Обернись

      И снова свет. Пронзительный такой, резкий. У Алика гул в ушах и он до конца отказывается признать то, что происходит здесь и сейчас, на самом деле. Рассказ старика слушает, пытаясь в себя прийти, но выходит это, мягко говоря, хреново.       А дед этот, кажется, и вправду не из слабонервных. Хотя, патологоанатом же, немудрено, что так обыденно рассказывает о чьей-то смерти, да ещё и чаёк попивает с плюшками. С другой стороны — а чё изменится, если б головой о стену бился, да горевал по ещё одной усопшей душеньке?       Алик и сам сырость разводить не любит, сейчас из последних сил держится, но внутри всё какой-то протяжной и нарастающей болью наполняется. Прервать эту чёртову дюжину он оказывается не в силах, поэтому молча сидит, думая. Вопрос не сразу замечает.       — Много было народу? — а сам в мыслях себе твердит, что какая, блять, разница? Много или мало… Его там не было!       — Прилично, — вкрадчивого ответа не даёт, заставляя думать, что значит по его меркам это определение, — Девушка там одна была, все остальные — мужики, афганцы.       Голову ломать не надо, чтоб понять, какая именно девушка. Софа. У Алика внутри всё переворачивается снова, стоит вспомнить растерянный взгляд, полный неверия и дрогнувшую ехидную усмешку, вперемешку с зарождающейся влажной пеленой на глазах, которую она всеми силами пыталась от него скрыть.       — Короче, уезжаю я, Соф. Вместе с Эльзой…       — Это, что, шутка такая?       — Нет…       Едва дёрнулся в сторону, желая сесть, как почувствовал дикую боль в ноге. Всё его тело будто сдавили и болевая точка оказалась в левой опоре, заставляя сжать челюсти и слегка вскрикнуть.       — С движениями советую быть поаккуратнее, — предостерегает старик, — У тебя нога серьёзно травмирована, позвоночник задет, разрабатывать нужно.       Алик кряхтит, пока приводит своё тело в желаемое положение. Едва не падает к чёрту с каталки, которая, мать его, на долбанных колёсиках от подоконника отъезжает и за трубу рукой цепляется, снова зубы сжимая от боли.       Старик и пальцем не шевелит, очередную плюшку в рот направляя.       — Сука, лучше б сдох, — произносит Волков, осматриваясь по сторонам. Компания же подходящая, трупы, накрытые белой простынёй, уже ничего не видят и не слышат. Им плевать на всё. И он им, чёрт возьми, завидовал.       — У меня крестницы не стало, а ты тут сопли свои будешь размазывать и на жалость давить? — швыряет в лицо, заставляя сердце внутри удар пропустить. Алик почти не соображает ничего, пытаясь понять, какая боль больше вытесняет его из себя, физическая или душевная.       Друг предал. Девушку убили. Позвоночник задет. Ходить не может, ног почти не чувствует.       — Она была вашей крестницей?       А он-то голову ломал, откуда Эльза про это место знала. Привезла же сюда летом Саньку с его друзьями, чтоб одного из них заштопать. Имя того пацана он уже не вспомнит.       Теперь всё понятно. У Алика вопросы в голове друг с другом спорят за первенство озвучивания. Жаль только, что не на все старик этот ответ ему может дать.       Он не сразу соображает, что свои мысли вслух озвучил. Только когда слышит:       — Я ей после того случая сказал, что нужно выбор делать. Живой оставаться, а не в войну играть, которую вы тут развязали. Ты вот, афганец, воевал, а она — нет! Девчонка ещё была, зелёная совсем, жизни не знала, а из-за таких уродов, как вы, и не познает… — встаёт, чашку моет свою в раковине и спиной к нему стоит, а Алика это бесит.       Всё бесит. И старик этот, и стены эти, и собственное ощущение.       — Чё ты добиваешься? Чтоб я ненавидел сам себя? Так я ненавижу, — Алик на него в ответ смотрит и его голос слегка дрожит, а в глазах чёртова пелена собирается, — И я себе никогда не прощу того, что её больше нет. Её грохнули по моей вине. Нахрена ты меня спас?! — на крик сорвавшись в последних словах, Алик тростью хочет зарядить в деда, но не делает этого. Даже руки болят.       А старик смотрит на него, обернувшись. Внимательно так, сощурившись. И произносит, погодя пару секунд:       — Да потому что она тебя, идиота, любила, и не хотела, чтоб ты умер.       Любила.       Алик тоже её любил… По-своему. И не хотел, чтобы так получилось.       Они ведь собирались уже уехать. Начать новую жизнь. Америка их ждала, махала ручкой, а Москва манила своим коротким пребыванием в аэропорту ради рейса, билеты на который были уже в кармане его куртки.       Хер знает, где посеял её.       Алик глаза прикрывает, и воспоминание само перед ним взрастает. Вот же она, Эльза. Живая и решительно настроенная, смотрит на него, сидя на кухне, и кружку пальцами сжимает с чаем, который уже давно остыл, пока она не одну минуту в размышлениях скоротала.       — Меня вчера чуть не убили, ты это понимаешь?       А он возьми и ляпни, что «чуть» не считается.       Плохие новости:

