Free Use

      Это произошло на третьем году средней школы. Фушигуро нашёл его на заднем дворе Маццуй*, избивавшего кучку хамовитых старшеклассников, пускающих сигареты в тайне от учителей. Не то что бы они Юджи особо доставали, просто в тот день он был не в настроении — умер дедушка, а они попались под горячую руку.       И тяжёлую. Для Итадори это не было преувеличением.       По незыблемым канонам клишированных боевиков, Мегуми протянул ему руку, чтобы помочь подняться с земли, облюбованной им после лёгкой победы. Пыльная, грубая, со сбитыми в кровь костяшками пальцев ладонь легла в чужую, горячую и такую же крепкую, и, вместо того, чтобы быть вытянутым наверх, Юджи опрокинул Фушигуро на себя, сверкнув невинной лучезарной улыбкой. Мегуми приземлился рядом, кое-как расставив руки по бокам от него, чтобы не уткнуться носом в измазанную форму. Обозвал дураком, но улыбнулся в ответ.       Это была их первая встреча, где оба в первый раз в жизни нашли себе друга.       После в жизни Итадори, правда, появился ещё и Тодо, но это случилось намного позже — задолго после того, как Фушигуро вывел его на «улицы». Обычные хулиганские уличные бои, стычки беспризорников, ищущих приключения на одно место или просто разочарованных в жизни. Кто-то присоединялся сам, кто-то, как Итадори, был втянут извне другими, кто-то из бандитских группировок, подполья, даже из уголовников — это «улицы», здесь не важен ни род занятий, ни возраст, и правило всего одно, как в джунглях: «выживают сильнейшие».       Вполне в его духе.       Несколько драк, несколько побед — уже несколько о нём легенд. Вот так легко формируется репутация, впоследствии становящаяся твоим пропускным билетом в мир уличных банд и сект. Впрочем, «мир»? На войну. В самое пекло поля боя. Твоя известность срабатывает и за, и против сразу — как и бывает всегда, — и не успеешь перевести дух, как будешь втянут в стычку с одной из сторон, заинтересованных в подтверждении достоверности слухов о тебе.       Тем, на кого поначалу нарвался Юджи, стал как раз Тодо, наслышанный о нём, как оказалось позже, и от Фушигуро тоже. Ну, как, «наслышанный»? Выпытавший из Мегуми почти всю информацию грубой силой — пропахав его телом пару улиц и стен домов и заборов. Итадори после этого долго ещё не мог простить ему сломанные лопатки и отбитый копчик друга, несмотря на то, что в итоге они подружились. Не совсем, правда, по его воле — Тодо был странным человеком, и это, можно сказать, было ещё мягко сказано. Судить о человеке и дружбе с ним по его вкусу в женщинах… Юджи тогда только пожал плечами и решил не заморачиваться особо по этому поводу, сославшись на то, что, в конце концов, тараканы у каждого свои. Это произошло уже на первом году старшей школы.       А на втором его нашли «Проклятья». Сильнейшая уличная банда, о лидере которой легенды ходили одна безумнее другой. Сам он, Сукуна Рёмен, не почтил Итадори присутствием, но оттого было не легче. Юджи выполз из драки относительно целым во многом благодаря Мегуми, оказавшемуся тогда так удачно рядом. Не то что бы Фушигуро был сильнее его (хотя этого, они, к слову, ни разу не проверяли), но от одного присутствия друга рядом дышалось легче, разворачивались сами по себе плечи, и вообще, командная работа — крутейшее, что придумывало человечество за всё своё существование. Или не придумывало, и вовсе не оно, но это ли было так важно, когда они вместе смогли уложить на лопатки почти всех Проклятий, пришедших по его душу. Конечно, там были далеко не все — человек десять от силы, и всё равно, это невообразимо тешило самолюбие. Ха, ещё бы.       Но, то была лишь верхушка айсберга, и Итадори смог прочувствовать это на себе во всех смыслах этого слова довольно скоро — когда его нашёл один из верхушки. Бледный синеволосый файтер был похож на тень, состряпанную из лоскутов и на скорую руку заштопанных — неаккуратные рваные стежки рассекали на части лицо и руки — и это только из того, что смог увидеть Юджи. И каждый из нетронутых, отсечённых кусочков кожи был отличного от остальных оттенка. Этот человек откровенно смахивал на антагониста фильма ужасов, и Итадори бы непременно поверил, случись их встреча в других обстоятельствах: «тень» представился именем «Махито» и поклялся его убить, потому что, по его словам, Юджи был очень похож на Рёмена Сукуну — правда, так и не понял из безумных речей сошедшего с ума за их бой Махито, чем именно.       Живучесть или удача, но Итадори и отсюда вышел относительно целым, не считая нескольких переломанных рёбер — не худшее, что с ним случалось и могло. Махито не просто так звался одним из Семи. Так называли сильнейших глав «Проклятий», без учёта самого лидера. Из тех, кто был знаком Итадори, только Тодо мог драться с ним на равных — и то, ещё с какой стороны посмотреть.       К счастью или нет, Итадори так и не удостоился чести повидаться лично с кем-то другим из Семи. Одного Махито — чтобы это понять, не требовалось и большого ума — ему было по горло.

