Яростный свет

"Гриши жили как тени, откидываемые на поверхность мира, при этом ничего не касаясь. Им не оставалось выбора, кроме как менять свои очертания и забиваться по углам, гонимые страхом, как тени — солнцем. У них не было ни безопасного места, ни пристанища. «Но оно будет, — пообещал он себе во тьме, выводя новые слова на своем сердце. — Я сам его создам».

Ли Бардуго, «Демон в лесу»

*** — Мамочка, папочка, я что-то сделала не так? Почему эти незнакомцы забирают меня? — собственный жалобный детский голос казался девочке надрывным и жалким в этот момент, но она ничего не могла с собой поделать. — Ты не сделала ничего дурного, но ты не такая, как все мы, Дэйю. Поэтому ты должна уехать с этими людьми, чтобы принести пользу нашему государству и своей семье. Бессильные слёзы одолевали девочку, пока она собирала свои скудные пожитки в старом домике, зимой продуваемом всеми ветрами. Их небольшая деревня была довольно бедной, мать Дэйю была местной травницей, а отец — рыбаком, у которого в последнее время дела шли совсем худо. Им не хватало денег, чтобы прокормить шестерых детей, одеть и обуть должным образом, поэтому Дэйю росла с вечным чувством лёгкого голода и в обносках своей старшей сестры, которая недавно вышла замуж. Иногда от холода не спасал даже очаг, поэтому неудивительно, что самый младший из детей, Ксу, серьёзно заболел. Семилетнего мальчика ужасно знобило, кашель его, казалось, сотрясал хлипкие стены. Мать прикладывала все силы, чтобы вылечить его, но получалось плохо. С каждым днём ему становилось всё хуже и хуже, а между тем среди братьев он был единственным, кого Дэйю любила. Однажды вечером она сидела у его изголовья, отпаивая горячим отваром, и сердце девочки сжималось от вида восковой бледности брата, звука его неровного дыхания, с хрипом вырывающегося из груди. «Холодно, — кое-как уняв очередной приступ надсадного кашля, прошептал он, пытаясь плотнее укутаться в довольно тонкое одеяло и дрожа всем телом, — так холодно, Дэйю». Сглотнув горький ком в горле, девочка отставила пустую кружку и обняла маленького Ксу, в этот момент ничего так не желая, как согреть и утешить болеющего брата. Солнце было с ней особенно ласковым, и иногда девочке даже казалось, что она может призвать к себе его лучи на какой-то миг, после чего, смеясь, убеждала себя, что это лишь игра её воображения. Однако в этот момент она готова была поверить во что угодно. «Святые, если вы меня слышите, пожалуйста, спасите, исцелите, согрейте Ксу» — мысленно взмолилась девочка, обнимая брата. Внезапно что-то горячее и неостановимое, как волна-убийца, взметнулось внутри её собственного хрупкого тела, огнём разлилось по венам и вырвалось на волю. Яркий, тёплый, ласковый солнечный свет засиял в маленьком доме бедняков посреди холодных зимних сумерек. Ощущение чуда, открытия, невероятной полноценности захватило Дэйю под шокированным взглядом тут же согревшегося Ксу, а в реальность вернул звук падения и плеск. Обернувшись, девочка наткнулась на испуганные глаза матери, уронившей вёдра с водой при виде открывшегося ей зрелища. Всю ночь после этого родители о чём-то ожесточённо спорили, запершись, а утром отец поспешно куда-то уехал. Мать отказывалась говорить, когда он вернётся, и вообще странно сторонилась дочери, будто та тоже подхватила какую-то болезнь. «А можешь… можешь ещё раз… ну, как вчера?» — кашляя, попросил сестру Ксу, и та согласилась попробовать. Вновь сев у его изголовья, девочка постаралась призвать такую же тёплую волну внутри; ластящийся к брату солнечный свет полился с её ладошек, когда дверь распахнулась, и вместе с вернувшимся отцом вошли какие-то люди. Они замерли, разглядывая проявление необычного дара девочки; та тут же спрятала руки и свет погас, но было поздно. Следующие минут пятнадцать Дэйю наблюдала, как родители переговариваются с пришедшими важными на вид людьми в богатых одеждах, и, в конце концов, ударяют по рукам, явно совершив какую-то сделку. Один из гостей тут же начал отсчитывать деньги, по мере чего у детей всё больше округлялись глаза: они таких сумм не то что не видели — даже не слышали. «Не знаю, что именно продал отец… но неужели мы теперь сможем жить нормально? Купим дом получше, нормальную одежду, учебники для меня и братьев…» — сердечко Дэйю вспыхнуло радостной надеждой. Которая тут же погасла, сменившись страхом, стоило отцу подойти к ней и отстранённо заявить: — Собирайся, Дэйю. Ты поедешь с этими людьми. *** Кап.

Кап.