Герой погибнет —

В начале повести

      Придурок.       — Я так больше не могу.       Он тоже не может. Вот так, как сейчас — не может. Инвалид сраный.       — Я уехать хочу, слышишь?       А ему и вправду кажется, что слышит её голос. Вот ты и уехала, Эльза. Хорошо тебе живётся на том свете?             И мне останутся,

Его сомнения

      Ему здесь хреново. Без девушки, без друга, с инвалидностью и разрушенной к чертям жизнью. И один только чёрт знает, что он здесь забыл, почему выжил, а не сдох там, под тоннами воды, заполняющей салон.       — Но теперь её нет, — произносит Алик, и голос его непривычно режет тишину. Он к такому совсем не привык, — И меня, блять, тоже, — моргает, чтобы слёзы ушли куда-то, такие непрошенные. Стыдобище, а не афганец, — Я ж жить не могу. Так, существовать разве что…       — Рот закрой! — то, как дед по столу кулаком в одночасье рубит, производит на Алика впечатление, но он уверен, что не даст должного эффекта, — Ты сам ничего не хочешь делать для того, чтобы к нормальной жизни вернуться. Если захотеть — можно и на луну полететь, слыхал поговорку, афганец? Всю жизнь бойцом был, а теперь сопли размазывать по стене решил?       Афганец.       Его так Софка называла порой.       — Да какой я, нахуй, боец, в каком месте, блять, ты его во мне увидел?! — в ответ голос повышает, — Я инвалид, калека! И никого у меня нет, ни семьи, ни друзей, ради которых из этого дерьма можно было бы выкарабкаться, ты понял?! Так что, дед, если благодарностей за спасение ждёшь, то скажу прямо сейчас и прямо в твоё лицо: иди в жопу!       Нехорошо так, с человеком пожилым, который тебя же выхаживал три месяца, но у Алика сейчас слов других не находится. Одна эмоция похлеще другой и всё застилает сплошь и рядом.       Старик на редкость оказывается то ли слишком мудрым, то ли слишком пофигистическим человеком, потому что, ни черта ему не ответив, уходит, оставляя Алика одного в комнате с трупами.       Он тоже труп теперь.       Только живой.       Любовь,

