Лицемер

— Папа… — Тихо, Ди. — Па… Стой! Чт-что ты делаешь?! — То, что должен. — Нет… Нет! Не… Ладонь отца накрывает рот сына, другая продолжает расстегивать его джинсы. Ди брыкается, отрывает от себя его руку, но он слишком слаб, чтобы дать отпор взрослому человеку. Рука стягивает боксеры и джинсы до щиколоток, и Ди путается в них. В его глазах стоит ужас, когда он смотрит на отца, жестокого и холодного. Почему он это делает? Мужчина проводит ладонью по голому бедру, задевая большим пальцем внутреннюю часть, заставляя мальчика дергаться и дрожать от отвращения. Он не должен это делать. Ди сжимает ноги, не давая отцу пройти дальше, поднимает колени, но Глэм все равно грубо прорывается между его бедер. Пальцы проходятся по члену и спускаются ниже. Ди кричит, плачет, возобновляя яростную борьбу, хватает его за руку. Он не хочет, чтобы отец касался его там. Это отвратительно. Как бы ни сопротивлялся Ди, пальцы Глэма все равно пробираются к его заду, обхватывая, сминая, и просовываются между ягодиц. Ди подскакивает, поднимая таз максимально высоко, но рука следует за ним, зажатая между ног. Пальцы гладят, гладят, щекочут впадину, дразня и угрожая, проскальзывают глубже и трутся о сжатый вход. Ди плачет, яростно мотает головой, царапает ухоженными ногтями кожу мужчины, кидает тело в разные стороны, желая сбросить руки отца. Это кажется невозможным. Ди вскрикивает, когда палец отца просовывается вовнутрь него. Он смотрит на мужчину сквозь слезы, желая увидеть хоть что-то, кроме жестокости и нездорового желания. Там ничего нет. Длинный палец толкается глубже, и Ди хнычет от болезненного дискомфорта. Когда палец начинает выходить, он почему-то думает, что все закончено, он хочет в это верить. Но, конечно же, это не так. Грубый палец вновь толкается внутрь, еще сильнее вызывая жжение и боль. Ди бьет отца по руке, по плечу, по груди, одной ногой пытается ударить, оттолкнуть. Это вызывает только разочарованный и раздраженный выдох сверху. Палец выходит, и Ди падает тазом на кровать, не в состоянии больше стоять на дрожащих ногах. Он снова думает, что все кончено, что отец сдался и сжалился над ним. Но нет. Глэм шуршит тканью, а потом и пряжкой ремня. У Ди перехватывает дыхание. Он снова начинает хныкать и отрицательно качать головой. Он знает, что дальше должно произойти, и он этого не хочет. Никто бы не захотел. Ди хватается за руку, сжимающую его рот, и пытается произнести «остановись», но из-под широкой ладони вырывается только жалкое мычание. Он снова слышит шум и боится опустить взгляд, потому что знает. Знает, что его там ждет. Глэм наклоняется ближе, и Ди испуганно всхлипывает, смотря в потолок. — Потерпи тогда, раз не хочешь, чтобы я облегчил тебе участь. Будет больно. «Нет, папа, пожалуйста!» Отец свободной рукой грубо хватает его ногу и поднимает, прижимая к животу, но вторая нога Ди старается прикрыть зад, передавливая джинсами щиколотки. Он не должен позволить ему это сделать. Это, конечно, никак не останавливает Глэма, который просто прижимает предплечьем обе ноги сына к животу и наклоняется ближе. Глаза Ди распахиваются, когда он чувствует орган отца, упирающийся в его ягодицу. Теплый, слегка скользкий, липкий, инородный. К нему подкрадывается паника, и он готов сделать все, чтобы убежать. Отец не должен трахать своего сына. Ди упирается в отца скованными джинсами ногами, хватается за край кровати, кричит, срывая голос. Постель сползает, но не помогает ему выскользнуть из-под мужчины. Дыхание отца над ним горячее, обжигающее, тошнотворное. Он хочет побежать к двери, хочет открыть ее, закричать на весь дом, чтобы его услышали. Спасли. Где Хэви? Где мама? Почему они не слышат его? Ди давится слюной, когда чувствует