Кап…

В горле пересохло невыносимо, а судорожное глотание воздуха ничуточки не спасало и походило на попытку проглотить песчаную бурю в пустыне. Лёгкие жгло огнём. Но даже это странным образом проходило мимо мыслей, задевая их разве что по касательной. Куда сильнее болело что-то неясное и неведомое, глубоко внутри. Душа. «Опять этот сон, — словно проезжаясь ногтями по старому рубцу, подумала Дэйю, от слабости повиснув на прикреплённых к стене кандалах, — снова это воспоминание. Когда оно уже оставит меня, прекратит причинять боль?! И так вся моя жизнь — это боль». Запертая в сыром подземелье под секретной шуханской лабораторией девушка, худая, как скелет, обтянутый кожей, неестественно белая, с впалыми щеками и бледными сухими губами, медленно приходила в себя после действия очередного насильно влитого ей в рот препарата. Когда Дейю было десять лет, собственные родители из-за бедности и страха перед силами дочери продали её Искателям — так называли тех государственных служащих, что выискивали по всему Шухану гришей. Их политика была такова: те семьи, что по своему желанию выдают детей-гришей, получают весьма приличное вознаграждение, а те, что укрывали одарённого ребёнка, впоследствии подлежали суду наравне с ворами, так как, получается, утаивали государственную собственность. Простые люди боялись гришей, поэтому лишь единицы решались пойти наперекор и сбежать со своим чадом в Равку. У кого-то даже получалось, но то были единичные случаи, ведь границы охранялись очень внимательно. Попав в лабораторию, девочка лишилась даже собственного имени, став просто «солнечной», так же, как другие — такие, как она — были просто обезличенными «шквальными», или «проливными». От столь тёплого слова веяло могильным холодом, когда его произносили равнодушные тюремщики. Она увидела многих истерзанных гришей разных возрастов, чей дар обернулся пожизненным проклятьем, и чьи судьбы были так изломаны, что в их пустых глазах не оставалось жизни. Тех, кто делали с ними это, волновала лишь наука и вознаграждения за открытия, их не трогали ни вопли боли, ни детские слёзы. С тех пор вот уже семь лет Дэйю окружали только живые мертвецы, и вскоре она стала одним из них. Её заставляли использовать дар в разных экспериментах, день за днём выжимать силы так, что в конце концов она падала в обморок с раскалывающей голову болью; её пичкали разными травами, и действие некоторых было сродни тому, чтобы её резали и жгли одновременно. Несколько раз её и впрямь резали, чтобы посмотреть, как сила вырывается наружу из-за боли и открытых ран, а однажды даже вскрыли, желая найти «источник сил». Всё это — при том, что «солнечная» была уникальным, незаменимым объектом исследования, тогда как других это не касалось. Уже не раз и не два несчастные гриши умирали у неё на глазах. Кто-то — от нежелания мириться со своей участью, в попытках применить свои силы (именно поэтому всех подопытных мучили голодом и отварами, вызывающими общую слабость организма — в таком состоянии сила плохо слушалась своих владельцев). Кто-то — от различных экспериментов. А бывало и такое, что гриш сходил с ума, становился вовсе неподконтролен, и его уничтожали, как списанный товар, невзирая на возраст. Иногда Дэйю тоже хотелось лишиться разума, а ещё лучше — и чувств тоже, чтобы не осознавать и не ощущать того, что с ней творят. Однажды, после одного из экспериментов с её участием, девочка почувствовала, как замедляется её сердце и ток крови, как жизнь, наконец, покидает её, но вместо привычного страха ощутила умиротворение и предвкушение долгожданной свободы. Но, разумеется, целители спасли её, чтобы продолжить мучить. С тех пор она поняла, что у неё есть всего два пути: побег, чего бы это ни стоило, либо смерть. Трижды пыталась сбежать. В первый раз, в одиннадцать лет, её поймали ещё на территории лаборатории; во второй раз, в тринадцать лет, она на пределе сил использовала свой мощный дар, чтобы выжечь глаза всем, кто пытался её остановить; и, наконец, в третий раз, когда ей было пятнадцать, Дэйю почти удалось даже покинуть город, благодаря тому, что девочка сообразила: тот кусок иридия, что вшили ей под кожу, помогает мучителям везде найти её с помощью прочников. Беглянка решительно вырезала кусок собственной плоти — благо, иридий был вшит неглубоко — однако и это не спасло, её поймали прямо в порту. После последнего побега её не только высекли плетями и приковали к стене, но и пригрозили, что в следующий раз при попытке побега «ценного экспоната» убьют её семью. Дэйю ненавидела продавших её родителей, но допустить их гибели не могла, а тем более гибели своих ни в чём не повинных братьев. Поэтому побеги отпали как вариант, и остался только второй. Вот уже несколько раз она решалась на попытки самоубийства, но каждый раз её останавливали, и вновь она оказывалась в кандалах и блаженном забытьи. Юная девушка не считала происходящее с нею жизнью, ненавидела каждый наступивший день, и благословляла темноту ночи, забываясь сном и надеясь, что больше не проснётся. Ей бы ненавидеть и свой прекрасный дар — ведь всё это случилось из-за него — но почему-то не получалось. Среди ежедневных страданий, бессмысленности существования, где у неё не осталось даже имени, которое пришлось спрятать глубоко в своём сердце, всё, что у Дэйю оставалось — это её проклятый дар. Свет и