Любовь,

Как случайная смерть

***

      Софа сама не замечает, как у ресторана оказывается. Вывеска аховых размеров «Кавказ», расположенная прямо над входной дверью, насыщенным золотистым цветом переливается, выбешивая Мальцеву одним своим видом, как и Зураб, сидящий за столом. В деловом костюме, весь такой строгий из себя и напыщенный пижон, думающий, что всё в этом мире принадлежит ему. Неизвестно, как она его не прибила, увидев перед собой, а ТТ, одолженный у Гриши втихаря, под низом куртки прячет.       И нет ей дела никакого до того, что влетит от приятеля, когда тот, будучи не слишком глупым по себе человеком, соизволит догадаться, у кого его ствол.       Кто-то скажет, что Софа поступила неправильно, заявившись сюда сейчас совершенно одна, что она не по-женски себя ведёт, но эту формулировку она ненавидела больше всего. Какая уж тут женственность, если дорогих тебе людей отнимают, как игрушек, играясь с ними и с её жизнью в частности?!       А Зураб даже не сразу на неё внимание обращает, когда она подходит к нему. Казалось бы, задумался о чём-то своём, витая в облаках, и только через пару секунд спрашивает.       — Вам что-то нужно от меня? — надо же, какая вежливость!       — Где он? — вторит в ответ, и опомниться не даёт, как уточняет, — Где Алик Волков?       — Алик Волков, — и вид делает, словно вспоминает человека, чьё имя она озвучила только что, а затем отвечает таким же вопросом, — Позвольте поинтересоваться, девушка, с чего вы взяли, что я располагаю какой-либо информацией об этом юноше и кто вы, собственно, такая? — его спокойные нотки голоса ещё больше Софу выводят, отчего она руками о стол резко опирается.       — Послушай, ты! — в следующую же секунду охранники его на неё кидаются, сцепляя в руках своих. И Софа вырывается.       — Надо же, какой темперамент, — ехидно произносит Зураб, губы салфеткой обмакивая после еды и бокалом белого вина запивая, после чего снова обращает свой взор в её сторону, — Не знал, что в рядах Алика есть особи женского пола. Хотя, для афганцев глуповата, заявляться сюда одной и разбрасываться голословными обвинениями.       — А если я всего лишь особь женского пола, то чего твои шестерёнки на меня бросаются так, а? — в ответ выдвигает. И снова дёргается, стоит одному из них её крепче сжать за локоть после выражения о шестерёнках.       Зураб эту картину совершенно спокойно глазами обводит, вердикт вынося равнодушным и в то же время стойким тоном:       — Пустите её, — приказ действует, охрана, выпустив Софу из своих цепких лап, удаляется, заметив краткий кивок начальства, — А вы, будьте добры, представьтесь и присядьте.       — Думаешь, если гостеприимство своё вот так проявишь, от этого крови на твоих ручонках меньше станет?       Она его не боится и всем своим видом это показать пытается, а Зураба эта девица даже забавляет, он припомнить пытается, когда с ним в последний раз говорили подобным образом, но выходит плохо. Даже Алик-афганец себе такого не мог позволить, а эта, видимо, либо слишком глупая и не знает, кто он, что вряд ли, раз уж заявилась, либо слишком смелая.       А смелых нужно укрощать.       — Я думаю, что неудобно, когда женщина стоит, а мужчина сидит, — поясняет коротко, обрубая концы и возвращаясь к первоначальной теме разговора, — И не понимаю, о чём вы, — либо Зураб актёр хороший, либо специально хитрит, дурака из себя строя неосведомлённого, — Мне лишь известно об аварии, в которую он, к сожалению, попал со своей девушкой. С моста слетел, не справившись с управлением — кажется, такова версия следствия, или вы не в курсе?       — Нет, это была не авария, — Софа на своём готова стоять сколько угодно, добиваясь правды, — В них стреляли, или как минимум в неё. У его девушки пулевое отверстие во лбу.       Зураб брови приподнимает, точно находит это занятным.       — Вы меня простите, конечно, но всё равно не вижу причин, по которым вы здесь. Может, он сам её и убил, если его тело так и не нашли? — и улыбается, гад.       А Софа руки в кулаки сжимает, чувствуя, как ногти в ладонь впиваются, оставляя следы-полумесяцы.       — Это не так, — произносит, буквально готовая рычать. И кричать.       — Вы в этом уверены? Так хорошо его знали? — и снова обыденный тон, выводящий из себя настолько, что Софа в голове рисует картинку, как выливает это чёртово вино из бокала прямо в лицо пожилого кавказца.       — Уж получше вашего.       — Ну дай бог, чтобы всё оказалось именно так. Советую вам в другом месте поискать убийцу, а лучше — сразу Волкова, убьёте двух зайцев, — Зураб не собирался забывать о том, что племянника его человек Волкова грохнул.       Стратег Зураб неплохой, и как любой командир, оценивающий обстановку, он понимал, что терять собственных людей ему так же невыгодно, как и афганцам всех своих товарищей.       — Не смею вас больше задерживать, — выносит вердикт, на выход кивая. Но едва Софа поднимается с места, ведомая бушующими эмоциями, добавляет, — Ах, да. Дружеский совет напоследок, помимо того, чтобы и к другу Вите присмотреться, который тоже к тому причастен.

И я застыну, выстрелю в спину

      Заставляет обернуться, снова посмотрев на него, и снова от ушей радостью сверкает.       — Вы больше вот так в рестораны чужие не вламывайтесь, и со старшими ведите себя проще, иначе впечатление создаётся, что либо вы, либо ваши родные, своей смертью явно не умрут, — и руками разводит, так деланно-печально, что любой Станиславский сказал бы «верю».

