никогда не отпускать его руку

Страшно. Итачи было очень страшно. Прыгать с тарзанки не так страшно, даже засовывать палец в розетку всего лишь детская забава. Да, боже прости, ночь кажется всего лишь прелюдией по сравнению с тем, что происходит в эту минуту. И, такое чувство, будто эта минута — часы, года, текущие до того медленно, что на небе никак не блеснёт алый луч восхода. Кромешная темнота, пронизанная дырами от пуль, с которых нещадно льётся кровь. Дыры — звёзды, кровь — чувства, мысли, переполняющие Итачи столько лет. Вот бы найти пробку от бутылки вина, и заткнуть кровоточащую рану, которая раскрылась на груди. Но кроме собственной ладони приложить туда нечего. Кровь пронизывается сквозь пальцы. Итачи становится тяжело дышать. Перед глазами можно сосчитать лишь трепещущие пылинки, которые в этой темноте выглядят, как серебро или золото. Они подпрыгивают, взлетают выше, а от дыхания Итачи рассыпаются в стороны. Они игривые, нежные, а рука Итачи вся в крови. Он до них дотрагивается, идя по коридору темноты, и они, как тысячи мотыльков на медовом лугу, разлетаются во все стороны. Итачи остаётся абсолютно один. Вокруг — пространство его внутреннего мира. Его предел собственного самосознания. Как вы поняли, выглядит он изнутри, как чёрная бездна. Даже простреленные жилы темноты затянулись, оставляя этого парня в абсолютном одиночестве с самим собой. Итачи не знает, что делать. Он оборачивается, снова разворачивается и смотрит вперёд. Ничего не меняется. Он думает про себя, что никогда не видел такого чёрного цвета, чернее его, наверное, лишь космос, где заканчиваются звёзды. Он идёт вперёд, но на самом деле он не знает, и движется назад. По кругу, несколько часов. Ничего не меняется. Ничего не меняется. Ничего не меняется. Ничего не меняется. Итачи тоже не меняется. Слабость в ногах отзывается непонятным свистом в суставах, похожий на свист чайника, когда вода закипает. Такой «фи-и-и» или даже «сви-и-и-и», но он звенит в ушах похуже будильника в шесть утра. Итачи замирает на месте. И непонятно, что случается: с ним или всё-таки с его отражением, внезапно появившимся у него перед лицом. Кости ломаются, будто от падения с девятого этажа, выкручиваются, от чего кожа рвётся и падает к ногам. Руки выворачивает назад, а позвоночник искривляется неполной буквой «s»; сгустки крови от пробитых насквозь органов капают со звуков «кап-кап-кап». Итачи истошно кричит. Боль от разрывающихся мышц не сравнима ни с чем — копится в выломанных кончиках пальцев, скапливается под ногтями, которые тянет невиданная сила на себя. Итачи понимает, что его кто-то ломает, складывает в обратную сторону, резким движением переворачивая шею. Хруст шейных позвонков не позволил Итачи даже кричать — голосовые связки проткнуты изломанной ключицей, которая насквозь пробила плечо и теперь торчит вместе с наколотым кусочком мяса, как крючок для рыбок с приманкой. Глазницы выдавливают, как надоедливые прыщи, — и вылазят наружу кровеносные капилляры, фонтанчиком крови забрызгивая ресницы. По скулам, как ни странно, капельки крови текут неровными линиями и рисуют перевёрнутое сердце. Ох да, точно, это не сердце. Это всего лишь проклятая пика. Итачи смотрит сквозь кровавую пелену назад. И он рад, что не может кричать, потому что в этот момент даже дыхание останавливается в растерзанных лёгких, горло сжимает в удушье, а колени вдребезги кто-то вынимает из-под кожи. На него смотрит нечто. Именно — нечто. Оно в нескольких миллиметрах дышит на него привкусом крови и гнили. Оно огромное, высокое, но его громоздкая голова опущена на уровне лица Итачи; его длинные руки согнуты в локтях и тянутся по полу. Оно покрыто не то ли чернильной шерстью вперемешку с волосами, то ли просто облезлое, вымазанное грязью. Но самое ужасное в этом мерзком, до дрожи в ногах страшном существе, его глаза. Они бездонно чёрные, непроницаемые, и Итачи не видит в них даже своего отражения. Сердце, дрогнув, останавливается. Оно его ломает. Именно оно не даёт Итачи сбежать с этой темноты. А название этому страх. Его зовут Страх. Итачи знакомится с ним в свои четырнадцать лет. В тот раз оно не успевает захватить его разум, потому что сердце вновь продолжает биться только от малейшего, сладкого и такого любимого: «Нии-сан!». — Нии-сан! — Ну же, Итачи, просыпайся! — Эй, ты обещал, что мы проведём выходной вместе! — Ты не можешь всё проспать! И даже солнце, проникающее сквозь занавески, кажется не таким ярким, как глаза его мальчика. Саске сияет, как звёзды. Нет, ярче их. Его веснушчатые щёки, едва заметный румянец на скулах, реснички, дрожащие от малейшего движения, — Итачи не может оторвать своих глаз. Он будто влюбляется вновь. Он будто рождается заново: вылазит из доселе неизвестного тёмного мрака, где его никто не знал и где он никого не знал, и открывает глаза. Свет режет ему глаза, а уши улавливают ранее неизвестные звуки: голос того, кто подарил ему эту жизнь. Саске зовёт его из этой тьмы. Спасает, хватая за руку, и тянет вверх, в свои небесные владения. Саске для Итачи предохранитель, его страховка, его спасательный круг. Итачи может умирать в своей голове множество раз, ему могут вырывать ноги и руки бесчисленное количество раз, но, каждый раз открывая глаза, он будет спасаться от жестокости своего самоосознания. Саске спасёт. Саске протянет руку. А Итачи останется только за неё ухватиться и никогда не отпускать. — Нии-сан! Ты уже не спишь, я вижу! — Саске, забравшись в постель Итачи, грозно ударил его подушкой. — Вставай! — Ещё пять минуточек, — у Итачи в голосе сонная ленивость и солнечная радость. — Уже девять! У нас с каждой минутой всё меньше времени! — Саске не понравился ответ брата, и он здорово шлёпнул его по спине, всё пытаясь отобрать одеяло. — Ещё даже твой магазин не открылся, куда нам спешить, — улыбка душит Итачи, и он зарывается в одеяло глубже, натягивая на макушку. — Ну и что! Пока оденешься, помоешься, поешь и, зная тебя, час причешешься, и он уже закроется! Встава-ай! — Саске не перестаёт на нём скакать, пытаясь добиться своего. Такой милый, думает Итачи. — Ну всё-всё, пошли ещё поспим, — Итачи хватает Саске и утягивает к себе под одеяло. В сердце Итачи торнадо из тепловых ударов. — Отпусти! Итачи! — Саске вырывается, брыкается, но Итачи его удары — как массаж для сердца. Вдохни в него ещё кислород, и мир засияет ещё ярче. — Ни за что, — Итачи его обнимает, кладя голову ему на грудь. — Ты такой мягенький, побудь моей подушкой. Сердце у обоих странно