Осколки

Мать Мин Юнги с детства твердила ему только об одном: что он должен стать айдолом и обеспечить ей достойную комфортную жизнь в благодарность за все те муки, что она прошла с ним. Она родила его слишком рано и в совершенно неподходящее время. Ей было всего шестнадцать. Она была еще школьницей. Совсем глупой и не разбирающейся в жизни, поэтому сразу даже не поняла, что забеременела, а когда до Мин Юри наконец-то дошло, что происходит с ее телом, делать аборт было уже поздно. Ее парень, услышав такие новости, послал ее подальше, а родители выперли «позор семьи» из дома. И если бы не прабабушка Юнги, то у него вполне были бы все шансы родиться в ночлежке для бездомных. Но слава богу, что она сначала приютила его мать, а потом и его тоже. Они всегда жили очень бедно. Да хуже, чем просто бедно. Его мама, вылетев из школы, решила не учиться дальше, а просто хваталась то за одну подработку, то за другую. Но нигде особо долго не задерживалась, потому что была слишком неусидчивой и ветреной, чтобы соблюдать все правила и ходить на работу по расписанию. А еще она очень любила красивую одежду, мужчин и выпивку, и это были ее главные жизненные приоритеты. Она так часто ночевала вне дома, что Юнги мог по пальцам пересчитать случаи, когда мама ночевала вместе с ними с бабушкой. В маленькой квартирке, нет, просто в комнатушке в кондоминиуме для бедных, где даже кухня, душ и туалет предполагались лишь одни на этаж. С другой стороны, если бы не добрые соседи, то вполне возможно, что он с бабушкой, впавшей в старости в маразм и совершенно потерявшейся в действительности, просто бы умерли с голоду. Впрочем, бабушка и умерла. Когда Юнги было пять. Он-то подкармливался, побираясь по соседям и всем окрестным кафе и ресторанчикам, а иногда даже – в самые тяжелые времена – по мусорным бакам этих самых кафе и ресторанов, а у нее просто не было на это возможностей и сил. После смерти бабушки всё немного изменилось. Однажды соседка, заметив, что мамы Юнги нет дома уже целую неделю, пожаловалась в социальную службу, и после долгого внушения инспектора, но, вероятнее, после угроз забрать Юнги в приют и лишить ее единственного постоянного источника дохода – социального пособия, его мать постаралась остепениться. Устроилась на более-менее постоянную подработку в круглосуточный магазин, стала чаще ночевать дома, променяла своих многочисленных любовников сначала на соджу, а затем на джин и пафосные речи о том, что Юнги обязательно должен стать знаменитым, ведь у него такое же милое и смазливое личико, как у его отца, а всего остального можно добиться с помощью долгой тяжелой работы. И что он должен сделать всё, чтобы обеспечить ей достойную жизнь, ведь именно он, Мин Юнги, по ее мнению, был виноват в том, что всё сложилось вот так вот. Мать даже пыталась научить его петь и танцевать, но соседи и тонкие стены быстро пресекли эти попытки, а вот ее отчаянное желание сделать из сына трейни одного из развлекательных агентств – нет. Скопив деньги на кое-какую приличную одежонку и обувь, она таскала его по прослушиваниям по всем агентствам, начиная с семи лет. И как-то получилось так, что его взяли. Действительно взяли в одно из агентств на стажировку. И не просто взяли, а с полной стипендией и содержанием (в счет будущего контракта, конечно). Оказывается, не иначе как по иронии самой судьбы, у него и правда был какой-никакой талант и все шансы стать айдолом. В тот год ему исполнилось десять лет, и Мин Юнги впервые узнал, что такое нормальная жизнь. У него наконец-то была собственная комната и кровать в общежитии для трейни, не пропахшие запахом дешевого рамёна и алкоголя, вкусная еда целых пять (!!!) раз в день, постоянное, четкое расписание занятий, которому нужно было следовать, и ни одной свободной минуты. Ведь с утра кураторы провожали их на занятия в обычную школу, а после обеда они занимались в агентстве: вокал, танцы, актерское мастерство, звукорежиссура и работа с музыкой и текстами. Оказывается, всё это так нравилось Мин Юнги. Оказывается, с этим у него не было никаких проблем. Оказывается, у него и правда был талант к музыке. А еще ему не нужно было видеться с матерью. Другие трейни скучали по своим семьям и искали любую возможность увидеться с ними, а Юнги… не искал. Даже все выходные и праздники он предпочитал проводить в стенах агентства, посвящая всё свое время музыке, оттачивая свое мастерство до совершенства и получая так много похвалы от наставников. Они говорили, что заслуженной, а Юнги казалось, что нет. Юнги понял, что у него что-то да получается, когда он продал свою первую песню. В пятнадцать лет. И продал не просто