*

*

*

      Ещё пара стычек с Махито, ещё пара других разномастных легенд и про него, и о других файтерах — и спустя каких-то три месяца Фушигуро вдруг узнаёт, что Сукуна «вышел на прогулку».       Ну.       Представьте себе бомбу замедленного действия. А теперь помножьте на, минимум, сто, и поймите, что детонатор находится там же — и гуляет свободно по городу.       Ведь триггером такой смертоубийственной гремучей смеси может стать обычный ветерок. Или даже наоборот — его отсутствие.       Юджи тогда почему-то вспоминает слова Махито о их с Сукуной сходстве, и на него будто опрокидывают ушат с ледяной водой. Холодеют даже пальцы рук — температура в школьном классе в самый пик июльского пекла, кажется, разом падает до отрицательной отметки: Юджи как-то неопределённо поводит плечами, пытаясь скинуть внезапное оцепенение. Становится отчего-то отвратительно зябко, и даже собственная парта кажется вдруг чужой и холодной. Какое жуткое предчувствие. Юджи не хочет думать о том, что оно может означать не меньше, чем об этой странной вспыхнувшей в голове в тот же момент мысли о том…       Интересно, он правда силён настолько, что может оставить синяки на запястьях одним прикосновением?       Собственные мысли пугают не меньше известной неизвестности.       Потому что Юджи правда знает не больше, чем известно другим: и практически все его знания о Сукуне Рёмене свет клином сходятся на его невообразимой силе и жестокости. Несколько красивых легенд о выпотрошенных телах, но кто знает, что там было на самом деле? Ладно, хорошо, ещё татуировки на лице и теле. Чёрные резаные полосы — как неаккуратная разлиновка инженерного макета. Но таким разве удивишь? Угольные черты шрамов очерчивали и его углы глаз. Что-то вроде насмешки природы — Итадори не помнил даже, чем таким их заслужил. В этом и есть их пресловутое сходство?       Как-то не слишком верится, что даже такого шизанутого, как Махито, могли триггернуть одни какие-то полоски под глазами. И надо ли говорить, что Юджи свои выводы совсем не нравятся.       Во всяком случае, кому хочется знать, что где-то там ходит без пяти минут серийный убийца (да, были даже такие слухи о лидере Проклятий) с твоим лицом. Херово на душе от одной мысли — а когда это происходит взаправду?       Юджи передёргивает.       Фушигуро тогда ещё с минуту смотрит на его нездоровые дёргания самым скептическим взглядом из всего его арсенала — почти как на умалишённого. «Итадори, тебе что, на жаре последние мозги поплавило?» — «Свали в туман, Фушигуро. Очень смешно».       Не смешно было Юджи ни капли. Разве что истерически.       Почему?

*

*

*

      Из-за слов Фушигуро, тем не менее, Юджи проходил весь следующий месяц, аки маятник — который Мегуми, к слову, приходилось упорно терпеть. Но в конце концов градус его настроения, всё же, подскочил почти до верхней отметки — Итадори едва ли нельзя было теперь назвать ходячей катастрофой. Даже Тодо, не отличавшийся обычно особой проницательностью, в конце концов начал задавать вопросы — причём самому Фушигуро. И это уже можно было назвать звоночком.       Который Итадори, конечно же, не услышал. Или решил сыграть в излюбленную всеми игру — изобразить дурака. Авось как-нибудь само рассосётся.       Тогда он ещё не знал, насколько с его стороны недальновидно было пускать всё на самотёк.       …потому что когда он в очередной раз растерял по полу кипы порученных ему старостой, как дежурному, бумаг, Мегуми не выдержал: так и потащил за шкирку через весь коридор практически по полу — если бы Юджи не догадался вовремя подскочить на ноги, собрал бы лбом и коленями несколько лестничных пролётов и с дюжину ступеней, прежде чем оказаться на крыше.       Методы выпытывания из людей информации Тодо, конечно, вымораживали, но если Итадори подорвать в три часа ночи и спросить, с кем бы в роли «палача» он ни за что в жизни не хотел бы связываться, он бы ни на секунду не задумался, чтобы назвать имя своего лучшего друга. Сила это, безусловно, хорошо, но иногда до белого каления можно довести и словами. Это как раз про Фушигуро.       В качестве лекарства от своей шизофрении Итадори в итоге нажил вечернюю «прогулку» по их стрелочному месту — в том районе, где обычно и собирались участники «улиц». И, Ками-сама, браво, Итадори Юджи, ты подписал себе смертный приговор, котёл в аду для тебя уже подготовлен — надо же было наткнуться на Махито, причём в самый неподходящий для того момент.