тепло, текущие по венам, тянущиеся к солнцу, что изредка заглядывало в тюрьму своей Заклинательницы, будто издеваясь и утешая одновременно. А ещё у неё были книги. Разумеется, учёные не тратили ни времени, ни денег на обучение своих подопытных, однако не запрещали им читать и саморазвиваться в перерывах между экспериментами. Мать-травница научила Дэйю элементарному письму и чтению, поэтому в распоряжении девочки была целая библиотека. И там она позволяла себе мечтать… Когда Дэйю было шестнадцать, в лабораторию привезли одиннадцатилетнюю девочку из Равки, и поселили в комнату, где доселе Дэйю жила в одиночестве. Девочку звали Светлана, Света, и сама она — светловолосая, синеглазая — походила на лучик солнышка. Света поведала своей соседке и подруге по несчастью, что она вместе с родителями как раз направлялась в Малый дворец, чтобы там обучаться, раскрыв в себе дар корпориала, однако жили они у самой границы с Шуханом (благодаря чему девочка пусть и ломано, простыми предложениями и с жутким акцентом, но говорила на шуханском), и по дороге на них напали разбойники. Родителей Светы убили у неё на глазах, а саму девочку продали работорговцам, скупающим гришей в Кобе (шуханском городе на границе с Равкой). Так же, как у Дэйю, у Светы не осталось в этом мире никого и ничего, и жизнь её больше ничего не стоила. Дэйю очень быстро привязалась к своей маленькой соседке, просто потому, что её истерзанной душе хотелось к кому-то привязаться, найти якорь в этом чудовищном мире, а девочка, в свою очередь, потянулась к ней по тем же причинам. Разговоры друг с другом дарили им хоть какую-то радость в жизни. Света принялась учить Дэйю равкианскому, а та её — шуханскому. Девочка с горящими глазами рассказывала своей старшей товарке о том, как прекрасно относятся к гришам в Равке, какими сильными и ценными они там являются; рассказывала те дивные слухи об обучении в Малом дворце и о Дарклинге — могущественном генерале-грише, имя которого враги боятся лишний раз произносить вслух. Нередко маленькая корпориалка срывалась в безудержные рыдания, вспоминая родителей, а Дэйю подолгу её обнимала и успокаивала, ловя себя на мысли, что не пожалела бы своей жизни за то, чтобы у этой девочки был шанс вернуться в свою чудесную родину. А потом они часами вместе мечтали, как однажды всё же сбегут в Равку, окажутся в Малом дворце и обретут там, наконец, покой, дом, сами станут теми, кого следует бояться. Так продолжалось весь последний год. Но была у медали и другая сторона: Свету не щадили, в отличие от Дэйю, и каждый раз, когда корпориалку уводили, девушка боялась, что больше никогда не увидит ту, что стала ей младшей сестрой. С недавних пор эти опасения стали ещё весомее, поскольку в лабораториях появился жуткий наркотик под названием юрда-парем. Он действовал коварно: первые одно-два применения работали как усилитель, увеличивая силы гриша, но вызывая при этом необоримую зависимость, а уже третье-четвёртое убивали того, кто не способен был преодолеть абстинентный синдром. Дэйю боялась, что двенадцатилетнюю Свету убьёт уже первое применение. Поэтому, когда узнала, что именно для испытаний наркотика девочку забирают на этот раз, Дэйю отчаянно закричала и бросилась на пришедшую за ней охрану. Солнечный дар не отзывался — девушка была слишком ослаблена физически — поэтому она вцепилась ногтями в лицо тому, кто схватил Свету за руку. — Оставьте её! Она ребёнок, всего лишь ребёнок, её это убьёт, понимаете?! Вы, чудовища!!! — брыкаясь, с рыданиями кричала она, когда её схватили и скрутили. — Лучше меня возьмите! Я всё равно больше не могу, не могу! Если она погибнет, то я тоже умру, лишу вас редкого экспоната, размозжу себе голову об стены, и никто не сможет мне помешать… Сотрясающуюся в рыданиях девушку поставили на колени, выкрутив руки, чтобы перестала драться, тогда как второй страж взял Свету за руку и потащил к выходу. До того вялая и бездейственная, как кукла, девочка вдруг укусила стража за ладонь до крови, заставив на секунду её отпустить, подбежала к Дэйю и крепко обняла её, положив светлую головку на плечо названной сестры. — Это может случиться с каждым из нас. Нам обеим ненавистно это подобие жизни, так что, в случае чего, жалеть мне не о чем, я уйду к своим маме и папе, — тихо и на удивление ровно сказала она. — Но у меня к тебе одна просьба. Если я действительно умру… ты должна выжить, несмотря ни на что. Выжить и исполнить наши мечты, даже если для этого придётся спалить дотла всю эту мерзкую лабораторию, полную отвратительных тварей с человеческими лицами, этот проклятый город. Помнишь, я говорила тебе, что у нас в Равке мечтают о приходе Заклинательницы Солнца? Только ты можешь спасти нас… вместе с Дарклингом... таких, как мы… я больше не верю в Святых, но верю в тебя. Девочка хотела сказать что-то ещё, но тут её оторвали от названной сестры и уволокли прочь. Второй стражник влил в горло рыдающей девушки подавляющий отвар; вскоре её сознание привычно помутнело и упало в спасительную пустоту. Очнулась она уже в кандалах — таких привычных и знакомых, будто бы олицетворяющих собой всё её собачье существование. Дэйю не знала, сколько именно прошло времени, но, судя по тому, что было видно через крошечное окошко, находившееся под самым потолком, чуть возвышающимся над подземельем, небо уже окрасил кровавый закат, а