Однажды в августе

      Тончик.       Зину Тончик встретил вовремя. Ему это остро напомнило школьное время, когда он поджидал её после музыкалки. Припёрся на станцию как раз в тот момент, когда электричка начала останавливаться, вытащил из-за пазухи олимпийки мятое письмо, вытряхнул его из конверта, ну и стопанулся в нетерпеливом ожидании момента, когда состав наконец встанет. Как только электричка заглохла и начали открываться двери, Тончик прошмыгнул в сторону девятого вагона и принялся ждать, когда схлынет первая волна спешно высыпающих на перрон людей. Зина никогда первой не лезла, предпочитала выходить в самом конце, когда и попросторнее, и поприятнее, так что он не спешил особенно — даже сунул в рот сигарету, задумчиво поджёг, чиркнув спичкой и пристроил биту себе на ногу. По-хорошему надо было бы занести её домой, но времени не осталось, он и так долго тянул — то во дворе задержался с пацанами перетереть, то на цыгана вон залип…       Тончик помотал головой и чуть не закашлялся — дым попал не в то горло, и он, взбесившись, швырнул скуренную даже не на четверть сигарету на землю и гневно раздавил подошвой рваного кеда. Как же вытащить этого цветастого попугая из башки?! Будь всё так просто, он бы вспомнил свой восьмой класс и просто-напросто распахнул форточку, чтобы дым ушёл ещё до того, как Кристинка вернётся домой и надаёт ему по ушам за это, но башка Тончика, несмотря на свою дырявость, ничего общего с форточкой не имела, а Лошало родственником дыму не являлся, так что план изначально был обречён на провал.       Но да, он отвлекся от паскудных мыслей, когда Зинка скользнула со ступеньки электрички, вспорхнула, будто птичка, а Тончик привычно поймал её в объятия, сгрёб в охапку — она и пискнуть не успела — уткнулся носом в растрёпанные тёмные косы… Они с Зинкой вместе с песочницы бок о бок по жизни шли, песок жрали и палкой крапиву лупили, бегая по двору в одних трусах да майках — её мать, тётя Даша, хваталась за сердце, его же — едва-едва высовывала пропитую короткостриженую голову в окно и прокуренным хриплым голосом звала домой обедать. Никакого обеда и в помине не было. Иногда даже Тончику приходилось уворачиваться от её чрезмерных хаотичных проявлений материнской любви, которые заканчивались также быстро, как и начинались — это были тяжёлые, но счастливые дни, потому что они с Кристиной обычно ночевали у Кашиных. Трезвой мать нежность никогда не проявляла.       С детства Зина намного изменилась, конечно. Налепила себе бантов, оборочек, рюшечек, ещё какого-то шлака — облагородилась со всех сторон, вылепила из себя пластилиновую принцессу, но как была классной девчонкой, так и осталась. Она вообще была единственной девчонкой в окружении Тончика, не считая сестёр — он то со штанами тёрся, то с Зинкой, то со штанами и Зинкой одновременно… Короче, Зинка была своим пацаном, хоть и носила юбку.       Одно время пришлось отбиваться от наплыва скабрезных шуточек про жениха и невесту, это все проходили, на своей шкуре чувствовали, но Тончик такие дела решать умел, даже не решать — давить в зародыше. Дядь Жила его всякому научил, а морду кому набить — это дело нехитрое.       Сейчас, правда, он дурел чутка, вёлся. Давно Зину не видел, аж с зимы, соскучиться успел, всё-таки, письма — это не то, да и звонки тоже не давали этого ощущения постоянной поддержки, которую он чувствовал раньше, когда они были младше. Хотя, конечно, может это и не поддержка была, а что-то другое, но Зинка всегда была такой… Такой прям. Тончик иногда ненавидел своё косноязычие, редко, но бывало. Не мог правильно объяснить всё то, что в нём пело, плясало и радовалось, когда она приезжала в Катмарановск.       Настойчивую мысль о том, что однажды Зина не вернётся, Тончик гнал от себя подальше поганой метлой. Удивительно, но выходило куда лучше, чем ежедневное обсасывание цыгана. Она просто приворотами не баловалась.       — Тонь, задушишь, — просипела Зина куда-то ему то ли в плечо, то ли в шею, натурально прям захрипела, и Тончик торопливо выпустил её из медвежьих объятий.       — Бля, звиняй, — почти смущённо извинился он и почесал мокрый затылок под кепкой. Зина открыла рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент её кто-то пихнул плечом, и она чуть не навернулась. Тончик мгновенно вскинулся: — Э, смари куда прёшь, косоглазый!       — Тонь, блин!       Косоглазый мужичок в твидовом пиджачке припустил так, что Тончик даже мысль додумать не успел. Зина уцепилась за его руку, утянула чуть в сторону от гудящей электрички, чтобы освободить путь колготящимся людям и сдула со лба курчавую прядь. Она была маленькой даже на каблуках, ниже на полголовы, в клетчатой рубашке и щегольских чёрных брючках; Тончик мгновенно устыдился за свой внешний вид. Впрочем, он был одет не очень по сравнению со всеми, не только с ней.       — Я капец как соскучилась! — не обращая внимание на его замешательство, пожаловалась Зина, и с улыбкой — широкой, белозубой, почти телевизионной — повисла на Тончике, обвила руками-ногами, как обезьянка.       Он смутился ещё сильнее.       — Ну че ты… Нежности тут телячьи развела?       Она пихнула его кулаком в плечо. Её глаза — светло-карие, ласковые, будто у прибившейся дворняжки, сделались укоризненными и недовольными.       — Да ну тебя! Невозможно пообниматься с тобой нормально, гундеть сразу начинаешь. Пошли домой уже.       Зина нехотя отлипла от него и ловким жестом впарила тяжёлый розовый чемодан. Сумку, благо, при себе оставила, закинула на плечо. Ещё бы Тончик сумки бабские таскал!       — Я? — праведно, но запоздало возмутился он, — гундеть?! Ты чо блин! Да я никогда…       Зина уже спешила к выходу с вокзала. Услышав его ворчание, она ускорила шаг, зажала уши руками и обернулась на ходу. Всё ещё весело лыбилась.       — Я тебя не слышу, Анатолий Занудович! — пропела она тоненьким голосочком, — Или лучше сказать — Анатолий Стесняшкович?       — Стесняшкович?!       Тончик нехорошо прищурился. Вот вечно она первая начинала!       — Стесняшкович, Стесняшкович! — Зинка высунула изо рта ярко-синий язык. Конфету ела недавно.       — Я тебе щас покажу Стесняшковича!       Она захохотала.       Кому-то из пацанов Тончик, не раздумывая, всёк бы за такие шутки, мало бы не показалось, но Зинка всегда была на уровень выше, чем все остальные. С ней как-то не особенно выходило ссориться, так что вместо того, чтобы разбить ей нос или там глаз подбить, Тончик просто недовольно засопел. Ни капли не устыдившись, Зина кинулась наутёк. Он — за ней.       Щекотка тоже была вполне себе нормальным наказанием. Он всё же не абы кто, а целый всамделишный главарь банды!       — А ну стой!       Конечно же, она не остановилась, и догнать Тончику её получилось только у самого выхода с вокзала — чемодан реально был тяжёлым, будто она в нём кирпичи привезла.       — Ты чего туда напихала? — пропыхтел он, ухватив Зину за край клетчатой рубахи. Она заулыбалась ещё шире.       — Кило счастья и кило любви!       — Как по мне — так все десять.       Зина тут же захихикала.       — Пятнадцать, как же, как же. Идём?       — Идём.       Тончик довёл её прямо до двери квартиры. Они ввалились к ней весёлые, запыхавшиеся, почти в обнимку — Зина исхитрилась вывернуться, отбиться от щекотки и сумела потягать его за уши. Расцеловала в обе щеки и предложила остаться на ужин, как обычно, но Тончик отказался. Не дикари его всё-таки воспитывали, Зинке надо было отдохнуть с дороги, вещи там разобрать, с родителями пообщаться, какими-нибудь важными девчоночьими делами позаниматься… А он не гордый, и завтра прийти может.       — Давай до завтра, дела есть, — туманно отказался Тончик, хотя дел вроде не было, не считая цыгана и приворотов, — заскочу поближе к обеду. Может того, на море сходим, если погода хорошая будет. Да и крапива сама себя не это…       — Да иди ты со своей крапивой!       