Маленький мальчик

      Шестнадцать лет назад его, пожалуй, ничего не должно было волновать. Всего четыре года, какие к чёрту проблемы? Ходи, да радуйся, всё равно забудешь всё до капли, время пережуёт и выплюнет твои воспоминания так же, как и жизнь самого тебя.       Но если бы всё было так просто, Вэриан, возможно, не помнил бы ежедневные ссоры родителей, которые переходили в драки и оры на весь многоэтажный дом. Пусть квартирка была и не столь большая — чего там, две комнаты, миниатюрная кухня, на которой все они даже поместиться не могли, старая ванная, кабинка туалета да коридорчик, размером чуть больше кухоньки. И всё это его семья делила с владелицей квартиры — Бабушкой, маминой матерью, — и с Прабабушкой.       Впятером жить в такой тесноте было тяжко, особенно на нищенские зарплаты. Это когда фрукты ты видишь, если вдруг повезёт, на праздники вроде Нового Года или Дня рождения, в обычные дни питаешься дешёвым чёрным хлебом с солью — о, а если отец не пропьёт деньги, то с помидором или маслом! — и деревенским тётушкиным томатным соком, какой-нибудь кашей вроде перловки или гречки (которую втихаря можно полить всё тем же томатным соком тёти), жиденьким супом сухарями из недоеденного хлеба.       Тяжело, когда отец выпивает через день, да напивается до такой степени, что глаза стекленеют, а мухи дохнут в радиусе ста метров от жуткого перегара. Отец то лез к сыну с нежностями, пьяным голосом уверяя, что любит его, — и для Вэриана это была какая-никакая радость, ведь можно было обнять отца и уткнуться ему в плечо, пусть он и пах водкой, но детский разум уверял, что это просто вонючий одеколон, — то кричал просто потому, что сын ещё не спал или не сделал чего-то в свои четыре года. Трезвым Вэриан его не помнил.       Зато он отлично помнил, как Мать начинала размахивать скалкой или полотенцем, — смотря что было под рукой, — кричать на отца, когда тот приходил пьяный и без единого гроша в кармане после месячного запоя, а тот в ответ давал жене звонкую пощёчину или толкал на пол. И всё это на глазах сына, который закрывал уши и невольно плакал, порой дрожа от страха и утыкаясь в согнутые колени, лишь бы не слышать пьяные оры отца.       Бабушка тогда забегала в комнату и хватала Вэриана на руки, пригрозив родителям, что если они сейчас не успокоятся, она лишит их квартиры и денег. Это была её главная угроза, да и сама она была женщиной сильной, грозной. Бабушка уносила внука к себе в комнату, где на большой кровати уже год после инсульта лежала её мать. Не то чтобы комната отличалась большими размерами — напротив, была самой маленькой в квартире, тут и стояли разве что древний телевизор, кровать и сервант с тонной сервизов и стаканов, кружек на «чёрный день».       Но окна здесь выходили на бескрайний лес, потому Вэриану было здесь удобнее. Да и тут безопаснее, всегда теплее и добрее. Он даже прибегал к Бабушке ночью и ложился под тёплым боком старушки, которая незамедлительно обнимала внука, трепала его по волосам и добро смеялась, отшучиваясь, мол «опять отец храпит на весь дом, а, Лапусик?»       Ребёнок тут же морщился от прозвища, но кивал и тихо смеялся, чтобы Прабабушка не проснулась. Он утыкался в плечо Бабушки и засыпал, пока одна морщинистая рука старушки перебирала его волосы, а вторая мягко хлопала по пояснице и укачивала под странный напев.       Позже, правда, Бабушке и Маме с папой удалось даже накопить на квартиру побольше — там было три комнаты, одну из который отдали Вэриану — не самую большую, но, боже, у него была своя комната! Окна выходили на двор старого дома. Здесь и кухня-то была больше, хотя всё ещё они там все не умещались.       Ту квартиру удалось продать за гроши.       Когда он пошёл во второй класс, родители со скандалом развелись, отец уехал, и больше Вэриан его не видел. Даже имени уже не помнил — Мать запретила произносить имя «этой гнусной алкашни» в их доме.       