значит прошло как минимум часов десять. Ломота во всём теле и зверский голод успешно отвлекали от всяких мыслей, как вдруг запертая дверь скрипнула, открываясь. Почувствовав аромат еды, девушка инстинктивно подняла голову и посмотрела на вошедшего стража, несущего чашу с рисом, хлеб и кружку с водой. Поставив еду на пол, он взял ключи и освободил пленницу от оков. Потеряв опору, девушка упала из-за слабости, голода и головокружения; моментально схватила чашу с едой и начала быстро поглощать её, не слишком заботясь о том, что горячий рис жжёт горло. С утолением первого голода к ней вернулись и мысли, и способность говорить; столкнувшись с презрительным взглядом стражника, она сипло поинтересовалась: — Как Света себя чувствует? Ей уже разрешили вернуться в комнату? — Эксперимент прошёл неудачно, объект не выжил, не перенёс действия наркотика, — равнодушно ответил он. — Тебя велели вернуть в комнату, если будешь себя нормально вести. Глиняная чаша с глухим стуком выпала из ослабевших рук; с секунду девушка недоуменно смотрела на собеседника, а после её золотые глаза погасли, как умирающие звёзды, превратившись в два мёртвых куска янтаря. Веки опустились медленно и бесконечно устало, будто не желая больше подниматься. — Пошли, — страж приблизился к ней и грубо схватил обеими руками за предплечья, чтобы поднять на ноги, но вскрикнул и отшатнулся, потому что на его ладонях внезапно появились ожоги. Казалось, Дэйю вся превратилась в камень, раскалённый добела. — Будьте вы прокляты, — напитывая каждое слово многолетней болью и ненавистью, которые, казалось, не способно вместить в себя человеческое сердце, прошептала она, — будь проклято всё, к чему вы прикасаетесь и чего достигли нашими мучениями и смертями… Страж дёрнулся за подавляющим отваром, когда глаза девушки внезапно распахнулись широко-широко, будто ей воткнули нож в живот, а по шее, рукам и лицу вдруг начали расползаться странные линии света, будто у неё загорелись вены. Безнадёжность, ненависть ко всему мирозданию жгла её, разрывала на куски, и каким-то краем сознания девушка поняла, что с ней происходит. Однажды ей доводилось читать о Скверне — силе бесконтрольной, способной уничтожить мир, если её призвать. «Так пусть сгорит… сгорит вместе со мной и этими чудовищами» — подумала Дэйю, подняла голову, в последний раз глядя на солнце, заглянувшее к ней в окно, и дикий, нечеловеческий, первородный крик-рёв вырвался из её груди вместе с безжалостным солнцем, уничтожающим всё на своём пути на мили вокруг… *** Хрупкая, очень худая девушка с золотыми миндалевидными глазами и неестественно белыми волосами — будто выжженными, покрывшимися пеплом — сидела, сжавшись комочек, в пассажирской каюте корабля. В руках у неё блестел краденый кинжал. Дэйю не знала, как ей удалось выжить, ведь очнулась она среди выжженной земли — «стен» подземелья — а поднявшись в лабораторию, увидела только обгоревшие руины. Выйдя за её территорию, она увидела ту же самую картину апокалипсиса, и всюду воздух был заполнен густым, едким дымом. Неизвестно как добравшись до порта, Дэйю легко смешалась с насмерть перепуганной толпой выживших, и услышала страшное: огненная волна, взявшаяся из ниоткуда, снесла половину портового города Безъю. Уничтожила, стёрла с лица земли. Теперь же, оказавшись на борту корабля, увозящего часть паникующих беженцев в Равку, девушка заворожено разглядывала блики на стали кинжала. Теперь это так легко: всё закончить здесь и сейчас, понести заслуженное наказание за столь страшный грех, который ей не заглушить и не исправить никогда. Но именно теперь Дэйю не находила в себе решимости или глупости сделать это, ещё одно непоправимое, оборвать ещё одну жизнь. Ведь это означало сдаться, впервые получив свободу, это означало, что даже мёртвые мучители имеют над нею власть большую, чем её собственная воля. Кроме того, в ушах набатом звенела последняя просьба Светы, её маленького лучика солнца: выживи всему вопреки, подари надежду так долго ждущим тебя равкианцам, хоть раз почувствуй себя живой… Вздохнув, Дэйю убрала кинжал в краденую сумку и крепко сжала кулаки. *** Глядя на громаду теней, раскинувшуюся от горизонта до горизонта, девушка едва подавила естественный страх и храбро шагнула на борт одного из скифов, возвращающегося из Новокрибирска в Крибирск. Вообще-то эти скифы перевозили военных и были направлены в Западную Равку самим Дарклингом и руководством Первой армии почти неделю назад; теперь же некоторые из переправленных солдат продолжили свой путь дальше, а некоторые — возвращались в ставку в Крибирске, где всё ещё находились их главнокомандующие. Случайно услышав об этом, Дэйю поняла, что более подходящий случай продемонстрировать свой дар вряд ли представится, и напросилась с командой на переправу. Невероятно красивая девушка-гриш в кафтане шквальных, с которой она разговаривала, сначала отказала, но потом, несмотря на свою внешнюю суровость, пожалела плохо говорящую на равкианском, ужасно истощенную беженку из сгоревшего города, которая утверждала, что в Восточной Равке у неё остались последние родственники. Впервые увидев, как гордые, прекрасные и могущественные шквальные применяют свои силы по доброй воле, в мирных целях, Дэйю не могла оторвать от них восторженных глаз и почти пропустила момент, когда скиф двинулся вперёд, утопая в чернильной