ловец снов.

Если говорить честно, но сам Шастун никогда не поймёт, почему это всё коснулось именно его.

      Каждую чёртову ночь ему снятся душераздирающие кошмары, по которым, кажется, вдоволь можно было бы наснимать фильмов ужасов. Их сюжетов хватило бы для самых извращённых: тех, что обычно не показывают в кино, а передают из рук в руки через DarkNet какие-нибудь психически больные люди, тащащиеся от убийств, расчленёнки и сгорании заживо.       И ведь досада — сам Антон ненавидит фильмы ужасов, любой экстрим. Даже банальная тёмная комната. Он шарахается от этого всего, как от огня.       Он даже не знает, от кошмаров ли это. Он не понимает, почему вообще ему досталась такая участь.

      Антон не помнил, когда всё это началось.

      Может быть тогда, когда его впервые покусала собака: он тогда впервые ощутил настоящую боль, совсем не ту, которая была от того, что он стёсывал колени и ладони, когда падал со своего, тогда, маленького росточка. Эта боль была пронизывающей, заставляла плакать от того, что, кажется, пробиралась до самой кости. Хотя, на деле, так и было, ведь бойцовская собака почти прокусила ему кость; Шастун ещё долго передвигался только благодаря матери и начинал выть от ужаса при виде любой пробегающей мимо окна шавки.       — Мама, мама, эта собачка точно бежит к нам, мама! — плачет и кричит мальчишка, сидя около окна на кухне, оторвавшись от любимой кукурузной каши с маслом.       — Не говори глупостей! — каждый раз твердит одно и то же мать Антона, — Она не может идти к нам! Видишь, вон, — она тычет в эту же собаку, что стремительно побежала дальше их подъезда, — Она уже убежала. Ешь давай, а то не вырастешь и будешь слабым, — она вытирает его слёзы подолом своего красного фартука в крупный белый горошек. И маленький Шастун вновь хватается за ложку, но, правду говоря, уже абсолютно без аппетита. Но вырасти-то хочется.       Может быть это началось тогда, когда Антон впервые засыпал дома в одиночку: его мама тогда уехала по делам, а отец давно ушёл из семьи. Майя говорила, что не может взять Тошу с собой, хотя тот умоляюще просил, плакал и вис на ней, словно ленивец, панда или коала.       — Мамочка! — кричит мальчишка, заглядывая в бездонные и сожалеющие глаза своей матери, — Мамочка, пожалуйста, ну не оставляй меня одного!       — Шастунишка, — говорит женщина, поглаживая сына по макушке, — Я не могу, мальчик мой. Это очень-очень срочно. Мне правда нужно ехать, — она вздыхает с сожалением.       — Тогда возьми меня с собой! — вторит непослушный Антон, продолжая плакать, — Я же не смогу без тебя, мам!       — Ты уже взрослый мальчик, тебе скоро целых десять, — мягко говорит Майя, всё же присаживаясь и целуя Тошу в лоб, — Ты справишься без меня. А я обязательно привезу твой любимый Киндер Сюрприз! Договорились? Только ты не должен плакать, хорошо? Ведь только послушные и умные мальчики получают сладости.       Мальчик сглотнул, услышав про любимое лакомство, пытаясь стереть слёзы с лица и дышать размеренно. Он кивнул, смотря на женщину, всхлипнув маленьким носиком.       — Хорошо…- неуверенно сказал Антон, но всё же желал получить то, чего явно хотел, — Только приезжай скорее, ладно?..       — Я приеду так скоро, как смогу, малыш, — Майя улыбнулась, оставив небольшой поцелуй на чужом носу, — Всё, я поехала. Только не плачь без меня!       Мама уехала, оставив ему телевизор с мультиками, постелив напротив него на диване; он ведь всё равно уснёт под них.       И тогда Антон захотел, чтобы его мамочка больше никогда не уезжала. Одному было очень страшно.       А может и тогда, когда он впервые в жизни потерялся: этот день он запомнил на всю жизнь в мельчайших деталях. Тогда ещё папа был рядом, любил его и всячески баловал: на этот раз они пошли в торговый центр, чтобы купить Антону новую игрушку-пистолет, а Шастуну-старшему нужно было зайти куда-то по работе внутри этого здания. Именно по этой причине он оставил мальчишку на игровой площадке снаружи с новой игрушкой, не дав никаких наставлений, всё время поглядывая на часы.       — Веди себя хорошо, — говорит Андрей и целует сына в лоб, тут же быстрым шагом убегая вовнутрь здания, откуда они только что вышли.       Толком ничего не объяснил, конечно, но Антону и не надо; он радуется новой игрушке, на которую давно слюни пускал, поэтому находит себе каких-то друзей-мальчишек постарше, играя с ними. Он теперь самый крутой из них — теперь у него есть не просто палка-пистолет, а целый большой игрушечный, который приятно отяжеляет руки маленького Шастуна, а стреляется он (представьте себе!) настоящими оранжевыми пульками.       Вот они уже где-то двадцать минут бегают вокруг всей этой площадки, стреляя друг в друга, изображая какой-то боевик или войнушку: никто из них, на самом деле, не давал подробного описания своих действий, поэтому у каждого сложился в голове свой сценарий, но это им не мешает, а, если выражаться совсем точно, им всё равно, ведь все получают удовольствие.       — Стоп игра! — кричит один из мальчишек. Он светлый и совсем слегка кудрявый, а на щеках и носу красуется роспись из веснушек, — Мне надоело тут играть, — говорит он уже спокойнее, — Давайте пойдём во-от за тот дом? Там площадка побольше и поинтереснее! — и на слове ≪побольше≫ у Антона всё остальное отлетает. Он никогда не видел площадки, которая была бы больше этой! Разве что, если это горки в местном зоопарке, которые он обожал всем сердцем, ведь выбираются они туда довольно редко.       — Я пойду! — сказал второй мальчик. Его имя он запомнил — Стас. Он темноволосый, с небольшой горбинкой на носу.       — Я тоже! — воскликнул Антон. Зря.       Все они вдоволь наигрались и начало темнеть. Мальчики разбежались по домам, наотрез отказываясь вести Антона обратно, оставляя его одного. Он пошёл наугад, но уже через пару минут понял, что абсолютно не имеет понятия, где находится. Вокруг какие-то высотки, куча людей, которые выбрались на улицы, подавляющее большинство пьют, а кто-то даже пытается заманить Шастуна чем-то, но тот убегает, слыша в спину громкий смех.       В конечном итоге, конечно, его нашли родители, всего заплаканного, с разодранными коленками и опухшим, от соплей, носиком.       Мальчика так же бесконечно долго ругают, пока едут домой, но это перерастает в междусобойщину родителей.       На следующий же день ему покупают новый, и, конечно, его первый телефончик с сим-картой, где всего два контакта: ≪Мамуля≫ и ≪Папуля≫.       В этот момент, маленький Антоша понимает, что никогда больше не хочет допускать такого.

