En Livslang Omfavnelse av Martyrium Død

2 года тому назад.       Чёртов тестостерон! Мимолётным движением коснёшься ствола – он тут же взлетает – а уж тем более сквозь тонкую ткань трусов. Я старался избавиться от страстного и нестерпимого стремления сорваться с кровати и подняться на сказочный чердак. Можно было сделать это и в комнате, но собственная рука уже порядком поднадоела. Позывало на ощущения, которые хоть чем-то походили на действительность. Чуть поегозив в постели, я тихонько подкрался к двери и начал прислушиваться: ушёл ли дедушка спать. Безумное сердце в груди громыхало, мешая сосредоточиться. Казалось биение затмевает слух. Когда я не уловил посторонних движений, то аккуратно выбрался из комнаты и поплёлся до заветного чердака, предварительно прихватив фонарь. По коридору пришлось брести без единого источника света, ведь я боялся, что дед заметит блеск фонаря сквозь скважины занозистых досок в древней двери своей комнаты. Хотелось удачно добраться до цели, как в прошлый-позапрошлый раз, и не попасться на глаза в стоящих дыбом застиранных трусах.       Я понял, что оказался в безопасной зоне, когда врезался в стену. Теперь можно было включать фонарик и ставить лестницу. Терпение с каждым новым мгновением выливалось в более тяжкое испытание. Набухший бугор, увлажнивший бельё, так и призывал освободить его и наконец поскрести. Вдруг стало совсем невмоготу, тогда я, вырвавшись из самообладания, упёрся в стену, потираясь об неё. Поняв, что это не те ощущения, которых хотелось, я отдышался и продолжил свой путь на чердак. Схватил лестницу и наконец поднялся.       На чердаке предстала привычная картина полнейшего бардака, где даже завалялись подгузники, оставшиеся от издавна не существующей бабушки, и дохлая разложившаяся крыса, которая присохла к полу. Частенько я даже спотыкался об эту облезлую смятую тварь, в очередной раз придя удовлетворить себя на чердак. Ничего необычного – правда лишь в эту ночь мастурбации луна казалась какой-то особенно яркой.       Я аккуратно обхватил руками длинную трубу, лежавшую без дела, но перед этим совершил ритуал подогрева: начал пускать горячее дыхание внутрь и натирать ладонью. Труба была широкая – в неё влезло бы ещё два моих члена – поэтому в сексуальных фантазиях представлялась мне влагалищем пожилой проститутки. Поддаваясь безумному сладострастию, я наконец проник в излюбленную дыру, ненароком скребя нижней частью по полу и ударяя о другие раскиданные трубы. Я старался удерживать её на весу, чтобы вдруг не разбудить старика трением стали о дерево. Я делал круговые движения, желая изучить каждый миллиметр искусственной вагины. И как же я мечтал, чтобы эта труба охватила пенис, подобно презервативу, но внутренний диаметр был слишком большим. Я продолжал двигаться в широком отверстии, толкаясь и теребя член по стенкам. Мошонка не оставалась без участия: яйца легко входили вместе со стволом и я с удовольствием растирал их по окружности. Чувство приближающегося оргазма заставило ускориться и я невольно закусил нижнюю губу в момент кульминации. На мгновение я вдруг вспомнил своего дедушку и тут же выпустил обильный эякулят в трубу, дополнив предыдущие засохшие потёки спермы. С семяизвержением вновь нахлынула тоска и опустошение. Я доковылял до комнаты по темноте и лёг в кровать.       Проснувшись ранним утром от петушиных криков из соседских сараев, я глянул в окно. Было ещё темно и по небу рассыпались блещущие снежинки. Первый снег.       Я спустился на кухню – дедушка уже завтракал. Он косо глянул на меня, я почувствовал стыд за содеянное. Наверно вчера он всё-таки услыхал, что я похабно вытворял на чердаке. Щёки вспыхнули, зрачки нервно разбежались в поисках укрытия, а я только и пытался отыграть неудачную роль невиновного. Жалел, что в порыве страсти не мог действовать тише и готовился к страшной порке. — Кристиан, — начал дед, — Иди проверь яйца в сарае! Чего-то куры-бездельницы совсем не несутся в последнее время.       