Выберу мину, и добрый вечер!

      Софа воображаемую картинку в реальность приводит, и в глазах саркастическим восторгом сверкает. Потому что не собирается играть по правилам Зураба и подчиняться ему.             Я не нарочно,

Просто совпало –

            Я разгадала

Знак бесконечность

      Потому что этот кавказец должен засунуть свою чёртовую улыбку себе в задницу, глубоко и надолго. Озвучивая эту мысль, Мальцева уходит, понимая, что в будущем обязательно учтёт его слова, чтобы ни в коем случае не прислушаться. Но ноги ватные отчасти, потому что в ушах всё ещё звучат слова про Витю.       Зурабу остаётся лишь только гневным взглядом её провожать, руку вздёрнув в качестве сигнала для охраны, уже встрепенувшейся, чтобы схватить её снова.       — Витю-афганца этого, недоделанного, ко мне приведите, — снова приказ отдаёт, а капли вина стекают по его голове, капая на брюки. Кавказец из-за стола выходит, направляясь в уборную, — Срочно!

***

      Сергей Кощевский уже несколько раз пытался связаться со своей подругой, которая не выходила на связь. Это его неимоверно бесило, заставляя пребывать в беспокойных мыслях. Вот куда она опять могла влезть, скажите?! Словно маленькая, за которой глаз да глаз нужен!       Гараж шагами меряет, пытаясь сообразить о всех возможных вариантах. Может, у афганцев? Вполне ж, сдружилась на свою голову с оторвами! А он, Кощей, ходи и нервничай тут.       Ему эта дружба её с бывшими вояками никаким образом не нравилась. Поражался, как так вышло — Софа ведь едва машину не угнала у их командира, а они её приняли! И, что самое интересное, именно с командиром у неё потом были какие-то шашни, о которых бы не догадался только слепой или совсем глупый человек, к коим Сергей себя никогда не причислял.       Именно поэтому, когда пропажа объявилась на пороге, он не стал долго изображать из себя паиньку.       — Наконец-то! Где ты ходишь, уже вечер на дворе скоро, — явное неодобрение в голосе друга нисколько не тревожит Софу, только раздражает. Впрочем, Мальцева это раздражение усиливает, пользуясь случаем, — Дело новое нарисовалось, тачку надо в Ярославль доставить. Так что прыгай за руль и вперёд, транспортное средство в ста метрах отсюда припарковано.       Софа с места не двигается.       — Оглохла, что ли? Соф, я с кем разговариваю? — и тогда Кощей пытается её к себе развернуть, чтоб в глаза посмотреть, но Мальцева отмахивается от этого, — Бляха, да что с тобой такое?!       — Я никуда не поеду, — чеканит так, что стойкости можно позавидовать. И когда Сергей за руку её трясёт, пытаясь узнать, что случилось и в своём ли она, вообще, уме, взглядом уверенным прожигает. Непробиваемым, — Я сказала «нет».       — Окей, и какие же у тебя важные дела нарисовались? — подробностей жаждет, вот так просто и нагло, но она не собирается отчитываться.       — Я просто больше не хочу участвовать в этом, — спокойно говорит. Голос повышать не хочет, как и ссориться, но предчувствие твердит, что не выйдет. Потому что друг настроен не то, чтобы скептически, а осуждающе в её сторону из-за подобного решения, — Если хочешь объяснений, то не по адресу, я ничего объяснять не собираюсь, — незачем ей про Алика говорить и про то, что она узнала. Ей же прекрасно известно отношение Сергея к Волкову.       Взаимная неприязнь у них была ещё до знакомства Софы с афганцами, а изменившееся в близкое с некоторыми, пожалуй, только усилило этот эффект. Следовательно — бесполезно. Друг только плечами пожмёт и скажет ей, что глупо деньги терять только из-за такого случая, в котором вина Зураба и не доказана.       — Даже, на что ты теперь жить будешь?! — Сергей срывается, уяснив, что нормального разговора у них сегодня явно не выйдет, а подруга с дуба рухнула, не меньше, — Где ты ещё такие бабки найдёшь без полного образования, училкой за копейки в школу устроишься? Так не возьмут!       — Руки-ноги есть, так что прокормлюсь, не переживай! — Софа теперь тоже голос повышает, находясь на грани, — А остальное тебя не должно волновать!       — Не должно волновать?! — повторяет он её слова и взбешивается ещё больше, мотая головой и жестикулируя руками, — Нет, конечно, ты у нас — сама самостоятельность!       — Представь себе!       — А что ж ты тогда, самостоятельная такая, жильё себе не нашла ещё?! Где жить теперь будешь, раз работать с нами не хочешь, как человек нормальный?! Или думаешь за просто так койко место занимать? — слова, высказанные в упор и под градом неожиданности, сбили Софу на первые несколько секунд, выбивая почву из-под ног.       — Вот значит, как заговорил, да? — в несколько минут Софа свои вещи собирает, по итогу, их у неё и немного накопилось за всё это время, большая часть до сих пор на квартире, где отец пропивается, — Хорошо! Запомнила…       — Нет, ты мне скажи, где бесплатный сыр?! Даже в мышеловке его нет!       — В дружбе, видимо, тоже!       — Скажи ещё, что я не помогал тебе всё это время, как ты от отца умыкнула! Я и слова тебе не сказал, поселил тут, не в хоромах, но всё лучше, чем под звёздным небом воробьёв считать!       — Благодарствую, благодетель, как жила я раньше, вообще не пойму! Раз уж слова все сказаны, покончим с этим добрым гостеприимством, не провожай! — Софа удаляется, дверью хлопнув так, что, кажется, грохот на весь гаражный кооператив разносится, а Сергей, провожая её взглядом, дверь гипнотизирует ещё с секунды три, после чего гулко матерится и ногой по шине ударяет.             Проводи меня,