быстро бьётся. — Отвали, ты тяжёлый! — Саске тянет его за волосы, но не сильно, но хватка объятий всё такая же крепко-влюблённая. — Ненавижу тебя! — И я тебя очень люблю, — Итачи целует его в шею, и закрывает глаза, довольно мурлыкая. — Давай так полежим. — Да ну тебя, — у Саске щёки клубнично-ванильные, а его пальцы путаются в лохматых волосах брата. И оба замолкают. Но стук их сердец раздаётся в ушах рок-оркестром, соло ударных, звук которых отскакивает от стен вибрациями по одеялу. Итачи глохнет в этом звуке, и больше ничего не чувствует, кроме тепла, оседающего ему на кончики пальцев. Безумно тепло. Саске ощущает что-то подобное, и поэтому прикрывает веки и улыбается. Так, как любит это Итачи. Нежно, солнечно. Лучики солнца бегают по комнате, запрыгивая им на простыни, на подушки, оставляя поцелуи на их румяных лицах. Поцелуи цветут маргаритками у них на щеках. Губы Саске конфетные, мармеладные, со вкусом апельсина и немного корицы. Итачи давно стал это замечать. Ведь дышать дыханием своего маленького отото стало настолько привычным, что даже не удивляешься падающим звёздам. Мне как-то сказали, что звёзды не умеют падать, они, если умирают, просто исчезают из этого мира, рассыпаются в пепел и уносятся пылью по галактикам. А то что мы видим в небе — космический мусор, случайно проносящийся возле нашей планеты. Я так не думаю. Это — космическая пыль, оставшаяся от тех звёзд, которые когда-то умерли. Звёзды — желания. Пыль — их побочный отход. Желание сделать Саске счастливым проносится каждый раз, как Итачи поднимает голову к небу. Недавно Саске сказал, что хочет стать художником. Он хочет быть похожим на Камиль Писсаро или же всё-таки на Ван Гога. Он обожал импрессионизм в любом его представлении. Впечатляться — как раз про него. Особенно он любил пейзажи, списанные с улочек и бульваров Франции. Итачи нравилось смотреть за ним, когда его ещё маленький отото держит кисть между пальцами и водит по листу жёлтой и карминово-красной гуашью. Он любил эти цвета и всегда смешивал их прямо на рисунке. Мама сказала, что записала его в художественную студию, и преподаватель однозначно обозначил, что у него талант. Мама безгранично рада. Отец пока ни о чём не догадывается и всё смотрит на баллы за итоговые тесты. Итачи, как и Саске, очень счастлив. Итачи крошечными шажками двигается к своим целям, увешенным стикерами на стене. Пока Саске улыбается, можно сказать, что его миссия выполнена. А сейчас нужно просто держать себя в руках и не сметь думать о брате так, как не положено. Люби — люби, но не трогай. Теперь так звучит жизненный принцип Итачи. К Итачи даже сон приходит, подкрадываясь совсем незаметно на фоне ночных кошмаров. Кошмары стали появляться всё чаще, а сон стал всё беспокойнее. Самочувствие ухудшилось, но пока Итачи может с этим справиться, и грузит всё на себя, думая, что со временем всё это пройдёт. Конечно пройдёт. Для Саске нужно одержать победу даже над собой. Пока кубок победителя не будет стоять перед ним, Итачи будет бороться с собой и со своим отражением, которое вечно пытают во снах. Итачи сильный, он наверняка справится. Саске осторожно отодвигается, раздражённо вздыхая, и присаживается на постели. Его взгляд пытливый, слегка припудренный утренней негой, скользит по расслабленному лицу Итачи, который неожиданно снова уснул. Саске касается пальчиком его брови, ведёт вниз по виску и прикладывает ладонь к щеке. Тёплая. Лицо выражает умиротворённость и покой, а лёгкая улыбка сладость наслаждения. Саске облегчённо выдыхает, и ещё пару секунд водит ладонью по щеке брата, запоминая её шелковистость. Как хорошо, что всё обошлось. Как хорошо, что аники снова пришёл в себя. Ранее его лицо выражало мучения, со слипшимися мокрыми ресницами и дрожащими губами. Его тело было холодным, а мышцы напряжены. Всё его естество выражало боль, ужас, творящийся внутри. Саске тоже снились кошмары, но оказывается, они были не такие страшные, как что-то, что напугало Итачи. Насколько это нечто (сон) было ужаснейшим, что даже его всегда смелый и храбрый аники до такой степени перепугался? Саске даже страшно представлять. Но пока ведь всё обошлось, верно? Он в порядке и вновь засыпает в теплоте своей улыбки. Саске знает, что Итачи только притворяется сильным, но на деле он такой же человек как и все. Это он понимать стал совсем недавно. И как жаль, что он раньше этого не замечал. С возрастом люди набираются опыта и извлекают уроки, учатся и понимают намного больше, чем в детстве. Саске был умным мальчиком, он читал много книг не по программе и редко смотрел американские мультфильмы, которые своим юмором делают детей тупей и учат ругаться. В свои девять лет он испытывает переживаний намного больше, чем обычный ребёнок его возраста. Ему не всегда удаётся задержаться после уроков на детской площадке, игрушки у него были только от Итачи и сладкое он не любил. Всему виной его строгое воспитание. А ещё более существенным фактором является отец. Отец — глава семьи, закон в их доме, право голоса которого полностью не ограничено. Саске боится своего отца до ужаса, так сильно, как дети не боятся потерять своих родителей в густой толпе. С первой попытки избить его прошёл почти год, и, простите за грубость, покушений с каждым днём становится всё больше. Но ещё ни один удар не пришёлся по Саске. Спина Итачи украшена незаживающими шрамами. Эти шрамы Итачи ласково называет «Алхимия» в честь картины Джексана Поллока. Просто Итачи любил издеваться над абстракционистами, говоря, что он тоже так умеет рисовать. Саске ненавидел современный абстракционизм больше всего. Он касался пальчиками гематом, запоминая их шероховатую поверхность, и чувствовал, будто окунал пальцы в краску. Подушечками пальцев Саске размазывал по его коже сине-багровый, от чего расцветал глубокий фиолетовый с лёгким оттенком малинового. А потом губами рисовал цветочные луга и птицу в небе, уносящуюся в дали закатного солнца. Итачи, смеясь, говорил, что его губы похожи на только-только сваренное клубничное варенье, куда немного добавили апельсина, а потом говорил, что уже давно ничего не болит. Он никогда не показывает свою боль, даже если терпеть уже невозможно. Саске завидует его смелости, и засыпает у него под боком, пока тот не видит. Уже пол года Итачи не разрешает с ним спать. Ровно три месяца они не принимали ванну вместе. Это единственное, что пока непонятно Саске от слова совсем. Итачи его разлюбил? Ненавидит? Хочет избавиться? Саске остаётся только немо