давление. Рука больше не сдерживает ноги, она находится внизу, направляя инородное тело. Ди взвизгивает, борясь и отбиваясь от отца. Это больно. С поглощающим страхом в груди он смотрит на мужчину, на незнакомого для него мужчину, пытаясь выдавить из него сострадание своим жалким, заплаканным лицом. Он умоляет его, он умоляет. Почему он не слышит?! Ди дергается и сжимается, вскрикивая, когда инородный скользкий предмет расширяет его мышцы, а потом соскальзывает вверх, оставляя за собой влажный след и неприятные ощущения внизу. Ди отталкивается от Глэма руками и ногами, он отталкивается, он действительно отталкивается от него, но член все равно следует за ним, неумолимо продолжая пытаться войти. Он плаксиво вскрикивает, когда головка оказывается полностью внутри, и ему мерзко, мерзко, это мерзко. Почему его никто не слышит? Он кричит, когда отец толкается еще глубже, и ему кажется, что его разрывают. Это больно. Ди бьет мужчину по плечам, по голове, хватает за волосы, за что сразу же получает сильный шлепок по ягодице. — Не смей, — рычит Глэм и сгребает в одну руку два запястья Ди, прижимая их над головой мальчика. Он немного отодвигается, что Ди чувствует края головки, и с силой толкается обратно, заставляя нежные стенки дрожать и дергаться в спазмах. Ди кричит, захлебываясь слезами. Глэм продолжает наваливаться на него, продвигаясь глубже, скользя глубже. Кровь. У Ди кровь. Он порвал его. Отец порвал его. Ди хнычет от понимания ужасающей реальности, но все еще не хочет в это верить до конца. Он пытается скинуть со рта руку, но Глэм не дает ему много мотать головой, впиваясь пальцами в челюсть и щеки. Ди чувствует давление, жгучую и тупую боль внутри себя, а после соприкосновение кожи и грубой ткани о его зад. Он внутри. Он глубоко внутри. Ди панически дышит, смотря на потолок. Голова кружится, в голове гул, в ушах стук сердца. Он не может выдержать этой боли. Это невыносимо. Ди кричит, пытаясь с силой оттолкнуть отца ногами и вырваться, он кричит так сильно, что чувствует, как раздирает себе горло. Его напряжение усиливает боль в заду и практически тисками сдавливает орган внутри. Его голова готова расколоться, раны горят огнем, но он отчаянно продолжает толкать Глэма ногами. Член начинает двигаться, скользя наружу, но Ди уже знает, что отец не прекратит. Ди воет, когда орган вонзается обратно, и плачет, чувствуя жжение и влагу. Его тело начинает дрожать, неконтролируемо и сильно. Движения отца продолжаются, медленно, но продолжаются; он словно бы не видит состояния сына. Ему все равно. Ди горько всхлипывает с каждым новым толчком, его силы слабеют, ноги дрожат, и он решает направить свою борьбу только на руки. Пальцы Глэма сдавливают запястья сына, темп толчков нарастает. Ди пытается раскрыть рот, он хочет укусить мужчину, но это невозможно. Ди яростно дергает свои руки, когда пальцы Глэма стараются их удержать, болезненно впиваясь и перекрывая поток крови. Отец издает недовольные звуки, тихо пыхтя, когда продолжает толкаться в сына. Комната наполняется шумом одежды, кряхтением мужчины, влажным скольжением, скрипом кровати и болезненными всхлипами Ди. Голова мальчика раскалывается от давящих звуков, ему это кажется таким громким, что невозможно было бы не услышать во всем доме. Почему никто не приходит? Ди извивается, напрягая руки. Ладонь Глэма горячая, почти обжигающая, а кожа Ди холодная от пота. Длинные большие пальцы хватаются крепче, сжимая тонкие запястья, но с каждым рывком трепыхающейся жертвы они скользят. Что позволяет жертве вырвать одну из своих рук. В порыве ненависти и ужаса Ди наугад замахивается на Глэма, чувствуя, как его ногти царапают кожу. Он не думает о том, куда попал. Глэм почти не