***

      Собак он, кстати, боялся ещё долго, лет до двенадцати, наверное, пока не познакомился со своими друзьями, которые, на удивление, пришли в пятый класс в их школу одновременно: Серёжа Матвиенко и Дима Позов.       У них обоих были собаки, поэтому приходилось понимать, что, на самом-то деле, не все псы хотят причинить тебе только вред — многие из них бывают ласковыми, податливыми и, даже, выполняют команды, если их правильно обучить.

***

      Вместе эта тройня и заканчивает школу.       Время от времени, нечасто, но всё же, они собираются вместе, гуляют, засаживаются где-то в кафе или ресторане, заказывая несколько бутылок разного алкоголя, обсуждая всё подряд: универ, девушек, работу, новые события и этапы в жизни.       Антон внимательно слушает их, искренне радуясь за то, что у парней жизнь такая разнообразная. У самого-то из нового только то, что кошке операцию сделали, да мама себе новые бусы из жемчуга прикупила. То есть, если подумать, у него самого пусто — и это касается абсолютно всех аспектов его существования жизни.       — Че ты молчишь вечно? — говорит Позов, наконец обращая на себя внимание Антона. Дима слегка кивнул головой, мол, рассказывай. А в ответ молчание. Такое, что, кажется, можно было услышать, как мышь в поле около трассы бежит, — И почему опять молчим? — он смотрит на него внимательно, пока Серёжа просто ждёт какой-нибудь реакции. Но не тут-то было, потому что Дима подталкивает его ногой в колено, буквально прожигая глазами, которые всего на секунду ушли от Шастуна.       — А, да, Тох, ну че ты как воды в рот набрал, — говорит Матвиенко, — У тебя че, вообще пусто? — он смотрит на Диму, получая кивок, после вновь смотря на Антона.       Теперь на Шастуна смотрят уже две пары испепеляющих глаз, из которых, кажется, прямо сейчас может выйти дракон и сжечь его, подобно сну. Хотя, наверное, он бы даже не удивился.       Антон лишь шумно выдыхает и выпивает стопку водки залпом. А потом ещё одну. И только после этого решается посмотреть на друзей.       — Всё абсолютно пусто, — говорит Шастун и шумно выдыхает, смотря на Серёжу. Всё же, он отвечает на его вопрос, — И именно поэтому я молчу, — взгляд устремляется теперь на Позова, который лишь вздыхает.       — Тебе всё ещё снятся кошмары? — спрашивает Дима серьёзно, с ноткой сожаления, смотря на Шастуна так, что он, кажется, почувствовал себя больным.       — Да, — отвечает Антон, устремив свой взгляд в тарелку с пастой, которую он почти доел, елозя по поверхности вилкой.       — Может, ты всё же сходишь к врачу? — в который раз за жизнь спрашивает Позов, всё так же внимательно изучая лицо друга, хотя то и слегка опущено вниз, — Я тут как раз познакомился с одним человеком, он специализируется в клинической психиатрии, и я думаю, что…       — А я как раз до сих пор шлю нахуй тебя с твоим предложением пойти к врачу. Забавно, правда? — перебивает Шастун друга, сжимая вилку в руке сильнее, прекращая движения кистью, которые заставляли столовый прибор собирать соус с тарелки по каплям, — Я всю жизнь твердил тебе одно и то же, но ты меня откровенно не слышишь. В жопу засунь себе своих знакомых психиатров, я их ненавижу, и ты это прекрасно знаешь. Но нахуя ж-то пристаёшь ко мне каждый раз с ними. Мне заебись с моими тараканами живётся. Я сплю. Мало, но сплю, блять, и не их собачье дело знать, откуда и почему. Ты, сука, уяснил, скажи мне?! — Антон, наконец, поднимает голову, смотря в глаза Димы с такой яростью, что, кажется, он мог бы прожечь дыру в салфетке, если бы она была между ними, а не меж пальцев Тоши, который отчаянно её комкал.       — Ты же понимаешь, что это ненорм-       — Да, блять, понимаю! — уже буквально орёт Шастун на Позова, кинув вилку на стол, — Я знаю, что это, нахуй, ненормально! Но мне абсолютно поебать, веришь, нет?! Мне настолько похуй, что я просто заёбываюсь закрываться в себе, поэтому прихожу послушать вас вдвоём, сука, хотя вы могли прекрасно дома поговорить без меня! Могли спокойно просто набрать меня по видеосвязи! Но я, блять, выхожу из дома! — это тирада бы не прекратилась, если бы Шастун не привстал со стула, а Матвиенко бы не нажал ему на плечо, пытаясь усадить обратно, — Пошли нахуй Пидорасы, оба! — он скидывает чужую ладонь с плеча и хватает джинсовку, чуть ли не бегом выходя из заведения.       