поджимать губы, по ночам слёзно хватая подушку, и задавать вопросы пустым разрисованным стенам. Нужно не показывать своей слабости, чтобы окончательно не отогнать от себя любимого аники. Нужно удержать его всеми силами: он даст понять насколько он сильный перед опасностью и как держится на ногах несмотря ни на что. Может тогда Итачи вновь позовёт его к себе и скажет: «Поспи сегодня со мной». Саске станет сильным не ради себя — ради брата. Сколько можно прятаться за его спиной и лить слёзы? Саске твёрдо решил, что пора с этим заканчивать. Он большой, а взрослые решают свои проблемы собственными силами. Саске вздыхает и скатывается на пол, напоследок посмотрев на спящего брата. Лучше он пойдёт на кухню и попросит маму подождать с завтраком. Его аники немного устал. ° ° ° Итачи просыпается к одиннадцати часам. В его комнате столько солнца, что он непроизвольно слепнет, зажмуривая глаза. Ослепительно яркий свет режется, как улыбки его маленького отото. В воздухе зависла некая теплота, пахнущая апельсинами. Точнее апельсиновыми карамельками. Итачи улыбается сам себе. Саске до жути милый, думает Учиха, от счастья втыкаясь в подушку, надеясь унять рвущую губы улыбку. Боже, Итачи не знает, что он такого сделал в прошлой жизни, чтобы заслужить всё это. На прикроватной тумбочке разбросаны фантики от апельсиновых карамелек, а рядом лежит горка клубничных, нераскрытых. Любовь чувствуется в каждом лучике солнца, которые танцуют по усыпанным родинками рукам и гладят скулы Итачи. Итачи не знает, можно ли любить ещё больше. Слабость в теле ушла и голова больше не болит, на душе — чувство расслабленного томления, будто там разлили горячий шоколад поверх зефира. Итачи так хорошо, что не описать словами. Он просто счастлив открывать глаза в этом мире и видеть, как солнце заменяет ему всё существующее на этой земле. Солнце, как вы поняли, имеет другое название. Его зовут Саске. Итачи переодевается и идёт умываться быстрее обычного, ведь прекрасно помнит, что дал брату обещание. В последнее время у Итачи нет времени, чтобы провести его вместе с Саске. Учёба, дополнительные, олимпиады — всё слишком грузит и сил нет даже дойти до кровати. Это связано с его поступлением в старшую школу на год раньше положенного. Благодаря тому, что он перескочил пару классов младшей школы, он получил рекомендации для перевода его в первый класс старшей школы с уклоном на иностранный язык, которая была весьма престижна в городе. Как бы Итачи этого не хотел, ему пришлось согласиться на предложение директоров и упрёки отца, и поступить туда. Программа была безумно сложная, а домашнего задания в три раза больше, чем раньше, и эту нагрузку даже Итачи было сложно переваривать. Ему было нечего поделать, ведь расстраивать и злить отца себе дороже. Но расстраивать Саске куда совестнее, ведь его глаза никогда не обманывают и говорят, как он печалится из-за очередных отказов. Итачи от этого чертовски хреново, и лечить он это может только робкими объятиями по вечерам, не позволяя себе сделать что-то больше. Его страсть стала более неудержима с возрастом. Как хорошо, что Итачи умеет хранить холодное молчание и сохранять чистый разум даже в самых критических ситуациях. Это его спасало уже множество раз. Завязывая волосы в хвост, Итачи вздохнул и прочитал про себя мантру о том, что всё будет хорошо и дальше, только нужно потерпеть. С новыми силами он спустился вниз. Саске сидел за столом на кухне, что-то рисуя в своём альбоме цветными карандашами. Он забрался на стул с ногами, а в другой руке держал кружку с чаем, иногда из неё отпивая. Итачи не смог сдержать улыбки. — Доброе утро, — Итачи сел рядом с Саске, отобрав у него кружку. — Что рисуешь? — Эй, это мой чай! — Саске ударил его по ноге, но кружку не стал забирать, снова возвращаясь к рисунку. — Маму. Микото стояла у окна, не то ли протирая подоконник, не то ли поливая цветы. Она не обратила внимания на вошедшего сына, что-то продолжая делать у окна медленно и апатично. Итачи не стал заостряться на странном поведении матери, и только понизил голос, чтобы меньше её тревожить. Ей тяжело: всё же она не была рождена в семье Учиха, и имеет множество слабостей. — А почему не меня? — Итачи надул губы, и раскрыл конфету, одну из тех, которые были оставлены возле его кровати. — Потому что учитель сказал сделать десять зарисовок с натуры, а ты только пришёл, — Саске цыкнул, не обращая внимания на назойливого брата. — Оу, дай-ка посмотреть, — выхватив альбом с рисунками, Итачи поднялся с места, чтобы Саске не смог его достать. — Эй, какого! Сейчас же отдай! — Саске взволнованно вскочил следом, в прыжке пробуя забрать альбом. — Не будь таким вредным, нии-сан! — А что это у нас тут, — Итачи хитро извернулся и перелистнул лист бумаги, разглядывая рисунок. — Меня тайком рисовал? — Кому ты нужен вообще, это домашнее задание, а больше просто было некого! — Саске покраснел и отвернулся, поняв, что его раскрыли. — И вообще! Ты обещал взять меня на прогулку и сходить со мной в художественный магазин за новыми красками! Итачи разглядывал рисунок, написанный жёлтым и оранжевым карандашом, когда он спал. Пропорции лица совсем поломанные, а положение, будто он не лежит в кровати, а висит. Но цветовая гамма заставляет удивляться: использовано всего лишь два цвета, но в зависимости от силы нажима, кое-где линии толстые и яркие, а кое-где совсем практически не видны. Это красиво, думает Итачи. Этот рисунок получился солнечным, как это утро, живым. Такие рисунки — с душой, должны висеть в мировых галереях. Душа намного важнее, чем смысл. Смысл может быть во всём, душа — не всегда. Саске так умеет: рисовать картины с душой. В будущем он наверняка станет великим человеком, а если нет, то Итачи обязательно этому поспособствует. — Раз обещал, тогда иди собирайся. Через двадцать минут выходим! — Итачи поклал альбом на стол, напоследок нежно проведя пальцами по рисунку, и повернулся к Саске. — Поем по дороге, окей? Глаза Саске загорелись, и он, быстро кивнув, умчался наверх, чтобы переодеться и собрать рюкзак. Итачи проводил его глазами, и с тяжёлым вздохом повернулся к матери, которая так и стояла у окна. Он неспеша подошёл к ней, прикасаясь руками к её холодным плечам. Коченеет лишь от одного прикосновения. — Мам, пожалуйста, перестань, — Итачи говорит шёпотом, чтобы не раздражать или не напугать, и закрывает форточку, откуда дул прохладный весенний ветер. — Не мучай себя. Её безмолвное молчание сопровождается ковырянием пальцами в земле