Black eyes, empty heart.

Она — футляр. Эмили Колдуин, наследная Императрица, скрывает руки и наглухо застегивает рубашку с высоким воротом, чтобы ни один лишний участок кожи не попался на глаза. Из украшений — только перстень, даже улыбку, которая так дорога отцу, она больше не доверяет ни одним глазам. Как только двери спальни с тихим шорохом закрываются за спиной, а бесчисленные коридоры Башни расстилаются под ногами, она выстраивает оборону. Против Аббатства, против Ордена и против самой себя. Каждый день будто последний. Каждый день она оставляет Чужого, — бросает перед уходом один затравленный взгляд, будто они прощаются навсегда, — и пытается склеить разбитую, как фарфоровая чашка, Империю. По артериям островного организма несётся смертоносный яд: восстание Смотрителей, прогибающее под себя почти всё мирное население. Её людей. Тех, ради кого она так много страдала. «Врёшь, моя милая Эмили. Ты делала это ради себя. Даже отца ты снова и снова спасаешь ради себя». Это его голос или её мысли? Сложно отличить теперь. Корво рассказывал: однажды руны подарили ему возможность ненадолго останавливать время. Императрица грезила о таком ночь и день. Всего на один вечер отпустить весь этот Ад! Уснуть и проснуться с покоем на душе. Быть свободной. Быть простым человеком. В один из особенно тяжёлых вечеров Эмили вернулась молчаливой и тихой. Чужой не ждал её, но и не был удивлен визиту — так или иначе, из-за воздействия Метки, они были вынуждены какую-то часть дня проводить рядом. Он сидел на повернутом к улице диване, а балкон перед ним был настежь распахнут. Лёгкие полупрозрачные занавески трепетали от сильного ветра, вскидывались и тянулись к мужчине, словно руки мучеников. Их белый цвет напоминал Эмили саван. На лицо падал мертвенный свет луны и сияние города, делая эти пронзительно зелёные глаза почти... чёрными. Казалось, он расслаблен, но теперь девушка могла определить — он был как перетянутая струна, готовая со звоном лопнуть посередине, оглушив и ранив. Эмили ничего не сказала. Молча сняла перчатки, расшнуровала ботинки и села рядом с ним, сначала просто так, взирая на столицу, а затем положив голову ему на плечо и прижавшись щекой. Говорить по прежнему не хотелось. Метка потухла, принося долгожданный покой телу. Поэтому заговорил он. — Я видел твоё другое прошлое, Эмили Мудрая. Ты убила их всех: сестёр, смотрителей, предателей короны. Ты пустила кровавые реки по Империи, и волны крови бились об окно в этой комнате. Ты захлебнулась, и, избавив острова от скверны, потеряла двух самых дорогих для тебя людей — отца и себя, — став Эмили Мстительной. Не жалей о своём милосердии. Поздно лить слёзы и сокрушаться о принятых решениях. Услышанное пронзило сердце. Чужой плечом почувствовал, как её бросило в жар: слышал участившееся дыхание и шорох от того, как она по привычке заламывает руки. Ему уже не нужно было смотреть, чтобы понять. В минуты отчаяния она хотела убивать, но смотря в эти зелёные глаза, вспоминала, кто она есть на самом деле.