*

*

*

      Удар. Второй, третий — Юджи, кажется, уклонился уже от десятка, но они всё сыпятся со всех сторон бесконечным потоком, с каждой секундой увеличивающимся если не втрое, то вдвое уж точно. Глаза застилает пылью и льющимся в три ручья кровавым потом — ссаднит рассаженный висок и губа, наливается кровью, пульсируя, синяк на скуле. Из-за концентрации ощущения остры как никогда: следи за дыханием, держи стойку. Не позволь сбить себя с ног.       Члены Проклятий полностью оправдывают своё определение: их просто несметное количество — кривых, уродливых, угловатых. Подходящих под своё описание лучше всего. Нет, Юджи был не настолько слаб, чтобы не суметь дать отпора, но и не настолько силён, чтобы выкосить по щелчку целую толпу. Жизнь — не зрелищный дерьмовый боевик, здесь нет ни чудес, ни магии, а исход боя не решается по одной прихоти.       Так не бывает.       Увлёкшись собственными мыслями, Юджи всё-таки пропускает удар, который приходится повторным, в висок. На секунду мир перед глазами потухает, болью прошивает всё тело, как током, и Юджи чудом не теряет равновесия, уже почти заваливаясь на бок, в последний момент успев переступить заплетающимися ногами в сторону. Отдача всё идёт, жар не отпускает, и перед глазами всё двоится, смазывается, превращаясь в сплошное нечёткое пятно.       Плечо, бок, живот, лопатки и, наконец, колени — бандиты не пропадают вместе с картинкой, не оставляя своих яростных, беспорядочных слепых атак так же, как и живого места на его теле. Итадори валится наземь, не в силах более устоять на ногах. Где-то на краю сознания заходится истерическим смехом Махито. Расшитый уёбок, такой же уродливый, как и его шестёрки. С бледной, почти синей болезненной кожей и маниакальным блеском в тёмных впалых глазах — Фушигуро был прав, предостерегая его. Это не идёт ни в какое сравнение с той шпаной, с которой им приходилось иметь дело раньше. И на простом избиении всё отнюдь не закончится.       Ему очень повезёт, если его оставят в живых.       …думает он, а через секунду уже ловит себя на мысли, что такое с ним, в конце концов, происходит не в первый раз. Как будто бы, будь тут один Махито, что-то бы поменялось.       Ничего подобного.       Реальность перемежается с мыслями, границы размывает ещё больше, и Юджи и сам не замечает, как перестаёт вести счёт времени. Единственное, что занимает его мысли, это то, как подняться на ноги.       Как можно быстрее.       Пока мышцы от ударов ещё не свело. Пока он в состоянии ещё соображать.       И Юджи поднимается. Но потом…       Начинается.       Итадори замечает его почти сразу — Сукуна стоит на другой стороне улицы, подпирая плечом фонарный столб, и наблюдает за открывшейся ему картиной с нескрываемой насмешкой. И то самое презрение тянется сквозь всё его существо алой нитью, сквозит в каждом мимолетном движении и невзначай брошенном взгляде.       Итадори узнаёт его почти сразу. Потому что, чтобы не понять сейчас, надо быть как минимум тупым и слепым одновременно. Сукуна Рёмен — его чёртова копия, из различий — лишь тату и точёные черты лица: резко очерченные скулы и линия челюсти, небрежно зачёсанные назад волосы, чуть длиннее, чем у него, и…       Самое главное.       Самое жуткое — отчего Юджи вдруг чувствует, как подкашиваются, не выдерживая вес собственного тела, колени, и оплетает колючей проволокой внутренности, завязывая в узел и опрокидывая куда-то вниз.       Его взгляд.       Чёрные, как сама бездна, зрачки, в которых не отражается даже солнечного света; цвета крови, горящая багряным заревом радужка и маникакльный, совершенно безумный блеск, отливающий алым и днём — его глаза переполнены холодной силы, от ощущения которой невольно перехватывает дыхание. Его взгляд дикий, пугающий до жути, он приковывает к земле и не даёт сделать и шагу.       Он — хищник.       А Итадори чувствует себя беззащитным зверьком. Жертвой, уже попавшей в его лапы — до того ещё, как он успел осознать на себя охоту.       Юджи цепенеет, застывает на месте, не в силах отвести даже взгляд, и ощущает будто взаправду, как с него разом сдирают кожу, паля по оголённым нервам калёным железом.       Именно так ощущается на себе чужой взгляд.       Юджи страшно, нет, не так, он ловит себя на мысли, что его трясёт от ужаса. От подавляющей ауры, накрывшей его с головой, перекрывшей доступ кислороду. От ощущения на себе чужой подавляющей силы.       Откуда-то снизу, приливая кровью к щекам, поднимает жар.       Юджи дёргается, отчаянно пытаясь сморгнуть наваждение, но у него не выходит вообще ничего, абсолютно — тело не слушается совершенно, будто деревянное, точно не своё. Кажется, сдвинуть себя с места сейчас не легче, чем втащить по склону пятитонный камаз — и происходит то, чего Итадори боялся больше всего.       Удар прилетает в висок и, почти сразу, в затылок.       У Юджи разом темнеет в глазах.