из-под цветочных горшков. Лицо её не выражает абсолютно ничего, синяки под глазами черны, как грязь на улицах, а кожа бледно-жёлтая, шершавая и огрубевшая. Она истощена до предела, от чего каждая косточка на руках выпирает, об которые можно ненароком порезаться. В глазах — полная пустота. Её пальцы с поломанными ногтями продолжают проникать и теребить землю, то выходить, демонстрируя вымазанные ногти, под которыми скопились кусочки земли и корней. Она полностью вынула пальцы и, не смотря на них, засунула в рот, продолжая сверлить взглядом что-то за окном. Итачи сглотнул резко возникший ком, дрогнув всем телом. Он быстро отнял руки матери от её лица и рывком потянул её к раковине, включая кран и протягивая её руки под струйку воды. — Мама, прошу, послушай меня, — Итачи нежен с ней, и не желает ей вреда, даже когда она молча вонзается ногтями ему в руки. — Тебе нужно отдохнуть. Микото расфокусированным взглядом смотрит на воду, которая смывает грязь с её рук и кусает губы. Не прикусывает, не облизывает — кусает, как кусок мяса и начинает жевать, будто намеревается напрочь откусить себе губу. Итачи испуганно дрожащими пальцами хватает её лицо и направляет её взгляд на себя, с молитвой в глазах уставившись на неё. — Прекрати! Мама, слышишь меня? Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь?! — сердце содрогается в страхе, когда он слегка трясёт её за щёки, желая привести мать в чувства. — Посмотри на меня! Посмотри на меня! Она пошатнулась от удара сына по щеке, но ожидаемо заморгала, смаргивая какую-то пелену, застелившую её разум. Она выпрямилась и с мокрыми глазами уставилась на Итачи, который всё также испуганно держал её за лицо. Она не понимала, что происходит, и тоже коснулась лица Итачи, со слезами на глазах улыбаясь. — Итачи, милый, ты покушал? Саске сказал, что ты ещё спишь, — она заохала и отступила, вытирая мокрые руки об одежду. — Если нет, я сейчас подогрею. Подожди минутку. Итачи хмуро свёл брови к переносице, и придержал её за руку, преграждая путь. Сердце всё ещё нервно дёргалось, предупреждая об опасности, которая грозила вот-вот опуститься на них. Страх. Снова это незыблемое чувство окутало его тело, схватило тисками за горло и трясёт, как в турбулентности. Он не способен остановить холодный пот, льющийся у него по синякам на теле и прилипающий к ладошкам. Ноги совсем отказывают держаться: чувство, что он может упасть в любой момент растёт с каждой секундой. — Мам, послушай, — Итачи сжимает её руку совсем слабо, боясь раздавить её хрупкое запястье. — Тебе нужно показаться врачу и хотя бы немного отдохнуть. Я волнуюсь о твоём здоровье. Она как-то непонимающе на него посмотрела, и кивнула, будто только для него самого. — Итачи, мальчик мой, я здорова, просто немного устала. Я посплю часок-другой, и мне полегчает. Будь уверен, — она отняла свою руку и повернулась вновь к окну, грустно улыбнувшись. — Отец будет к шести вечера. Саске сказал, что вы идёте гулять. Деньги на тумбочке в коридоре. — Мам... — Итачи не знал, что может ещё сказать в этой ситуации. — Ради меня и Саске — отдохни. Будем к пяти. Итачи развернулся, чтобы уйти с кухни, как Микото ласково его окликнула. — По дороге домой купите пакет рисовой лапши. Ты знаешь какую, — она приветливо помахала, но её лицо всё такое же бесстрастно бледно-жёлтое. — И... Спасибо тебе за беспокойство. На самом деле ты ни капли не похож на отца, как он думает. Итачи кивнул и направился на выход. «Я похож на тебя, — думает Итачи, — это и к худшему». ° ° ° Саске показался через пять минут с рюкзаком на плече и скетчбуком под подмышкой, с леденцом за щекой и улыбкой от уха до уха. Шлейка рюкзака всё время соскальзывала, но он умудрялся её подтянуть, пока пытался застегнуть куртку, но у него никак не выходило делать всё сразу. Итачи усмехнулся и опустился на колено, помогая ему застегнуться и натягивая на него шапку. Саске что-то буркнул под нос, и отмахнулся от брата, припечатав что-то наподобие: «Почему ты ещё не одет?». Итачи лишь пожал плечами и запросто снял кофту с вешалки, накидывая её на себя. — Ну вот, я и оделся! Быстрее, чем ты, в пять раз, — Итачи стукнул его по лобику и всунул в карман деньги и ключи, подгоняя Саске к выходу. — Мам, мы ушли! Она, будто их и не слышала. Итачи покачал головой и закрыл за ними дверь, взяв за руку Саске. — Ну что? Сначала покушаем или в магазин? Саске упорно пытался вырвать свою руку из руки брата, но хватка не ослаблялась, и он пихнул Итачи в бок. — Можно и не держать меня за руку, мне уже не пять лет, — Саске поправил рюкзак и пошёл вперёд, не обращая внимания на провоцирующий смешок Итачи. — И идём мы в магазин! Ты сам виноват, что проспал свой завтрак! — Какой взрослый, — посмеявшись, Итачи подбежал к Саске, и всё равно вцепился в его ладошку. — Но для меня ты всегда останешься маленьким и глупым отото. Смотри со своей самоуверенностью под машину не попади. — Я в отличии от тебя всегда внимателен и не витаю в облаках! — уши Саске теплеют, и он пытается прятать нос в куртке. Под ногами валяются камушки, и он от смущения слегка их пинает. — Когда такое было? Не припомню, — Итачи перевёл нежный взгляд вниз на Саске, обходя лужи на тротуаре, оставшиеся от дождя с полуночи. — Ты никогда не помнишь таких мелочей и помнишь только мои позоры, — фыркнул Саске, опуская взгляд. Идти вот так и просто разговаривать — невероятно тепло. — Хочешь, чтобы я вспомнил, как ты однажды от смущения натянул мою одежду или когда упал с кровати вверх тормашками, задрав свою задницу кверху? — Заткнись! Итачи, почему ты всегда такой! — Саске наступил на лужу рядом с ногой Итачи и разбрызгал грязь по его штанине. — Будешь знать, как снова издеваться надо мной! — Какой я? Самый лучший, красивый и невероятный? — Итачи схватил Саске за капюшон и подтянул к себе. — Ты... — Саске вылупился на него во все глаза, чувствуя, как горят уши, а потом резко рванул вперёд. — Ты просто придурок! Итачи встал на месте, смотря, как громко смеётся Саске и убегает, и тяжко вздохнул. Такой негодник. От него губы щемит просто ужасно, они болят от этих сладостных улыбок, которые так и просятся на лицо. Итачи бы слушал его смех вечность, запечатав его нотки в самых глубинах сознания, чтобы всегда слушать его на повторе. Саске смеялся восхитительно. Улыбался — сказочно. Итачи может ещё долго говорить, как же он сильно влюблён в эти улыбки-солнышки, но сейчас не время для сердечных признаний. Серая мораль такова: мир чёрный, даже если ты внушаешь себе, что