Шастун понятия не имел, почему он так сорвался. Но, видимо, его мозгу нужна была разгрузка, которую не могли дать ему ни кошка, ни пустая квартира, ни алкоголь.       Он завернул в какую-то подворотню, заворачивая в арку дома и оседая на пол по стене, доставая толстые сигареты <<Partlament>> из сине-бело-серебрянной упаковки, поджигая и сразу делая первую затяжку.       Дым приятно наполнял лёгкие, а утреннее обещание ≪точно бросаю курить сегодня≫ из-за чуть не спаленных штор улетает в ебеня. Ему до одури нравится чувствовать это недолгое небытие, которое даёт ему никотин.       Он закрывает глаза, а в голове пляшут бесята, которые то и дело пытаются сказать ему о том, что он отвратительный человек, друг и знакомый, жизнь которого так и закончится где-нибудь в подворотне. Да, точно так же, как умер его родной отец, замёрзнув насмерть, будучи пьяным и укуренным в стельку. И, если честно, Шастун был даже не против такой перспективы. Большего он и не заслуживал.       Как только он открывает глаза, то понимает, что перед ним пляшет бесконечное количество теней, прямо как те маски вуду в мультике ≪Принцесса и лягушка≫. Но это не кажется таким же забавным, как просмотр мультика. Он понимает, что ему страшно. Что его кошмары выбрались намного дальше, чем он ожидал.       — Ты умрёшь в одиночестве, ничтожество, — твердила одна тень, склоняясь прямо над чужим лицом. Он почти ощущал её холодное присутствие. А может ему просто холодно, потому что он в +15 ходит в потрёпанной и рваной джинсовке.       — Все ненавидят тебя, — шипела вторая, перебивая первую.       Все слова сливались в единый шёпот, шум которого всё больше и больше долбил по ушам, заставлял съёживаться и закрываться.       Антон не выдержал и подскочил с места, даже не замечая, как его телефон остаётся в этой же арке, на асфальте, мирно покоясь без хозяина. Сейчас ему было плевать.       Он бежал как тогда, как в детстве, когда потерялся. Бежал, хотя сам не знал куда. Бежал так, что сердце билось через раз. Бежал настолько быстро, что лёгкие сходили с ума от непонимания.       Стоп.       Шастун останавливается и всматривается в здание напротив, узнавая свой дом, судорожно ища ключи в кармане и открывая дверь трясущими руками.       Сейчас он был похож на малолетнего алкаша, хотя ему уже и было двадцать, но люди, которые были в подъезде и так же ждали лифт, как и он сам, осуждающе смотрели на него. Так, будто он мучительно убивал каждого из их семьи, а потом выпотрошил у них же на глазах, злорадно улыбаясь. И было это всё лет тридцать назад.       Поняв, что больше он такого осуждения во взглядах не выдержит, Антон резко свернул на лестницу и стал подниматься на свой седьмой этаж.       — Пиздецпиздецпиздец, — повторял себе под нос парень, пытаясь вставить ключ в замочную скважину уже минут пять. Его не покидало ощущение того, что за его спиной кто-то стоит, занося нож. И всё же дверь поддалась. Поэтому он, не смотря назад, быстро забежал в квартиру и захлопнул дверь, поворачивая защёлку в двери два раза, дополнительно закрыв на тайный замок, который открывался лишь изнутри квартиры. Ну, или болгаркой.       Пока парень стоял в душе, ему чудилось, будто сейчас, прямо как в фильме Стивена Кинга, кто-то начнёт рубить его дверь топором, а ему будет даже залезть некуда.       — В стиралку я не помещусь…- говорил себе Шастун под нос, размышляя и немного подрагивая от тревоги, — В вентиляцию поместится максимум моя рука. И у меня ещё прозрачная душевая кабинка. Пиздец, — он шумно выдохнул, выключая холодную воду и вытираясь полотенцем.       Выходя из ванной комнаты, он ненароком перевёл взгляд на часы. Почти двенадцать ночи. Грустно и пусто в квартире. Даже кошка уже спит.       Шастун нехотя лёг на кровать, абсолютно голый, ведь стесняться абсолютно некого. Он закрыл глаза и тут же провалился в сон.

