а почему небо синее

закатное солнце окрашивало город в теплые цвета, наполняя сердце каким-то неоправданным облегчением. все тревоги смещались на задний план, а напоминанием о них служит лишь лёгкое покалывание в груди и головная боль. гун цзюнь не особо ведает о том, куда он бредет. события минувших дней превратились в вязкую субстанцию, которая заполнила все его внутренности. кажется, он живет лишь на одном этом, но вместе с тем это убивало. какая-то неудачная пародия на шекспировскую трагедию. гун цзюнь сдавленно рассмеялся от этих мыслей. его жизнь вышла из-под пера крайне неумелого писателя, в голове которого сплошь сумбур. дорогу неожиданно преградил подкатившийся к ногам баскетбольный мяч. — хэй, поцан, мяч не подашь? — грубый мужской голос, который кажется на первых порах каким-то необычным, но спустя пару секунд с удивлением осознаешь, что не можешь его воспроизвести у себя в голове повторно. гун цзюнь медленно поднимает голову и смотрит на толпу баскетболистов, столпившихся под кольцом. они такие высокие, что даже гун цзюнь начинает чувствовать себя неуютно. он уже хотел было пнуть мяч в их сторону, но тут взгляд цепляется за самую низкую фигуру. он стоит к нему спиной, пригубившись к бутылке с водой. восполнив жажду, он оборачивается с легкой улыбкой на губах, чтобы передать ее, но боковым зрением замечает что-то возле площадки. у гун цзюня неожиданно грудь будто тиски сдавили. дышать стало невероятно трудно, да и нужно ли вообще. организм словно поставил сам себя на паузу. гун цзюнь жадно следил за каждым движением чжэханя: за тем, как его улыбка медленно сходила с лица, как брови постепенно опускались, как морщинки возле уголков глаз разглаживались. доля секунды и уже ничего не могло сказать о том, что на этом лице только что сияла улыбка. чжэхань молча смотрел на гун цзюня. опять. опятьопятьопять. закусив губу с внутренней стороны, гун цзюнь пережил большой взрыв. тело будто действительно достигло планковской температуры и сейчас было подобно раскаленной вселенной в момент рождения. это все произошло настолько быстро, что постороннему глазу невозможно уловить изменения. гун цзюнь медленно наклонился и взял мяч в руки. вес баскетбольного мяча не достигает и килограмма, но сейчас он будто весил будто целую тонну. пальцы пронзило тысячи мелких иголочек, как после онемения. гун цзюнь выпрямился и вернулся взглядом к чжан чжэханю. тот продолжать стоять на месте, наблюдая за его действиями. и гун цзюнь бросил мяч. но к сожалению, тот даже половину пути не пролетел, ударившись пару раз о специальное покрытие с характерным звуком, и покатился куда-то в сторону. куда-то, где не стоит чжан чжэхань. вечернюю тишину разрезал грубый хохот. — ну ты даешь, пацан, кашу с утра что ли не ел? гун цзюнь отвернулся и продолжил свой маршрут в никуда, а полный удивления взгляд чжан чжэханя провожал его спину. снова. *** сверху открывается отличный вид на грязь. на крыше холодно и одиноко. серый вечер, казалось, подталкивал на необдуманные поступки. гун цзюнь любил крыши. это словно симулятор свободы. незримое, едва ощутимое чувство управления собственной судьбой. можно пойти прямо, чтобы больше не пойти никуда. а можно вернуться назад, чтобы... что? на перилах, протянутых по периметру крыши, кто-то выцарапал надпись: «здесь закончилась твоя история». звучит, как знак свыше. вот только гун цзюнь в такое не верит. а во что он верит? явно не в себя. печальная картина и грустная музыка фоном. в голове пустота, казалось, нужно обдумать какие-то важные вещи, но не хочется совершенно ничего. с высоты девяти этажей все кажется таким маленьким и незначительным, однотонным и совершенно неинтересным. изредка пробегает человек, он куда-то спешит, домой, наверное. к семье. а может, его ждет пустая одинокая квартира. неважно. перед глазами всплыл его образ. не тот, что гун цзюнь видел буквально минут десять назад, а немного другой. этот образ ему улыбается, смотрит так тепло и по-родному. в глазах защипало, а в голове промелькнула лишь одна мысль: жалок. но гун цзюнь твердо решил. он пойдет дальше. во что бы то ни было он будет двигаться дальше. чтобы была возможность вот так порой почувствовать иллюзию тепла. хотя бы ради этого. гун цзюнь пришел на крышу с намерением покончить со всем раз и навсегда, но, обманув себя, сумел спастись. *** чжан чжэхань решил понаблюдать. вчерашняя встреча заставила его задуматься о том, что все на самом деле не так просто, как может казаться на первый взгляд. но, увидев гун цзюня с утра, он понял, что тут и второго и третьего будет мало. гун цзюнь улыбался. он стоял в толпе каких-то ребят, слушал их болтовню и улыбался. даже не так. он смеялся. его глаза сужались, напоминая две узкие щелочки, а в уголках собрались редкие морщинки. чжэхань был в замешательстве. он не понимал, что чувствует, глядя на эту картину. он не слышал сам разговор, но до него долетал смех. такой чистый и искренний, словно смеется маленький ребенок, которому ведома лишь материнская любовь и ничего более. когда стоящий рядом однокурсник толкнул в плечо и жестом головы указал на то, что аудиторию открыли, все резко вернулось на круги своя. чжан чжэхань пришел в себя, и шестеренки снова закрутились в голове. но в том ли направлении? злость резко окутала с ног до головы, заставляя вены на виске вздуться. «и что это тогда был за спектакль?» — подумал он. по мнению чжан чжэханя его жестко одурачили. но с какой целью? лекция была проигнорирована, вместо нее чжэхань сидел и размышлял о причинах столь странного поведения гун цзюня. но опытом в таких сложных отношениях людей он не обладал, поэтому боялся сделать неверные выводы. гнев спал довольно быстро, ведь если трезво подумать, то розыгрыш — это совершенно нелогично. на следующем перерыве чжан чжэхань выловил взглядом в толпе снующих по коридорам студентов гун цзюня, схватил за руку и, не проронив и слова, повел в тот самый злосчастный туалет. ведь если он сам понять не может, пусть виновник «торжества» все объяснит.