тьме. Следя за отметками — первой, второй, третьей, — в полной тишине девушка молилась всем Святым, в которых больше не верила, чтобы на пути им попалась лишь маленькая стайка каньонных чудовищ, ровно столько, чтобы ей удалось с блеском и без потерь продемонстрировать свои силы, которые лишь недавно полностью восстановились, но её чаяниям не суждено было сбыться. Сначала слышалось лишь прерывистое дыхание и шорох скифа. Затем откуда-то из темноты послышался другой звук, слабый, но неумолимо надвигающийся: ритмичное хлопанье крыльев. Замерев, Дэйю прислушалась к нему с бешено колотящимся сердцем, безуспешно вглядываясь в темноту. Вовремя очнувшись, девушка взяла себя в руки и приготовилась призвать свет. Раздались щелчки взводимых курков и шелест натягиваемых луков. — Приготовьтесь, — прошептал кто-то. Путешественники ждали, прислушиваясь к шуму рассекающих воздух крыльев, становившемуся все громче с их приближением, как бой барабанов надвигающейся армии. Однако прежде, чем прозвучала команда «Огонь!», вдруг над скифом взвился купол щита, будто сотканный из солнечного света. Команда замерла, не понимая, откуда исходит этот свет и не веря собственным глазам. Обычно волькры передвигаются маленькими группками, но сейчас здесь были… не десятки, а даже сотни тварей, зависших и парящих в воздухе вокруг скифа. Они бились о щит и отлетали с жутким воем, заставляющим кровь леденеть в жилах. — Что… как ты это делаешь?! — первой отмерла та самая девушка-гриш, которая согласилась взять Дейю на борт, — Кто ты такая?.. — Ты думать, так важно выяснить это сейчас? — на ломанном равкианском и с заметным акцентом поинтересовалась Дэйю, едва переводя дыхание. — Я есть та, кто вас спасти. Мы нужно ехать, давайте, быстрее! Целую минуту мёртвая тишина висела на остановившемся скифе, пока вновь не раздались жуткие вопли волькр. — Продолжаем движение! — внезапно рявкнул кто-то, и замершие было шквальные вновь заставили скиф ехать дальше. Дэйю неплохо справлялась со своей задачей, вот только постепенно тварей становилось уже не сотни, а тысячи: их склизкие крылатые тела полностью облепили щит и не оставляли яростных попыток нарушить его целостность. Где-то на десятой отметке девушке стало плохо; на тринадцатой сильно закружилась голова и тело начала сотрясать крупная дрожь; на двадцатой же её всю охватила такая слабость, что она упала на колени, а носом потекла кровь, капая на дощатую палубу. Но щит держался. «Я смогу. Я выдержу. Вся моя жизнь — это боль и борьба, я переживала гораздо худшее. Пройти через ад лабораторий, уничтожить полгорода, отбиться от нападавших на одинокую девушку в пути воров и насильников — и погибнуть в Каньоне? В тот самый миг, когда я впервые чувствую себя нужной и на своём месте? В полшаге от мечты, от своей цели, от обретения дома? НИКОГДА». — подумала Заклинательница Солнца, заставив себя встать на ноги и гордо расправить плечи. Резко раскинув руки, девушка осознанно призвала всё тепло и свет, сжигающих изнутри её вены и кости, и спасительный свет засиял ослепительно ярко, уничтожая тьму и волькр, но сберегая пассажиров скифа, благоговейно наблюдающих долгожданное чудо. *** В шатре Дарклинга было полно народу, в том числе, конечно, руководство Первой армии. «Большие начальники» — с одной стороны, толпа вошедших свидетелей со скифа — с другой, а между ними, как неприкаянная — тоненькая, будто тростинка, фигурка Дейю. Стараясь держаться уверенно и не стесняться своего совершенно убогого облика среди стольких здоровых, могучих, богато одетых людей, девушка расправила плечи и с нескрываемым любопытством посмотрела на Дарклинга. Если бы не обращения остальных и аура власти, окружающая его, беженка никогда бы не догадалась, что этот красивый, статный молодой мужчина в чёрном кафтане, которому при всём желании нельзя было дать больше двадцати пяти, и есть тот самый ужасный генерал, который, как поговаривали перевозившие беженцев моряки-шуханцы, едва ли не ест младенцев на завтрак. Именно этот человек создал то место, о котором она мечтала столько лет, и девушке оставалось только надеяться, что вид у неё не настолько щенячий, как у стоящих рядом со своим генералом гришей. Дарклинг прожигал её пристальным взглядом, будто выворачивая всю душу наизнанку и рассматривая её под лупой, а меж тем полковник Раевский, по чьему приказу её сюда и доставили, велел подчинённому: — Капитан, докладывайте. Офицер-отказник ответил безразличным тоном: — Примерно на тридцатой минуте переплава на нас напала большая стая волькр. Они окружили нас, и мы приготовились к тяжёлому бою, но внезапно над скифом появился сияющий купол из солнечного света, который волькры не смогли преодолеть. Но их прилетало всё больше и больше, а потом… Не знаю, что именно я видел. Вспышку света. Ослепительную настолько, что мне чуть глаза не выжгло. Всё. — А девчонка? — спросил Дарклинг. — Я не видел девчонку, мой суверенный. Дарклинг приподнял бровь, поворачиваясь к остальным свидетелям. — Кто на самом деле видел, что произошло? — его голос был безразличным, далеким, почти незаинтересованным, — Я видела, мой суверенный. — выступила вперёд шквальная, которую, кажется, звали Зоей. — Эта девушка очень просила меня взять её на борт, говорила, что у неё в Восточной Равке остались последние родственники, и я пожалела её, но во избежание неприятностей