Figlia?

      День был ужасный, такой отвратительный и серый, что прозрачными каплями разрезал небо. Тот самый день, когда вместо "Доброе утро", друзья пишут "Привет". И можно было сослать на этот день и свою боль, и грусть, и депрессию.       Дамиано ненавидит осень, а, если быть точнее, ненавидел. До скрежета зубов презирал дождь, который превращал его шикарные волосы в мочалку, на что он в ответ садистки пинал листья, выходя их любого здания. Ненавидел людей осенью: одноцветное месиво, что режет глаза своим однообразием, общество, что так рассерженно друг на друга – просто идиоты, которые скидывают свои проблемы на погоду и "несправедливость".       А Виктория обожала осень. Обожала зиму и немного весну. Не любила лето, потому что в их и так жаркой стране становилось невозможно жить. И, если её друзьям - стопроцентным итальянцам было всё хорошо, то её предательские корни давали сбой.              Дамиано терпеть не мог холод.       Руки у Вик были всегда холодные.       А Марлена родилась в октябре. В холодном месяце, что до дрожи пугает своим состоянием, что сочетает в себе невообразимую красоту и пугающую серость, что хранит в себе первый снег, тысячи выпавших листьев и грязный асфальт после дождя. — Хочу на ваш концелт. — Чего? — На день лождения, вместо подалка, я хочу на ваш концелт.       И Дамиано согласится, не потому что мягкотелый и им легко манипулировать, нет. Это потому что дождик намочил его уже не такие длинные волосы, и холодный ветер застудил голову.

***

— Не трогай меня, от тебя пахнет сигаретами, меня тошнит! — Виктория отодвигается от парня, который зажимал её в своих объятьях, хватается на нос и летит в туалет. — Мне, что, теперь и курить нельзя?! Виктория! — Дамиано бесится, за его плечами четыре репетиции, три часа сна и семь истерик Вик. — Где то дерьмо, о котором говорят люди? Шесть месяцев уже, а ты всё психуешь! — Если тебе что-то не нравится – проваливай, блядь! — нервы Вик тоже на пределе, в их отношения идёт чёрная полоса, пока белую кто-то снюхивает. — Вот и уйду, а ты сиди тут со своим психами! — И твоим ребёнком, урод!       Дверь хлопает с отвратительным скрипом. Тараканы в голове разбегаются и ищут новое пристанище. Глаза бегают по комнате, дыхание перехватывает, и Виктория даже по инерции не понимает, как дышать – в голове каша. Руки, зажатые в кулаке, бьются о холодный пол. Истерика и паника, что следуют друг за другом, как лучшие подруги, заполнят тело до предела. В глазах пелена, а лёгкие сдавлены. Виктория не кричит и не молится, рассекает головой керамическую плитку на стене и царапает руки.       Ей хочется уйти, и она уходит. Не берёт ни телефон, ни деньги.       Отравляющий конец июля, безжалостная жара и тёмная кофта Дамиано, которая была накинута впопыхах дабы скрыть живот. Жарко. Невыносимо жарко.       Де Анджелис чувствует себя рыбой, которую достали жестокие люди из воды, и оставили умирать. Пульс бьёт слишком сильно и громко. — Пошли, — её за руку хватает кто-то и ведёт в тень. — Что ты тут делаешь, Вик? Рядом с ней стоит Якопо. Он протягивает ей бутылку воды и снисходительно улыбается. Виктория молча берёт её в руки и просто держит. — Хэй, Ви, ты чего? Как там моя племянница, скоро ей дарить подарок на день рождения? — девушка улыбается и продолжает смотреть ему в глаза. — Ладно, что-то явно не так. Мне позвонить Дамиано?       В глазах собираются слезы, а улыбка становится шире. — Мне жарко, Якопо, возьмёшь меня к себе на пару часов? Я обещаю, что не буду мешать тебе. — Что? Конечно, пошли.       Идти недалеко, даже, кажется, слишком близко. Улица наполнена людьми, но они напоминают крошечных тараканов, от которых появляется дискомфорт. Якопо идёт спереди и постоянно тянет девушку за руку, когда та отстаёт. Он пару раз пытается завести разговор, но всё идёт в Тартар.       Дома у брата Дамиано пахнет выпечкой и свежим кофе. Квартира меньше, чем у них, больше напоминает комнату, но зато своя. Якопо лично заработал на неё.       Свет в прихожей странно мигает, почти незаметно, но Давид всё равно смущается и приглашает Вик на крошечную кухню. Девушка смотрит на его настенные часы, и, в чём-то убедившись, кивает. Пару часов они говорят об Италии и круассанах из французского кафе снизу. Виктория смеётся над его очередной историей из колледжа, в котором он заканчивает обучение, откидывает голову назад, когда парень спрашивает о том, что сегодня произошло, и рассказывает. Без слёз, гнева и обид. Как обычную информацию, которую она знает в идеале.       Якопо меняется в лицо и уверяет Де Анджелис в том, что обязательно поговорит с братом и успокоит его буйный подростковый характер, на что Виктория хмыкает и говорит, что всё нормально. Не впервые такое происходит. Он уходил очень много раз. С предупреждением и без. После ссоры и просто так. Он уходил. А теперь ушла она. И это нормально, что она чувствует себя отвратительно. Нормально, что жар во всём теле расплавил мозги. Нормально, что ноги сами тянут её уйти. И абсолютно нормально, что она грубо прерывает Якопо уходом, когда тот собирается её проводить, ведь: — Всё нормально. Ненормально лишь то, что идти-то и некуда. Дома наверняка злой Дамиано с горячей рукой и острым языком. До отца далеко, а денег нет. Итан, как, в принципе, и Томас, живёт с родителями, и проведать его явно не самая лучшая идея. Остаётся лишь ночная Италия. Смешно до безобразия. Попасть в банальную сцену сладкой мелодрамы суще кошмару. Жаль, что нет принца, который будет всюду искать её. Жаль, но не настолько,чтобы грустить.       Хотя, ссоры у них глупее, чем шутки у Томаса.

***

      Ночь морозит от воспоминаний, нелюбимая осень приобретает черты его дочери, и не любить октябрь, который раздаётся гулким стуком внутри, кажется невозможным.       Дамиано загибает пальцы, примерно представляя, где в конце октября у них будет концерт, и, отбросив все попытки, он набирает Викторию, которая везёт их кроху к Джо с целью, чтобы та посидела с младшей из семейства Давид. — Прости меня. — Что? За что? — За то, что трахал тебе мозги. — Ты и сейчас трахаешь.

***

Есть у Виктории и Дамиано одна общая привычка – возвращаться. Они возвращаются друг к другу окончательно, когда наркоман, что снюхивал их белую дорожку, умирает. Наркотики зло, а любовь – считают самым сильным наркотиком, к тому же, губительным.