Останется не больше, но и не меньше, чем звук,

            А звук всё тот же, что нить,

Но я по-прежнему друг

***

      Получасом позже Мальцева уже на базе афганцев появляется, тем самым Гришу сердечного приступа лишая. Мужчина налетает на неё, впервые, словно коршун, и выглядит мало довольным, выговаривая за подрезанный ствол и о том, что его очень сильно интересуют причины, по которым он ей понадобился. Софа равнодушно ресницами хлопает, думая, когда ж этот цирк закончится с объяснительными по её душеньку измученную, но всё только усиливается с появлением Вити, который с Гришей и Кощеем вместе взятыми посоревноваться в ярости может.       — Софа! — даже Грише становится не по себе от подобного оклика нового командира, и он в сторону поворачивается, давая тому проход. Беспрепятственно оставляя Мальцеву под прицелом новой пары глаз и раздувающихся ноздрей.       Вот она, ярость в её первейшем проявлении.       И вроде как испугаться нужно ради приличия, но у неё в ушах слова Зураба звучат.       — Дружеский совет напоследок, помимо того, чтобы и к другу Вите присмотреться, который тоже к тому причастен…       — Ты вообще, мать, врубаешься, чё творишь?! — Павленко перед ней распинается, как чёрт из табакерки, выскакивая из-за её собственных размышлений и внимание на себя перетягивая жестикуляцией, — Меня Зураб дёрнул в ресторан, какого хрена ты там устроила этот цирк грёбаный, скажи мне! Чего добиться хотела, правду думала скажут, на блюдечке выложат?!       И Гриша немым зрителем этой сцены остаётся, пока вопрос не задаёт, отчасти боясь перебивать.       — Она чё, одна… — пояснять далее не приходилось.       — Прикинь! — Витя руками в стороны разводит, и на Софу снова взгляд переключает, — Ничё не хочешь сказать, не, в своё оправдание?       А Софа только усмехается, и усмешка эта выглядит настолько обессиленной, что Витя пыл свой усмиряет подобно тому, как в ней он закипает.       — Да идите вы оба к чёрту, — голос не повышает, сил нет, но от души посылает. И в тоне не слышится ни единой нотки сожаления, — Сами творите, чё хотите, а меня учите, что можно, что нельзя… — паузу делает, обводя обоих взглядом, под которым им отчего-то неловко становится. Чувствуют, видать, — А я, между прочим, живой человек, ясно? И имею право!       На что она «имеет право» Софа не уточняет, но ТТ перед Гришей на столик бросает, а после соскакивает на пол и, ухватив рюкзак, подальше от них отходит, на другой конец базы.       Долго нервы, натянутые, как струна, не вывозят, и минут через десять Софа оказывается с сигаретой в зубах. Зажигалкой чиркает, чувствуя себя какой-то побитой собакой, и тягу делает. Сначала одну, затем вторую, дым выдыхая, усевшись просто на каком-то кирпиче возле «чёрного входа» и ноги согнув в коленях, на которые локтями опирается.       Курит и убеждается, что ни черта в этой жизни нет хорошего.       Дерьмо одно.       Да такие аргументы в голове рисует себе, что сама не замечает, как глаза торкает пелена слёз. Софа себя по-настоящему маленькой девочкой ощущает, которая слишком долго пыталась быть сильной, а по факту оказалась слабачкой. Сломалась, не выдержав того, что ей приготовила эта чёртова взрослая жизнь.       Какого хрена дети так торопятся взрослеть? Софа не понимает эту психологию и каждый раз, когда слышит на улице от прохожих «вот стану взрослым», а дальше идёт целый перечень мечтательных событий ребёнка.       Нет.       Станешь взрослым — и не будет тебе никаких развлечений. Пахать будешь, как проклятый.       Терять близких — тоже. А некоторым, особо невезучим неудачникам, как она, придётся столкнуться с этим гораздо раньше.