*

*

*

      Как он оказывается вдруг в окрестностях старшей Маццуй, Сукуна едва ли помнит. Накануне он напился так сильно, что похмелье не отпускает до сих пор — башка трещит, грозясь расколоться сейчас же, и треск этот невыносимо бесяче сливается с чужими голосами: кто-то уже успел огрести по милую душу, и костяшки пальцев уже содраны в кровь, но руки всё равно чешутся разорвать кого-нибудь на куски. Но это случилось в почти в центре, разве нет? За поворотом мелькает знакомая крыша, и Сукуне хочется обложить матом как минимум весь мир — за каким хреном ноги принесли его в то самое дерьмовое место, где он когда-то чуть не сдох?       Всё ещё плохо соображая, он поворачивает в ближайший противоположный переход — и спустя следующую, ему кажется, вечность выходит на соседнюю улицу. А когда пропитым мозгам всё же удаётся обработать картинку, так старательно впихиваемую ему всё это время зрением, и похмелье, и усталость вмиг снимает как рукой.       Сукуна смотрит перед собой, склонив набок голову, и пытается отделаться от чувства, будто его опрокинули головой в ушат с ледяной водой.       Напротив него стоит, кажется, он сам — несколько лет назад, тогда ещё без тату и шрамов, только меньше, мягче и смазливее, чем он сам. Чтобы понять, кто это, однако, Сукуне не требуется много времени — то-то ему казалось, сегодня в штабе было слишком тихо. Всё понятно. Швабра нашёл себе хорошую игрушку, чтобы оторваться на нём в счёт лидера, минуя свою слабость.       Вполне в его духе.       Розоволосый парень — как там его звали? Итадори? — стоит в считанных метрах от него, в грязи и крови, уже изрядно помятый и измотанный, в окружении какой-то серой массы — на ком-то блещут нашивки Проклятий, значит, очередные шестёрки расшитого — чтобы найти последнего, не требуется и пяти секунд. Синяя, под стать волосам, морда появляется в поле зрения почти сразу, как прослеживает направление взгляда мальчишки: маячит где-то на переферии, выкрикивая что-то смазливое — самое противное для обоих — и раздражающе размахивает руками.       Ками-сама, как же весело играть в дурака.       Сукуна никогда бы не подумал, что вспомнит эту брошеную когда-то этим расшитым уродом спьяну фразу — тем более, смотря в лицо человеку, так сильно похожему на него самого.       Чтобы понять такой внезапный каламбур собственной памяти, требуется не больше минуты: мальчишка прост, как пять копеек. Сукуне кажется, он смотрит немое кино: эмоции на чужом смазливом личике меняются со скоростью кадров в киноплёнке, и диапазон их выходит, кажется, за те рамки, в которых им ещё можно дать название. Начиная с искреннего удивления и заканчивая — ничего себе — смущением — Рёмен задней мыслью поражается, насколько выразительна может быть мимика человеческого лица. В основном — пытается осмыслить просыпающийся внутри интерес. С чего бы такая реакция? Конечно, он знает, что хорош собой, но чтобы настолько? Его разбирает на смех и против воли растягивает в ухмылку губы. Какой интересный пацан.       Интерес подстёгивает азарт, развязывает руки — очуметь, предвкушение. Как давно он, оказывается, не испытывал подобного.       — А у тебя, смотрю, тут весело, швабра.