кому-то, а одной из топовых групп другого агентства. Конечно, это был не заглавный трек их альбома, но он тоже собрал достаточное количество прослушиваний и положительных комментариев. Индустрия тогда впервые узнала его как продюсера, и… на его треки внезапно появилась очередь? Его песни нравились людям? Это было очень странно и очень приятно. И Юнги не до конца верилось, что это на самом деле происходит с ним. Его музыку слушали. Просто фантастика. Ему всегда казалось, что он недостаточно хорош для чего-то подобного, что его песни недостаточно хороши – даже после того, как он доводил их до совершенства десятки часов, но людям они почему-то нравились. И вот что по-настоящему было важно. А в шестнадцать лет он узнал о своем предстоящем дебюте. Компания решила пойти на риск и дебютировать не форматную кей-поп группу, а сразу четырех сольных артистов, и Юнги стал одним из них. И не просто одним из: ему позволили исполнять ЕГО музыку, в основном рэп и хип-хоп, транслировать свое видение и себя настоящего, и не прогадали. Шуга (таким псевдонимом его наградил директор, надеясь спрятать за фальшивым именем его настоящую историю) стал, в отличие от остальных трёх парней, потерявшихся в общем потоке индустрии и огромном количестве однотипных исполнителей, настоящей… сенсацией? Юнги до сих пор не мог поверить, что тогда это происходило с ним на самом деле. Миллионные, а затем и миллиардные прослушивания и стриминги, десятки, сотни тысяч проданных альбомов, раскупаемые за пару минут туры и миллионы людей по всему миру, которым нравилась его музыка. От этого действительно можно было свихнуться. Он словно оказался героем какого-то дурацкого мотивирующего фильма про успешный успех. Но это всё происходило не на экране, а в реальности. С ним. Их компания, маленькая и не входящая даже в десятку лучших, с трудом справлялась с его огромной популярностью. И со своей тоже. Им пришлось стремительно расширяться, набирать новый персонал, к ним выстроились целые очереди из стажеров, желающих учиться у тех же наставников, что создали Шугу. И в какой-то момент директор принял сложное для себя решение – войти в состав более крупного агентства, чтобы иметь под рукой все его мощности и ресурсы. Впрочем, Юнги это мало интересовало, он просто не глядя подмахнул свой новый контракт и побежал в репетиционную. Его безоблачное существование в счастливом вакууме статуса суперзвезды продлилось почти пять лет. И, наверное, продлилось бы еще больше, если бы сам Юнги в какой-то момент всё не испортил. Он влюбился. Окончательно и бесповоротно. Как подросток. В одного из трейни их агентства. Парня. Не девушку. Очень красивого парня с невероятными глазами и такой улыбкой, что у Юнги от нее сердце проваливалось в пятки. Кан Джихён. Любовь к нему буквально сводила Юнги с ума. Рядом с Джихёном он забывал обо всём на свете, даже о музыке. Ведь, кроме них двоих, для Юнги не существовало никого в этом мире. И он стремился каждую секунду своего свободного времени проводить рядом с тем, кто был ему так дорог. Тогда Юнги впервые понял, какой смысл заложен в выражении «по-настоящему любить». Это были то, ради чего стоило жить. По крайней мере, Юнги казалось именно так. Он так чувствовал. Но вот Джихён… Их безоблачная любовная нега продлилась почти целый год, а потом… потом розовые очки на глазах Юнги стали давать трещины. И он внезапно стал понимать… что его используют? Ради вкусной еды, шикарных ресторанов, крутых тусовок, на которые простым трейни проход был заказан (сам Юнги не был ценителем подобных мероприятий и времяпрепровождения, но Джихёну они так нравились), дорогих подарков, которые его самый любимый в этом мире человек без стеснения у него выпрашивал и принимал, путешествий, брендовых вещей, новых телефона и машины, дорогого алкоголя, номеров люкс в отелях, и, разумеется, ради альбома, который Юнги должен был для него написать, и ради «их крышесносного дуэта», который должен был позволить Джихёну дебютировать. Но директор оказался против такого развития событий, Юнги был слишком значим, чтобы тратить свое время и творчество на какого-то стажера. Его ждали коллаборации с топовыми звездами не только Азии, но и Европы, Америки. А тут какой-то трейни. Несмотря на все уговоры Юнги, в ответ он слышал лишь категоричное «нет». И Юнги пришлось смириться с этим. Он никогда не спорил со старшими, особенно с директором, который заменил ему и отца, имени которого Юнги тогда даже не знал, и его родную мать, звонившую Юнги, лишь когда у нее заканчивалась предыдущая партия полученных от него денег. А вот Джихён с таким развитием событий смиряться отказался. Он