Июнь 1986

      — Пусти, малахольный, что ж ты делаешь-то? — Софка смеётся, хохочет, потому что уже несколько секунд проводит в руках самого сильного парня из её окружения, который, к тому же, не ленится подбрасывать её, тая в себе какую-то нешуточную «богатырскую силищу».       Восклицает в надежде, но на самом деле ей даже не хочется, чтобы он её отпускал.       — Будешь знать, как такой красивой рождаться и расти! — чуть погодя, Лёшка Мальцев опускает таки сестру на землю, обнимая, — С днём рождения, сестрёнка, — и эти слова так тепло и искренне звучат, что Софа в улыбке расплывается.       Её брат, её родной и незаменимый человек. Её защита и опора по жизни, сколько раз он ей помогал в любых мелочах и защищал, когда требовалось, даже перед родителями, будь то двойка, полученная в школе по природоведению, или серьёзный загул с девочками, после которого Софа приходила домой позже оговорённого времени.       И хотя Софке всего четырнадцать исполнилось, но Лёшка, предусмотрительный и заботливый брат, уже толпы женихов отваживает, желающих то познакомиться на улице, то домой проводить после уроков. Порой Софу настораживает подобное поведение, но против она возражать не хочет, ей и самой неинтересно на свидания бегать.       Ребёнок ведь ещё! Такой чистый и искренний, что все соседи диву даются, как такая девчонка выросла при отце-военном, строгом человеке в порядках и матери, которая, хоть и баловала своих детей, но на шею садиться никогда не позволяла. Оттого, может, Софку и прозвали во дворе «Василёк», потому что глаза бездонные и синевой отдают, а сама она такой хрупкой кажется и до неприличия ранимой.       — Спасибо, Лёшка, спасибо…       — Погоди благодарить! Главный подарок ждёт тебя наверху, — и хоть Мальцевы не самая обеспеченная семья, у них никогда не водилось лишних денег и по курортам они не разъезжали, но всё же были дружной и сплочённой командой.       Именно поэтому Софа наверху обнаруживает лучший из всех подарков, который только мог быть. Родители, уехавшие в гости к друзьям, разрешили устроить небольшую «сходку», и Лёшка всех предупредил, созвав и Софкиных подруг, и своих друзей, в компании с которыми они пропадали чаще всего.       Едва порог переступая, именинница в объятиях Серёжи Кощевского оказывается, который пропустить её день рождения не мог бы ни в коем случае. Букет ромашек вручает, да таких полевых и пахнущих, что она от одного их вида в улыбке тонет.       — Где такое чудо раздобыл? — восхищённо спрашивает и немедленно в вазу несётся поставить, по пути с остальными здороваясь.       — А это мы с твоим братцем одну поляну обжили!       — Кощей, пурги не неси! Шутит, Соф, у этого шутника уже весь запас закончился!       — И всё равно приятно!       — Ну, ещё бы! — Сергей взглядом по столу проходится, который они накрыли различными вкусностями и ладони потирает, — Ну что, именинница, иди, управляй пиром!       Когда все, наконец-то, усаживаются за стол, и Софу вдоволь поздравляя вне его, Лёшка первым право высказаться берёт. Никто и не возражает, брат именинницы, как никак!       — Значит, друзья мои, — Мальцев всех глазами обводит, наблюдая за улыбками, искрящимися на лицах, хоть у самого не меньше, — Мы с вами здесь сегодня собрались ради моей родной и любимой сестрёнки, Софка, — приподнимает чуть вверх бокал с «Советским», купленным родителями после многочисленных обещаний обойтись без происшествий и оставить в живых каждый квадратный метр до их возвращения, — Хоть ты и бываешь порой, как заноза в нашем седалищном нерве, в моём особенно, — смешки прокатываются за столом, а Софа на брата смотрит, пытаясь в памяти этот момент запечатлеть, — Но, чёрт возьми, я за тебя любого порву, так что живи в своё удовольствие, и хрен с ним, с этими вашими экзаменами, давайте просто чаще собираться!       