всё хорошо. С отцом всё не хорошо. С мамой всё не хорошо. И даже с Саске. А с ним подавно. Итачи слишком много груза поднимает на своих плечах, он чувствует эту тяжесть, поэтому может сказать наверняка, что очень тяжело. Тащить всё это одному — дохлый номер, но Итачи прирождённый актёр, и играет свою роль на протяжении всей жизни. Эмоции стали настолько стеклянными, что он может контролировать всё от малейшей улыбки до вспышек гнева. Но лишь с Саске холодная маска раскалывается и сердце тянется своими крохотными ручками навстречу теплу, которое исходит магнитными бурями от брата. Но даже с ним нужно держать дистанцию и удержать груз жизни на своих плечах, не уронив ни один чайник, который заполнен чувствами бурлящей любви к нему. Поэтому с каждым днём он отходит от Саске всё дальше, незаметно и медленно, намереваясь оттянуть этот момент как можно дольше. Его желания выходят из-под контроля, и эти сантиметры для него — зона землетрясений и цунами, рвущиеся из его вен поцелуями и горячими прикосновениями. Тепло перерастает в жар, а молодой организм не настолько крепок к перепадам температуры. Итачи с каждым днём отходит на пару сантиметров, но чувствуется это как расстояние в километры, огороженное границей с колючей поволокой. Итачи должен. Он справится. Итачи вздыхает, и бежит за Саске, пока надеясь не думать ни о чём серьёзном. Сегодня прекрасный день, чтобы влюбиться заново сотню раз. Саске добежал до остановки и ухватился за столб, смотря, где бежит брат. Но не успел он развернуться, как Итачи поймал его, подняв с земли. — Ува-а, почему ты такой быстрый! — Саске возбуждённо рассмеялся, ударяя Итачи по плечу. — Поставь меня на землю! — А ты стал таким тяжёлым, — Итачи опустил его, и поправил его шапку, получая в ответ удар по ноге. — Да сколько можно драться! Я уже весь в синяках из-за тебя. — Я не тяжёлый, это ты просто слабый, — Саске задрал нос и пошёл к скамейке, чтобы там подождать автобус. В будущем у него будет ой-какой непростой характер, думает Итачи, и останавливается напротив кофе-автомата, чтобы взять себе стаканчик с молочным шоколадом. Саске сел на скамейку и раскрыл свой альбом, достал карандаш и принялся усердно что-то рисовать. Его шапочка опять сползла, а щёки раскраснелись от бега. Он такой милый, кажется Итачи. Саске даже не посмотрел, что лавочка совсем мокрая, и кинул рюкзак на землю, где валялись окурки и липкие жвачки, которые вечно липнут к подошве. Такой неряшливый, боже. Итачи забирает свой стаканчик и становится рядом с Саске, засматриваясь на то, как он усердно рисует людей, что находятся на обратной стороне дороге. Художник. Что с него взять. В голове Итачи вальс из цветочных букетов, цветных и ярких, как карандаши его брата. Ему хочется танцевать в этих грязных лужах, по этим жвачкам, встречая весну с первым цветением сакуры. Она должна зацвести через пару недель, и тогда он обязательно сводит Саске в парк погулять и половить лепестки, чтобы позже спрятать их в карманы. Саске любил это. Потом он складывал их в полку и они лежали там до тех пор, пока мама их не находила. Итачи не знает, что так цепляло Саске в этом занятие, но что-то ему подсказывает, что он таким образом сохраняет воспоминания. Он хранит фантики из-под конфет, стружку из-под карандашей, носовые платки и сушеные листья. Все эти ненужные вещи раскиданы по всему дому, и некоторых тайников даже Итачи не знает. Он и не пытается их найти. Если надо, Саске сам ему покажет, он же всё равно не умеет хранить секреты. Саске выводит линию, и улыбается, чему-то своему радуясь. Итачи задыхается. У него в венах перекрывает движение крови венки из цветов, капсулы с секретом любви, воздушные шарики, наполненные сладко-апельсиновым ароматом. Нельзя любить сильнее, думает Итачи. Но вот в такие моменты, когда сердце не выдерживает, и делает кульбит вокруг своего полушария, Итачи начинает в это верить. Влюбляться так, как не любил вчера, всегда можно. И, прости господи, Итачи не смог сдержаться. Только сегодня. Только на мокрых дорогах этой весной. — Ton sourire me rend toujours heureux. Итачи замирает, когда Саске с непониманием к нему разворачивается, приподнимая брови. Кровь к щекам прилила мгновенно, окрашивая щёки насыщенно красным, а на его светлой коже это было видно чересчур хорошо. Итачи теряется под вопросительным взглядом Саске, бьёт себя по лицу про себя сотню раз, раз он позволил себе такую вольность. За что ему всё это. Эта глупость, любовь, солнце. Он не настолько сильный, чтобы сдержать такие мгновенные, безумные порывы. А заинтересованное лицо Саске отрубает всё напрочь. Хочется лишь петь и танцевать, может под Coldplay или Linkin Park, плевать, что слушать. Глаза Саске в этот момент и диско-шар, и прожектора из всех цветов радуги. Итачи нужны очки, ведь слепнуть он не перестаёт. — Что ты сказал? — Саске любопытно вытянулся, уставившись на брата. Дыхание Итачи прерывается на голосе Саске, и всё перед глазами замирает. И подъезжающий автобус, и бегущие люди на той стороне дороги, и ветерок, касающийся голых ветвей деревьев и огрызков объявлений на остановке. Вдох, выдох. Просто нужно дышать. — Смотри, наш автобус подъехал, — Итачи быстро спохватился и запихнул вещи Саске обратно в рюкзак, закинув его себе на плечо. — Пошли-пошли, ты же не хочешь, чтобы автобус уехал без нас? Саске только ойкнул, не успев даже что-то сказать, как оказался в автобусе. Итачи вновь издевается, Саске в этом уверен, и не позволяет сесть рядом, складывая руки на груди. Итачи усмехается и садится сзади, опираясь на сидение, на котором сидит Саске. — Что за новые психи? — Итачи игриво стаскивает с него шапку, но тот надувает щёки и упорно смотрит в окно. — Что твой любимый аники сделал не так? — Я ненавижу тебя, знал? — Саске отбирает шапку и просит свой рюкзак обратно. — И твой французский тоже. — Разве у меня не прекрасное произношение? — Саске развернулся и встретился с ухмылкой старшего брата, от чего у него уже начал дёргаться глаз. — Просто отвратительное. — Просто ты не понимаешь. — Сойдёмся на просто, — Саске скрипнул зубами и отвернулся обратно к окну, считая, сколько мусорных баков они проехали. — Так можно мне присесть рядом, mon ami? — Ни за что. Я ненавижу французов недо-художников и тех, кто издевается над людьми, — голос Саске становится всё веселей, и Итачи знает, что обида Саске всегда быстро рассеивается. — А как насчёт... — Итачи на мгновение задумался. — Des chips à la banane! — А это я понял, — Саске рассмеялся и