следила за ней в пути. Совершенно точно, что именно она осознанно призвала свет, чтобы защитить наш скиф. Она — Заклинательница Солнца. Гриши разразились возгласами недоверия и насмешками. Некоторые открыто хохотали, некоторые — стояли как громом поражённые, взирая на Дейю то ли с благоговением, то ли со священным ужасом. — Тишина, — Дарклинг едва повысил голос, но команда полоснула по толпе и наступило молчание. После этого обратился к предмету всеобщих волнений: — Ты хорошо говоришь на равкианском, шуханка? — Не очень, — неуверенно ответила она, — Я даже не всё поняла из того, что вы сейчас друг другу сказать. Но я постараться объяснить. Моё имя Дейю. Я… бежать из Безъю, где случиться большой пожар. До этого меня всегда держать в… как это правильно сказать?.. лаборатория. Я хотеть в Равку. Давно, ведь здесь защита. Я — Заклинательница Солнца. С этими словами девушка соединила ладони, а после, чуть разведя их, продемонстрировала яркую световую сферу. Кто-то зажмурился, кто-то шокировано ахнул, и лишь Дарклинг казался невозмутимым, но в его чёрных, как глубины Каньона, глазах вспыхнул неведомый, заразительный огонь. — Раз так, не ты ли устроила тот пожар, уничтоживший почти половину большого города? — с подозрительностью спросил полковник Раевский. Почувствовав лёгкий испуг и полагаясь на осторожность, девушка решила солгать: — Нет, я им просто воспользоваться. Я не знать, что это быть. — Долго же мы тебя искали… Заклинательница Солнца, — прерывая дальнейшие препирательства, медленно, растягивая слова и будто наслаждаясь их звучанием, генерал Кириган улыбнулся ей тепло, располагающе, и всё внутри затрепетало от какой-то отчаянной надежды. — Иван! Отведи ее к моему экипажу. Я хочу, чтобы ее постоянно охранял вооруженный страж. Отвези ее в Малый дворец, и ни в коем случае не останавливайтесь. — Стоять! Она может быть шуханской шпионкой. — возразил Раевский, — Я, конечно, понимаю, мы все её долго ждали, но… — Это, прежде всего, касается гришей, так что позвольте мне самому разобраться. — со сталью в голосе перебил его Дарклинг. — Кроме того, она будет под постоянным надзором. И, разумеется, мы разузнаем все подробности. Иван, уводи. *** Заметно подлеченная целительницей-гришем, одетая в красивый пуленепробиваемый кафтан и вдоволь наевшаяся Дейю чувствовала себя почти счастливой. Вот уже два дня они ехали в Малый дворец, и вскоре их путь должен был подойти к концу. Часами любуясь видами, девушка, тем не менее, охотно отвечала на попытки сопровождающих её сердцебитов Фёдора и Ивана разговорить её. Угрюмого и дотошного Ивана в основном интересовали детали её биографии, и ему Заклинательница Солнца отвечала в основном односложно и сухо, ссылаясь на усталость, плохое знание языка и болезненность воспоминаний. Более чуткий и симпатичный ей Фёдор быстро понял, что девушке крайне неприятно думать о пережитом, и в основном говорил сам, медленно и разборчиво, стараясь помочь ей запомнить новые равкианские слова. Дейю увлечённо поддержала его затею, и даже выпросила себе тетрадь и карандаш, чтобы записывать какие-то фразы с транскрипцией. Между тем Фёдор рассказывал ей о Тенистом Каньоне, о войне, о Равке, о жизни в Малом дворце и о том, как нужна их стране Заклинательница Солнца. Девушка медленно, но верно расцветала от этих слов, будто они были самыми искусными комплиментами, и впервые за много-много лет ощущала чистую, почти детскую радость. Сердцебит отмечал изменение её пульса и искренне улыбался в ответ. Единственный вопрос, заданный им, который касался её самой, это вопрос о значении её имени и о том, как она впервые обнаружила свои силы. — Моё имя означать «чёрный нефрит». — ответила она и помрачнела. — А дар я обнаружить, когда брат зима болеть, а я согревать. Мои родители… увидеть и продать плохие люди. Искателям. Так я попала в лабораторию. На добром лице Фёдора появилось искреннее сочувствие. — Чёрный нефрит, говоришь? Дарклингу понравится, — ухмыльнулся он и серьёзно добавил: — С нами ты в безопасности, для Равки ты — сокровище, а не подопытная, и генерал голову оторвёт любому, кто захочет причинить тебе вред. В тот день они тоже вели непринуждённый разговор. Дейю спросила нового друга о том, почему он, имея возможность быть целителем, решил стать сердцебитом. — Из всех гришей у корпориалов самая сложная работа. Нам требуется больше тренировок и обучения. В конце всего этого я почувствовал, что смогу спасти больше жизней в роли сердцебита. — В роли убийцы? — безо всякого осуждения, просто уточнила она. — Солдата, — поправил Федор и пожал плечами. — Убивать или лечить? — сказал он с грустной улыбкой. — У каждого из нас свой дар. Его выражение лица неожиданно изменилось. Он сел ровно и толкнул Ивана в бок. — Проснись! Экипаж остановился. Дейю недоуменно огляделась. — А мы… — начала она, но страж рядом с нею захлопнул ладонью рот и прижал палец к губам. Дверь кареты распахнулась, и внутрь заглянул солдат. — Посреди дороги лежит дерево, но это может оказаться ловушкой. Будьте начеку и… — он так и не закончил предложение. Прозвучал выстрел, и парень упал вперед с пулей в спине. Неожиданно воздух наполнился испуганными криками и зубодробительными звуками пальбы из ружья, когда залп пуль поразил экипаж. — Ложись! — закричал страж рядом со девушкой, прикрывая её тело собственным, пока Иван спихнул