Свет очищающий

Кристальная тюрьма не оставляла места даже для дыхания. Кристалл плотно охватывал его тело, держа его в одном положении, не давая свободы движений. Все, что он мог — моргать, немного напрягать мускулы, да шевелить языком во рту. Впрочем, узники этого противоестественного места, кажется, и не нуждались в дыхании. Как и в еде, воде, сне — Сол много раз пытался уснуть, просто чтобы ненадолго забыться, но у него так и не получилось. Кристалл поддерживал его живым и в сознании до тех пор, пока... Сол не знал, до каких пор. Предполагал, что навечно. Имея ничем не занятую вечность впереди, он жил в воспоминаниях. Думал о том, что пережил, даже о самых страшных мгновениях. Он сам не знал, зачем ему сохранять эти воспоминания, почему он так цепляется за них. Какое это имеет значение, если он никогда не выйдет отсюда? Но он цеплялся. За то время, когда был свободен. Когда мог ходить, спать, дышать. Когда вокруг него были другие люди, которые говорили с ним... ...а не кричали. Самым страшным были крики. Они звучали не постоянно. Иногда в кристалле надолго устанавливалась тишина, и тогда Сол мог уйти в себя, вспомнить что-то длинное — посиделки с Мудрецами или тренировку со своим подразделением. Но потом он снова начинал слышать. — Ваше гражданство? — спрашивал грубый голос, идущий, кажется, со всех сторон сразу. — Гесс, — отвечал другой голос — мужской, женский, надтреснутый или юный и звонкий. Голоса менялись, ответ оставался одним и тем же. Дальше диалог шел по-разному. — Давайте поговорим о террористической группировке, в составе которой вы наносили атаки по объектам в Алдоре. Или: — Вы предоставляли так называемому «сопротивлению Гесса» информацию о расположении и численности войск Алдора. Или даже: — Вы распространяли информацию, порочащую империю и Его величество. Сердце Сола начинало колотиться, выпрыгивая из груди. Он чувствовал их ужас, их отчаяние. Их безнадежность. Никогда раньше в прежней жизни он не представлял, как ужасно ощущается полное отсутствие надежды. А потом грубый голос приказывал перейти к «мерам воздействия», и тогда звучали крики. В первый раз Солу показалось, что пытают его самого. Ужас и отчаяние доходили до пика, вгрызались и ввинчивались в его тело, оставляя в голове только пустоту и крик: «Больно, больно, как больно, пожалуйста, пусть это прекратится...» Он хотел потерять сознание, но кристалл не проявил к нему ни малейшего милосердия, и ему пришлось пройти это до конца, и тогда он понял, почему император так смотрел на него в их единственную встречу. Если и было что-то, что ощущалось хуже безнадежности — только желание смерти. «Я больше не могу, — думал он каждый раз, когда пытка заканчивалась. — Если я переживу это еще раз, я умру или сойду с ума». Пытка повторялась и повторялась, он переживал этот ужас вместе с жертвами, и ему казалось, что это будет продолжаться вечность — как и его срок в этой тюрьме. Очень быстро он перестал вспоминать. Не осталось сил не воспоминания. Все время между двумя пытками он пытался прийти в себя — успокоиться после предыдущей и подготовиться к следующей, но каждый раз сделать это было все труднее и труднее. Кристалл делал все, чтобы поддерживать его в сознании, но Сол научился проваливаться в полузабытье — не сон, не обморок, а полубред, в котором этого всего не происходило. Иногда в таком состоянии он оказывался в местах из своего прошлого — но чаще просто висел в пустоте, только без кристалла вокруг, и без этой бесконечной, изматывающей боли. ...