развернулся. — Oui! Итачи стукнул его по лбу, на что Саске нахмурился и почесал ушибленное место. — Благодаря мне ты выучишь французский намного быстрее и наконец уедешь в свою Францию в Лувр или Орсе, куда ты там хотел. — И туда и туда, — с улыбкой сказал Саске, хватая руку Итачи. — И ты поедешь со мной. Кто-то должен будет таскать за мной мольберт и краски, — улыбка Саске — акрил с маслом на бледно-розовой драпировке. — Как Эжен Мане для Берты Моризо, — усмехнулся Итачи, а Саске мгновенно покраснел. — Станешь моей женой, mon petit artiste? — Не неси чепухи! — его красные ушки выглядывали из-под шапки. — Не оскорбляй честь художников! Несмотря на то, что она была первой женщиной импрессионистом, только после своей смерти она стала всемирно известной! Не желай мне такой судьбы, нии-сан. — Я просто предложил выйти за меня, — в глазах Итачи удивлённое личико Саске, окружённое венком из сердечек. Итачи подпёр голову кулаком и опёрся об саскено сидение, останавливаясь возле его лица запрещённо близко. Автобус практически пуст. — Я... — Саске находится в недоумении, а после выпрямляется и уверенно говорит. — Ты вспомнил моменты из детства, когда я всё время кричал, что женюсь на тебе? — А сейчас я спрашиваю, выйдешь ли ты за меня? — А есть разница? — Ещё какая, — Итачи усмехается и щёлкает его по красному носу, отодвигаясь. Саске почесал нос и, немного задумавшись, уверенно сказал. — Раз ты так хочешь, то выйду. Итачи пытается сдержать рвущийся наружу смех. — А фамилию мою возьмёшь? — Возьму. Тут Итачи не выдержал и разразился громким смехом, хватаясь за живот от боли. Серьёзное и уверенное лицо Саске и так горит огнём, а теперь ещё и искажается жутким непониманием, а после предательским осознанием. Он разозлился и здорово приложил рукой Итачи по голове, отвернулся, всеми силами обнимая рюкзак. — Дурак! У нас одна фамилия! Чтобы ещё раз я тебе ответил! Никогда! — Ты такой милый, когда злишься, — Итачи отсмеялся и потянул Саске за щёчку, на что тот только полез драться. — Тише, успокойся. Нам выходить на следующей. — Я выхожу, а ты оставайся тут, ты больше мне не брат! — Саске вскочил с места и намеревался убежать на выход, но автобус резко остановился на светофоре, и Саске полетел вперёд. Вот чёрт, подумал Саске, но внезапно сзади кто-то ухватил его за капюшон, останавливая. Это был никто иной как Итачи со своей извечной хитрой ухмылкой, которая стала раздражать Саске всё сильнее. Боже, за что ему такой любимый/ненавистный брат? Иногда к нему тянет неимоверно, аж до дрожи в коленях, но иногда хочется убежать от него далеко-далеко, чтобы он искал его годами. Но Саске никак не может себе признать, что каждый раз показывая свой характер и убегая куда-то, он ждёт, что Итачи догонит его и прижмёт к груди, назвав его маленьким и глупым. Саске не верит своим истинным чувствам, потому что гордость Учих уже и так бьёт через край. Если Итачи характером пошёл в мать, то Саске на все сто процентов в отца. Но Итачи никогда не позволит этому маленькому сердцу стать чёрным и несчастным, как их отец. В миссиях Итачи этот пункт обведён жирным красным с тремя восклицательными знаками. — Осторожней, малыш Сасу, — Итачи захихикал с восклицательного выражения лица Саске. — Пошли, выходим. Сердца у обоих просто сумасшедшие, напившиеся эндорфинов до упада. У одного щёки красные-красные, у другого улыбка нежней пастилы и макарунов. Их любовь с запахом леденцов и Франции, которая подкрадывается к ним неспешными шажками. Саске сам учит французский, используя учебники Итачи, и весьма быстро усваивает материал. А у Итачи просто учёба такая: английско-китайско-французская. Обязанность, видите ли, такая. Когда-нибудь они уедут в Париж и станцуют под Эйфелевой башней вальс. Incroyable! А сейчас их ждёт масло в тюбиках и новая палитра. Первое масло Саске — невероятная картина. Как он улыбается, перебирая тюбики с карминовой и ультрамариновым цветом, открывает белила, проверяя, не засохли ли, а ещё бегает по рядам, рассматривая холсты и новые кисти. Холсты уже давно купили, остались лишь краски, которые Саске теперь трепетно сжимает в своих руках. Ему очень нравится. Итачи от счастья в глазах Саске сходит с ума. Этот день невероятен. Когда они выходят с художественного магазина, Саске всё ещё рассматривает свою покупку, восхваляя не то ли себя, не то ли создателей краски, или вообще какого-то художника, который ещё не совсем известен Итачи. Несмотря на то, что Саске младше брата на пять лет, в искусстве он был просвещён намного больше, но вот в остальном он был не сильно силён. Точные науки были совсем не про него, и поэтому Итачи сам не понял, когда втихомолку стал помогать ему с домашним заданием, пока отца нет дома. Увидел бы — убил бы точно. Саске много читает художественных книг и в библиотеке бывает в два раза чаще, чем Итачи со своими словарями и современной литературой. Гордость за Саске всё равно брало своё, и Итачи был уверен, что в отличие от него самого, у Саске намного больше будущего. И это безусловно очень радует. — Что первым нарисуешь? — Итачи, честно, немного ревновал, потому что про него будто забыли. — Я ещё не думал об этом. Когда вдохновение придёт, оно само скажет, что мне нужно, — Саске наконец аккуратно спрятал краски в рюкзак и внезапно взял Итачи за руку. — Ты же ещё нормально не ел? Пошли зайдём куда-нибудь. — Ты такой заботливый, Сасу, — обхватив его ладошку, Итачи снова почувствовал внимание на себе и заулыбался. — Куда хочешь? В лапшичную или пицца наше всё? — Пицца наше всё! — Саске снова скривился с такого фамильярного и детского «Сасу», но вроде бы смирился. — Отличный выбор! Спустя двадцать минут пряток за остановками и фонарными столбами, они добрались до кафе, куда их раньше любил водить отец. Он говорил, что пицца это отвратительно, но всегда съедал половину и брал макси супер большую домой. Да. Саске на него был похож. Усевшись возле окна, Саске вновь достал свои краски, чтобы они стояли перед ним пока не принесут еду, и следом вытащил скетчбук с карандашом. Пока Итачи заказывал пикантное трио с базиликом и томатами и колу, Саске рисовал людей, которые сидели помимо них. По выходным в обеденное время сюда мало кто приходил, потому что многие предпочитали пиццу на ужин, и кафе находилось рядом с каким-то офисом, где работают только по будням. Сегодня хороший день, чтобы подкрепиться кусочком пиццы и запить всё классической кока-колой. Пока Саске рисует, можно им тихо любоваться, и не о чём не думать. Просто