Собравшиеся гости во главе с Софой поддерживают дружным протягиванием гласных, бокалы встречаются между собой.       — Заметьте, народ, не я выдвинул это предложение! — оглашает Сергей, и Софа никак не может остаться в стороне.       — Кто бы сомневался...       — Тебе лишь бы погулять, — вступает в разговор одна из Софьиных подруг, бойкая девушка Василиса Рыкова или для своих просто «Вася», — За именинницу! — приподнимая бокал, улыбкой сверкает и виновнице праздника подмигивает.       — Так молодость одна же!       — За тебя, Софа! — соглашается Макс, которого совсем недавно родители перевезли в этот город, но с которым они уже успели подружиться. Славный парень! — И за то, чтоб мы никогда не растерялись!       — Золотые слова, наш человек!       — Это нужно как следует запечатлеть!       — Тащите фотоаппарат, увековечим всех и каждого по отдельности…       В тот день они и вправду разрешают себе забыть обо всём. Об экзаменах, о многочисленных проблемах, на проверку временем оказавшиеся мелкими неурядицами, и просто ощущают себя теми, кем должны быть, несмотря на календарный лист — молодыми и ветреными ребятами.       Молодость всё прощает, и ветер в голове в том числе.       Под конец дня Софа нисколько не жалеет о том, что её комната не ломится от подарков, горечь вызывает разве что стрелка часов, движущаяся к двенадцати, да мотив, напеваемый Лёшкой под гитару отца. Сам когда-то научил его играть на ней, говорил «пригодиться», и не ошибся, хотя в их время каждый второй парень умел сыграть на струнах, но игра брата для Софки имела особое значение.       Ей казалось, что так, как он, никто не умел, только разве что отец, но Павел Мальцев нечасто радовал домашних подобным зрелищем, пропадая по долгу службы.       Та же харизма, тот же взгляд, горящий жизнью, и улыбка, когда Лёшка, задержав свой взор на сестре и заметив её задумчивые глаза, подмигивает, не прекращая владеть инструментом.       — А-ай, и в этом новом мире, нам не потеряться, остаться молодыми…       Лёшка был горазд на подбор песен, и в этот раз попал в самую точку, не подозревая, что слова её у Софки на годы вперёд внутри высекутся. Болью отдавать будут, когда тело его в цинковом гробу на родину вернётся. Я запомню каждого, кто был со мной. Давайте вместе не будем забывать: Здесь была моя первая любовь, Здесь были мои первые друзья;       У Лёшки Мальцева голос, словно волшебный. И безусловный талант, заставляющий всех любоваться. Софа не удивлялась никогда тому, что за ним много девушек бегали. Здесь были мои первые ошибки, Здесь были мои страхи и мечты. Здесь были лучшими и непростыми; Здесь были — были, были я и ты.       Сквозь пелену слов Мальцева чувствует объятие Кощевского, который одним взглядом говорит «не унывай». И она понимает, что не хочет больше, в слова брата вслушиваясь и искренне веря, что он поёт их историю. Кап-капают слёзы, На полном серьёзе мы выпускаемся в осень.       А сам Лёшка, окружаемый зрительским аплодисментами почти сразу же после финальных слов, усмехается, так тепло и юно, что однозначно всем верится в лучшее.