устроил Юнги безобразный скандал, плакал, угрожал, шантажировал, упрашивал, выпрашивал, умолял, даже стоял на коленях и пытался ударить его, совершенно не понимая, что каждой своей совершенно ненатуральной ужимкой, каждым своим словом, каждым своим фальшивым всхлипом и показушными слезами с истерикой убивает что-то внутри Юнги. Что-то очень хорошее. Что-то, что он принимал за любовь. И что-то, что таковым, увы, не было. Поняв, что от Юнги он не сможет получить того, что он так сильно жаждал, Джихён отправился напрямую к совету директоров, думая, что он сможет диктовать свои условия. Не на тех нарвался. Его просто послали к черту. И совет, и само агентство. Предварительно не забыв напомнить обо всех тех соглашениях о неразглашении, что он подписал, и о космических неустойках, которые вынужден будет заплатить в том случае, если информация о романе вдруг просочится за пределы агентства. Юнги лишь пожурили за неаккуратность и попросили впредь не вести себя столь опрометчиво. Да он и не собирался: его сердцу, чтобы разбиться, хватило одного неудачного раза. И больше ему было не надо. Он медленно, осколок за осколком, почти целый год собирал себя в единое целое, вернулся к музыке, написал такое количество пронзительной лирики, как никогда прежде, выпустил два альбома и вовсю готовился к новому туру, но тут грянул гром. Джихён публично обвинил его в сексуальном насилии, продолжавшимся в течение года, и грозил судебным процессом. А поскольку у него, как оказывается, было огромное количество их интимных фото и видео, которые он продавал направо и налево, а еще новый сильный покровитель, то… пожар скандала разгорелся моментально и не собирался потухать. Юнги публично линчевали абсолютно везде: в газетах, на радио, на телевидении и особенно в Сети. Его собственные фанаты отреклись от него, с радостью топя в дерьме и даже не требуя каких-то оправданий. Как только его ни клеймили: насильник, абьюзер, совратитель, растлитель, педофил (на момент начала их отношений Джихёну было семнадцать). Юнги получал такое огромное количество угроз и гадостей, что уже и сам начал в себе сомневаться. Да, почти все агентство: директор, менеджеры и стафф – пытались его как-то защищать, но их голоса тонули в многоголосом вое жаждущей крови публики. А потом случился первый концерт его тура. И Юнги узнал, как жестоки могут быть его собственные поклонники. Ведь в полностью раскупленном зале не было ни одного человека. И, судя по слухам и обсуждениям, которые бродили в Сети, на всех азиатских концертах его будет ждать только это. В этот момент, стоя на сцене перед абсолютно пустым залом, Юнги понял, что он сломался. И проиграл. Что эта война – не для него. Всё, чего он хотел, – любви и возможности делиться с людьми своей музыкой. Но быть айдолом, популярность – всё это была не его мечта. И он собирался от нее отказаться, боясь просто сгореть в костре чужой ненависти. Да, это было трусливо и малодушно, но он просто не смог бы выстоять. Один против миллионов ненавидящих его людей. Он сам пришел в агентство и предложил директору разорвать контракт. После выплаты всех долгов и неустоек у него еще оставались кое-какие деньги, чтобы вести спокойную замкнутую жизнь в какой-нибудь глуши, где никто не знал, кто такой Шуга и почему его нужно ненавидеть. Но, очевидно, судьба решила сполна взять с него плату за удачи предыдущих лет. Юнги до сих пор до последней детали помнил тот день. Всю предыдущую неделю – не очень, потому что он много пил, мало ел и даже что-то нюхал, но в тот день, проснувшись ближе к вечеру с тяжелой похмельной головой, он решил, что ему пора завязывать. И в это время ему позвонила мать, дрожащим голосом говоря, что что-то случилось и он срочно должен приехать. К ней. В дом, который он купил ей сразу же после выпуска первого альбома. И, несмотря на то, что он был с похмелья, несмотря на все их сложные отношения, Юнги тут же сорвался к ней. Сколько раз после он проклинал себя за это решение. Почему он сам сел за руль, хотя был с похмелья и не водил уже больше года? Почему не вызвал такси, хотя не был уверен в своих навыках, особенно во время пусть небольшого, но все-таки дождя? Черт его знает. В любом случае это был исключительно его выбор. Уже подъезжая к дому матери, Юнги понял, что что-то не так. Его там ждали. Нет, не так. ЖДАЛИ. И не только мама. А еще три десятка приглашенных ей репортеров, Джихён и его новый «продюсер» и по совместительству любовник Чхве Шивон – тот, у кого хватило сил уничтожить Шугу лишь одним щелчком пальцев. Наверное, у них был какой-то план. Но об этом Юнги узнал лишь спустя полгода, да и то случайно, когда