Просто ночной кошмар

Это не то чтобы даже был «секс», если говорить о «старомодных терминах», как их обозвал бы Су Зуг. По современным меркам, конечно, это он самый и был. Но у Вак Му бывало и «сексуальнее», так что за секс он это не считает и сам. Так вот даже петтинг у него был гораздо техничнее и откровеннее, и почему-то не оставалось такого странного ощущения после. …с Джу Лакхом они в принципе много чем занимались, даже избегая «старомодных терминов» и как таковым «сексом» в понимании Вак Му заниматься даже не собираясь. Он не собирался точно. Так почему ему так неловко, и всё внутри перекручено жгутом, а потом перемотано колючей проволокой и изолентой, судя по затруднениям с дыханием. Он честно-честно больше не пил пока ничего с кофеином, ему не должно даже мерещиться учащённое сердцебиение. Но вот оно, появилось непонятно откуда, он слышит эхо ударов в ушах. Может, стоит лечь нормально, а не головой к подножью кровати, задрав ноги на изголовье, так что уже другая ночнушка съехала до задницы, и Су Зугу, смотрящему на него сильно нехотя, но не в силах прекратить, видно трусы в красно-белые карамельные палочки. Вак Му больше не может смотреть. С каждым моментом, что нарезан в сборнике, у него всё тело сводит сильнее и больнее, и он закрывает глаза, продолжая держать смартфон над собой и не вынимая наушников, потому что музыка отлично настроению как раз соответствует. Су Зуг смотрит, морщась и уговаривая себя отвернуться или хотя бы закрыть глаза, чтобы побороть ебучую привычку подглядывать, как он гладит себя по шее под ухом, хорошо так, с энтузиазмом её растирая, а потом опускает ладонь по груди на живот, на трусы, задирая ночнушку до пупка и оголяя полоску кожи, прежде чем поверх трусов сжать уже и так привставший член. «Боги накажут меня», — уверен Су Зуг, но Вак Му его всё равно не слышит, а в дверь нельзя вломиться, пока спинка кресла, в котором Су Зуг сидит, этому препятствует. Мракобесие, так по полной, гореть так уж с концами. Зум Хуг больше не будет издеваться над ним за то, что он не знает якобы «очевидного» и «элементарного» о собственном соседе по комнате. Вак Му выгибает левое запястье в обратную сторону и выпрямляет пальцы, так что смартфон выпадает, и разворачивает руку так, чтобы прикусить пальцы. Ступни расставлены по бокам от его собственной подушки, колени смотрят в потолок, Су Зуг поднимает взгляд на огромный экран, который на рычаге, прикрученном всего тремя шурупами к потолку, свисает прямо над чужой головой. Обычно Вак Му смотрит что-то на этом экране, сидя в том углу, что лежит подушка, но сейчас вероятность, что по ужасному стечению обстоятельств экран рухнет и перерубит ему горло, как гильотина, просто зашкаливает. Это было бы страшно трагикомично. Вак Му никогда так не целовался. Его никогда так никто не целовал. Даже привкус крови не сделал вкус менее сладким, и он не понимает, как, потому что последнее, что было у него во рту на тот момент — кофе. У Век Хура какой-то пунктик на шеях, а Вак Му не умеет сопротивляться, когда ему её мусолят до онемения и гематом. И всё равно не менее сладко. На него даже не попадала вода из душа в тот момент, она лилась на спину Век Хура, прижавшегося к нему грудью так, что хотелось умереть от ощущения трения о чужую гладкую горячую кожу, натянутую на мышцах. Вак Му в своём бреду, вдыхая запах чистящих средств, которыми только что эту ванну мыл, кружил, как в надувном бассейне с желе из какого-то фильма, малинового такого желе, настолько же сладко, настолько же липко, обхватив обеими руками чужой член и отказываясь их оттуда убирать, максимум двигая вращательными движениями. Легонько, не больно, возможно чисто случайно в такт собственному мычанию сквозь сомкнутые губы, которое отдавалось в груди и эхом заражало вибрациями Век Хура. Одна его рука на шее Вак Му, поддерживая растопыренными пальцами челюсть так, будто его череп — бокал на тонкой ножке, вторая сжимает бедро, выступающую кость, которая выступать не должна и Век Хура втайне сводит с ума с тех пор, как впервые увидел сто лет назад. Вак Му не удерживается, одной