~Славянский лес~

      В некотором царстве, в некотором государстве стоял дремучий-дремучий лес.       Изумрудные травинки, увенчанные сладкой росой, переливающейся на солнце, подобно драгоценным камням, мощные кустарники с широкими листьями-веерами и сладкими горстями выкормленных солнцем ягод, старые дубы с пышной зелёной шевелюрой, властные ели, скрывающие свет своими мохнатыми лапами, стройные берёзки с золотыми серёжками, под каждым деревом семейства пухлых грибов, наблюдающих за пейзажем из-под своих красочных шляпок. Вот красавицы-лисички разрослись на поляне, у поваленного иссохшего дерева — маслята, в корнях берёз растёт пара подберёзовиков.       Мало кто осмелится лицезреть этот чудесный лесной мирок со всеми его жителями, потому как населяют его не только живность и насекомые, но и нечисть русская.       Но, вот, если вы осмелитесь пройти в глубь леса, через заросли папоротника, нестриженной травы и кустов прямо на еловую опушку, то увидите старую скрипучую избу. Да не простую, а на куриных костлявых ногах, что приросли к земле и покрылись слоем мха, как и крыша избушки. Из печной трубы её вылетают облака древесного дыма. Это Баба Яга свою глиняную печку разжигает. Хотите увидеть её? У печи стоит рослый мужик с длинной, растёпанной, словно колос пшеницы, косой, весь в лохмотьях чёрного, серого и фиолетового цвета, на груди белый фартук в саже, голову прикрывает сиреневая косынка, рожа радостная, прищуренные глаза разных оттенков: один карий, словно лесной орех, второй белёсый, слепой. Левая нога костяная, в болотной земле измазана, на правой — сапог дырявый. Мужчину все Колькой-дураком кличут. Он сейчас с кашей возится у печки, а каша из лягушек. Лягушки в печь лезть не хотят, а он их засовывает туда. Вы спросите: «Зачем Бабе Яге каша? Он детей ест». Так он не для себя, для лешего. Просто не может Коля принимать у себя дух леса не угостив его чем-нибудь.       Живёт Николай, как уже сказано ранее, в избушке. Полы у неё сгнившие, в них обычно селятся мыши. Стены и потолок закоптились и покрылись слоем пыли, мебели нет почти, только стол деревянный да стулья с сундуком. А в углу у печи вы можете увидеть гриб опёнок, одна сторона которого белая, а другая — сиреневая. Этот опёнок — я, Сигма. В этом лесу я всё знаю, всё вижу и слышу. Как? Да вот, порубили меня пару лет назад, да так кровожадно, так мелко, думал всё — умру. А леший наш взял, да и развеял меня по лесу. И так хорошо, что я везде прижился, везде разросся. Вот и с Бабкой Ёжкой ужиться смог. Он нечисть весёлая, гостей принимает, с грибами разговаривает, до лешего домогаться пытается, не соскучишься с ним.       А вот, кстати, и леший в дом стучится. Отворяет дырявую дверь мужчина чуть пониже Коли, кожа бледная-бледная, как у мертвеца, грязные чёрные волосы чуть длиннее плеч не заплетены и слегка поблёскивают. На голове массивные коричневые рога, местами обросшие мхом, и обвязанные оберегами. Рубаха на нём белая, а на рукавах каёмочки алые, на плечи накинут чёрный плащ, застёгнутый на древесную пуговичку, брюки кожаные, чуть ниже колена, тоже с каймой, а сапоги кожаные и верёвкой обвязаны. Входит леший Фёдор в избу, садится за стол и здоровается с Гоголем. Николай, продолжая возиться с лягушачьей кашей, ставит перед Федькой стакан чифиру* и говорит ему:       — Ты пый-пый, я только сегодня готовил. Каши ещё тоби покладу сейчас из жаб.       — Опять лягушек без разрешения заморил? — задал больше риторический вопрос леший, принимаясь за горький напиток.       — Конечно-с! А что, жалколь что ли?..       — Мне не жалко, а вот пожалуюсь я на тебя за это водяному, и будешь сам с ним разбираться.       — Не трэба водяному жаловаться! Не буду я бильше жаб трогать, не буду. Но ты попробуй, какая с них каша вкусная! — Произнёс Коля, ставя перед Достоевским котелок каши.       — Опять, небось, отравить меня вздумал…       — Ай, ну тэбе! Здалси ты мэни больно. Мне-б вот, водицы ключевой с болота…       — Ага, вода там после дождя чистая, свежая, и воздух прозрачен... Я не пойду.       — Да как не пойдёшь! Тоби ж всё равно туда надобно! Ну я ж, разумию, не ври! Тоби сложно воды мэни принести?       — Не сложно.       — Ну вот!       — Ну, я не хочу.       — Опять «не хочу»!       Николай ударил себя по бёдрам и резким движением сел за стол к лешему, кладя локти на стол.       — Ну принеси, пожалуйста! Ну, Феденька! А я тэбе отблагодарю!       Достоевский вопросительно взглянул на Николая исподлобья, поглощая предложенное угощенье.       — Не надо благодарить, за просто так принесу.       — Ах! Вот спасибо, Феденька! Знав бы ты, как мэнэ выручаешь!       — Да знаю-знаю.       А в то время, как они разговаривали, я смог услышать следующий разговор из-за Колькиной печки…       Сидит там местный домовой Санёк в лисьей шубе и хлеб ест. Об печку скребётся и шепчет:       — Вот так, сидишь всю жизнь за печуркой, как крыса, и давишься этим хлебом всухомятку… Хоть бы картошечки мне оставил.       Кикимора болотная из-за сундука:       — Радуйся, что Бог тебе хоть кусок хлеба подал, крыса…       — Опять Бог послал! Натаниэль! Нас Яга кормит, какой тут Бог?       — Лесной… Лесной!       — Леший, что ли? Да от этого лешего хрен с маслом дождёшься!       — Неправда, Сашенька, не правда. Наш леший добродетель великий! А теперь посиди молча, пряжу мешаешь прясть.       — Был бы ещё толк от твоей пряжи рваной… А-ай, ну тебя.       И продолжает крошить хлебом за печкой. И ведь они так каждый день спорят, а мне это слушать… И зачем их Колька только держит? Видно и правда дурак. Зато они в дом злых духов не пускают. Вот придёт гость нежеланный, а Пушкин его веником по лицу огреет, кикимора его на болото потащит топить. Так хоть спокойнее стало… Хотя, Микола и сам кого хочешь распугать сможет, но опустим это... Много, однако, бездомной нечисти в лесу, из каждой щели лезут. Это потому, что лес весь жизнью пропитан… Тут каждая травинка, каждый камень живой. И, не дай Дост, вы лесных духов чем-нибудь прогневаете!       А вот, кстати, Достоевский закончил разговаривать с Николаем и, покинув его дом, отправился к лесному озеру.