Тончик ловко увернулся от оплеухи, шумно и влажно чмокнул Зину в щеку, мазнув губами по липнущим веснушкам, хохоча, выскочил из квартиры и унёсся вниз по лестнице. Выпулившись из подъезда и задрав голову, он увидел, что Зина свесилась с балкона, помахала на прощание. Он скорчил рожу в ответ, и она, недолго думая, сложила ладони рупором и громко пообещала засунуть крапиву в очень неприличное место, тем самым страшно шокировав, возмутив и немного заинтересовав склочных старушек, ошивающихся на лавочке. Тончик подозревал, что у пенсионерок тоже есть своё секретное ОПГ, вроде: «Старые кошёлки» или «Столетняя рвань».       Старая рвань, оправдывая его подозрения, вежливо пожелала свалить на болота и не вернуться — Тончик не менее вежливо показал всему их древнему собранию средний палец и свалил до того, как ему бы пересчитали рёбра клюками, задушили вязанием или натыкали спиц в задницу. Ну или с пятого этажа спустилась бы главная ведьма, устроившая этот шабаш, держащий в страхе всю округу и надавала люлей тяжёлыми сумками. Этих старых гарпий боялся весь дом, да и город заодно, но до турников бы старые клячи не доковыляли, даже если бы очень постарались, поэтому после плодотворного и полюбовного тет-а-тета, Тончик свинтил на свою любимую площадку за домом.       Пацаны уже поджидали его кто где: Ярик базарил по телефону со своей тёлкой, Павлуха подслушивал, советовал плохие советы, ржал и луцкал семечки, а Лёха учился открывать пиво глазом, но выходило у него не очень.       — Пацаны! — вместо приветствия гаркнул Тончик; пацаны вскинули бритые бошки и сделали заинтересованные лица, — Зинка приехала!       Пацаны заинтересовались уже по-настоящему, загомонили, заволновались, как стая голубей, увидевшая парочку пенсионеров с буханкой хлеба.       — О, чёт долго её не было!       — И кудысь ты её дел, Толян?       — Падаж-жи, а чо не пришла-то?!       Тончик закатил глаза.       — Ну-ну… раскукарекались. Занята. Давайте отпразднуем, что ль?       И они принялись праздновать — долго, усердно, тщательно, с размахом, с толком, с расстановкой… всё чин по чину, короче говоря, квасили, как всегда, заодно решили и по своей территории прошвырнуться, обзорчик небольшой сделать.       К концу обхода Тончик подумал, что пятая бутылка пива стала явно лишней, когда вместо того, чтобы пойти домой и лечь спать, как пацаны, которые уже сонно зевали и собирались рассасываться кто куда по углам, какие-то неведомые черти понесли его в цыганский табор. Он, конечно, собирался туда идти, но утром, а не ночью, да и идти — это вам не ползти.       Кристина.       Если не считать щедрых чаевых, то день у Кристины выдался преотвратный. После странного инцидентна днём (она так и не поняла, что случилось), в Бирюзу ввалился бывший директор Девятого канала — Ричард Сапогов, пьяный вусмерть, в обнимку с каким-то телевизионщиком… Сначала они пили, потом ели, потом плакали, потом всё вместе, а в итоге устроили безобразную драку прямо в зале. Кристина мысленно поблагодарила Бога за то, что теперь ей не приходится корячиться одной на весь магазин в качестве продавщицы, уборщицы и охранницы одновременно, поэтому с очевидным удовольствием наблюдала, как обоих драчунов вышвырнул из ресторанчика симпатичный молчаливый вышибала в малиновом пиджаке.       На этом хреновость дня, оказывается, только началась, несмотря на сгущающиеся сумерки. Повар перепутал два блюда, и гость потребовал жалобную книгу, менеджера, мэра и президента заодно; Кристина убалтывала его минут пятнадцать, пришлось сделать хорошую скидку. Уборщица, как оказалась, не помыла банкетный зал, и это пришлось делать ей. Бармен разбил бутылку дорогого армянского коньяка. Вторая сменщица случайно вылила на гостя горячий суп. В кассе обнаружился недочёт… Короче говоря, к концу этого суматошного чокнутого дня Кристина реально уже пыталась вспомнить, где она конкретно держит ствол дядь Жилы — желание пустить себе пулю в висок увеличивалось с каждой прожитой минутой.       