рукой продолжая прижимать чужой член к своему животу, а второй придвинув к себе ближе, открытой ладонью поперёк поясницы, по которой и льётся вода. На долю секунды становится ещё стыднее, а потом жарче, и Век Хур целует его в губы в третий раз за последние сутки, и он снова отличается от двух предыдущих. Наверное, сравнить Му может это только с мгновением, когда после укуса человек отрывается от персика, стремясь не уронить ни капли. Себя лично он таким вкусным ни для кого никогда не ощущал. Он не может перестать думать над этим, сжимая собственное бедро с внутренней стороны, так сильно щипая, чтобы отпустило ощущение приближающегося диабета, что Су Зугу больно смотреть. Зубы до крови врезаются в костяшки на пальцах во рту. Век Хур вернулся к нему за четвёртым поцелуем с укусом, как в первый, в больничном крыле, как будто на что-то за долю секунды обозлился, и Вак Му некуда было отвернуться, кроме как вжаться затылком в кафельную плитку, поворачивая голову и взметнув руку, что держал на пояснице, к чужой шее, чтобы на ней повиснуть. Тут же добавить вторую и почувствовать, как Век Хур, отодвинувшись, вжимается в него только сильнее, и всё, что между ними буквально встало, как неразрешённая тема происходящего, прижалось теснее, чем они сами. Су Зуг так ничего и не видит, потому что его сосед сжимает собственную руку между бёдер, которые скрещивает, выгибаясь дугой, и мычит, чувствуя уже свою кровь из укуса. Нужно валить. Бежать побыстрее. Су Зуг тащит за собой почти на корточках кресло как можно беззвучнее, благодаря богов за собственные мышцы. Спасибо, спасибо всему, что когда-то подарило ему идею качаться от скуки. Зачем он слушает этих больных. Он страшно жалеет о сделанном, он хочет вернуться на десять минут назад, когда он понятия не имел, как это звучит и тем более выглядит наяву. Он никогда до этого не думал даже о том, как остальные члены группы делают что-то такое, даже трёп Век Хура в столовой не смог заставить его мозг такое рисовать. И вот, он всё-таки повёлся на провокации самого младшего в группе, чтобы теперь проклинать себя за это. Он ходит по своей половине комнаты, не зная, что делать. Лечь спать? Заснёт он сильно вряд ли. Притворяться, что спит, несмотря на то, что просто не в состоянии? Сесть за стол и включить свой стационар, чтобы поискать какие-нибудь экспресс-курсы по освоению, к примеру, меслверского? Он им понадобится в любом случае, а он в нём страшно плавает. Вопреки заблуждению Су Зуга, на самом деле Вак Му кончает спустя две минуты после этого, успев дотянуться до коробки с салфетками, назначение которой Су Зуг как раз осмысляет, тысячи раз видев до этого на прикроватном столике, но никогда не задаваясь вопросом, к чему такое количество и с таким постоянством в одном и том же месте. Не то чтобы Му страдал хроническим насморком или был сентиментальной плаксой, чтобы пачкать их в слезах и соплях. «Идиот», — думает он, лёжа и чувствуя, как тонкая ткань ночнушки впитывает пот со спины. Взгляд блуждает пьяно, хотя он абсолютно трезв, и натыкается на нижний край экрана над ним, озаряя теми же мыслями о гильотине, что Су Зуга совсем недавно. У него сравнительно давно ничего ни с кем не было, и он не настолько сошёл с ума, чтобы после очевидного «всё кончено», без слов транслируемого Джу Лакхом, приставать к нему или хотя бы просто даже намекать на что-то. Он слишком привык к тому, что у него всегда было, с кем перепихнуться, и вот теперь ему этого так не хватало, что паршивый Век Хур подвернулся просто слишком вовремя. Вак Му закрывает лицо руками, чтобы прогнать мысли, потому что из приятных и будоражащих они стремительно стали превращаться в угнетающе-постыдные. Хорошо, что Век Хур выключил свет. Хорошо, что лилась вода, создавая шум, и не было слышно никаких других звуков. Потому что он не знает, как бы вообще пережил, помни он какое-нибудь хлюпанье или вроде того, пока на и без того натёртых ковриком коленях стоял в ванне перед человеком, годами травившим его именно за подобные подвиги. Это всё — конечно, полный бред, он никогда не был настолько наглухо отбитым, чтобы