***

      Холодная белая комната, усыпанная кафелем, размером не больше, чем кладовка в съёмной квартире.       — Ау?..- неуверенно говорит парень, осматривая помещение. Тут нет двери, нет окон. Даже банальной вентиляции.       — Убийца…- шепчет какой-то голос за его спиной, пробирая до мурашек. Он был настолько жутким, что хотелось закрыться, уйти, свернуться в маленькую чёрную точку и стать незаметным. Но этого бы не вышло, даже если бы он очень захотел.       — Что?..- неуверенно спрашивает парень, жалобно сводя брови к переносице, — Но я не…       — Убийца! — уже кричит голос, находясь прямо возле его уха.       Антон вскрикивает и подскакивает на месте, тут же поднимаясь на ноги и отскакивая к стене. Он по прежнему не видит никого. Ему страшно.       Он чувствует, как его руки покрываются чем-то влажным, а по лицу течёт, скатываясь к губам. Шастун не успевает закрыть рот, чувствуя солоноватый привкус. На руки смотреть не хватает смелости, поэтому он пытается обтереть их об кафель, но не выходит. Течёт всё сильнее и сильнее.       И тут гаснет свет. Буквально на секунду, будто парень моргнул. А тогда, когда он включается, то видит обезглавленные трупы своих друзей. Истерика накрывает его с головой и он падает на колени, вынужденно смотря на руки. Они все в свежей крови. Комната наполняется приторно-сладким трупным запахом, от которого хочется плевать, но, к сожалению, желудок пуст.       Шастун вздымает голову вверх, к потолку, где видит нечёткую надпись, сделанную точно такой же бордово-красной кровью, которая начала капать ему на голову и лицо.

≪ЭТО ВСЁ ТВОЯ ВИНА≫

      — Нет! — кричит парень, пока из глаз текут слёзы, — Нет! Я не убивал! Они мои друзья! Сука! — во всю глотку орёт Антон, опуская взгляд с полотка, смотря вперёд.       — Это был ты! — визжит бесформенная, очевидно, голова какого-то существа, оскаливая свою мерзкую пасть с огромным количеством зубов, — Ты убил их! Убийца-а! — вытягивает противный голос, отзываясь ножом в сердце.       Антон подскакивает, принимая сидячее положение и осматриваясь. Он дома. Он в постели. Он снова проснулся в холодном поту от собственного крика.       — Заебало, — констатирует парень, начиная беззвучно плакать, поднимаясь с постели и направляясь в ванную, вновь залезая под ледяной душ, осаживаясь около стенки. Он долго плачет, смотря на бритвенное старое лезвие, которое слегка ржавело. Он даже не понял, как разобрал старую бритву, которую обещал себе выкинуть, — Если и убивать, то только никчёмных. А никчёмный тут только я, — констатирует он сам себе и резко полосует по бедру, чуть вскрикивая от боли, сжимаясь. Кровь сразу хлынула, а рана разошлась. Боль внутри отступила.       Шастун, теперь уже более уверенно, подносит лезвие, к бедру, делая полосу за полосой, после ковыряясь в порезах этим же лезвием. Больно. Но не больнее, чем то, что происходит у него в голове.       Антон выходит из душа, а кровь всё не останавливается, но его не волнует. Он лишь натягивает чистое бельё, которое полностью перекрывала все раны, сочащиеся красной солоноватой жидкостью.       Он наконец-то нашёл то, что хоть немного притупляло его боль. Впервые, за двадцать лет.       Шастун посмотрел на часы: те упорно показывали три утра, но не двигались с места. Очевидно, что сели батарейки.       — Похуй, — констатирует парень, направляясь к джинсовке, роясь в поисках телефона, но тщетно, — Похуй, — вновь повторяет он, направляясь на кухню с целью сделать себе кофе. Спать не хотелось. На сегодня ему точно хватит.       А его телефон всё также лежит в переулке, исходившись в звонках от друзей, матери и каких-то мошенников.