— Национальность? — Алдор. Сол открыл глаза. Это было что-то новенькое. У них закончились гессцы? Они решили пустить под ножи палачей собственный народ — лишь бы продолжать развлекать одного эмпата в кристалле? Как сильно он, все-таки, отдавил императору ногу... — Вы работали в научно-исследовательском институте и использовали свое служебное положение, чтобы похитить двигатель Вавилона — сверхсекретную оборонную разработку — и передать его террористам из Гесса. Вы алдорка. Это государственная измена. Вы знаете, какое наказание полагается за государственную измену в Алдоре? Смешок. Сол знал, что в армии Юрайши было какое-то количество алдорцев, но для того, чтобы пытать его, раньше использовали только гессцев... — Вы отняли у меня все, что было мне дорого, — сказала женщина; у нее был чуть хрипловатый, словно от простуды, голос. — Вы думаете, я вас боюсь? Дважды не убьете. Она действительно не боялась. Отчаяния и безнадежности в ней было даже больше, чем в остальных, но ужаса — ужаса не было. — Ну что ж, тогда пора перейти к более серьезным мерам воздействия... Ее крик ударил по ушам, ввинтился в мозг, распространился по всему телу, выламывая кости, воспламеняя кровь. Тело напряглось, как струна, каждую мышцу, кажется, свело судорогой, и Солу впервые показалось, что сейчас, вот сейчас он рухнет наконец-то за грань полного безумия, и тогда, может быть, ему станет легче — но пропасть отбросила его, не дав сделать шаг. Сол тоже хотел закричать — но не мог. — Убейте меня! Дайте мне умереть! — крикнула женщина, и эти слова эхом отдались в его ушах. «Дайте мне умереть». Напрасно. Его вечный срок еще не закончился. Он висел в пустоте, скрючившись, прижав колени к груди, и тьма обнимала его, касалась ласковыми, прохладными пальцами, утоляя боль. Это было ненадолго, он знал, но был рад даже такой передышке. Снаружи его убежища раздался треск — резкий и громкий, словно что-то ломалось. Сол не сомневался, что они придумали какой-то новый способ помучить его, и поэтому не хотел возвращаться к реальности, к кристальной тюрьме и новой пытке. Треск не прекращался, и он открыл глаза. В кристальной стене прямо перед его глазами появилась длинная трещина, расширявшаяся с каждой секундой. В стороны от нее бежали другие трещины — как ручейки от полноводной реки. Сол смотрел на это — и не понимал, что именно видит. А потом трещин стало так много, что вся стена дрогнула и осыпалась осколками. Его тело в один миг обрело свободу, он потерял опору под ногами и полетел вниз. «Надеюсь, тут высоко, и я разобьюсь». У земли его подхватили чьи-то руки. Чьи-то мохнатые лапы; перед глазами все плыло, но когда туман на секунду развеялся, Сол увидел, что лежит на руках у монстра с густой, когда-то, видимо, черной, а сейчас покрытой инеем седины шерстью и жуткой оскаленной мордой. Откуда-то из глубины, из разрозненных обрывков его воспоминаний, всплыло слово. — Пушистенький, — прошептал Сол, попытался протянуть руку, чтобы прикоснуться к его лицу, чтобы убедиться, что оно реально — но этот простой жест лишил его последних сил, и Сол наконец-то потерял сознание. Он очнулся, лежа на камне. Приподнялся на локте, пытаясь оглядеться. Он не знал этого места и даже если бывал здесь когда-то — не помнил об этом. Он находился на краю утеса, за которым не было видно ничего, кроме звездного неба. Серая земля была пустой и бесплодной — ни травы, ни цветов, ни чего-либо живого, кроме нескольких стволов деревьев неподалеку. Стволы были изуродованные, перекрученные, безлистные — словно пораженные болезнью или вырубленные из камня не очень умелым скульптором. На земле перед Солом горел небольшой костерок, и долго он просто пялился на него — ему казалось, что он не видел огня уже целую вечность. По другую сторону от костра лежал, положив голову на лапы, Бегемот, и только сейчас Сол заметил, что кроме седины, на его шкуре появилось множество шрамов — он не помнил в точности, но раньше их, кажется, было гораздо меньше. — Пушистенький, — с трудом выговорил он; голос прозвучал слабо и надтреснуто. — Где мы? Бегемот пожал плечами, потом вытащил из костра не до конца прогоревшую палку, и зажав ее в лапе, процарапал в твердом грунте круг. Рядом с ним — еще один, потом стер границу между кругами и несколько раз провел палкой из одного круга в другой. — Прости, Пушистенький, я не понимаю, — сказал Сол, отчаявшись разгадать этот ребус. Бегемот не огорчился и не разозлился. Он сунул палку обратно в костер, обвел лапой окрестности и покачал головой. Сол закутался в плащ. Только сейчас он понял, что его бьет дрожь, а тепла от костра от не чувствует и не может согреться. — Сколько времени прошло? Бегемот поднял две