наконец расслабиться. Итачи глотал колу через трубочку, подперев голову рукой и следил за каждым движением брата. За его маленькими руками, уверенно чиркающим по бумаге, губами, которые он постоянно облизывал своим розовым язычком, волосами, которые лезли ему в глаза. Саске тоже решил отращивать волосы, как у брата, говоря, что они выглядят аристократично и роскошно. Так сказал как-то Шисуи, а Саске зачем-то перенял его слова. Кстати, о нём. Стоило подумать об одном несносном, ужасно надоедливом человеке, как телефон Итачи зазвонил. Саске не обратил внимания, слишком увлечённый своим занятием, а Итачи пришлось всё же поднять, потому что прекрасно знал: если проигнорировать этого человека, то он поднимет весь город на ноги, но тебя найдёт. — Да. «Итачи, бро, ты мне ответил! Неужели! Я написал тебе уже сотню смс, почему ты меня игноришь?». Именно поэтому Итачи не хотел ему отвечать. «Ладно. Неважно. Ты сейчас где? Ты не поверишь, но у меня произошёл глобальный пиздец!» — Почему-то я не удивлён, — Итачи отпил ещё колы, продолжая любовно смотреть на Саске. — Мы сейчас с Саске в пиццерии, которая возле офисов. Но если ты притащишь свой, Саске закрой уши, пиздец сюда, мы уходим. «Отлично! Я в двух кварталах отсюда, скоро буду! Целую!». — Ну замечательно, — Итачи закрыл глаза и вздохнул, нервно допивая свою колу. — Кто звонил? — Саске как ни в чём не бывало продолжал рисовать и иногда пить свой напиток, даже не поднимая взгляда. — Шисуи. Он опять что-то натворил и бежит сюда. Как не хочется его видеть, ты бы знал. Саске пожал плечами и больше ничего не сказал. Ему нравился Шисуи-сан, он был их двоюродным братом по папиной линии, и отличался от многих Учих в семье. У него был необузданный, своевольный характер, который в семье Учиха неприемлем. У него были ужасные манеры, речь и поведение, присуще избалованным подросткам, которые ни в чём не нуждались и могли перечить своим родителям. Но семья Шисуи была не такая обеспеченная, и среди Учих имела довольно низкий авторитет. А в частности это было из-за единственного сына-раздолбая и матери-гулёны, от чего остальные члены семьи стали от них отворачиваться. Даже Фугаку не общается со своими младшим братом — отцом Шисуи, считая, что его сын может плохо повлиять на Итачи. Но каким-то образом они стали лучшими друзьями ещё в далёком детстве, когда характер Шисуи до конца не проявился и кое-какие секреты были не раскрыты. Но Итачи не считает их такими близкими друзьями, как об этом думает сам Шисуи. Шисуи был на два года старше, но они всё равно отлично ладили и понимали друг друга. Но не более. В итачином мире живёт лишь Саске и больше никто. — Пошли его, — внезапно говорит Саске, не отрываясь от рисунка. Итачи это безумно рассмешило, и он прикрыл рот рукой, будто откашливаясь. — Я не буду спрашивать, откуда ты узнал о таких плохих словах, потому что уверен, что от меня, и спрошу короче. Ревнуешь? Саске снова скривил лицо и поднял глаза на брата. Но лёгкий румянец Итачи всё равно заметил. — Иди в жопу. От такого ответа Итачи совсем выпал, не зная смеяться или плакать, и только собирался ответить, как с криком на него выбежал Шисуи, только ворвавшись в кафе. — Итачи-и-и-и, свет моих очей! — Шисуи запрыгнул на Итачи, слезливо уткнувшись ему в плечо. — Ты не представляешь, что произошло. Мне конец! — Ты перечитал русской литературы? — закатив глаза, Итачи похлопал его по плечу, скидывая его тушу с себя. — Ты тяжёлый, придурок. — Ха-ха, — Саске неожиданно презрительно захихикал, всё не отрываясь от рисунков, тем самым намекая, с кого он учится плохим словам. — Сасу, солнышко, не вредничай, — Итачи усмехнулся, стрельнув взглядом в Саске, на что тот закатил глаза, тоже копируя брата. Вот гадёныш. — Итачи, только ты можешь меня спасти! — Шисуи сел рядом с Итачи, двигая его к окну. — Это реально пи... — Ещё один мат, и вылетишь отсюда с окна, — Итачи грозно на него посмотрел, на что Шисуи аж замолк на пару секунд. — Ты такой страшный, когда злишься, — печально покачал головой парень, и потянулся к пустому стакану с колой, надеясь найти, что попить. — Закажите что-нибудь, пожрать охота. — Ты ещё и за наш счёт есть собираешься? Пошёл вон отсюда, — Итачи столкнул его с диванчика на пол, и сложил руки на груди. — Твою морду видеть не хочу. — Итачи-и-и, какой ты злой дед, — Шисуи почесал зад и забрался на сторону Саске. — Саске-чан, он меня обижает, скажи ему что-нибудь. — Он сказал, что не хочет видеть твою морду и послал тебя. Пошёл вон отсюда, — с каким спокойным тоном это было сказано можно подивиться, вот и Шисуи, услышав это, рассмеялся, смотря, как гнев Итачи растёт с башенной скоростью. — И ещё от тебя воняет. Итачи приподнял брови, а Шисуи понюхал свою одежду, убеждаясь, что от него сильно пахнет сигаретами и машинным маслом. — Саске, как ты разговариваешь, — Итачи сердито посмотрел на брата, который продолжал строить невинность, рисуя. — Также, как и ты, братик. — Ха-ха, вот он тебя подстебнул! — Шисуи слишком громко рассмеялся, от чего посетители стали оборачиваться на них, а стыд и гнев Итачи рос геометрической прогрессией. — Эй, я отхлебну твоей колы? А то твой брат своему другу даже глотка не оставил. Саске показал рукой по типу «делай, что хочешь», а сам не стал отвлекаться. Но Шисуи решил, что ему нужно отвлечься. — Эй, а что ты рисуешь? Саске недоверчиво на него посмотрел, но всё же развернул к нему альбом, демонстрируя зарисовки людей, которые сидели впереди и вазоны с комнатными цветами, которые стояли по углам. — Вау, мелкий, это реально ты рисуешь? — рисунки были и правда очень аккуратные и чёткие, и в них легко угадывался человек, который был в реальности. Шисуи, как совсем не имеющий представлений о искусстве, был поражён. — Бля, Итачи, ты видел, как он рисует? Это офигеть, как круто! Взгляд Итачи говорил, что он готов выжигать глазами ножевые в глазах и языке друга. Он бесит его с каждой минутой всё больше. Шисуи перелистывает в другую сторону и натыкается на утренний рисунок, где был изображён спящий Итачи. Его разразил смех. — Ха-ха, какой смешной, — он тыкнул на рисунок, на что Саске нахмурился и о чём-то задумался. — Это же Итачи? Капец он упоротый, на сломанную лошадь похож. Ха-ха. Саске почесал подбородок и тыкнул пальцем на рисунок. — А я думал мне одному это показалось, — его серьёзное лицо никого не насторожило, и непонятно, о чём он думал в этот момент. — Стой! Подожди! — Шисуи взял карандаш и перелистнул на чистую страницу, быстро рисуя круг и