с кем угодно трахаться по углам, именно потому это и было смешно и никогда не задевало по-настоящему. Вак Му знает о себе всё достаточно хорошо, чтобы ничего не стыдиться, тем более, того, что не происходило. Век Хур знает о нём всё то же самое, и что Вак Му знает, что он знает, а потому и сам не верит в эти издёвки. Они прекрасно понимают, что это чушь и нечто вроде «внутренней шутки», которую понимают не все, только вместо доброй и интимной между друзьями, как это обычно бывает, это интимная шутка между двумя с трудом друг друга переносящими напарниками, не более. И вот, Вак Му берёт и отправляет к ёбаной бабке всё это равновесие во вселенной, потому что в прямом смысле отсасывает первому, кто предложил, просто потому, что у него месяц ни с кем ничего не было. Хуже того: Век Хур-то даже не предлагал. Су Зуг слышит из-за ширмы нечто вроде кашля или икоты, и пшеничные брови сдвигаются в одну длинную гусеницу, миновав даже овраг морщины на переносице. Взгляд в ужасе со скрипом почти передвигается вбок, но он боится даже гадать. Вак Му пытается загнать всхлипы назад, потому что и слёз-то почти нет, но не получается. Он его затравит. Изведёт под корень. Почему он не может просто пойти лёгким путём и поддаться течению, то есть, тупо встречаться с Пуль Тагом? Спокойно, стабильно, уверенно в том, что и как будет происходить? Ах, ну да. Точно. Потому что. Почему он не позволяет Джу Лакху проявлять знаки внимания на людях, хотя в принципе с ним было всё так, как Му любит? …ах, да. Точно. И поэтому тоже. — Сука, — слышит Су Зуг, а затем пугается, что его застукают за возвращением к подслушиванию, и натягивает наушники на всякий случай, хотя ни музыка, ничего подобного не включено. Свет за ширмой гаснет, и после пары шмыгов носом всё стихает окончательно. Он понятия не имеет, что примерно то же самое происходит в спальне за стеной, и он не единственный, кто это наблюдает. Всё-таки для событий, происходивших в ванной, это было даже слишком грязно. Век Хуру достаточно лет, чтобы не ожидать чего-то «чистого и романтичного» от подобных случаев, но чтобы настолько грязным было что-то, что буквально было в самом душе, с включённой водой, он не ожидал. Пуль Таг, найдя его в спальне на своей кровати, несколько раз моргает, сделав страшное лицо. — Съеби. Не хочу тебя видеть. — Прости меня, тупую суку, что я веду себя, как последняя тварь, пожалуйста, ну, пожалуйста, ну, ты же хороший и добрый, и умный, и знаешь, что я психованный дебил, — тараторит Век Хур, не отрывая от него взгляда. Выглядит порядочно, губа совершенно невредима, ни следа, ни царапины. Наверное, сходил за аптечкой и обновил наконец их домашнюю. Давно не хватало. Плюс ему, но Пуль Тага так легко не растопить. — Я предупреждал, что ты будешь жалеть о том, что несёшь, ты меня не слушал. — …эм, потому что я был в как раз в таком настроении, когда несу хуйню, и ты это прекрасно знаешь, и сто раз видел и слышал, потому и знал, что я буду жалеть? Если бы я мог себя контролировать и заткнуть вовремя, я бы никогда не жалел о том, что несу, и ты бы об этом не знал. Здравый смысл, — Век Хур постукивает себя по виску пальцем, всё же уставившись в сторону очень выразительно, мол, вещи-то элементарные. Он не хочет уходить на свою половину комнаты, чтобы не думать о том, о чем вынужден даже в этот момент краем сознания. Он уже всерьёз думает о том, правда ли плохая идея залить себе в ухо хлорку, вдруг это поможет сделать воспоминания чище. Может, вода должна была быть прохладнее. …ему мерещится, что тела по-прежнему касаются чужие руки, горячие то ли сами по себе, то ли от воды, сливающейся с прикосновениями. Хуже того: через полсекунды мысли о руках и их температуре сменяются фантомными ощущениями чужого рта и температуры уже повыше. Боги, как ему теперь душ принимать вообще до конца жизни?! Боги. Он умрёт. — Твои извинения ни хуя не стоят, так что съеби с моей половины, повторяю, и видеть я тебя не хочу. — Мы оба знаем, что вот об этом пожалеешь ты, и не потому что я буду вести себя, как гнида, за то, что ты это сказал. Тебе просто станет