мертвого солдата и закрыл дверцу. — Фьерданцы, — сказал страж, выглядывая наружу. Иван повернулся к Федору и стражу рядом с Дейю. — Федор, иди с ним. Вы берете эту сторону, мы займемся другой. Защищайте карету любой ценой. Федор достал большой нож из-за пояса и передал Заклинательнице. — Держись ближе к полу и не издавай ни звука. Если можешь защищаться солнцем — защищайся. Выжигай глаза любому, кто подберётся слишком близко. Гриши ждали со стражами, пригнувшись у окон, а затем, по сигналу Ивана, выскочили с двух сторон экипажа, захлопывая за собой дверцы. Девушка сжалась на полу, вцепившись в тяжелую рукоятку ножа, прижав колени к груди, а спиной касаясь основания сидения. Она прекрасно знала, куда нужно метить, неплохо владела своим даром и вполне уверенно — ножом, ей уже приходилось убивать, но ещё ни разу не доводилось оказываться в крупных стычках с подготовленными воинами, желающими ей исключительно мгновенной смерти. Снаружи были слышны звуки борьбы, стук металла об металл, стоны и крики, ржание лошадей. Экипаж затрясся, когда чье-то тело врезалось в стекло окошка. Заклинательница с ужасом увидела, что это был один из стражей. Он оставил красный мазок на стекле, когда сползал вниз. Дверца кареты распахнулась, и в ней появился желтобородый мужчина с диким лицом. Девушка поползла к противоположной части кареты, спрятав нож в складках сильно великоватого ей кафтана. Он рявкнул что-то своим соотечественникам на странном фьерданском языке и потянулся к её ноге. Дейю резким броском одной рукой выжгла ему глаза, а другой воткнула нож в сердце. Тут дверь позади открылась и она чуть не вывалилась на другого бородача, который выкрутил ей руки, не позволяя воспользоваться даром, и стал грубо тащить из кареты, и та взвыла, пытаясь порезать ему руку ножом. Должно быть, его задело, потому что он выругался и ослабил хватку. Девушка вскочила на ноги и побежала. Они были в лесистой долине, где все вокруг — солдаты, гриши — боролись с бородачами. Деревья вспыхивали, охваченные пламенем, оказываясь на линии огня гришей. Она видела, как Федор резко махнул рукой, и мужчина перед ним съежился на земле, хватаясь за грудь. Изо рта у него пошла кровь. — Беги! — крикнул сердцебит Заклинательнице Солнца, которая принялась было боевито расшвыриваться жгучими солнечными сферами. Понимая, что эти люди отдают свои жизни, чтобы её защитить, девушка подчинилась, и, создав на всякий случай сферический щит вокруг себя, побежала без направления, взбираясь на ближайший холм. Ноги оскальзывались на палой листве, покрывавшей лесную землю, дыхание стало прерывистым. Пятеро проворных фьерданцев догнали её и начали окружать, как волки, стаей загоняющие дичь. «Мне придётся попробовать применить разрез, — сосредоточенно подумала Дейю. — Я сомневаюсь, что мне хватит сил, да и видела я его лишь однажды в лаборатории, но другого выхода нет». Только собиралась попытаться осуществить задуманное, как вдруг и без её участия раздался характерный звук разреза, и фьерданцы попадали, разрезанные пополам. Девушка едва слышно вскрикнула: ей, уничтожившей своей болью половину города, ещё не доводилось видеть тела располовиненных людей. Слегка замутило. Кое-как взяв себя в руки, она заставила себя поднять взгляд на спасителей, и увидела одного лишь Дарклинга, восседающего на взмыленном чёрном коне. — Как ты? — сухо поинтересовался он, внимательно осматривая на предмет повреждений. — Нормально. — кивнула Дейю, стараясь не смотреть на трупы. — Спасибо, вы очень вовремя. — Пойдём, — Дарклинг протянул ей затянутую в перчатку руку, помогая взобраться на коня, — Поедешь теперь со мной. *** Следующий день прошёл как в тумане, потому что привыкшая к дискомфорту Дейю (сама не зная, как такое могло получиться) умудрилась уснуть в руках практически незнакомого человека, несмотря на бешеный галоп и почти полностью отсутствующие навыки наездницы. Вечером последнего дня их пути, после нападения больше напоминающего безумный забег, они наконец остановились на привал. Солдаты начали разжигать костры и готовить ужин; девушка с удовольствием съела свою порцию, смущённо поблагодарив принесшего её солдата, а после осталась греться у своего костра, заворожено глядя на огонь. — Думаю, самое время мне, наконец, узнать, кто ты и откуда, наш «чёрный нефрит», — внезапно прозвучавшая совсем рядом чистая, без малейшего акцента шуханская речь заставила девушку вздрогнуть. Дарклинг присел рядом с ней, неторопливо разглядывая свою находку, которая с не меньшим интересом разглядывала его в ответ. Идеальные руки, широкие плечи, резкая линия подбородка, прекрасные черты лица, будто выточенные резцом, и глаза… на завораживающих чёрных глазах, в которых плясали блики костра, Дейю вдруг ужасно смутилась и опустила ресницы. Впрочем, в её реакции не было ничего удивительного: мужчины, которых ей доводилось видеть ранее — либо мучители в лаборатории, либо совершенно изможденные товарищи по несчастью, либо случайные встречные на дороге, а тут — сплошное эстетическое удовольствие во плоти, последние несколько дней служащее ей и надёжным спасителем, и «походной кроваткой» в седле. — Вы знаете шуханский? — немного удивлённо ответила девушка. — Говорите даже без акцента. — Я полагаю, пока что тебе будет так удобнее. — пожал плечами он. — Итак?.. — Что именно вы хотите знать? — вздохнув, спросила