пару точек. — Смотри какой Итачи злой. Похож на агрессивную ворону. Саске посмотрел то на реального Итачи, то на Итачи, которого рисовал Шисуи и рассмеялся. Шисуи рисовал смешно, и через пару секунд на них смотрел анимешный Итачи с узкими глазами и поджатыми губами, на лице которого была свирепая тень. И все это было очень похоже на рисовку из Джо-Джо, что ещё сильнее рассмешило. Они оба хватались за животы, пока им не принесли пиццу и не попросили быть потише. — Оу, вы заказали пиццу! Почему раньше не сказали! — Шисуи набросился первым и взял кусочек пиццы, откусывая. — Deliciously! — Неужели ты выучил новое слово по-английски? Мои поздравления, — Итачи усмехнулся, положив кусочек пиццы в тарелку для Саске и поставив перед ним. — Саске, покушай, потом дорисуешь. Саске послушно стал есть, пока Шисуи внезапно не подавился и не стал откашливаться. Рядом сидящий Саске постучал ему по спине и непонимающе на него уставился, услышав краем уха от Итачи замученное: «Вот дебил». — Я же не рассказал, что произошло! — он запихнул остатки своей пиццы в рот и попытался быстрее прожевать, чтобы продолжить рассказ, но только сильнее закашлял. — Вот чёрт. — Прожуй сначала, придурок, — Итачи уже в пятый раз закатил глаза, Саске считает. — Так вот! — он вытер рот рукавом и стал активно жестикулировать руками. — Я разбил батину машину, теперь думаю, когда он меня найдёт и выбьет из меня всю печень! — Ты был пьяный? — в недоумении спрашивает удивлённый Итачи, не зная, что ещё можно ждать от этого непредсказуемого человека. — Ну если только чуть-чуть, но это не имеет значения! Я попал в дтп не из-за этого. Это та блядская шлюха, что выскочила на дорогу! Сука! Итачи не выдержал и кинул в него пустым стаканчиком, намекая, чтобы он закрыл рот. Саске только усмехнулся, и продолжил есть, будто невзначай подслушивая их разговор. — Саске, солнышко, закрой уши пожалуйста, — Итачи улыбнулся брату, а тот послушно закрыл уши ладошками. — Слышь, быдло подзалупное, раз ты нормальным языком не понимаешь, скажу по твоему, неандертальскому. Завали свою хлеботёрку и послушай меня, блять. Тут ребёнок хорошего, блять, воспитания, и в отличии от тебя, хуйни необразованной, понимает лучше тебя. Ещё одно слово, которое может испортить его, и я блять обещаю, что твою ебанную черепушку размажу по асфальту. Ты меня понял? Когда Итачи в гневе, дрожат даже стены. Не зря его воспитали улицы, на которых он тусовался вместе с Шисуи после школы. Он и драться умеет, но знает об этом только Шисуи. Знать Саске об этом совсем необязательно. В его глазах братик хороший, и никого не тронет. Но если это угрожает Саске, вас ничего не спасёт: ни стоп-слово, ни звонок в 911. — Хей, бро, я же шутил, и оно как-то само... Сбавь обороты, на нас люди смотрят, — Шисуи поднял руки в капитулирующем жесте и посмотрел по сторонам. — А когда это тебя начали волновать люди, дебила кусок? Раз понял, закрой рот и учись разговаривать как нормальный человека, а не как говно подзаборное. — Всё-всё, Итачи, я понял, — он стёр капельку пота со лба и выдохнул. — Саске, солнце, можешь открывать уши, — Итачи повернулся к Саске и улыбнулся тому, на что младший кивнул и опять вернулся к своей еде. «Какой послушный ребёнок», — в душе умиляется Итачи. «Точно вырастит дьяволом», — думает Шисуи, стряхивая с себя холодный пот. Шисуи было страшно нисколько от угроз, а от лица Итачи, с которым он всё это произносил. Оно чисто-безэмоциональное, предвещающее намного больше, чем слова, произнесённые сухим и тяжёлым голосом. От всего этого мурашки по телу, и Шисуи не хотелось бы сталкиваться с этим снова. Слишком за душу щипает, бр-р. — И так, ты остановился на том, что на дорогу выскочила девушка. Ты её сбил? — Итачи стряхнул с себя невидимую пыль, после чего откусил кусочек пиццы. Шисуи сглотнул, пытаясь склеить предложение из знакомых ему нематерных слов, и удавалось ему это, скажу я вам, довольно сложно. Но сделав глубокий вдох, и в душе обливаясь горячими слезами, он смог что-то сказать: — Нет. К сожалению для меня, и к счастью для неё. Я свернул на бордюр и врезался в столб. Теперь у отцовского седана нет капота и лобового стекла, а ещё подушки безопасности. — И правда тебе не выжить после этого, — Итачи удивлённо вздохнул и закрыл глаза. Придурок — единственное, что приходит на ум. — И что ты собираешься делать? И машина хоть где? — Эм, тут такое дело, — Шисуи неловко почесал затылок. — Я оставил её там, ха-ха, и сбежал. Наверное её отвезут в полицию и позвонят отцу. Я не знаю, что делать, думаю пару дней перекантуюсь у друзей, а потом заявлюсь и пусть что будет. — Он реально тебя убьёт, — как утверждение говорит Итачи, доедая свою часть пиццы. — Слушай, Итачи, у меня есть план! Только ты меня должен прикрыть. Отец не знает, что я взял его машину, я вчера тайком стащил ключи и он ничего не видел. Можно подстроить так, что ключи он потерял или их украли, а потом и угнали машину. И что попал в аварию совсем не я, а кто-то другой! А сегодня с самого утра я был с тобой, и тебе останется только подтвердить! — Не смей меня впутывать, я не хочу быть соучастником, — Итачи скептически на него глянул, и отвернулся. — Ну пожалуйста! Ты моя единственная надежда на то, что мои кости уцелеют! — Нет. — Вот и договорились! Я потусуюсь с вами до вечера, а потом вернусь домой, и скажу, что я был с тобой. А если попросит доказать, я просто тебе позвоню и ты скажешь одно единственное слово. Это всё, что от тебя требуется, бро. — Но если это не пройдёт, будешь объясняться сам, — Итачи обессиленно закрыл глаза. Он не знает, за что ему этот придурок сдался. — Итачи, ты лучший, я люблю тебя! — он кинулся на Итачи с поцелуями, на что Саске сердито уставился в свою еду. Саске нравился Шисуи-сан за свою искренность и доброту, а ещё он смешно шутил. Но он ему не нравился за то, что когда он появляется, то всё внимание перетягивает на себя. Итачи больше заостряется на его глупых шутках, на поведении, на любом слове, и это жутко раздражало Саске. Сам факт того, что аники уделяет больше внимания кому-то другому, а не ему, заставляет злиться не на шутку. От него хотелось избавиться поскорее, но он как липучка — никак не отрывается. Поэтому Саске сердится, но не показывает этого на лице, думая, как же можно привлечь брата. Итачи его, и никого больше. Он должен смотреть на него, а не на каких-то других братьев. Саске жуткий собственник, если вы не знали. Итачи навсегда останется его. И никто этому не помешает.

To be continued...