сдвигается с места, но Ди удается высвободиться от второй ослабевшей руки, и он кричит. — Мама! Хэ- — Заткнись! Ди дергается от разъяренного отца прямо перед своим лицом, который сначала бьет его по щеке, а потом хватает за тонкую шею. Подросток рыдает от страха и боли, сжимая член старшего внутри себя, ненароком втягивая глубже. Глэм продолжает входить в него, все еще перекрывая воздух Ди. Ди душится, хрипит, хватает отца за руки, царапает и остервенело пытается оторвать пальцы взрослого от себя. Он не может вдохнуть, голова ходит ходуном от грубых толчков, виски давят, в ушах звенит, перед глазами проявляются черно-цветные точки, которые постепенно перекрывают большую часть зрения. Он не может вдохнуть. Ди хрипит, пытаясь воззвать к отцу, смотрит на него сквозь слезы, почти ничего не видя, кроме темной фигуры и ярких голубых глаз. Скорость, с которой его отец входит в него, нарастает, как и хриплое звериное рычание, вырывающееся из его легких. Ди думает, что скоро потеряет сознание из-за боли и удушья, возможно, даже умрет, и он уже почти теряет сознание, но к его несчастью, отец ослабляет свою хватку на шее, заставляя организм вдохнуть кислород и поперхнуться. О Боже, как же Ди хочет умереть. Сознание возвращает его к боли и агонии. Трение, давление и жидкость, просачивающаяся в раны, — все жжет и горит адским пламенем. Слюна, скопившаяся во рту, давно вытекает на подушку, присоединяясь к слезам и размазанному макияжу. Глэм над его лицом рычит, держась за шею сына и толкаясь внутрь резко и глубоко, как будто он гонится за кем-то. Или за чем-то. Ди сглатывает, снова давясь и кашляя. Хрипя. Глэм продолжает угрожающе сдавливать его шею, но не настолько, чтобы этого было достаточно для потери сознания. Дрожащие руки Ди держатся за руки отца. Он не может больше отталкивать их. Ди смотрит на дверь раздваивающимся зрением. Он смотрит на нее так, словно желает открыть ее силой мысли. Но она не открывается. Она не двигается. Никто не заходит. Никто не хочет его проверить. Конечно. Зачем? Он ведь в порядке. Он подросток со своей личной жизнью. Он в порядке… Грубые пальцы впиваются в мокрые щеки, поворачивая прямо, заставляя смотреть. Глэм ничего не говорит, только громко дышит, обжигая дыханием заплаканное красное лицо. Ди не хочет смотреть, он не хочет, не хочет. Он не хочет смотреть в эти такие знакомые глаза, затуманенные такой незнакомой омерзительной похотью и властью. Действительно ли он знал эти глаза? Когда-то добрые, нежные, ласковые, безумные для окружающих, суровые, когда… Возможно, он даже не видел их. Не замечал, что это просто обманка. Рука, обхватывающая щеки, сдвигается, снова закрывая рот, а вторая немного скользит по груди, упираясь в колено. Пальцы Ди пытаются помешать. Задержать. Ди сглатывает, зажмуриваясь и хныча от продолжающейся пытки. Толчки становятся медленней, но глубже и болезненней. Член ударяется о стенку кишечника, а таз — в напряженный зад и бедра, сотрясая меньшее тело и органы в нем. Ди вздрагивает, когда чувствует хватку на плече, горячее дыхание на шее, а потом зубы и мокрый скользкий язык. Лохматые волосы щекочут покрасневшую кожу. Ди почти выворачивает от отвращения. Он глухо вскрикивает в чужую ладонь, когда зубы вонзаются глубже. Он хочет оттолкнуть, и он толкает мужчину в грудь, помогая ногами, но ничего не выходит. Он только усиливает режущую боль внизу. Голодное рычание вибрирует на его шее, вызывая сильную дрожь, которая, казалось, только недавно прекратилась. Ди хочет, чтобы все это уже закончилось. Он не может, он не может, не может, не может вытерпеть эту пытку. Он просто хочет, чтобы все закончилось. Ди хрипло стонет сквозь зубы, чувствуя отца на себе, в себе, вокруг себя, себя