А уже ближе к ночи около Бирюзы тормознул громадный чёрный гелик, похожий на диковинного лесного зверя. Кристина привычно уже курила около чёрного хода, устало прислонившись к стене гудящей головой. Слабые отсветы от фонаря падали ей на руки, освещали худые тонкие запястья — казалось, обхватить можно было двумя пальцами. Пару розовых фенечек, сплетённых Улькой из мелкого бисера. Красный ожог на внутренней стороне ладони. Стоптанные мыски и продавленные пятки рабочих туфель.       Кристина легонько прикрыла глаза, лениво оглядывая паркующуюся машину. Задумчиво прислушалась к мерному урчанию мотора, к стрекоту светлячков. Сквозь тихую катамарановскую ночь прорезался грохот открываемых дверей, и из гелика шумно выбрался смутно знакомый мужчина — возрастом явно за тридцать, высокий, широкоплечий, очень крупный — тот ещё шкаф, если честно — туго затянутый в малиновый пиджак, выделяющийся ярким пятном на чёрном фоне смородиновой полутьмы. Он приоткрыл заднюю дверь, выпуская наружу тонкую чёрную тень и торопливо устремился к дверям ресторана, сердито громыхая в телефонную трубку хриплым прокуренным голосом:       — Ну ты даёшь, Стрельников… Совсем что ли уже? Юлька вся в мамашу, она ж тебя на вилы подымет… — собеседник, видимо, возразил, раз недовольный верзила не только ускорился, но ещё и повысил голос, будто оправдывался и бесился из-за этого, — да я че, я ниче! Правду тебе скажу, кто ещё, бля, скажет… Все чин по чину, я мамуле звякну, договоримся. Ты сам уверен, что оно тебе надо? Юлька долго дуться будет, сам знаешь. Нет, ты у нас лучше знаешь, конечно, но может, попробуешь, что ли…       Остальное Кристина не услышала — неповоротливый шумный медведь быстро нырнул в приветливо распахнутые стеклянные двери, исчез в золотистом свете внутренних ламп, будто его не было. Ресторан поглотил все звуки, оставив лишь ненавязчивую тихую мелодию проигрывателя. Раздался звонкий цокот каблуков, и откуда-то из-за гелика вышла девушка — модельно-худая, красивая кожа на красивых костях, в тесном брючном костюме. Из полумрака всего на секунду показалось её лицо — высокие скулы, солнцезащитные очки на глазах и тёмные волосы, заплетённые в косу и уложенные на голове тугим блестящим бубликом. Тачка тихо посигналила, девушка бросила ключи в сумочку и устремилась к Бирюзе — почти полетела, потому что в тот самый момент, когда она разворачивалась, всю музыку перебил громкий недовольный рёв:       — МАРЯ! ГДЕ ТЫ ТАМ ШЛЯЕШЬСЯ?       Девушка ускорила шаг и через секунду пропала. Стеклянные двери тонко звякнули и захлопнулись.       Кристина бросила недокуренную сигарету в стену, мгновенно во все стороны брызнул алый сноп искр. Иногда её умение быть незаметной было очень полезным. Вот прямо сейчас например — с одной стороны просто на перекур вышла, зато с другой кучу всего нового узнала. Например, вот, что Юлю она в ближайшее время, кажется, не увидит. Не надо быть гигантом мысли, чтобы понять, как между собой связаны имена Юля и некий собеседник по фамилии Стрельников. Она бы пожалела даже — посочувствовала бы, поогорчалсь, но сейчас не хватало сил даже на то, чтобы банально дышать, а не лечь на землю и умереть. Правда, тут же явится дядя Серёжа с нравоучительным: «Кристюшенька, хорошая моя, тут никак нельзя умирать, не по-ло-же-но!».       Кстати, курить больше пяти минут тоже было не положено, поэтому Кристина развернулась и отправилась обратно в ресторан дорабатывать смену. Задница чуяла неприятности.       