передние лапы, показал пять пальцев на одной, и еще два на другой. — Семь лет?! — голос переломился. — Так долго?! Бегемот снова покачал головой, и Сол окончательно перестал его понимать. Тот вздохнул, показал лапой на свой живот и вопросительно взглянул на Сола. Эта загадка оказалась попроще, и теперь покачал головой уже Сол. Он не хотел есть. Его трясло, в груди повисла тяжесть — словно он проглотил булыжник. — Здесь рядом люди? — спросил он, и Бегемот снова замотал головой. «Странно. Чьи же эмоции я тогда ощущаю?» Пребывание в кристалле что-то в нем сломало, это Сол понял почти сразу. Раньше его эмпатия работала на очень небольшом расстоянии — в пределах большого помещения, на открытой местности — меньше. Теперь он чувствовал боль, страх и отчаяние, хотя людей рядом не было. Бегемот позволил ему сесть себе на спину и вдвоем они прошли так далеко от обломков кристалла, как смогли — и так никого и не встретили. Но боль не уходила. Боль поселилась в нем, она не давала спать по ночам и думать о чем-либо, кроме нее, днем. Боль сидела в его сердце, костях и крови, и когда Сол закрывал глаза — ему казалось, что со всего мира к нему тянутся нити его жителей, что он чувствует отчаяние всего мира, и в такие мгновения он забывал, как дышать. Потом — однажды — он все-таки встретил людей. Целую группу. Они столкнулись неожиданно, на дороге, Сол замер — и они тоже замерли, будто призрак увидели. — С ума сойти, Сол! — воскликнула девочка-подросток с розовыми волосами. — Смотри, Раген, это же Сол! Я думала, он не пережил заточения! Сол молчал. Он не помнил ни эту девочку, ни мужчину, к которому она обращалась — блондина с небритым лицом и пронзительно-зелеными глазами, одетого в потрепанное синее пальто. Он казался чем-то знакомым, Сол не сомневался, что там, в том прошлом, которое было беспорядочными обрывками навалено в его памяти, этот человек был — но сейчас он не узнавал его. От мужчины повеяло чувством вины, таким сильным, что оно отдалось болью в голове Сола — и он отступил на шаг. Он и так испытывал слишком много боли. — Отец, — произнес юноша с длинными черными волосами и синими глазами. — Ты его знаешь? Он обнажил меч. По ощущениям он казался магом льда, и Сол замер, глядя на него. Ему казалось, что этого парня он тоже знает. Был когда-то маг льда с таким же лицом, с таким же мечом, и если он немного подумает, он вспомнит... — Сол, — сказал мужчина, протянув руку и делая шаг к нему. — Послушай, я должен объяснить... С каждым его шагом боль от его вины становилась все сильнее, и Сол, не думая ни о чем, просто желая от нее спастись — принялся отступать. — Он дезориентирован, — сказала светловолосая девушка с цветком в волосах. — Если он правда такой же, как я, и выбрался из кристалла, то, может, он и память тоже потерял. Не в силах больше этого выдерживать, Сол развернулся и бросился бежать, не разбирая дороги. Впервые он подумал о том, что хорошо будет добежать до края утеса и просто спрыгнуть с него. Просто спрыгнуть. Все закончится. У края его поймал Бегемот, подхватил на руки, унес подальше от этих людей и их эмоций — но Солу не стало от этого ни на мгновение легче. Боль не уходила, как бы он ни пытался избавиться от нее. Как бы он ни отгораживался от чужих чувств — отчаяние все равно находило его, вгрызалось в его разум и сердце, не давало ему думать, дышать... жить. Почему он должен был умереть, чтобы прекратить это? Почему не должно было умереть само страдание, чтобы он мог жить? Он не знал, что это за место, не знал, сколько времени провел в кристалле, существуют ли еще Алдор и Гесс, и жив ли еще хоть кто-то из тех, за кого он боролся. Но люди жили. Человечество существовало, человечество испытывало горе, боль, страдания, отчаяние. Безнадежность. Желание умереть. Он был всего лишь зеркалом, отражающим их чувства. Луной, собирающей солнечные лучи — и направляющей их свет обратно. Разве можно винить луну, если эти лучи выжигают? «Больно. Пусть это прекратится». Сол поднял руки — и, повинуясь его воле, ночные небеса над ним разошлись трещиной, и в проломе появился воплощенный кошмар.