*

*

*

      Когда Юджи приходит в себя, открывать глаза он не спешит. На то находятся сразу несколько причин: первая подпирает его голову, а вторая покоится на лбу — и от обоих веет жаром, как от раскалённой печи. При сорокоградусной жаре такое, вообще-то, улыбаться не должно, а ещё секундой мелькает в голове мысль, что у него нет знакомых, кто имел бы такие горячие руки, но она пропадает почти сразу, потому что Итадори вдруг чувствует себя таким защищённым — по телу обволакивающим чувством разливается спокойствие. Словно… Ему снова пять лет, и засыпающего его на руках держит мама.       И даже если этот человек — далеко не она, Юджи плевать.       Он полностью проснулся, но открывать глаза слишком не хочется — лучше подумает над этим сам.       Чужие колени — а это именно они — напрягаются при малейшем движении хозяина, и Итадори чувствует, как перекатываются под кожей литые мышцы. Это опредлённо парень и точно не Фушигуро — у того бедра точно не такие жилистые, и не Тодо — ни у одного из них руки не настолько сухие и мозолистые. Ладонь не такая тяжёлая, как у Аой, но и не слишком лёгкая — у Мегуми другие.       Юджи лежит, не шевелясь, ещё где-то с полминуты и, ему кажется, может пролежать так ещё вечность, но откуда-то сверху доносится ленивый вдох — а следом случается то, что заставляет его шокированно распахнуть глаза и подорваться, шугаясь в сторону, как заведённого.       Человек тянет скучающим голосом «ну и долго ты ещё будешь притворяться, пацан?».       У Юджи, кажется, переворачивается перед глазами весь мир.       Прямо перед ним сидит, подперев рукой щёку, Сукуна Рёмен — и смотрит на него насмешливо, сложив губы в глумливой ухмылке. Открыто демонстрируя и наслаждаясь своим превосходством. И Итадори не знает уже, чего он пугается больше — самого Сукуны или того, как он среагировал на него минуту назад. Того, что его поймали на этом за руку.       — Ну и где моё заслуженное «благодарю вас, мой господин»?       Но Юджи не слышит ничего: в висках набатом стучит кровь, сумасшедше шумя в голове, лицо заливает краской, а сердце колотится в груди так, будто он только что пробежал марафон. От стыда хочется провалиться сквозь землю — или на крайний случай просто свалить, да побыстрее, и Юджи решает претворить свою идею в реальность сейчас же — подрывается на колени, силится подняться на ноги и встаёт, с трудом удерживая равновесие: а в следующую секунду всё тело вдруг вспыхивают болью — в спину, бок и голову вдруг будто резко вбивают клинья, норовя расколоть напополам. Юджи шипит от боли под едкую насмешку откуда-то снизу и хватается руками за голову в жалкой попытке сбить перед глазами пелену и темень. Хочет отпрянуть и уже почти делает шаг назад, пошатываясь, но вдруг валится обратно на чужие колени, утянутый вниз за край помятой рубашки. Следующие чужие слова раздаются уже под самым ухом:       — Далеко собрался?       От неожиданности Юджи чуть не подпрыгивает на месте, вдруг рефлекторно прикрывая ухо рукой, и поворачивается к Сукуне, упираясь свободной тому в грудь. Хочется ответить хоть что-то, но Итадори, кажется, всё ещё в таком шоке, что не может выдавить из себя и слова.       Он пунцовеет ещё сильнее.       — Ну, и-и? — тянет Рёмен, огрызаясь. — Мне долго ждать ответа?       И каждым новым словом интонация в голосе меняется всё сильнее, в конце концов переходя в открытую агрессию. Юджи видит, как чужие глаза наливаются алым, багровея от злости, и весь сжимается, как зашуганный кролик.       Вот оно.       То самое чувство.       — Я- Я не с-собирался… — ворох мыслей в голове едва ли хочет принимать подобие чего-то целого: Юджи не может сложить и двух слов — они теряются все ещё где-то на корне языка, находя себе выход лишь неразборчивым бормотанием.       — Да ну, — Сукуна обрывает на полуслове, издевательски закатывая глаза. — Неужели.       — О- отпусти меня, — мямлит заплетающимся языком Юджи, пытаясь смотреть куда угодно, но «только не смотри на него, не смотри, не смотри, не смотри».       Потому что Сукуна смотрит. Прямо на него, в глаза и на залитые краской скулы. Итадори, кажется, чувствует его взгляд почти физически. Голодный, дикий, Рёмен пожирает его этим взглядом: выхватывает в каждый сантиметр кожи, словно хочет запомнить всё досканально — выжечь на обратной стороне век.       Итадори мягкий на ощупь, как кожей, так и волосами, и пахнет мятой и персиками. Сукуна отметил это почти сразу, как уложил его себе на колени, оттащив к стене за шкирку. У него рассажена губа и кровоточит порез над бровью, наливается тёмным синяк на скуле. Костяшки пальцев, как и у него, сбиты в кровь. Итадори похож на него до безумия и абсурда, и это так пиздецки бесит, что хочется прописать ему между глаз не меньше, чем расшитому ублюдку.       Кстати, о рыбках.       — Ничего не хочешь сказать мне, пацан? — Сукуна не изменяет себе. Игнорирует чужой вопрос, но всё же разворачивает Юджи к себе спиной, позволяя взглянуть назад.       …Юджи холодеет весь, кажется, взаправду. Потому что вокруг столько крови, сколько он не видел, наверное, и за всю свою жизнь: она буквально повсюду, и Итадори поражается себе, как мог ничего из этого не заметить ранее. И посреди этой крови тут и там раскиданы бездыханные тела — и в каждом из них Юджи узнаёт тех, кто недавно его избивал. Без зубов, с неестественно вывернутыми конечности — Сукуна не пожалел никого. Только Махито бесследно изчез — но как будто Юджи ещё не забыл про него, смотря на весь этот ужас перед ним.       Ведь даже больше поражает его не это.       От осознания, что те руки, что сотворили это, до сих пор держат тебя — вот от чего в жилах стынет кровь.       Юджи силится открыть рот, но понимает, что кроме того, чтобы в оцепенении и жутком ужасе хватать ртом воздух, у него не выходит выдавить из себя и слова. — Ты… Убил их? — он не знает, зачем спросил. Не знает, зачем спросил. Юджи замирает, боясь даже лишний раз вдохнуть — кто знает, как Сукуна может отреагировать.       — Разве это так важно? Я нахожу интересным другое, — хмыкает он, скидывая Итадори с себя и поднимаясь на ноги. Ждёт с секунду, пока тот поднимется следом, так же плохо держась на ногах, как и раньше, и сокращает дистанцию между ними почти вплотную, шепча на ухо последние слова: — То, как ты будешь мне за это платить.       Юджи же просто пытается терпеть.       Потому что ему всё ещё слишком жутко.       — К-как? Ты предлагаешь…       — Дай-ка подумать, — и Юджи больше чем уверен, что Сукуна всё уже решил: у него написано это на лице. Но он не может не потрепать ему нервы: — Твоим телом.       — Ч-что?! Но я не гей!       — Меня не ебёт.       — Да по тебе видно! А меня ещё ка- — Юджи осекается, обрывая свою гневную тираду на полуслове, когда до него доходит смысл им сказанного. Ну, или почти сказанного. Выбитый из колеи, он натыкается потерянным на миг взглядом на растянувшиеся в едкую ухмылку губы. Чужие глаза на секунду вспыхивают, почти сразу оказываясь непозволительно близко — до того, что Юджи ощущает на своём лице чужое пламенное дыхание. От которого, всё равно, кровь стынет в жилах.       Юджи цепенеет — чужие горящие алым глаза вводят в транс не хуже двух известных всем вещей, потому что Итадори, кажется, видит в тёмной глубине каждую из них, — но спешит одернуть себя и отпрянуть назад, пока Сукуна не успел совершить очередную глупость.       И Юджи не прогадал — он мог. Ещё хоть одна секунда, и тот совершил бы даже не одну такую «глупость».       Откуда-то из глубины груди вдруг поднимается слепая ярость — и Юджи не до конца понимает даже, на кого она направлена больше: на наглого уголовника перед ним, чьё лицо не спешит отодвигаться и на фут даже сейчас, когда находится так близко гораздо дольше, чем требуется, или на самого себя. Брови съезжаются к переносице, мягкие черты заостряются, ожесточаются, и Итадори резко дёргает головой в сторону, отводя взгляд и отстраняясь, разрывая тесный контакт, будто отплевываясь от едкой желчи, от которой вдруг резко скрутило живот.       Да, желчь. Это была именно она. На то отвратительное чувство не может быть другой причины.       — Блять! Короче, — Юджи делает шаг назад и проводит плечами, стряхивая противоестественное оцепенение, косится на вздернувшего бровь парня перед собой и ещё раз отмечает про себя, что связываться с ним не хочет от слова «совсем». Ему надо сбежать отсюда как можно быстрее — чревато слишком многим, ему кажется, будет и секундное промедление. Рёмену точно не потребуется слишком многое, чтобы ему помешать. — Это реально слишком. Придумай что-нибудь другое.       — Ха? Не думаю, что такому, как ты, есть, что предложить мне взамен, — Сукуна выпрямляется, разводя в стороны плечи, и даже при своём не слишком отличном от его росте кажется Юджи чуть ли не горой. От него веет такой силой и уверенностью, что от давления невольно тянет под ложечкой.       А у Юджи и вовсе подкашиваются колени.       — Н-ну… — на самом деле, Сукуна прав. Ему действительно нечем отплатить ему, совсем. Сирота, живущий на жалкие крохи оставленных покойными родителями денег — у него нет ничего ценного, кроме своей жизни и десяти метров однушки на окраине захолустного района. Даже квартиру дедушки после его смерти пришлось продать, чтобы покрыть долги и хоть как-то свести концы с концами.       Сукуна наблюдает за его судорожными попытками ухватиться хоть за что-нибудь, чтобы избавить себя от унижения, с не сходящей с лица ухмылкой где-то с полминуты, откровенно забавляясь, не в силах оторвать взгляда от запёкшейся на чужих губах крови, а потом вдруг на секунду меняется в лице, но быстро берёт себя в руки. Но от Юджи не укрывается внезапная смена чужого настроения — слишком выделяются на грубо очерченном лице играющие на скулах и лбу желваки. Сукуна, кажется, даже нарочно прикусывает изнутри щёку — и Юджи не сразу понимает, что послужило тому причиной.       