Их грядущее приближение подтвердил нервничающий портье Костик — он обычно стоял с улыбающимся лицом все двенадцать часов смены, но теперь его улыбка стала нервной, натянутой, как гипсовая маска, которая вот-вот треснет от натуги. Едва завидев возвращающуюся Кристину, он выпулился из-за стойки и стремглав кинулся ей навстречу. Быстро сунул толстенькое меню в плотной чёрной обложке — расширенную версию для особых клиентов. Нервно поправил пояс на её белом переднике и пролязгал почти испуганно, едва ли не стуча зубами:       — Кристиночка, я тебя очень прошу, обслужи пятый столик. Ты у нас профессионалка, а там…       Он воровато посмотрел куда-то ей за спину. Кристина обернулась тоже. За пятым столиком — таким же круглым, чистым, устланным кружевной белой скатертью, как и все остальные двадцать, выскобленные до блеска, в лёгком плетёном кресле вальяжно развалился тот самый медведь в малиновом пиджаке, а напротив устроилась его бледнолицая спутница. Она разложила на столе кучу бумаг и теперь что-то вычеркивала из них чёрной гелиевой ручкой.       Кристина повернулась обратно к бледному как смерть портье. Спросила любопытно:       — Это еще что за щегол?       Костик округлил глаза и ошалело всплеснул руками, чересчур экспрессивно на её взгляд.       — Как же так можно, начальство в лицо не знать!       Кристина вопросительно вскинула бровь.       — Прости?       Хозяйкой Бирюзы была некая Елена Витальевна. Если честно, то Кристина её ни разу в глаза не видела, а на работу её принимала длинноногая девушка со светлыми волосами, которая по цене той одежды, что носила — шпильки, приталенное малиновое платье, плюс ещё и сложная, явно профессиональная причёска — перещеголяла даже Инну. Она представилась заместительницей хозяйки, Полиной Георгиевной, показала доверенность, поспрашивала Кристину о прошлой работе и сунула бумаги на подпись. Даже не лютовала особо, покивала задумчиво и выставила Кристину из кабинета с кипельно-белым фартуком, мешковатым чёрным платьем, только обувь не дала, её размера не нашлось. Пришлось ходить в своих. Больше Кристина её не видела — как сказали позднее, начальство появлялось раз в год, раздавало премии и пинки, хвалило и ругало, а потом исчезало. Вот Кристина и удивилась: кто из этих двоих начальство? Орущий быковатый мужик из новых русских и тонкая немощь в брендовом костюмчике? Хотя было у неё что-то общее с Полиной Георгиевной.       — Это что, и есть Елена Витальевна?       Портье занервничал ещё сильнее.       — Что?! Нет конечно, ты чего… Елена Витальевна тут не бывает никогда, это Роман Михайлович и Марина Николаевна… Они и есть начальство.       — Так ресторан же не его, — раздраженно поправила Кристина, она запуталась и уже пожалела, что спросила. Костик проигнорировал её, забормотал льстиво, с покорным, приторным восхищением:       — Роман Михайлович щедрый человек, очень щедрый. Но не дай Бог разозлится!.. Иди давай, а то ещё взбесится, костей не соберём.       Кристина закатила глаза и пошла. У неё раньше такое начальство было, что ничего уже не страшно, так что пока Роман Михайлович не достанет ствол и не начнёт шмалять, то всё будет в порядке.       В порядке ничего не было, гость припёрся уже бухим — Кристина мгновенно припомнила, что двух таких алкоголиков уже выставили и с тоской поняла, что в этот раз вышибала явно не справится, если этот малиновый ужас начнёт буянить. Тут такие габариты… Она натянула вежливую улыбку на лицо, приклеила буквально.       — Добрый вечер, мы приветствуем вас в Бирюзе. Что будете заказывать?       Роман Михайлович отвлёкся от телефонного разговора, повернул мощную шею в сторону, качнул громадной башкой… Кристина вспомнила, где его видела и тут же пожалела, что подошла — не зря он ей знакомым показался, она, выросшая в таком дерьме, живущая в заботе дяди Жилы, частенько видала таких мордоворотов, устраивающих разборки везде и всюду. Тут её магазинные распри не шли ни в какое сравнение — детский лепет, ровно как и то, кем являлись Алюминиевые штаны на данный момент по сравнению с другими бандами, держащими город под колпаком. Брат теперь заместо дяди Жилы на разборки мотался, место его занял, а лица других главарей