В этих линиях — мы

      В соседней кабинке редким стаккато капала выключенная вода. Домагой слышал, как Лука тяжело дышит — и стопудово не от того, от чего футболисты любят попыхтеть в душе, а просто вздыхает от усталости. Даже лампы под потолком мигали как-то утомлённо.       Позади была серия пенальти с русскими. Домагоя, Ракету и Субу качали и под песни обливали пивом пару часов. «Я больше пить не стану. Но и меньше — тоже», — решил Домагой. Когда Ребич начал флиртовать с годящейся ему в матери госпожой президентом, Далич сказал «Баста!» и отправил всех на боковую. После адреналинового угара хотелось завалиться и спать медведем в берлоге…       — Домо, это ты? — спросил Лука через перегородку.       — Я самый, — он вышел из кабинки, обмотавшись полотенцем, — герой дня! — и геройски зевнул.       — Блядь, ну и устал же я! — с выражением сказал невидимый капитан, отвечая его мыслям. — Хорошо быть, например, твоим кроликом Маршалом: хрумкать вкусный корм, прыгать в свое удовольствие, а не по графику, и отдыхать тоже не по графику…       — Умаялся?       — Как никогда в жизни…       Домагой удивился такому упадническому настрою после выхода в полуфинал, но вспомнил, как Модрич падал на колено в последние минуты игры, и придержал язык за зубами.       Внезапно взгляд зацепился за пустоту в щели между перегородкой и полом соседней кабинки, и глаза Домагоя округлились. Лукиных ступней видно не было…       — Эй, Модрич! Ты на лейке висишь, что ли?       Тишина.       Растерянный Домагой нагнулся и заглянул в щель.       У дальней стенки лежал небольшой плюшевый заяц в рубашечке, покрытой красно-белой шаховницей.       Паника «что делать и кто виноват» сменилась тем, что Домагой забился в свой одноместный номер, бережно посадил зайца на подоконник и принялся ходить кругами и думать. Никто не поверит. Но Модрича нигде нет. Телефон — вот он — Домагой принес капитанские вещи из душевой в номер. База уже спит, они были в душе последними, до утра Луки не хватятся…       — А что потом? — жалобно спросил Домагой, потрогав жеваное плюшевое ухо.       Заяц выглядел не новеньким магазинным, а грязно-белым и потертым, словно им не один год играл ребенок вроде энергичного Давида. Возможно, в футбол. Короткий пушистый хвост был обтрепан до ниточек.       — Как нам без тебя играть с англичанами? Черт, извини, это эгоистично… Ты, живой Лука Модрич, превратился вот в это… а я переживаю о мундиале. Что я скажу Ване? Она же коня на скаку остановит и яйца ему оторвет.       Он улегся на кровать, положил зайца рядом и стал бдительно изучать. Под рубашкой у игрушки было пятнышко слева — там же, где у Луки родимое пятно над сердцем. Домагой подумал, что такой осмотр может быть неприятным, и уложил ушастого покомфортнее, накрыв туловище одеялом.       — Ты, ээ... хочешь корма? — он быстро поднялся, нашел в мини-холодильнике морковный смузи.       Намазанная смузи белая мордочка выглядела еще нелепее. Красные пуговичные глаза таращились в потолок. Домагой положил его на бок, чтобы смотреть в мор… лицо и стал аккуратно поглаживать.       — Что же мне с тобой делать, брат? Поцеловать, что ли? — он чмокнул зайца, вымазавшись сам. — Может, провести конкурс на расколдовывание, чтобы все ребята перецеловали?       Он включил негромко турецкую попсу, взял ушастого и начал залихватски танцевать им у себя на животе.       — Знаешь, в Турции такие бабушки ходят на футбол, ух… Переживают за нас, не больно ли мы ушиблись, хорошо ли питаемся. Я иногда пиарю им нашу сборную, показываю фотки, они спрашивают: «А кто этот мальчик впереди всех?» Я отвечаю: «А это наш капитан!» Они срочно спрашивают твой адрес, чтобы прислать пирожков. Да если тебя еще и тамошними пирожками откормить, про тебя будут складывать футбольные анекдоты, как про Чака Норриса!       Длинные уши колыхались под веселую музыку. Домагой, начиная клевать носом, решил, что утро вечера мудренее (а может быть, он перепил с Огненом и все это — просто сон), завернулся в одеяло и положил игрушку на грудь.       — Ты это… подумай и превращайся обратно. Мы — Огненные, а ты — наш феникс. Восставай, пожалуйста.       Он поцеловал зайца на всякий случай еще разок и заснул. Уши щекотали подбородок.

***

      Лука Модрич проснулся, лежа на Домагое Виде в чем мать родила, и до глубины души этому поразился. Со всей осторожностью отжался от постели руками-ногами, стараясь не разбудить храпящего товарища. Тот пошевелился и попытался его обхватить, но еще не родился на свете футболист, от которого Лука бы не ускользнул. Домо, розовый в лучах рассвета, по-детски блаженно улыбнулся во сне, освободившись от груза, и повернулся на бок.       Лицо у Луки почему-то было перепачкано морковным (судя по вкусу) смузи. Он бесшумно оделся и подоткнул Виде одеяло, затем потянулся всем телом, отдохнувший и сбросивший с плеч гору — и на цыпочках ушел.