о том и о сём

Машина паркуется во дворе дома, освещенного светом фонарей. Глеб паркуется как закоренелый москвич, привыкший к тесноте и забитости своего, практически уже родного, города. Почти вплотную. Серафим бухтел в первый раз, думал, зря доверил Златочку чужим рукам. Во второй раз смирился. Слишком быстро сдался, наверное. Но настроения на полушутливые разборки не было. Портить настроение кому-то тоже не хотелось. Мимо бэхи по направлению «куда глаза глядят» просеменила счастливая парочка: какой-то полумальчик или недопарень, хуй их разберешь малолеток, и девка. Счастливая. Букетом в розовой оберточной бумаге светила на весь двор – фонари отражались в блестящей пленке. Серафим неожиданно даже для самого себя вздохнул слишком театрально. — Выходишь? — бросает Глеб, попытавшись привлечь внимание завитавшегося в облаках Серафима. Тянется к ручке двери. — Сегодня грустный день, — игнорируя вопрос, протягивает Серафим, — у всего любовь-морковь. А мне даже валентинки вонючей не подарили. Даже на студии никто... Он супится, складывает руки на груди. Так и не сдвигается с места, краем глаза замечая, что Глеб смотрит. Как обычно, в его безэмоциональном лице понять что-то слишком сложно, и Серафим отворачивается к окну. Виском об стекло. Несильно. Но разносится приглушенный стук от удара. Глеб не мигает. Серафим думает, может пора начать биться головой с большим энтузиазмом, чтобы тот наконец понял всю критичность ситуации. Детское желание, чтобы пожалели, не более. Но разве Серафим не имеет права? Настает черед вздыхать уже Глеба. Менее театрально, но куда более раздраженно. Он обводит понурого Серафима взглядом, и снова срабатывает привычный рефлекс. Успокоить. Поддержать. Защитить. От дурацкой атмосферы дурацкого праздника. Прогнать ванильную меланхолию самым ванильным способом из всех доступных ему сейчас. Глебу все же удается хоть немного обратить внимание Серафима на себя, слегка пихнув в плечо. Тот неохотно поворачивается. Глеб, напротив, сверкнув улыбочкой, поворачивается к запотевшему окну. Серафим наблюдает за тем, как указательным пальцем Глеб проводит по стеклу, что-то вырисовывая. Интерес к тому, что задумал Глеб выигрывает нелюбви к тому, как кто-то лапает стекло жирными руками. Вырисовывается кривоватое сердечко, на котором сразу же появляются подтеки конденсата. Глеб внутри незамысловатого рисунка выводит буквы. Одна за одной. «С». «е». «р».«а». «ф». «и». «м». И обладатель имени на стекле не может сдержать глуповатую улыбку. Поступок незамысловатый, почти детский. Оттого и эмоции вызывает соответвующие. Серафим бы запищал от умиления, не приклей бы он на себя маску непоколебимости много лет назад. Глеб, заметив перемены на чужом лице, довольно ухмыляется и снова что-то пишет на окне. Под расплывшимся именем появляются буквы. «L». «O». — У меня есть два варианта, что я могу сейчас написать... — предупреждает Глеб. Серафим закончить не дает. Притягивает вовсе несопротивляющегося Глеба за куртку. Поцеловать до безобразия банальный способ выразить благодарность. Или не только ее. Конечно не только. Сегодня неожиданно все банально и просто, как та самая простая валентинка, нарисованная на запотевшем стекле автомобиля. И кто сказал, что банально – значит плохо? Губы у Глеба сухие и искусаные, сам он пропитан запахом сигарет и безалкогольного вина из ресторана. Это просто. Самый банальный запах обычного человека. Но это Глеб. А не кто-то другой. Серафим отрывается лишь на секунду: — Напиши тот, где на конце нет буквы "х".