А когда до него наконец доходит, что из неосознанно приоткрытого им рта течёт алая струйка крови, его уже вжимают в стену позади, впиваясь до боли пальцами в волосы. Сукуна рычит, тянет с силой вниз, заставляя запрокинуть назад голову, и с нажимом ведёт языком по подбородку, собирая вязкую горечь — потому что кровь его смешалась с песком и каменной крошкой, почти полностью вытеснив своей сухостью яркий металлический привкус. Юджи в этом абсолютно уверен.       Или нет, не так. Он хочет в это верить.       Но все его надежды разбиваются на мелкие осколки, которые не собрать уже ни за что воедино, когда он встречается с почти обезумевшим взглядом чужих горящих багровым заревом глаз своим. Слизывая с губ его кровь, Сукуна выглядит так, словно отхватил самого вкусного лакомства в своей жизни.       Нет, Сукуна ненавидит сладкое. Не меньше, чем «нежность», «любовь» и «заботу» — но вкус Итадори Юджи именно такой.       И его, почему-то, не тошнит.       — Если нечего предложить, тебе лучше не испытывать моё терпение, пацан, — губы снова обдаёт горячим дыханием, но теперь напряжение между ними чересчур сильно, чтобы хоть один из них мог его игнорировать.       И всё равно.       Точка невозврата ещё не пройдена.       Юджи ловит себя на мысли, что не понимает, рад он этому или нет, и не хочет даже в этом разбираться — только не здесь, только не сейчас и только не рядом с ним, — хочет двинуться, но не знает, в какую вообще сторону, и от возможного позора его спасает лишь крепкая хватка на волосах, не позволяющая дёрнуться и на миллиметр.       Сердце колотится теперь уже, кажется, в горле, гоняет кровь с такой скоростью, что она шумит в голове, почти абстрагируя от чужих слов, приливает к щекам и ушам. Взгляд мечется по сторонам, но внезапно цепляется за чужие губы, на которых ещё остались капли его крови. В висках набатом стучит мысль, что нельзя, нельзя было туда смотреть, потому что Юджи уже знает, каким неземным притяжением они обладают, но слишком поздно. Он шумно сглатывает, прикусив губу, не в силах оторвать взгляда.       И для Сукуны это становится последней каплей.       Удар под солнечное сплетение складывает Итадори почти пополам, выбивает из лёгких весь воздух и отзывается вспышкой боли под рёбрами — на языке и губах опять ощущается металлический привкус, Юджи хочет сплюнуть кровь, но Сукуна снова не даёт сделать и шагу, а через секунду его губы уже сминают чужие, сухие и обветренные, смягчённые лишь его кровью. Сукуна пахнет дымом, перегаром и каким-то дорогим парфюмом, но на фоне духа крови блекнет и он. В затопившей потемневший алый взгляд буре эмоций, помимо животной похоти, различим только гнев — стоит Сукуне снова почувствовать на языке чужой терпкий привкус, и ему начисто сносит крышу.       У Юджи в груди клокочет ярость, он взбешён настолько, что пеленой застилает глаза, и эта злость не способна сыграть ему на руку. Между ним и Сукуной, исключая внешность, слишком большая разница во всём — и сила, как одно из самых выделяющихся отличий. Поэтому Юджи остаётся только отчаянно впиваться пальцами в чужие сильные плечи, пытаясь причинить как можно больше боли — слишком близко, слишком жарко, слишком неудобно, чтобы сделать нормальный удар. Всего слишком.       Но Юджи всё равно преследует мысль, что он лишь пытается найти отговорки своей слабости. Слабости не хотеть оттолкнуть его от себя.       Грубый, развязный, наполненный похотью, ненавистью и болью до краёв — точно не таким Итадори представлял себе свой первый поцелуй. Не с человеком, с которым встретился каких-то полчаса назад: тем более, когда он — преступная легенда их города.       А Сукуну не столько заботят сейчас тонкие материи оставшегося где-то за пределами сознания мира, пропавшего из поля зрения ещё в тот момент, когда он в первый раз увидел Юджи — он полностью сосредоточен на нём, до такой степени, что сам поражается себе. Его ничуть не останавливают чужие сомкнутые намертво зубы, он вылизывает, кусает до крови и оттягивает чужие губы, обдавая прохладным воздухом вокруг, заставляя Юджи покрываться мурашками от сумасшедшего контраста. И этого секундного промедления, когда Итадори с головой уходит в свои мысли, Сукуне хватает, чтобы перехватить инициативу и скользнуть языком в приоткрытый рот, сплетаясь с чужим неумелым и ухмыляясь в мягкие губы — так это его первый поцелуй. От этого осознания его вдруг вставляет настолько, что сводит челюсть и закручивается узел в паху. Юджи шипит, когда Сукуна добирается зубами до его языка, оставляя на кончике кровоточащую ссадину, и упирается ослабевшими руками в чужую грудь, но самому от своих бесплодных попыток до истерики смешно — он и когда ещё твёрдо стоял на ногах, мало что мог противопоставить лидеру Проклятий, а в таком-то состоянии это кажется чем-то из разряда фантастики.       