не менялись уже много лет, и, как смешно бы это не было, почти всех из них Кристина видела вживую. Железного — ну, того весь город видел, он не скрывался особенно никогда; хозяин похоронного бюро, Альберт Зурабович, тоже был ей знаком, а Малина… Малина когда-то приезжал разбираться, что-то там выяснять со штанами давным-давно — Кристина только закончила школу и таскала на руках плачущую Ульянку, Тончик болел ангиной и спал под пуховым одеялом, которое она получила от тёти Даши, матери как всегда не было, а дядя Жила ещё не вернулся. На плите стыл ужин, его оставшаяся порция.       Малина даже не постучал, сразу распахнул дверь с ноги, едва не выбил к чертям собачьим. Испугавшаяся Ульяна заревела ещё сильнее, Кристина прижала её к себе, нервно хватанулась за кочергу, пусть и знала, что не успеет ей воспользоваться. Четверо малиновских быков перевернули квартиру, слава Богу, что спящий больной Тончик не проснулся, потом они свинтили, а она прикрыла дверь в комнату брата, что если вдруг что… Сам Малина остался на кухне, пил торопливо и послушно наведённый чай — трудновато отказать гостю, который держит тебя на мушке. Кристина укачивала ревущую Ульку на руках, напевала ей что-то под нос. Выйти с кухни и уложить её наконец-то спать она не смогла аж до тех пор, пока домой не вернулся дядь Жила — он выставил её за дверь, плотно прикрыл её и долго о чём-то разговаривал. Потом, двумя часами позже попросил проводить гостя, и Кристина выставила бандита из подъезда с нескрываемым удовольствием. Уходя, он, конечно извинился за вторжение. Не сам, у таких как он не было ни стыда, ни совести, но Кристина благоразумно простила. Он, кажется, даже имя её спрашивал, но она не стала говорить — ни к чему это, чтобы её помнили такие, как он. А потом и вовсе эту историю как-то подзабыла, время летело как чумное, забот был полон рот, а сам Малина в их районе больше не появлялся. Зато теперь Тончик водил с ним какие-то дела.       Нехорошо это. Дело пахло керосином.       А сейчас вот, оказывается, она у него работает. Замечательно, просто замечательно. Кристина так и знала, что дядя Серёжа что-то да утаил, не могло всё так прекрасно складываться! И работа хорошая, и деньги платят, и начальство неплохое. Ага, как же, никто не обещал в начальники криминального авторитета. И верь после этого ментам. Надо было выбирать Канарейку. У Кристины невольно зачесались руки, но улыбка с лица никуда не делась, разве чуть поблекла.       — Мне коньяка принеси, — грубовато произнёс Малина, — а ей, — он мотнул головой в сторону сосредоточенно черкающей девушки, — салат с этим… — он задумался на мгновение, — какой ты там любишь, Марь? С курицей?       Маря коротко кивнула; он повеселел.       — Во, салат с курицей. Всё.       Кристина умчалась на кухню собирать заказ. Приволокла всё минуты через три, повар сотворил салат с божьей помощью за рекордно короткое время, она так же рекордно вернулась в зал. Маря вежливо подвинула бумаги в сторонку, и Кристина сноровисто поставила перед ней тарелку, перед Малиной — стакан и запечатанный коньяк. Малина успел наболтаться и теперь нетерпеливо постукивал пальцами по столу в ожидании, пока она закончит ускоренную сервировку.       — Что-то ещё? — крайне вежливо спросила Кристина, собираясь откланяться. Даже шаг назад сделала.       — Да, — он неожиданно хватанул её ручищей за край передника, небрежно дёрнул на себя, будто боялся, что сбежит. Она как раз подумывала об этом, — слушай, красавица, составишь мне компанию?       По спине побежали противные мелкие мурашки.       — У вас, кажется, уже есть спутница.       Малина недоумённо улыбнулся. Кажется, свою Марю он за спутницу не считал. Повезло, если считал хотя бы за человека.       — Садись давай, не ерепенься. Хочешь — заплачу?       Кристина раздраженно выдернула край форменного передника из его рук, позволила благодушной улыбке сойти с губ. Сказала, как отрезала, обожгла арктическим холодом:       — Нет, не хочу. У меня работа, извините.       