под ним, окруженный, в жаре, в поту, задыхающийся, дрожащий, больной. Это невыносимо. Ди начинает выть, из его глаз без остановки текут слезы. Он не намерен кого-то призвать своим плачем, он просто, черт возьми, устал от боли. Он хочет, чтобы все прекратилось. Глэм издает гортанные звуки, наваливаясь на сына и проникая так глубоко, как только может. Он сильнее вгрызается в шею мальчика, делая еще один мощный толчок, и со стоном кончает. Ди задыхается, чувствуя огонь в своем животе. Вязкая горячая жижа наполняет его и проникает глубже, чем он мог вообще представить. Большой орган и сжимающиеся воспаленные стенки не дают ей выскользнуть наружу. Ди задыхается от веса на нем, от давления на живот и от ужаса в общем. Почти так же, как в его нутре образовывается магма, его шею обжигает горячее дыхание. Ди смотрит в потолок, тяжело дыша забитым носом. Сердце стучит, заставляя его голову пульсировать, а зрение вздрагивать и расплываться. Он не хочет быть здесь. Ди не может вытерпеть больше этот затянувшийся момент боли и он толкает тело на нем. Он слабо кричит, заставляя — желая заставить — мужчину отойти от него. Встать с него. Оставить его в покое. А мужчина продолжает лежать на нем. И новая вспышка напоминает ему, кто этот человек. Это его гребаный отец. И он только что… он только что… Ди зажмуривается до красных пятен. Он так ненавидит… Он просто… Он… Ди ненавидит его. Он сглатывает вязкую слюну, хватаясь за руки мужчины и впиваясь в них ногтями, царапая, желая сделать больно. Чтобы он поднялся, чтобы он ушел, чтобы ему тоже было больно. И Глэм двигается. Он наконец-то поднимается с Ди. Ди может немного вдохнуть. Ди приоткрывает слипшиеся глаза, смотря на темную фигуру. Ни один из них больше не двигается, лишь груди поднимаются и опускаются. С глубинным страхом Ди ожидает, что отец сделает дальше. Чем больше проходит времени, тем мрачнее и зловещее становится атмосфера. Ди снова пытается отыскать в глазах Глэма хоть что-то знакомое. Или какой-то знак сожаления. Но он даже не может нормально видеть из-за слез и дрожи. Мужчина немного отодвигается. Рука, сжимающая плечо, соскальзывает на голое бедро, приподнимая нижнюю часть тела мальчика. Член выскальзывает, посылая новую острую боль по позвоночнику Ди. Он чувствует, как слизь вытекает из него, а его проход пульсирует, пытаясь вернуться в первоначальное состояние. Новые неконтролируемые жалкие всхлипы вырываются из-под ладони. Ди не хочет сейчас плакать, быть слабым, но не может сдержаться. Отец все испортил. Ди хочет ударить его, хочет пнуть, но прежде чем он успевает, Глэм резко наклоняется к его лицу. Голубые глаза смотрят безумно, убийственно, и Ди не может различить ничего, кроме этого. — Ты хочешь узнать, что с тобой случится, если ты расскажешь маме? Или Хэви? Или кому-либо еще? Мальчик горько всхлипывает. А позже его рот медленно освобождается. Это то, что отец говорит ему после всего содеянного? Вопрос крутится в его голове еще около минуты, прежде чем он отвечает слабым сорванным голосом. — Н-нет… Ди отворачивается, не смотря отцу в глаза. В этом нет смысла. (Ему страшно) Он хочет, чтобы отец оставил его в покое.

«Уходи, уходи, уходи, уходи, уходи, уходи, уходи, УХОДИ!»

В комнате нет ничего, кроме рваных и тихих всхлипов, сопровождающиеся дыханием другого. Но еще Ди слышит стук своего сердца. И слышит свой внутренний крик. — Вот и молодец. Обутые ступни мягко опускаются на пол и направляются к закрытой двери, пока дрожащее тело на смятых простынях жалко хнычет. — Не забывай об этом, — говорит голос, за которым следует щелчок, а потом и грохот двери, оставляя Ди в полном одиночестве. Никто так и не приходит к нему в ту ночь, как бы громко он ни плакал.