Ноябрь 93-го

      Сквозь пелену воспоминания Софа чувствует руку на своём плече и, повернув голову влево, понимает, что это Витя.       У неё внутри всё дрожать начинает, и от этого так противно становится, но и выдержать нереальным кажется.       Глазами поддержку ищет, а там одно колеблется…       «Не унывай».       Этого всего оказывается достаточно для объятий. Софке до дрожи в коленях хочется, чтобы её обнимал Лёшка, говоря о том, что всё будет хорошо и подмигивая с той задорностью, с которой умел лишь он.       А на деле Витя её обнимает. К себе ближе кутает, успокаивая, словно маленькую девочку. Мальцева и вправду в этот вечер ею становится, с той лишь разницей, что уже не доверчивым «васильком», а с расколотой напополам жизнью, осколки которой уже никогда не склеятся в полноценную картинку. Ту, прежнюю, где не было никаких смертей и предательств.       Она кулаком его в плечо бьёт несколько раз подряд, но с каждым разом всё слабее и слабее, прежде чем совсем в его руках не затихает, слезами затапливая Витину кофту.       У Павленко язык не поворачивается осуждать после такого, он её в таком состоянии ещё никогда не видел. Поэтому просто обнимает, позволяя ей побыть слабой и тихо шепчет, будучи уверенным, что сейчас можно.       — Поплачь, Соф, поплачь…       Он не берётся сказать, что станет легче, застревая с комом на полуслове.       Но просто даёт понять, что будет рядом. А что ещё нужно в такой ситуации?       — Я-я… — Софа даже сил в себе говорить найти не может. Кажется, впервые её накрывает подобное ощущение, заставляя вспоминать всё, что было.       Кажется, она сломалась?       Сначала смерть брата, потом смерть матери. Жизнь под одной крышей с отцом-алкоголиком. Придирки, побои, ругань. Несколько лет в Туле с Кощеем, ставшим почти как брат. Алик. Смерть Эльзы. Пропажа афганца. Отречение от Кощея.       Сколько ещё этот бред будет продолжаться в её жизни? Как далеко её закинет чередой обстоятельств? И, самое главное, чем она всё это заслужила? Да, никогда не была идеальной дочерью, сестрой, подругой или человеком. Курила. Воровала. Было дело, да, но всё это застало её после того, как на жизнь посыпались чёртовы удары.       Почему она повзрослела в свои шестнадцать, в то время как все остальные в её возрасте ходили на свидания, гуляли, ссорились и мирились с родителями, братьями, сёстрами, готовили домашнее задание в школу, жили обычной жизнью обычных школьников? А она вместо того, чтобы переживать все эти моменты беспечности и молодости, с матерью по больницам носилась.       Заработки искала, как бешеная. Хоть где-то. Полы драила, да и не только.       А где ещё может понадобиться работник без образования?       Пока Кощея не встретила…       Да, ступила на скользкую дорожку. Кто-то скажет, что сердца у Софы нет, раз она так поступала с людьми, честно зарабатывающими своим трудом, а у жизни этой, или у Бога, если он существует, оно есть?! Или совесть?!       Витя слышал, но не мог разобрать толком её слова. Что-то про вину, что про «должна была», и что-то про «если бы».       — Ты прости, что я тебя обидел. Не хотел, слышишь? — у него ощущение, что перед ним не взрослая девушка, а маленькая девочка. Очевидно, Софе давно это нужно было, просто нахлынуло в самый момент, когда никого не оказалось поблизости, помимо Вити.       Хотя Мальцева предпочла бы уж, чтобы и он её такой не видел. Не сдержалась.       — Я с Кощеем поссорилась, — выдаёт Софа и Вите хватает мозгов не озвучить «и всё, что ли?», — Вить, у меня т-такое чувство, будто меня сломали. Я-я-я… не могу так.       — Т-ш-ш, — Витя понимает, что в таком состоянии её оставлять уж точно не выход, он же не конченая скотина.       Гриша, показавшийся поблизости, отворот-поворот мгновенно получает, пока Софа его не заметила. Уходит, понимая, что не время для разговоров. А Витя выдыхает. Одной проблемой меньше, а рот ему потом закроет. Да и сам Гришаня не глупый, поймёт, что выпытывать у Софы об увиденном — не лучшая идея.       Флягу вытаскивает, откупоривая и Софке протягивая. А та принимает, делая глоток.       Напиться хочет. Ещё пуще прежнего.       Да так, чтобы завтра ни о чём не вспомнить.       Чтобы «завтра» — не было…