Чертовски ненавидел, когда меня кличут этим идиотским именем. Злился так, что хоть с места срывайся и беги церковь поджигать, лишь бы каждый наконец просёк своей слабоумной головой, что никакой я не Кристиан! Но в этот раз выговор делать не стал. — Может на забой их пора? — спросил я, всё отводя виноватый взгляд куда-то в сторону, лишь бы не столкнуться с глазами дедушки. — Да ведь молодые ещё дуры эти! — я вдруг с радостью и лёгкостью осознал, что он злился не на меня. — Дед, давай сам сходи. Я поесть хочу. — Да что ты? Мне вообще-то дымоход гильзовать надобно, снег уже вовсю – холода не за горами.       Я застыл на месте. Я метил эти трубы собственной жидкостью и теперь дедушка узреет, чем занимался внук втайне ото всех – за исключением ледяной луны – скрываясь под пеленою ночной тьмы. Зубы затрещали, кровь свернулась и заледенела, лишив тело возможности сдвинуться с места. — Дед! — визг прорвался сквозь препятствующий ком в сухом горле. Казалось, будто я наглотался пустынного песка, — Я, это... Сам всё сделаю! — Да не сможешь ты, хиленький. Вон, волосню себе нарастил, ходишь, как блудница.. Что за поколение, — дед отправился на чердак. Я был не в силах остановить его, а мог лишь скованным стоять на месте, желая смириться с судьбой, ужасным позором и страхом от пряжки, расшибающей мягкие ткани моего нежного таза. Через усилие удалось освободиться от тяжести в ногах и рвануть в курятник в отчаянных попытках найти спасение.       Добравшись до мнимого убежища, мой взор сразу упал на куриные гнёзда: там и вправду не было яиц. Тогда и я заинтересовался, почему же ни одна курица не несёт яйца. Мои раздумья и переживания прервал чей-то чих. Я мгновенно дёрнулся, решив, что дед каким-то образом пробрался сюда. Наспех схватив курицу, трущуюся у моих ног, я сдавил ей трахею. — Убью, ведь, дед, убью! — крикнул я, угрожающе. Выпуклые глаза и щёчные мышцы ныли от напряжения. — Не убивайте!!! — оглушил меня неизвестный голос.       Я швырнул птицу на пол и грянул к источнику звука. В углу заметил жалкого трясущегося мальчишку в лохмотьях. Он уткнулся лицом в поджатые колени и дребезжал печальными непрекращающимися всхлипами. Я схватил его сальные волосы, повернув наглую морду к себе. — Это ты все яйца сожрал? — я с жестокостью ткнул ребёнка в бугристое пузо. Тот лишь закрылся руками, боясь, что я снова сделаю больно. Парень усердно молчал, хлопал бестолковыми глазами и размахивал мокрыми ресницами. Я рывком всадил его башку затылком в стену. От боли мальчик со всей мочи сомкнул зенки, что казалось они лопнут под натиском его век; и сжал зубы с такой силой, будто они вот-вот уйдут обратно в дёсны. Тогда-то он слабо кивнул треснутой головой, честно признаваясь в совершённом. Я посчитал это довольно смелым поступком. — Ты чего тут вообще делаешь? — всё ещё с примесью гнева спросил я. Мальчугана знобило, голова шаталась в стороны, а зрачки скользили в провальных попытках устремить взгляд на меня. — Г-греюсь, — проговорил он сквозь биение пожелтевших зубов.       Я решил, что не стоит оставлять его здесь, мало ли помрёт. А если и помрёт – закопать тушу где-нибудь подальше отсюда. Усадил мальца на свою спину и с трудом зашагал в направлении злосчастного дома. Представления о возвращении отдавались колом в сердце. Казалось, что дедушка вовсю поджидает меня, чтобы располосовать зад.       На входе заметил, что старик уже расставил дефлорированные мной трубы, приготовившись к выполнению работы. Я мысленно попрощался с идеальными вульвами. Дед встретил меня с возгласом изумления: — Ты зачем бомжа притащил?       Я махнул на деда рукой, чтобы он замолк, и в спешке поднялся в свою комнату. Оставил мальчишку на кровати, тот молча уткнулся в стену и укутался в тёплое и уютное одеяло. Я присел рядом, изнывающую голову переплетала колючая проволока. Но я собрался с духом, до предела наполнил лёгкие воздухом, навевающим спасение и запах немытого тела, и решил признаться дедушке во всём сам, как настоящий мужчина. Я смело подошёл к деду на полном готове вылить всю правду, как вдруг в уши ударил старческий гогот: — Ты представляешь! Птицы в трубы испражнились!