Dance Little Liar

Веритас Рацио даже не мой типаж.        Меня привлекали люди, с которыми можно играть играть в кошки-мышки. Люди, держащие меня на расстоянии вытянутой рукой, что никогда не полезут в душу, ведь им плевать на духовные, сопливые вещи. Мы пропадали из жизни друг друга раньше, чем успевали привыкнуть. Я ненавидел стабильность и предсказуемость в людских отношениях — скукота для заядлого лудомана, для которого азарт — главный наркотик.        Веритас таким не был. Он был ответственным, нравственным, желал спокойствия и взаимопонимания; презирал всё нечистое, что любил я. Он, как раз, и был любителем тех духовных ценностей, именуемых мной «соплями».        При первой встрече Веритас меня хоть и впечатлил, но совсем не в том плане, в котором обычно впечатляют будущие любовники. Это не было любовью с первого взгляда.               Тем вечером, два года назад, я поглядывал на часы с вопиющей скукой. Лениво попивал дорогое вино и отсчитывал, через какой промежуток времени будет прилично уйти домой. Обязательная явка на именины одного крупного акционера. Очень хотелось подпереть стенку и отсвечивать богатеев хмурым лицом, но, конечно же, статус не позволял. Оставалось только нацепить дежурную улыбку и терпеть компанию патологических болванов.        Пожалуй, единственным путёвым собеседником была Топаз. Она моя напарница по несчастью: её тоже, хоть и завуалировано, но фактически заставили посетить данное мероприятие. Мы не озвучивали неудовлетворение от такого досуга, но брошенные друг другу красноречивые взгляды говорили сами за себя.        Отвязавшись от какой-то навязчивой барышни средних лет, Топаз подошла ко мне, стоящего недалеко от закусок. Схватила парочку мидий. И с удивительной искрой в глазах — до этого момента она была равнодушна ко всему — обратилась ко мне:        — Акции «Гермес», в которых вложился недавно старикан, выросли на семь процентов за эту неделю. В то время как реальные результаты компании — на двенадцать.        Я пожал плечами и легко улыбнулся, будто объяснял ребёнку очевиднейшую вещь:        — Финансовый рынок больше озабочен будущими результатами, чем достигнутыми. Обычное явление, милая Топаз.        Топаз восприняла мою снисходительность упрёком.        — Вообще-то, в этом случае, психологическими: один учёный раскритиковал химический состав их косметической продукции. Говорят, он скоро опубликует статью, — увидев проблеск интереса в моих глазах, она хмыкнула. — Биржа не доверяет «Гермес». Они думают, что их акции из-за этого пойдут на спад.        Звучало бредово.        — Ах, и что же это за учёный такой, которому беспрекословно доверяет биржа? — поневоле поднимаю брови вверх. — Людям нет дела до того, какой состав у их крема, пока он приятно пахнет.        Дело этой компании непосредственно меня не касалось, хоть ребята и связаны с КММ. Однако с такой логикой можно считать, что меня касается всё — ведь пока существует земля — существует КММ.        Топаз хмыкает.        — Им нет дела, пока это не кто-то настолько авторитетный.        — Учёные могут получить авторитет лишь в узком кругу таких же учёных. Если они, конечно, не служат на благо общества, — я ухмыляюсь, — но, как нам известно: все учёные — чёртовы затворники.        — Этот фрукт сочетает в себе затворничество и служение на благо общества. Поразительный экземпляр, — Топаз ухмыльнулась в ответ. — Не зря Алмаз собирается начать его эксплуатировать, как только Эрудиты подпишут контракт о сотрудничестве.        Воображаемая лампочка зажигается над моей головой.        — Ах, ты про того. Гипсоголового.        — Доктора Рацио. Ну и чудак.        Тут мне становиться понятно, что Топаз вела всё исключительно к возможности посплетничать.        — Знаешь, девушки про него говорят: «Тело Аполлона и лицо Афродиты», — продолжает она. — Но спроси любую, захочет ли она переспать с ним, то все как одна говорят: «Ни за что!». Обычно за смазливое личико всё прощают.        — Всё это преувеличения и обман. Дабы иметь столько регалий, этому Доктору Рацио должно быть не меньше пятидесяти лет.        — Я ему и тридцати не дала бы!        — Ха, да ну.        — Я вот к чему: видела его минут двадцать назад. Оказывается, приглашён тоже. Хотела познакомиться.        Я издевательски спрашиваю:        — И почему же он так тебя интересует? Попала под чары учёного, который, я более чем уверен, моется не чаще раза в неделю?        — Фу, он же мужчина. Это скорее тебе опасаться надо, — Топаз хихикает. — Просто он может стать очень выгодным знакомством, когда КММ завербует Гильдию Эрудитов.        Тогда я пропустил это замечание мимо ушей. Однако судьба-злодейка со временем — очень коротким промежутком времени — показала, что опасаться было чего.                      Под «очень коротким промежутком времени» подразумевается двадцать минут после окончания разговора с Топаз. Именно столько мне понадобилось, чтоб окончательно соскучиться в обществе однотипных буржуев. Ещё в помещении было очень душно. Я вышел на небольшой балкон особняка и наконец-то вздохнул полной грудью. Никакого шума, музыки, разговоров — лишь я один наслаждаюсь тишиной.        Выйти на перекур — отличный способ отчистить мозги.        Уже чиркнул зажигалкой, как приглядевшись, увидел фигуру, схожую на призрака в свете луны. Незаметного и, кажется, даже не дышавшего.        — Звёзды считаете, мистер? — шутливо интересуюсь, вглядываясь в очертания силуэта. — Будете?        — Не курю.        — Ах, надеюсь, что не помешаю.        Не оборачивается.        Силуэт до такой степени был не заинтересован в моей персоне, что я моментально почувствовал себя надоедливым комаром. Это чувство было мне знакомо — и скорее забавляло, чем всерьёз могло оскорбить. Но было в том голосе что-то такое… Пожалуй, я должен был бы сказать притягательно-отстранённое, заставляющее кровь стынуть в жилах. Но я мог охарактеризовать этот голос только одним словом: раздражающий.        — Не снизойдёте до ответа, мистер Силуэт?        — Я думал о том, как дать ответ на Ваш некорректный вопрос. Невооружённым глазом видны звёзды лишь пятой и шестой звёздной величины. И даже если бы я сосчитал все звёзды, видные мне — а это около трёх тысяч — то, вероятнее всего, потратил бы время впустую. Ведь даже Гиппарх, что занялся этим во втором веке до нашей эры, оказался крайне неточным в своих…        Я почти закашлялся дымом.        — Это выражение было образным, — перебивая незнакомца, раздражённо добавляю: — Заверяю, никто бы не стал всерьёз считать звёзды, выйдя проветриться на светском мероприятии.        Что за чудила?        — Солидарен. Я наблюдаю за конкретной звездой: Ригель. Если Вы повернёте голову на девяносто градусов, то увидите её в созвездии Ориона. Она весьма заметна, — никак не затыкается чудик, — ведь является бело-голубым сверхгигантом. Звезда переменная, с нерегулярным циклом, посему не всегда выпадает подобная возможность.        Следуя указанию чудика, чей тон очень похож на преподавательский, замечаю названое им созвездие. Где, правда, эта самая Ригель — я не имею ни малейшего понятия.        — Ригель находиться в правом нижнем углу созвездия. Из-за этого её называют «ногой Ориона», — учтиво добавляет он, будто бы прочитав мысли. И увидев, что я мотаю головой, в поисках этой самой «ноги», он вздыхает. — В данном освещении, в связи с пылевыми облаками и ещё некоторыми факторами, она сейчас схожа по цвету с Вашими глазами.        Тут-то я ощущаю, как кровь стынет в жилах. Мои глаза — частая тема для нелепых комментариев у незнакомцев; ещё одно клеймо, что выдаёт во мне сигонийского раба. Я пытался услышать насмешку или пренебрежение в голосе чудака, но не смог.        Неожиданно, я ощущаю слабое движение. Вижу янтарный блеск пары любопытных глаз — понимаю, что уже достаточно давно чудак смотрит на меня. Изучает. Мои собственные глаза расширяются в удивлении. Я начинаю разглядывать незнакомца в ответ: скользить по симметричным, будто бы сделанным под линейку, линиям лица.        Дышать становится тяжелее, а сердца отдаётся стуком. Не только из-за красоты незнакомца, а из-за его взгляда — того, как он смотрит.        — Если Вы не поняли мои слова, то я намерен повторить…        — Нет-нет. Я чудесно понял, где находится эта Ригель.        Слышу, как чудак вздыхает.        — Я имел в виду, что у Вас красивые глаза, — произносит он ровно, будто бы констатируя научный факт, но я всё равно отчётливо слышу робость голоса.        — Что?        — Вы услышали.        Конечно, услышал. Именно поэтому по-глупому захлопал ресницами. Словно таким голос никто, даже в теории, даже в далёких снах, не мог обратиться ко мне. Но человек передо мной был очень даже реальным — его кудри щекотал ветер, а глаза сияли покруче тех самых звёзд, о которых он так распинается.        Я не мог понять, что творилось в голове. Несмотря на холодный ветер, что заползает под ткань костюма, я чувствовал странный жар в районе груди. Его бы хватило, чтобы сгореть дотла как Жар-птица. Жар особенно остро ощущался в области щёк, но он не похож на простуду — нет, это было что-то другое, ранее мне неизведанное.        — Спасибо за комплимент? — колеблясь, благодарю незнакомца.        — Это является вопросом или утверждением? Выражайтесь корректнее.        — Нет?        — Вы издеваетесь!        Пародирую его преподавательский тон:        — Это является вопросом или утверждением? Выражайтесь…        — Святые Эоны!        Мне становиться очень смешно, и я начинаю смеяться — не посмеиваюсь, хихикаю или ухмыляюсь — нет же, искренне смеюсь, впервые за долгое время. И готов поклясться, что в тот момент лицо незнакомца осветила лёгкая улыбка.

***

              Поддавшись нелепым воспоминаниям, я не сразу заметил, что Веритас ко мне обратился. Как и всякий преподаватель, он привык повторять, но сейчас этого делать не стал — ждал, когда я сам переспрошу. Его взгляд требовательный и недовольный.        Если желает потешить своё самолюбие — пускай. Быть может, это и есть его настоящая причина находиться здесь — просто потешить своё самолюбие. И я дам Веритасу это возможность, если ему от этого полегчает.        — Прошу прощения, отвлёкся на секунду. Повторите, мистер Рацио.        — Я хотел представить Вам свой проект, — говорит он ровным, почти спокойным голосом, чётко выговаривая каждый звук. — Вы сами заявили, что не имеете в достаточной мере времени. Зачем лишние церемонии?        — Именно. Весь в Вашем внимании.        Сладко улыбаюсь. На Веритаса это никакого эффекта не производит: были бы мы в более неформальной обстановке — он бы закатил свои очаровательные глаза.        Веритас открывает полупрозрачную папку, в которой видны каракули, написанные чужим почерком. Над планом работало человек десять, ибо почерк везде разный. Писать от руки — старомодно и неэффективно, но учёные — чудики, ничего не поделать. Веритас смотрит пару секунд на меня, и отчего-то колеблясь, протягивает листы.        Я уже готов оценивать рентабельность проекта — то есть, выполнять свои прямые обязанности — и, честно говоря, немного удивляюсь, когда вижу надпись «Домашняя работа» на каждом из предоставленных мне листов с якобы проектом Гильдии.        Стоит ему только захотеть — и вправду обведёт вокруг пальца.        Церемониться уже бессмысленно.        — А я ведь даже купился, — не удерживаюсь от ироничного смешка. — Лжец ты.        — Ложь во благо.        — А, теперь это так называется? Что ж, возьму к сведению.        Убираю в бок домашние задания его студентов, что пару минут назад казались мне каким-то проектом. Знали бы эти детки, что с помощью их писанины обдурили богатенького КММщика — гордились бы собой. Причём, обдурили очень тривиальным образом. Этого можно было с самого начала ожидать, но я отчего-то решил поверить в желанное: Веритасу на меня плевать, он пришёл из исключительно деловых побуждений.        Идеальный сценарий.        Однако мы не всегда получаем, что хотим.        Маска равнодушия моментально спадает с лица Веритаса. Он хмурит брови, и под ними залегает складка, которая добавляет его виду ещё большего негодования. Губу он прикусывает, сдерживаясь от потока ругательств, обвинений или чего-то другого, что засело на его остром языке.        — Нам нужно поговорить, — начинает он. — Это не займёт много твоего очень дорогого времени.        Мне его жаль. Я, как бы не старался отвергать этот факт, испытываю к Веритасу нежнейшие чувства. Но виду не подаю, контролируя каждое движение, взгляд, слово и дыхание — тонкое искусство, где нельзя дать трещину, дать возможность даже задуматься о моих настоящих мотивах.        