу контроль в офисе Веспер, и мы с ней молча поднимаемся наверх. Она усаживается в кресло, и указывает на второе мне. – И о чём ты хотела поговорить, Нова?       Мое сердце колотится. Я уже приготовилась, но не могу найти в себе силы выдавить из себя те самые слова. Веспер не торопит. И даже не смотрит на меня, рассматривает декор собственного офиса так внимательно, будто видит его впервые. Как будто знает, сколько силы воли мне требуется на то, чтобы это сказать.       – Я шпионка Церкви, – вот и всё. Три слова, всего три. Из меня будто бы вышибли дух. Это мой смертный приговор. И приговор тому, что у нас было или могло бы быть.       Веспер опускает ресницы. Дышит глубоко, будто пытается не делать необдуманных решений. Наконец, смотрит на меня, и этот взгляд плотно вдавливает меня в спинку кресла. – Я знала. Вернее, не знала, что ты шпионка конкретно Церкви, но что не одна из нас на самом деле – да. Я молчу. Не знаю, что говорить. Не знаю, имею ли право вообще говорить. Я хотела бы молить о прощении, но нет ничего глупее: «Ещё позавчера я намеревалась отправить вас всех на эшафот. Простите, я больше так не буду».       – Учитывая то, что ты инициировала этот разговор, варианта два. Либо ты теперь на нашей стороне. Либо за дверью меня ждут шавки Ватикана, чтобы арестовать. Впрочем, думаю, тех, на кого ты работаешь, интересует то же, что и нас, и они хотят заполучить это нашими руками. Да и за дверью слишком тихо.       Я киваю. Прежде, чем успеваю подумать, с моих губ слетает тот самый вопрос. – Я умру? – подразумевается «Вы убьёте меня? Ты убьёшь?», но этого произнести я не в силах. Мне хотелось бы, чтобы Веспер съязвила что-то вроде «конечно, Нова, все умирают, что за вопрос». Но я уже знаю – этого не будет. Предавший однажды предаст и дважды. А кто-то вроде Веспер тем более не будет играть в эту рулетку. Лучшее, на что я могу рассчитывать... – Да. Но не здесь и не сейчас. Убрать тебя сейчас, значит получить нового шпиона от Церкви. Куда более осторожного, и чья лояльность точно не будет сомнительной. Если ты согласна доиграть эту партию за нас, Нова, ты останешься официальной шпионкой. Но, разумеется, решать, какой информацией ты будешь делиться, буду я. Киваю. Подобного развития событий я могла ожидать.       – Ни о каком доверии от меня речи идти не будет, Нова, – и это тоже было ожидаемо. Но бьёт почему-то даже сильнее обещания скорой смерти. – Мы не скажем никому. Только Беа будет следить за тобой так часто, насколько это будет возможно. В остальное время я буду ожидать от тебя отчёт о твоих передвижениях.       Веспер выдыхает и сглатывает. Сглатываю и я. Мы обе знаем, что она скажет следующим. – Если у меня возникнут сомнения в твоей лояльности, у меня не дрогнет рука тебя устранить. Мы обе знаем, что это ложь. Дрогнет. После всего, что произошло – дрогнет. Но устранит.       Веспер встаёт, отворачивается от меня и подходит к окну. Какое-то время в кабинете стоит звенящая тишина. Меня от неё тошнит. Я бы хотела бежать, сломя голову, куда глаза глядят. Я бы хотела упасть на четвереньки и вырвать содержимое желудка на дорогой ковёр. Но мой допрос не завершён, а приговор не зачитан до конца – и я не могу быть свободна.       Наконец, она поворачивается ко мне. Веспер бледна, она почти такая же бледная, как и я сейчас. Не думала, что она может быть такой – я уже привыкла считать её самым сильным человеком на свете. Видимо, и у неё есть слабость. – Нова, пожалуйста, – голос Веспер звучит почти умоляюще. Это неправильно – это я должна умолять. – Ответь мне честно. То, что было между нами, тоже было частью твоего плана? Машу головой. Этого вопроса я не предвидела. В горле мгновенно пересыхает. Спросить о своей смерти было и то менее страшно. Жалею, что Веспер не предложила мне выпить перед началом разговора: ни смочить горло теперь, ни добавить храбрости.       «Ты обещала, Нова. Ты клялась себе, когда сюда шла, что будешь честной до последнего слова. Есть лишь одна правда». – Я люблю тебя.       В глазах Веспер мрачный туман. Не так должны происходить признания в любви. Не так. Она прикрывает глаза и кивает. – Теперь понятно. Любовь толкает людей на разные решения. Отринуть долги, клятвы. Забыть об инстинкте самосохранения. Не такие ответы ты ждёшь на признание в любви.       Веспер подходит ко мне, и жестом заставляет подняться. Она берёт меня рукой за подбородок, заставляя до некомфортного пристально смотреть ей в глаза. Другую руку кладёт мне на грудь, туда, где гулко колотится сердце. – Я тоже люблю тебя, Нова. Мне хотелось бы верить, но когда говорят о любви, только и исключительно о любви – не держат тебя так, как Веспер меня сейчас.       Но она отпускает мой подбородок и прижимает к себе. И я почти расслабляюсь. Она прижимает меня так крепко, что я слышу, как стучит её сердце. Отбивает болезненный ритм. Снова вспоминается её пугающая бледность и умоляющий тон. Запоздало я понимаю: Веспер предвидела и это. Веспер уже решила.       – Я люблю тебя, Нова, и хочу быть рядом до последнего твоего вздоха. Поэтому, когда придёт время, я сделаю это сама.