стыдно, потому что я извинился, а ты меня так облаял, — Век Хур тем не менее не любит выглядеть жалким, так что сползает с кровати, подтягивая себя к её краю, и лениво отрывается от матраса. — Я тебе не раз говорил, что не все люди… да блин, вообще никто, кроме тебя, так быстро не успокаивается. Даже если бы я принял твои извинения, то не сейчас. — Это не купон, забудь. Я извинился, ты отверг мои извинения и сказал съебать. — Не надо обижаться на меня за то, что я обиделся на тебя. Это тупо и вообще манипуляция. — Ты себя переоцениваешь, я просто пошёл к себе. Хотел попросить прощения, не получилось, ухожу, расслабься, — Век Хур вздыхает, даже не утруждаясь закатить глаза, просто поднимает взгляд к потолку и проходит мимо Пуль Тага, не задев его очень подчёркнуто. — Блядь, ну, я не должен был говорить тебе, что ты будешь делать то, что я скажу, потому что я так хочу. Век Хур молчит, стоя к нему спиной и глядя в пол. — Я не вижу, но знаю, что ты улыбаешься. — Я уже не знаю, чем аргументировать, поэтому в сто пятнадцатый раз повторяю прикол про сам знаешь что, — признаёт Век Хур и разворачивается, чтобы его обнять. Ему это необходимо. Пуль Тагу знать не обязательно, но если его срочно кто-то не обнимет, он закричит и вцепится себе в волосы в приступе панической атаки, потому что у него ощущение, что контроль окончательно ушёл из его рук, и вообще Пуль Таг был совершенно прав. Он увлёкся человеком и разрушает вокруг себя всё, что попадётся на глаза. Просто Пуль Таг не понял, кто именно этот человек. Это несколько усложняет ситуацию, вынуждая признаваться ещё и в этом. — Но сам себе по морде дал ты правда впервые, — Пуль Таг его всё-таки сжимает, убедившись за несколько секунд, что это не те объятия, в которые вступают на мгновение, чтобы оттолкнуть. Он любит объятия, но ненавидит дежурные, а потому остаётся неподвижным, как дуб, какое-то время, чтобы убедиться, что это не они. В этот раз Век Хур просто тает, будто в самом деле раскаиваясь в ссоре. — При тебе, может, и впервые, — признаёт он, — но вообще ничего особенного. Со временем привыкаешь. Бодрит по утрам, когда надо проснуться. — …не бей себя. — Я с собой сам разберусь. «Боги, нет, я даже реально с собой разобраться не могу, я обречён, я не ебу, как я вообще дожил до своих лет», — думает он лихорадочно и позволяет себя качать туда-сюда в объятиях. Ему этого страшно не хватало. Почему все забыли, особенно Пуль Таг, что это он хрупкая ваза, и его надо беречь? Может, конечно, он сам в этом немного виноват, но. — Я тебя слишком давно знаю. Что случилось? — Ничего. — Слишком быстрый ответ, и нет негодования. Брешешь. — Брешу, но ничего серьёзного, реально. — Но ускорило твои извинения просто до предела. Обычно ты терпишь сутки из принципа. Очень громко молчишь из-за ширмы. — Мне стало стыдно, правда. Повёл себя, как истерик, да ещё шокировал тебя этим всем шоу. — Ладно. Допустим. Собираешься сейчас спать? — Собирался, но вряд ли засну. — Уже ближе к теме. Хочешь посмотреть что-нибудь вместе? Что угодно, мне всё равно. Мы давно вместе ничего не смотрели. Век Хур молчит и улыбается, положив голову ему на плечо и закрыв глаза, всё ещё качаемый влево-вправо, по полукругу. — Тогда в качестве извинений я тебе разрешаю выбрать, что смотреть. Что угодно. Реально. Хоть детектив. Ненавижу детективы, так что надеюсь, ты понимаешь, насколько я раскаиваюсь. Пожалуйста, не детектив. Пуль Таг морщится от смеха, который пытается сдержать, всё радуясь, что можно вдоволь обнимать кого-то, не считая секунды до того, как это достигнет приемлемого лимита по времени. Может, Век Хур становится таким невыносимым, потому что он в самом деле как-то забыл про него? Они были гораздо ближе раньше. Может, он так ведёт себя, потому что обижен и злится? …что, если Пуль Таг сам виноват в том, что его друг и даже сосед по комнате, практически вторая половина в каком-то смысле, бросается бес знает куда в поисках внимания и близости? Но он же не думал, что Век Хур в состоянии настолько отчаяться, чтобы подкатывать к малолеткам. С этим нужно что-то делать, иначе пострадают все.