Ведь это на благо самого Веритаса.        — И о чём же? Как мне казалось, так мы всё обсудили.        Веритас в контроле себя не настолько хорош. Я вижу, как он медленно закипает, начинает злиться.        — Не строй дурака. Ты прекрасно понимаешь, о чём я.        Ещё как понимаю.        — Тем вечером, как мне казалось, всё было решено. Мои мотивы ни на йоту не изменились, Веритас, — вежливо улыбаюсь. – Я ни на йоту не изменился. И ты тоже. Так зачем нам тратить время друг друга на бесполезную драму?        Он скривился.        — Твои мотивы действительно не изменились. Тем вечером и сейчас, ты лишь играешь с причинами и следствиями, выворачивая их удобным тебе образом, — отрезает Веритас. — И скрываешь реальность. Изъяснюсь примитивнее: лжёшь.        Вот как.        Такой исход следовало ожидать с самого начала. Врать гению — это себе дороже. Особенно гению, что ценит правду превыше всего — и готовому переступить через эти принципы ради тебя. Туше. Однако каждый игрок в покер должен уметь блефовать. У меня нет в рукаве никаких выигрышных комбинаций, кроме отработанной улыбки и искреннего желания прекратить это.        — И какова тогда причина моей лжи? Какая мне с этого польза? Если бы я соврал тебе, Веритас, — то получил бы с этого профит, однако как видишь, я с этого лишь проиграл. Я предельно ясно выразился — а ты предельно ясно запаковал вещи и ушёл.        — Ты нервничаешь.        На секунду меня пробивает изумлением, но я быстро возвращаюсь в прежний вид.        — Что?        — Персона, которая лжёт, склонна к таким невербальным сигналам: скользящий в разные стороны взгляд, активная конфронтация, обильное жестикуляция и… .        — Веритас, ты издеваешься?        Риторический вопрос.        Теперь чувствую, как закипаю я. Но это не была злость. Чувство, что гниёт в моей груди, разрастаясь страшной заразой — это беспомощность. Словно я зверь, которого загнали в угол. Похороненное в недрах памяти, но не забытое рабское чувство. Это то чувство, которое я запираю внутри себя за тысячью замками, чтоб забыть, но оно никогда не исчезает полностью.        Если не одолею его упёртость — всё пропало.        — Я лишь добиваюсь правды, — говорит он погодя. — Причина твоего ухода — лживая. Игра на когнитивных убеждениях. Ведь ты же сам говорил: «Свобода в наличии выбора». Ты выбирал быть со мной, и был от этого счастлив. Однако одним вечером по непонятным причинам придумал сказку, якобы ты негодяй, всё это время крутивший интрижки у меня под носом, а теперь решивший во всё признаться и закончить ограничение своей свободы. И, по твоему мнению, неужто я настолько глуп и слеп?        Фирменная улыбка спадает облезлой краской. Теперь моё лицо не выражает ничего. Я не знаю, как выгляжу со стороны — и уверен, что не хочу знать. Голова пуста. Ни острого словечка, блефа или саркастичной реплики. Казалось, что я искусно овладел этим мастерством, но, как оказалось, из каждого правила есть своё исключение.        Сейчас это исключение смотрело на меня с таким лицом, что мне было сложно вымолвить и слово.        Я могу только слушать.        — Снова же, у меня не нет желания мешать твоей работе. — Веритас искоса глядит на часы. — Здесь я только с одной целью: назначить встречу, где мы нормально поговорим, и ты расскажешь мне, в чём дело.        Он высовывает из кармана листочек и протягивает мне. Будто бы в трансе, я принимаю его. Вижу там написанный его аккуратным почерком адрес и дату — послезавтра в семь вечера.        Веритас поднимается со своего места и собирается уйти. И перед его уходом меня гложет только один вопрос. Такие вопросы лучше держать в себе, но он отчаянно вырывается из меня, желая выйти на свободу в своём до нелепости извращённом виде.        — Скажи мне только одно: зачем? С какой целью? — спрашиваю у него в полной растерянности. — Я, если уж ты не заметил, совсем не выгодная инвестиция.        Веритас резко оборачивается. Всматривается в моё растерянное лицо, и когда мне кажется, что ответа уже не последует, он тихо отвечает:        — Задавать вопрос, на который ты уже знаешь ответ — признак невежды.        Потом он уходит.