Вэриан помнил, как Бабушка как-то, прибираясь на столе в кухне, стряхивала крошки хлеба тряпкой и приговаривала, пытаясь улыбаться:       — Ничего, Лапусик, погорюешь, мамка тоже погорюет, а всё нормально потом будет. Иди вон к Прабабушке, спроси, есть-то она не хочет? Сам-то ты доел? А ну, ешь давай, лучше мать твою попрошу! Ребёнок ещё голодным не ходил, щас, ага! — И кивала, качая морщинистой головой. Она была женщиной пышной, большой, да и грозной, поэтому Вэриану казалось, что он был за ней, как за каменной стеной.       А Бабушка тогда разразилась громким «Маргарет! Марго, живо сюда!», зовя дочь.       Вэриан же продолжил хлебать суп с пшёнкой и заедать его куском хлеба с солью и сливочным маслом.       Позже, когда ему исполнилось девять, он как-то стоял на балконе, что служил своеобразным складом всяких вещей, и смотрел вниз через окна. Ему вдруг понадобилось поднять глаза, следя за ласточкой, и тут он увидел на крыше напротив человека. На самом краю. Тогда в горле что-то встало, словно большой ком, а в груди сильно-сильно сжалось сердце.       Человек прыгнул, а Вэриан отшатнулся от окна и смог закричать, зажмуриться, заплакать, когда тело того несчастного размозжилось об асфальт. Бабушка прибежала на его крики, хлопая себя по ляжкам, так как Мать была на работе, и закрыла ему глаза, прижав к себе.       После этого он несколько часов обнимал Прабабушку, а та хрипло что-то говорила, кое-как двигая руками, что было для неё настоящим подвигом. Ах, как было хорошо, когда она ходила — отец как-то ударил Вэриана, — лёгкий подзатыльник за непослушание, — а Прабабушка вышла из-за угла и пригрозила ему кулаком, выговаривая шершавими губами:       — Кто дитя бьёт, подонок?! Самого сейчас костылём ударю, а ну сюда иди, паршивец!       Она еле ходила, была увесистой, но тогда очень разозлилась. Мать даже рассмеялась, когда успокаивала свою бабушку.       После того человека на крыше прошёл ещё год, как у Вэриана отложилось ещё одно яркое воспоминание: среди ночи он проснулся от рыданий матери, это был вторник, десятое число марта, за день до его дня рождения — в комнате Бабушки и Прабабушки была какая-то шумиха.       Вэриан встал, протирая глаза, и заглянул туда краем глаза, как из комнаты выскочила Бабушка с дрожащими руками и побежала к входной двери. Оказалось, прабабушка умерла — сердце остановилось прямо среди ночи.       Вэриан сначала не понял, не осознал, не хотел принимать, лишь странно смотря за взрослыми. Он не понимал, что такое смерть, почему это так страшно, а значит, и погоревать-то толком не мог, только был напуган всем этим. Впервые кто-то из родных умирал, но он невольно вспомнил того человека на крыше… Он тоже умер? Сам себя убил? Зачем?       Мама тогда рыдала очень сильно и долго, пока её пыталась успокоить Бабушка:       — Собралась быстро! Ребёнка напугаешь своими соплями, хватит сырость разводить, Марго! У твоего сына завтра праздник, не порть ему настроение, довольно!       Что-то надломилось в нём, но пока он не понимал — что именно. Ему просто было плохо. Бабушка сказала, что всё будет хорошо, когда собиралась в церковь, заказывать панихиду умершей, а заодно и деду с прадедом. Их Вэриан не застал, оба умерли задолго до его рождения, а с семьёй отца он не общался.       Воспоминания были мутными, искажались раз за разом, но после одиннадцати он словно ожил. До него вдруг стало доходить то, чего он раньше не понимал — что такое смерть, развод, что отец стал для него врагом номер один, что он сам, Вэриан, меняется.       Вместе с этим он был другим. Одноклассники не долюбливали его, всё время напоминали, что «даже родной отец от тебя отказался, нам-то ты зачем нужен, волчонок?», и этот «волчонок» не был просто смешным прозвищем, а был настоящим унижением для Вэриана.       