она, вновь встречаясь с ним взглядом. — Всё, что ты сочтёшь нужным рассказать тому, кто даст тебе новый дом, Дейю. В горле внезапно образовался горький ком. Что-то было такое в этой фразе, или, скорее, в том, как именно генерал её произнёс, что заставило девушку захотеть рассказать ему о себе всё, без лжи, компромиссов и полуправд. Собрав все остатки духовных сил, она начала рассказ. Вкратце поведала о детстве в деревне, о политике Шухана относительно гришей; затем — о родителях, бедности, болезни брата и о том, как её продали. Лицо генерала замерло пустой маской, по нему невозможно было прочесть ничего, кроме заинтересованного внимания, но девушка буквально кожей чувствовала, что рассказ не оставляет слушателя равнодушным. Поэтому, откинув все сомнения и эмоционально жестикулируя, она подробно описала ему то, что ей доводилось видеть в лаборатории, и что пережить. Смерти и издевательства над гришами — всё ради науки, лишение имени и обезличенное «солнечная», хоть и относящееся только к ней, её собственные мучения, страхи, бессмысленную, как казалось, борьбу, побеги и попытки суицида. Рассказывала и всё известное ей о научных достижениях, добытых такой ценой, и о юрда-пареме, и, наконец, о Свете. Отвернувшись от внимательного взгляда к костру, Дейю утёрла слёзы и говорила, говорила… об отчаянии, о смерти единственной подруги-равкианки, которая была ещё ребёнком, о не совсем осознанно призванной Скверне, уничтожившей полгорода и ужасе, пришедшем с осмыслением совершённого. — Так значит, ты солгала нам насчёт города. — равнодушно заметил он. — Я испугалась. — честно призналась девушка и на миг зажмурилась, унимая бешеное биение сердца. — Вы вправе осудить меня, я совершила непоправимое, столько жертв… — Ты раскаиваешься? — внезапно перебил он её сбивчивую речь, — Раскаиваешься ли, зная, что именно в этой части города находились лаборатории, где годами мучили таких, как ты? Зная, что если бы не это, тебе никогда не удалось бы сбежать и отомстить? Почти не задумываясь, Дейю ответила: — Нет, не раскаиваюсь. Как-то иначе я бы точно не смогла ничего сделать. Я лишь сожалею о невинно пострадавших и осознаю тяжесть совершённого. И если после моего рассказа вы скажете, что Равке не нужна такая спасительница, а вам — такая, как вы выразились, надежда, то я пойму. Сказав это, девушка замерла в ожидании, как испуганный дикий зверёк. Вдруг на его скульптурном лице появилась такая открытая и искренняя улыбка, почти мальчишеская, какую она совсем не ожидала увидеть. — Пока что я склоняюсь к тому, что именно такая и нужна. Как уже говорил, я очень долго ждал тебя, Дейю, и меня ужасает мысль, что я мог вот так упустить тебя, просто не узнать о твоём существовании. Конечно, я отправлял своих людей на поиски Заклинательницы Солнца в другие страны, но почему-то самонадеянно полагал, что либо найду тебя в Равке, либо ты однажды сама придёшь ко мне, желая раскрыть свой дар. В итоге так и получилось, но теперь я понимаю, что этого могло не случиться, если бы не боль, опустошённость и решительность, придавшие тебе смелости призвать Скверну. Поверь, я хорошо представляю, что именно ты пережила, и уж точно я — последний, кто стал бы тебя осуждать. Всю свою долгую жизнь я потратил на войну за то, чтобы историй, подобных твоей, было как можно меньше. Но невозможно всегда воевать в одиночку, и я ждал тебя. Ты пока не осознаёшь всей своей ценности, всех своих возможностей, но я помогу тебе и в этом, и если ты однажды встанешь рядом со мной в этой войне, то нас никто не сможет остановить. Начиная с Равки, мы навсегда изменим этот мир, Дейю, сделаем так, чтобы гриши не страдали и не боялись своих сил, а гордились ими. — Сколько же вам лет? — немного отклонилась от темы девушка, разрывая затянувшуюся паузу. Почему-то именно этот вопрос очень её взволновал. — Много. — уклончиво отозвался генерал. — Это я уже и так поняла. — усмехнулась она. — Надеюсь, что расскажете когда-нибудь, ведь я была с вами откровенна. И если боитесь отпугнуть меня цифрой или кровавыми свершениями — очень зря, жизнь отучила меня от импульсивности. Вы говорите об очень глобальных вещах… и мне сложно поверить, что я смогу сделать так много, даже рядом с вами или в ваших руках, как оружие… — Я и не жду от тебя сейчас полного понимания. Оно придёт позже, у нас теперь есть время. — …но я верю. — пропустив мимо ушей последнюю реплику, закончила она, и, повинуясь какому-то инстинкту, коснулась руки Дарклинга, в этот раз не защищённой перчаткой. Сила внутри неё внезапно взметнулась, и от их соприкасающихся ладоней полился свет, привлекая внимание солдат. Тем не менее, Дейю, поняв, что перед ней редчайший живой усилитель, постаралась невозмутимо продолжить свою мысль: — Если я действительно смогу хоть что-то из того, что вы от меня ожидаете, то вы больше не сражаетесь в одиночку, генерал. На самом деле, именно за этим я пришла сюда: по необходимости, разрушить мир, если есть возможность построить новый на обломках старого. Генерал не одёрнул руки, с секунду любуясь мягким солнечным светом посреди ночи, а после проницательно посмотрел на свою находку. В этот миг они оба осознали, что два чудовища, противоположные и одинаковые, порождённые жестокостью обстоятельств, человеческой гнилью и собственными демонами, в перспективе прекрасно поймут друг друга.