Малина распахнул рот, чтобы ожидаемо возразить — видимо, не понимал отказы, или, что наиболее вероятнее, никогда с ними не сталкивался — а потом вдруг нахмурился. Приподнялся из-за стола, оперевшись о него ладонями, одним резким движением сбросил чёрные очки на нос и проговорил почти весело, присвистнул залихватски:       — Нихрена себе… Бражкина, ты, что ли?       Узнал. Теперь стёкла не скрывали его прищуренных глаз, тёмных и жёстких. Из-за соседнего столика шумно высыпала компания молодёжи, кто-то громко загомонил. Маря оторвалась от бумаг и салата.       — Вы обознались, — возразила Кристина быстрее, чем Малина успел что-то спросить и ловко растворилась среди уходящий гостей, холодея от какого-то нехорошего предчувствия и одновременно кипя от гнева — как же ей надоели эти зажравшиеся девятиканальники вроде Инны (хотя она была ещё сносной) и не менее зажравшиеся бандиты, которые имели власть по все щели.       Жаль только, что Кристина не могла разобраться, что именно в ней говорит — праведный гнев, зависть или тёмный, жуткий, застарелый страх, тот самый кошмар, который долго её не отпускал. После того, как дядь Жилу посадили, кошмары одолевали её частенько, после того, как Тончик заново собрал Алюминиевые штаны — постоянно. Кристина свой страх наизусть знала. Он с годами не менялся. Что дядь Жила, что Тончик, что тот же Малина… Это, к несчастью, были люди, которые в итоге должны бы были умереть нелепо, кроваво и больно, а заодно разбить сердце всем, кто их любил. Пронесло. Дядь Жила просто сидел, к счастью и должен был выйти года через три, Тончик вполне себе был жив и здоров, а Малина её не волновал, только напугал слегка — такие воспоминания нахлынули… А заодно и понимание, что теперь не с ним на кухне будет болтать брат, а не всесильный и могущественный дядь Жила. Таким он казался ей в детстве, сейчас — уже нет, но он умел договариваться, несмотря на крутой норов. Тончик же был пылким идиотом, вечно порол горячку, как бы она его не любила.       Понимание ей этого не нравилась. Жизнь как-то тоже.       Кристина, будто пьяная, ввалилась в прачечную, сдёрнула с себя надоевший уже передник, уселась на холодный пол и вцепилась руками в волосы. Сердце билось, как бешеное, голова шла кругом, а в глаза будто песка насыпали — ей очень хотелось заплакать, но она не могла. Обратно в зал Кристина вернулась через час минимум, в самый конец своей смены. Все места опустели, в распахнутом окне прощально мигнули фары гелика. Она потопталась на месте. Переоделась уже, собрала вещи — ждала увольнения, если честно, сама не понимая, почему, но вместо вопля: «Ты уволена!», портье вдруг кинулся ей навстречу.       — Это что? — холодно поинтересовалась Кристина; Костик торопливо опустил глаза в пол и протянул к ней руку. В ней были деньги. Много денег, больше, чем все те, что сейчас сладко грели ей карман.       — Роман Михайлович передал… Сказал, чаевые для той девушки, которая их обслуживала. Вот.       И быстрее, чем Кристина успела среагировать, портье сунул порядочную котлету денег ей в карман штанов и унёсся к поварам. Видимо, чтобы не вернула.       Кристина бессильно выругалась ему вслед. Крикнула:       — Костик! Я не возьму!       Он обернулся на бегу.       — Как же, попробуй! Они тебе нужны, сама знаешь! Не ломайся давай! Это…       …извинение. Это извинение. Кристина прикрыла глаза, Костик исчез на кухне. День был настолько отвратительным, что даже вырученные деньги перестали радовать. Но чаевые она всё-таки взяла, не стала рисковать, хоть это и было дурным извинением, но лучше уж такое, чем совсем никакое.       Только ей все эти извинения нахрен не упали. Не нуждалась бы она так в деньгах… Но она, может, и нет, а голодные Улька с Тончиком — да.       Кристина повесила сумку на плечо и устало побрела к выходу.