Сукуна чувствует, как с каждой секундой хватка на плечах всё больше слабеет, чужие пальцы мелко подрагивают и в конце концов уже едва ли пытаются причинить ему боль — скорее, отчаянно цепляются за его одежду, чтобы Юджи просто не съехал по стене вниз, не в силах больше устоять на ногах. Осмысленность из чужих светлых глаз пропадает, кажется, ещё быстрее: тьма зрачка снедает почти всю радужку — Юджи теряет контроль гораздо быстрее, чем был должен. Из груди против воли рвутся хриплые стоны, и он душит их в горле, как может, но всё бестолку. Поэтому, когда Сукуна вклинивает колено между его ног, прижимая к стене ещё сильнее — чтобы он окончательно не потерял равновесие, — Итадори вскрикивает и заходится дрожью: Сукуна смещает ногу чуть выше, с силой давя на пах. Резкий вскрик тонет в чужих губах так же, как и другие — Рёмен отстраняется на секунду, чтобы вдохнуть, и ловит его ртом, снова затыкая.       — Охуеть, — срывается с языка, стоит только оторваться от Юджи спустя ещё, кажется, несколько вечностей. Потому что он выглядит просто охуенно. Взъерошенный, красный с головы до ног, весь в ссадинах и кровоподтёках, с безнадёжно сбитым дыханием и абсолютно потерянным взглядом — у Сукуны просто не находится на это других слов. — Да мне сегодня невероятно везёт.       Он мажет большим пальцем по щеке, избавляясь от оставшейся на ней чужой крови, и почти тут же ловит этой же рукой чужую в считанных сантиметрах от своего лица.       — Интересно, — не обращая ни малейшего внимания на чужую злость, продолжает размышлять вслух Сукуна, уйдя в мысли с головой и смотря в каком-то трансе на парня перед собой, уже успевшего сменить на лице все оттенки бордового. — И насколько же низок твой порог чувствительности?..       Так развезло от одного поцелуя.       Этот пацан определённо ему нравится.       — Д-даже не надейся, что сможешь проверить! — заикаясь, мямлит заплетающимся языком Юджи, пытаясь смотреть куда угодно, только не на поехавшего извращенца перед собой.       Только, кажется, извращенец здесь не только он.       От непривычных обрушившихся шквалом ощущений закладывает уши и немеет кончик языка — нет, Итадори не первый раз испытывает возбуждение, но то, во что окунул его сейчас Рёмен, не идёт с ним ни в какое сравнение. Чужие прикосновения чувствуются совсем не так, как свои — они острее, ярче, а когда это Сукуна, тело буквально реагирует само по себе, и Юджи отчаянно пытается не думать, не думать, не думать, почему именно на него.       Они встретились в первый раз всего полчаса назад, и это с трудом можно назвать и знакомством.       Юджи не хочет давать этому чувству определения.       — Вы только посмотрите на него, — чужая рука внезапно пропадает с затылка, и Юджи теряет опору, неловко прикладываясь головой о стену позади. Сукуна устраивает руки по сторонам от его головы, отсекая пути отступления, и смотрит на него сверху вниз голодным взглядом. Нет, не так. Пожирает. — Огрызаешься, хотя сам течёшь от одного поцелуя, как похотливая сучка.       Юджи вздрагивает, тушуется ещё сильнее и заливается краской от чужих грязных слов, отчаянно не желая признавать, что он чертовски прав.       — Я не- — но Сукуна не даёт договорить, смещая колено между чужих ног выше и давя на пах ещё сильнее, заставляя Юджи шокировано распахнуть глаза.       Возбуждение простреливает снизу вверх, вьётся по цепи позвонков, посылая волны мурашек бродить по всему телу, и бьёт в голову, в самый затылок, мешая нормально соображать. Едкий комментарий, который Итадори уже хотел выплюнуть в чужое лицо, так и затухает на кончике языка, уступая место вязкой слюне и до сих пор не остановившейся крови. Очередной всхлип отдаётся звоном в ушах, а перед глазами плывёт картинка, превращаясь в смазанное пятно.       Итадори никогда ещё не чувствовал себя таким беспомощным.       И, ведь, Сукуна правда до жути его пугает. Юджи прекрасно знает, на что тот действительно способен. Насколько он безжалостен, насколько силён — теперь уже не понаслышке. Один взгляд диких алых глаз вселяет ужас, сковывает по рукам и ногам, заставляя обливаться холодным потом, а от жуткой подавляющей ауры вокруг перехватывает дыхание. И со своими иссиня-чёрными татуировками на руках и лице Сукуна ещё меньше напоминает человека.       «Демон» — подошло бы ему куда больше.       И всё равно.       — Блять, — Сукуна выпускает воздух сквозь плотно сжатые зубы, с шипением, и загребает пальцами плитку рядом с чужим лицом. Юджи готов поклясться, что она крошится под его ногтями, ссыпаясь пеплом на плечи. Из алого в чужих глазах — уже только окантовка зрачков. Ему и самому хреново даётся контроль. — Если бы не парочка подонков, выебал бы тебя прямо здесь.       И, не давая ответить, зажимает Итадори рот рукой, впиваясь укусом в шею — на самой границе роста волос, там, где он точно не сможет его скрыть.       Тяжесть чужого тела, вместе с поддержкой, пропадает так же быстро, как до этого появилась, и Юджи таки валится наземь, почувствовав, как уходит из-под ног земля. Ударяется спиной и головой, но боль заглушают чужие слова, отдающиеся в голове глухим эхом:       — Завтра в шесть у заброшенного склада на окраине. И тебе лучше не заставлять меня ждать.       Следующую вечность он проводит у этой стены, наедине со своим бешено колотящимся сердцем и ворохом мыслей в голове.