одна девушка из стаффа, с которой у них было что-то вроде дружбы, принесла ему в больницу очередную порцию сплетен из индустрии. А тогда он, увидев возле дома матери телевизионные фургоны и толпы журналюг, просто вдавил педаль газа и промчался мимо, благо пресса не знала, какая у него личная машина; а затем, не снижая скорости, вылетел на одну из пригородных трасс, с трудом сдерживая ярость и боль, сжигающие его изнутри. Ему так хотелось кричать сейчас. Орать. Слишком невыносимо всё это было. Но он держался, до боли сжимая зубы и втапливая педаль газа всё глубже и глубже в пол. В тот момент ему было плевать на правила. Всё равно для этой планеты не было человека хуже него. Видимо, поэтому она решила его убить. Ну или покалечить. В какой-то момент его просто занесло на мокром асфальте, и он, растерявшись, не смог справиться с управлением, на скорости вмазавшись в бетонное заграждение. Когда он спустя три недели вышел из комы, то врачи в голос твердили о том, как же ему повезло. Юнги был не согласен. Два десятка переломов, включая никак не желающие срастаться плечо и бедро, грозящие ему пожизненной болью, тяжелая черепно-мозговая травма, разрывы внутренних органов и перспектива провести в больнице почти целый год – вряд ли это можно было назвать везением. Если бы он мог, то в тот момент просто бы взял и убил себя. Но он был прикован к постели и не мог сам даже ходить в туалет и держать ложку, что уж говорить о суициде. Поэтому ему приходилось лежать и терпеть, смотря по маленькому телевизору в палате, как пресса и те люди, которые вроде бы были ему родными и близкими, уничтожали остатки его репутации. Его аварию назвали «неудачной пьяной попыткой суицида», теперь его еще обвиняли в алкоголизме и в наркомании. Его мать обошла, кажется, все низкопробные ТВ-шоу, рассказывая, какой же гадкий у нее сын, и яростно от него отрекаясь. Журналисты даже вытащили откуда-то его биологического отца, от одного вида которого Юнги хотелось блевать, ведь, оказывается, они были внешне так сильно похожи, и это просто убивало; а еще их соседей из кондоминиума, его одноклассников и кучу другого народа, с удовольствием поливающего его публично грязью. Наверное, им неплохо платили за это. А вот за визиты к Юнги в больницу – нет, поэтому за тот год его не навещал никто, кроме Дженни – той веселой тайской девчушки из его стаффа, которой были нипочем все запреты агентства. А ведь им всем документально запретили любые контакты с ним. Но и с прессой агентство и его бывшие коллеги тоже не вели никакого диалога; Юнги был уверен, что это инициатива директора, и был благодарен ему за это. Он действительно провел в клинике целый год. И, несмотря ни на что, сумел оправиться и встать на ноги. Ну, почти. Боли в плече и бедре, провоцирующие хромоту, были не такими уж страшными последствиями. Юнги был рад тому, что он может хоть как-то передвигаться и обслуживать себя сам. Это было важно. Конечно, он мог пробыть в этом месте под присмотром врачей еще три или четыре месяца, пройти реабилитацию и полностью восстановиться, но у него уже просто не было сил оставаться в больничных стенах, поэтому, получив предварительное одобрение на выписку, он просто молча забрал все свои документы и ушел. В никуда. У него не было работы. Не было семьи и друзей. Даже просто знакомых не было. Юнги просто физически не мог заставить себя вернуться в свою квартиру, где всё так напоминало о его прошлой жизни. О другом Мин Юнги, которого больше не существовало. В нем иссяк весь запал и все силы. У него не было никаких перспектив, целей и мечтаний. Никаких чувств. В нем больше не было ни капли музыки. Лишь удушающие одиночество, пустота и тьма, в которой глубоко-глубоко, где-то на задворках тлел слабый огонек желания жить, который вот-вот грозил погаснуть. Выйдя из больницы, Юнги просто шел по парку, натянув маску повыше, а кепку пониже на глаза, боясь, что его узнают, но… слава богу, этого не случилось. Лишь один сумасшедший с копной русых кудряшек на голове подлетел к нему и, пролепетав что-то о том, что он видит, что ему плохо, и что если ему вдруг нужна помощь, то он всегда у него может пожить, пока даже бесплатно, вопреки возражениям Юнги сунул ему в руку огрызок бумажки с криво написанным адресом и побежал дальше по своим делам. Так Юнги впервые встретился с Тэхёном. Вопреки всем правилам логики и воплям внутреннего голоса, вечером Юнги пришел по тому адресу. И это было одним из самых правильных решений в его жизни. Ведь там, нет, тут он обрел своих настоящих друзей и семью. И, возможно, что-то намного большее. Второй шанс? Новую жизнь? Нового себя? Любовь?..