Волчонок — потому что трус. Волчонок — потому что отец исчез из его жизни, оставив воспитание Матери. Волчонок Вэриан без любви от родителей — Мать на работе всегда, ей некогда уделять время своему чаду, лишь Бабушка была рядом всё время.       В четырнадцать, как и полагается, начались проблемы с Матерью. Она его не понимала, не принимала, не любила, весь мир был против него! Он запирался в комнате, вставив наушники в уши и поставив музыку на полную, выходил лишь чтобы взять кружку чая, кусок хлеба с солью и помидором и чашку супа или каши. Иногда Бабушка пекла пироги, блины, целые торты, поругивая Мать то за то, что она «готовить нормально не умеет, а скалку в руки берёт!», то за то, что с сыном снова поругалась, то ещё за что.       Маргарет лишь вздыхала, раз за разом сквозь зубы произнося и сверкая голубыми глазами:       — Мама!       И так делал Вэриан, когда Мать его раздражала — называл мать, иногда и по имени.       — Не мамкай, смотри вон за сковородой, сейчас лук пережаришь, непутёвая, размамкалась она мне тут! Вырастила на свою голову, даже скалку в руках держать не умеет! Дочь называется… Ишь какие пошли!       Мальчишка тогда снимал наушники и тихо хихикал, подслушивая разговор за стенкой. Его взгляд неизменно падал на рисунок, повешенный Бабушкой у стола. Вэриану было три года, когда он его нарисовал и сказал, что здесь изображена «Наша семья, только без криков мамы и папы» — корявенькие фигуры, составленные по основе «палка-палка-огуречик», как говорилось в одном детском мультике, который крутили по телеканалу перед сном и показывали в программе ровно в восемь с половиной часов вечера.       Правда сейчас его рисунки были малость… страшными. То человек, падающий с крыши, то какой-то монстр, то скелет в крови, то марионетка с двумя головами, разрывающая себе руки, а над ней — кукловод, то ещё что*… и всё с удивительной точностью и красотой.       Такие рисунки он прятал в своём шкафу, на полке с тёплыми вещами, рядом с сигаретами и прочими прелестями подростковой жизни, чтобы ни Мать, ни Бабушка случайно не увидели. Для них он — Маленький мальчик.       В шестнадцать произошла крупная ссора, после которой Вэриан благополучно ушёл из дома.       Мать нашла у него в комнате сигареты, странные таблетки и те самые рисунки. И, конечно же, предъявила это сыну. У того даже в груди заполыхало:       — Это мои вещи! Ты рылась в моих вещах и что-то спрашиваешь с меня?! Может, ты по карманам моим полазишь?       — Пороюсь, если будет нужно! Ты куришь, принимаешь наркотики, и, по-твоему, в этом я виновата?! Я — непутёвая мать?! Или кто тут виноват, ответишь мне?! Боже, прости Господи, ты весь в отца… — И Маргарет потёрла виски. — Марш в комнату, Бабушка придёт — тогда она с тобой поговорит! Может, мозги на место встанут…       — У тебя не встали. — Вэриан нахмурился и пошёл к себе в комнату, но далеко не за тем, чтобы ждать Бабушку и смиренно сидеть под осуждающим взглядом Матери.       — Не смей со мной оговариваться! Я — твоя мать!        «Я в курсе»       За пятнадцать минут он сложил в сумку несколько вещей, достал из своей заначки все деньги и покинул дом, пока Мать смотрела телевизор в своей комнате.       После этого он не брал трубку от неё — только от Бабушки, — не появлялся дома, проживая на съёмной квартире своего друга по несчастью — наркомана. Работал Вэриан где придётся и когда придётся, почти закинув учёбу.       И вот, ему исполнилось семнадцать. Поступление в вуз, досрочное окончание школы…       Утром одиннадцатого марта, в его День, ему звонит Мать. Нечто всё же заставило его взять трубку… послушать дрожащий голос Матери… медленно осесть на колени… закрыть рот рукой и беззвучно кричать, пока по щекам текли слёзы.